• ATEM •

1

      Дни ещё были тёплыми, иной раз жаркими. Но ночи, пропитанные прохладой, уже явственно намекали на неумолимое окончание лета. Всё чаще шли дожди. А высохшая за месяцы зноя трава вновь налилась сочной зеленью.       Двадцать второго августа состоялся релиз альбома. Презентация проходила дома в музыкальном магазине Ксавьера. Мы подписали около сотни дисков и в полуформальной обстановке пообщались с поклонниками. В субботу, двадцать третьего августа, поездом отправились в Вольфсбург, поздравить отца с прошедшим днём рождения.       Он был несказанно рад нас видеть и даже не скрывал этого. Я спросил, приезжал ли Тоби, но отец отмахнулся и, ничего не ответив, продолжил готовить барбекю, увлечённо рассказывая, как ещё в пятницу ездил в какую-то деревню за мясом, как выбирал нужное, как всю пятницу мариновал его, и сейчас должно получиться нечто непревзойдённое. «Очень вкусно», — говорили мы, пережёвывая стейк, похожий на жёсткую резину, облитую уксусом. Отец сиял беззубой улыбкой и предлагал добавки. Мы просидели с ним до вечера, и когда я достал телефон, чтобы вызвать такси, отец робко спросил, почему мы не хотим остаться на ночь. Ответ был прост — у меня не получалось заснуть в доме, набитом воспоминаниями детства.       — Вы приезжайте почаще, — сказал отец, а его некогда властный голос прозвучал даже как-то по-женски.       Мне было жаль его. Было больно видеть, в какого одинокого и покинутого всеми старика он превратился. Он получил то, что заслужил, чего так сильно хотел раньше — чтобы его «оставили в покое». Видимо, эту фразу жизнь расценила, как брошенный ей вызов. Но от осознания этого кармического правосудия я не чувствовал себя ни счастливым, ни удовлетворённым справедливым исполнением приговора.       — Может, останемся? — спросила Эли, пока мы помогали отцу мыть посуду.       И мы остались. А на следующий день совершенно спонтанно поехали все вместе в Бохум на игру «Волков».       Домой я вернулся с чувством выполненного семейного долга и твёрдым решением навещать отца хотя бы раз в пару месяцев. Я всегда старался жить в ладу с собственной совестью, но в последние несколько лет мне этого особенно хотелось. Хотелось держаться подальше от высокоградусных рок-тусовок и сомнительных знакомств. Больше уделять внимание семье и друзьям.

2

      В одно хмурое утро за завтраком я поймал себя на мысли, насколько счастлив. Не было ни нерешённых проблем, ни поводов для беспокойства. Всё шло неторопливым и размеренным темпом. Я пил кофе и прикидывал план работы в студии на день, а потом мой взгляд зацепился за тот самый ландыш на кружке. С появлением Эли дом незаметно для меня начал «оживать». Она наполняла его всеми теми неприметными вещами, что так важны для женщин: горшки с цветами, скатерти, салфетки, посуда, вазы, декоративные подушки и пледы. В ванной — новые полотенца, новый чистый коврик, «правильное» мыло и «правильные» порошки. У меня даже было два разных геля для душа! Утренний — чтобы взбодриться, и ночной — успокаивающий. В спальне и гостиной стояли аромасвечи. Да я и сам проникся этим её стремлением к созданию уюта и купил компактное настенное пианино для столовой.       Как правило, я работал в студии до полудня. Затем делал перерыв. Поднимался на обед. После помогал Эли с чердаком. Глобальные изменения мы решили отложить до весны. А пока в получившейся огромной комнате сделали спортивный уголок. Я спустил велосипед, на котором Эли с завидной регулярностью ездила на базар за свежими овощами и фруктами.       Тридцатого августа мне поступило предложение принять участие в популярном телешоу, где две команды звёзд кино и музыки должны были выполнять сложные спортивные задания, проходя из уровня в уровень и набирая очки. Выигранные деньги предназначались благотворительному фонду. Мне хотелось не только победить, но и выглядеть на экране достойно. Поэтому готовиться к съёмкам я начал заранее. Проводил по три часа в тренажёрном зале, выжимая из себя все соки. Эли занималась вместе со мной и, часто игнорируя мои советы о необходимости снизить нагрузки, доводила себя до изнеможения, отчего потом сама же и жаловалась на сильную усталость.       Один раз, пока она возилась с фруктами в кухне, готовя витаминные запасы на зиму, я взял спортивную сумку и попытался улизнуть незамеченным, но едва завёл мотор машины, как услышал стук у уха. Опустил стекло.       — И как это понимать? — вопросительно вскинув широкие брови, спросила Эли.       Я отстегнул ремень и вышел к ней, сказал, что каждодневные тренировки подобной интенсивности негативно отражаются на её самочувствии. Стал приводить доводы Дидье и Жюльет и в конце концов убедил сделать передышку.       — Хорошо, займусь тогда клумбами, — посмотрела она на цветы у скамьи, но в голосе всё равно послышались нотки недовольства.       На обратном пути я всё размышлял о её здоровье. В отличие от многих ВИЧ-инфицированных, у неё не было ни побочных эффектов от терапии, ни каких-то других, сопряжённых с болезнью, явных нарушений в работе организма. В первую очередь благодаря тому, что лекарства она всегда получала вовремя и ей никогда не приходилось заменять их дешёвыми аналогами. Всё это сказывалось на её необъективной оценке собственных возможностей. Раз ничего не беспокоит — значит, можно поднимать планку. Но отсутствие внешних проявлений болезни не делало её абсолютно здоровой. Я это осознавал, она — нет. Думал, вернусь домой и мы ещё раз спокойно обсудим мои опасения и её желание прыгать выше головы. Но едва повернул ключ в замке, как по ту сторону двери раздался глухой грохот.       — Эли! — вскрикнул я, когда увидел её, лежащей на полу у лестницы на чердак.       Ринулся к ней. Коснулся лба. Она глаз не открыла. Мой пульс зашкаливал, оттого, казалось, у неё он и вовсе отсутствовал. Как будто ещё вчера на её месте лежал Тони, и я сумбурно вспоминал последовательность действий: проверить дыхание, убедиться, что язык не завален. Осторожно перевернул её на спину. Она болезненно простонала, придя в себя. Кожа на бедре была разодрана, а из раны быстро текла кровь. Надеясь, что вена не повреждена, я бросился в ванную, схватил пояс от халата, перевязал место над порезом. Затем кинулся в кухню к аптечке.       Не уверен, что окончательно остановил кровотечение: и пластырь, и повязка за считанные секунды сделались алыми. В каком-то механизированном состоянии отнёс Эли в машину, и через пятнадцать минут мы были в госпитале в отделении травматологии, в кабинете первой помощи.       — У меня ВИЧ! — отчаянно вскрикнула Эли, когда медсестра потянулась к её повязке, не надев перчатки.       У меня самого и руки, и футболка были сильно перепачканы кровью. Но анализ на вирусную нагрузку показал неопределяемый уровень, потому опасения Эли были напрасны.       — Всё хорошо, швы не нужны, — осмотрев рану, заключил хирург. — Как это произошло?       Эли рассказала, как поскользнулась, упала с лестницы и потеряла сознание. Хирург что-то сказал медсестре. Я не расслышал, в ушах по-прежнему гудело. Медсестра вышла из кабинета, а хирург попросил Эли пошевелить пальцами ног и рук. Потом её забрали на рентген — убедиться, что ничего не сломано. А я пошёл умыться.       К счастью, всё обошлось лёгким сотрясением мозга и раной.       — Ну как ты так умудрилась?.. — всё повторял я. — Что ты делала на чердаке? Не говори, что полезла заниматься!       Она виновато опустила глаза, прошептав: «Прости».       Домой ехали молча. Я силился не закатить скандал посреди дороги. Ещё аварии не хватало. Эли, тяжело сопя и отвернувшись, смотрела в окно.       — Я вытру, — чуть заметно кивнула она на лужицу крови.       — Я сам. У тебя сотрясение, и тебе сказано отдыхать.       — Не нужно трогать мою кровь.       Она зашла в ванную и открыла тумбу с чистящими средствами, а на мои глаза опустилась пелена гнева. Я долго кричал на неё. Высказал всё, что думал о её кретинской выходке. Говорил, что это первый раз, когда она учудила нечто настолько безмозглое. Да, в порыве эмоций я наговорил ей много всего. И много лишнего. В груди полыхало пламя, отчего у меня не получалось взять себя в руки. Эли разрыдалась и заперлась в спальне. А я, убрав кровь, ушёл в студию. Просидел часа два на репетиции подростков. Успокоился. Вернулся в дом. Дёрнул ручку двери в спальню — уже не на замке. Эли лежала на кровати, повернувшись к окну. Я вытянулся рядом. Какое-то время слушал её мерное дыхание, а потом и сам заснул. Проснулся от пульсирующей в висках боли. За окном смеркалось. Эли рядом не было.       — Давно встала? — спросил, обнаружив её в кухне за столом с чашкой чая. Она мотнула головой. — Послушай, — выдохнул я. — Ведь ты пообещала — никаких тренировок. Зачем нужно было лезть туда?       Она виновато потупила взгляд, спросив, хочу ли я чая. Теперь отрицательно мотнул головой я. Взял таблетку анальгина, стакан воды и сел напротив неё.

3

четверг, 4 сентября

      Как говорят англичане: «Нет смысла плакать над пролитым молоком». Мои упрёки и гневные речи уже ничего не исправят. Случившегося не изменить. Но я не хотел, чтобы подобное повторилось в будущем. Поэтому всё же намерился выяснить, зачем Эли изматывала себя тренировками, с которыми не справлялся организм.       День был погожим. И в знак примирения я предложил выбраться в парк, подышать свежим воздухом, позавтракать на лужайке.       — Меня наизнанку выворачивает всякий раз, когда приходится спорить с тобой из-за очевидных вещей. Неужели ты не понимаешь, что вредишь себе?       — Прости, — шепнула она.       — Ты занимаешься с такими весами, за которые Дидье отругал бы и тебя, и меня. Я хочу сказать… если ты чувствуешь в себе силы — это хорошо. Но… нужно давать организму отдых на восстановление. Ни один профессиональный атлет не занимается без перерыва.       — А ты?       — Эли, — вырвался из меня тяжёлый выдох. — Это всего лишь неделя до съёмок. Ну ты-то зачем за мной гонишься?       — Прости, — повторила она. — Последние пару недель у меня такая слабость, что кажется, будто я, наоборот, прикладываю недостаточно усилий, оттого мышцы никак и не приходят в тонус.       — А сейчас как себя чувствуешь? — взглянул я на её бледное лицо.       — Хорошо. Только спина от удара ноет.       — Завтра мне нужно быть в Гамбурге на интервью для радио. Думал не брать тебя… но как тебя такую оставить одну?       — Всё будет нормально. Обещаю, — так буднично произнесла она, потягивая яблочный сок через трубочку, что я ещё больше засомневался в правильности решения. Эли подняла на меня глаза, и, наверное, с полминуты мы молчали. — Обещаю, — во второй раз протянула она, обхватив мою ладонь.       И я опять поверил ей. Однако на всякий случай, пока она возилась в нашем «саду», запер чердак на замок. Мы с парнями выехали в Гамбург утром, интервью закончилось в обед. Я вернулся тем же вечером. Но когда такси остановилось перед домом, я не поверил собственным глазам.       — Эли! — окликнул её.       Она не отреагировала, продолжала красить поручень парадной лестницы, который мы собирались покрасить позже вместе.       — Эли, — подошёл к ней и коснулся плеча.       Она вздрогнула, вынула наушник и виновато улыбнулась.       — Почему ты не отдыхаешь?       — Я хорошо себя чувствую. Смотри, какое солнце, — сощурилась, поправив косынку на голове. — Высохнет быстро. Да и я уже всё, — поднялась на ноги и, выпрямив спину, гордо кивнула на свой труд.       — Знаешь, из тебя маляр тоже неважный, — усмехнулся я, осматривая её штаны, футболку и руки, заляпанные краской. — Всё же ты какая-то бледная. Как себя чувствуешь?       — Замечательно. Может, краски надышалась, — пожала она плечами. — Голодный? — тут же переменила тему, не позволив мне и слова сказать.

4

суббота, 6 сентября

      Следующим утром я работал в студии. Эли взял с собой, придумав для неё занятие, не способное утомить. Усадил на диван рядом, сунул коробку старых медиаторов, клей и кусок фанеры, и попросил сделать что-нибудь креативное. Но она так и не закончила свою «картину», пожаловалась на головокружение из-за едкого запаха клея. Видимо, с заданием я прогадал.       — Может, тебе прилечь?       — Нет, — улыбнулась она. — Всё в норме, но этот клей, — скривила лицо. — Поеду на рынок, куплю яблок. Испеку что-нибудь к обеду, — резво поднялась.       — Фу, ну и вонь тут у вас! — ворвался в комнату Тони, взял барабанные палочки и так же стремительно вышел.       — Ладно, — немного подумав, сказал я и вернулся к работе.       Нужно закончить со сведением старой песни до обеда, потом записать новых ребят и уже с чистой совестью поехать завтра в Берлин на двухдневные съёмки. Но, верно, не прошло и десяти минут, как рядом лежащий телефон, завибрировав, пополз по столу. На экране светилось «Эли».       — Хочешь спросить «красные или зелёные»? — усмехнулся я, взяв трубку.       — Нет, — не сразу ответила она. А её голос прозвучал столь тихо и болезненно, что меня охватила неописуемая паника.       Она всё что-то говорила, вернее, чуть слышно бормотала, но я и слова разобрать не мог. Что-то случилось с велосипедом, и Эли просила её встретить.

5

      Я чуть было не проехал дальше, как вдруг заметил в боковом зеркале знакомый велосипед, лежащий на земле. Эли была рядом — на скамье у главных ворот парка. Когда я подошёл, она меня не заметила, так и сидела с запрокинутой к небу головой. Я стал её расспрашивать, что случилось, она же смотрела на меня рассеянным взглядом, будто и не слыша вовсе. Лицо её было мертвенно-бледным, а дыхание таким частым, как если бы она задыхалась.       — Эли, — взял её за руку, пытаясь хоть как-то её дозваться.       — Что-то не так, — приложив усилие, произнесла она, почти не шевеля губами, и снова запрокинула голову, находясь в полуобморочном состоянии.       Я обхватил её за спину, помогая встать. Но она сделала лишь шаг, и её ноги, точно пластилиновые, изогнулись.       По пути в больницу я позвонил Тони, попросил его забрать велосипед и всё никак не мог понять, из-за чего Эли стало так плохо. Она лежала на заднем сиденье, надрывно втягивала воздух носом и пересказывала произошедшее, делая между фразами паузы.       — Рихтер? — спросила врач, как только я внёс Эли в кабинет. — Сюда, — указала на кушетку. — Что произошло? — теперь, поправив очки, посмотрела на согнувшуюся пополам Эли.       — Сказала, ехала на велосипеде, почувствовала боль в коленях и сильную слабость. Потом потемнело в глазах…       — У меня ВИЧ, — простонала Эли. А потом её куда-то увезли, усадив в кресло-каталку. Мне сказали ждать здесь.

6

      Я вышагивал вдоль по коридору, когда за спиной что-то прогудело.       — Герр Рихтер? Пойдёмте, — удерживая кнопку лифта, обратилась ко мне медсестра.       — Почему сразу не сказали пойти вместе? — спросил я и встал рядом с ней.       — Доктор вам всё объяснит. Туда, — завела она мне в просторную комнату, где справа у стены в ряд стояли шесть кроватей на колёсах с пациентом на каждой. Между кроватями висели ярко-оранжевые занавески, но ни одна из них не была задвинута. Слева находился блок медсестры.       — Штэф, — услышал я голос Эли, а потом заметил её среди этих шести пациентов.       Ничего не объяснив, медсестра вновь попросила подождать и куда-то ушла. Тогда я начал расспрашивать Эли. Но у неё не было сил, даже чтобы нормально говорить.       — Только кровь взяли, — прошептала она и закрыла глаза.       Мне самому уже было дурно от непонимания происходящего.       Полчаса спустя или около того появилась медсестра, как мне показалось, в этот раз она выглядела взволнованной. Опять попросила пойти с ней. Завела в пустой кабинет принимавшего нас дежурного врача и кивнула на стул у стола. Очередное ожидание.       Врач появилась минутой погодя. Заняла своё место и, сведя брови, посмотрела на меня. А я изучал её выражения лица, гадая, насколько плохие у неё новости. Она же спросила, как давно у Эли ВИЧ и какие именно препараты она принимает.       — Тенофовир, эмтрицитабин, эфавиренз, — произнёс я так, как произносят «во имя Отца, Сына и Святого Духа». — Что с анализом? — уже не выдержал, потому как всякий раз, что врач смотрела на бланк перед собой, её брови сурово изгибались.       Она придвинулась ближе и, повернув лист ко мне, начала объяснять, что означают цифры на бумаге. Её палец скользнул со столбца «нормы» на столбец с результатами Эли. И когда она сказала, что уровень гемоглобина не просто критически низкий, а при таких показателях существует угроза жизни, моё сердце пронзила боль. Затем врач заговорила об эритроцитах, но я уже не слушал. Вернее, не слышал.       — И?.. Что всё это значит? — пожал я плечами, переборов немое оцепенение.       — У вашей супруги анемия. Необходима гемотрансфузия. — Но я и спросить не успел, что это, она тут же уточнила: — Переливание крови.       А потом, пока она рассказывала об анемии и её причинах, меня вдруг озарило:       — Несколько дней назад Эли упала с лестницы и потеряла кровь. Вы назвали кровотечения одной из причин.       — В таком количестве она не могла потерять.       — Тогда я совершенно… — развёл я руками, и врач заговорила о ВИЧ, об антиретровирусной терапии.       — Понимаете, вследствие АРВТ может наблюдаться угнетение кроветворения, — пояснила она, и да, кажется, для меня хоть что-то наконец прояснилось.       Я не представлял, сколько мы пробудем в больнице, и как будет чувствовать себя Эли после, поэтому мне ничего не оставалось, как позвонить продюсерам шоу и сообщить о причинах своего отказа от участия… за день до съёмок. Но меня сейчас даже угрызения совести не глодали. Я смотрел на врача и медсестру, суетящихся перед Эли из-за её внезапного обморока, и не знал, к чему вообще готовиться.

7

      Было около шести. Перебравшись в одноместную палату, мы ожидали начала трансфузии. Вот-вот должны были привезти капельницу с донорской кровью. Эли сидела в сложенной кресло-кровати и, двигая лишь глазами, наблюдала за моими перемещениями от стены к стене. Я нервничал не только из-за переливания крови, но и из-за занимающегося нами дежурного врача — почему-то особым доверием я к ней не проникся.       И Дидье позвонить не мог. Эли стояла на своём: если переливания не избежать, то лучше ему ничего не говорить, иначе он сообщит Жюльет, и та будет нервничать, бросит работу и свои перуанские исследования, прилетит в Германию и так далее и тому подобное, и тому псевдо-благородное. И вот Эли уже на грани истерики, и единственное, что я мог — сделать так, как она хочет. Пусть проведут процедуру, а потом я свяжусь с Дидье вопреки её желаниям.       Пошёл третий час, а ей влили только полтора литра крови из двух необходимых. У меня самого уже темнело в глазах. Наверное, потому что завтракал в семь утра.       — Тебе нужно поесть, — сказала Эли, когда мой желудок протяжно пробурчал.       — Я никуда не уйду, пока они не закончат, — возразил я.       — А потом что? — спросила она.       И тогда я задумался: действительно, а потом-то что? Через час ей нужно принять лекарства, которые находятся дома. Да и какая от меня польза, если и у меня будет упадок сил? Оставил медсестре свой номер телефона и поехал домой. Стараясь ничего не забыть, собрал сумку, сунув лекарства и кое-какие вещи, что просила Эли. Наспех перекусил и через полчаса с небольшим вернулся в больницу.       Капельницу убрали, а Эли лежала на кровати, и лицо её, казалось, было такого же белого цвета, как и одеяло.       — Ну ты как? — коснулся губами её лба.       — Только измерили температуру. Всё хорошо, — на удивление бодро прозвучал её голос.       В обед следующего дня нам сообщили, что показатели крови достигли границ нормы. Уровень гемоглобина повысился. И Эли ожила: уже бодро ходила по палате и упрекала меня в том, что я отказался от съёмок. Медсестра её энтузиазма не разделяла и ругала всякий раз, когда видела не в постели.       Вечером мы вернулись домой. А повторный приём во вторник ничего не выявил. Эли не жаловалась ни на усталость, ни на головную боль. Никаких аллергических высыпаний на коже не было. Но, несмотря на отступающее чувство тревоги, я не мог оставить всё как есть.       Мне стоило титанических усилий уговорить Эли поехать на следующей неделе в Париж и пройти внеплановое обследование. Её решение — уже на месте рассказать Дидье о переливании крови — я не поддерживал, однако спорить и ругаться не стал.

8

пятница, 12 сентября

      За запотевшими стёклами спальни синее сентябрьское утро. Я проснулся из-за криков ворон, рассевшихся на ветвях клёна. Вновь заснуть не получалось, и я выбрался из постели. Засел с ноутбуком в столовой: просматривал последние новости, читал отзывы фанатов, критиков. И клип, и песня уже попали в топ-10 немецких чартов. Альбом же занимал одиннадцатую строчку в топ-20. На электронной почте висели два письма от имени лейбла: «Сентябрь–октябрь. Расписание интервью» и «Прочие мероприятия». В понедельник нам нужно быть в Париже, во вторник в Бохуме, в среду в Эссене, в пятницу — на закрытой вечеринке в Дюссельдорфе. На выходные мы приглашены во Франкфурт на фотосессию от Harley Davidson для октябрьского номера Motor Welt… Много сообщений от знакомых, интересующихся, на какое число запланировано празднование для «своих» по случаю выхода Ashes. Ещё сообщение от Даниэля. Датировано прошлой субботой. Сегодня вечером у них выступление в «Калейдоскопе», и он хотел, чтобы мы исполнили совместно записанную песню. Я не знал, как правильно всем отказать, поэтому отправил письмо лейблу, в котором сообщал, что до двадцать второго сентября буду недоступен.       Через десять минут позвонил Ксавьер. Спросил, что стряслось. Я пересказал случившееся, и по тяжёлому сопению в трубке и так было понятно — Ксавьер недоволен отменой мероприятий.       — Октобрфест на носу, ты скажи заранее, если…       — Надеюсь, к тому времени всё устаканится, — перебил я его.       — На выходных буду у родителей. Заскочу к вам. Если, конечно…       — Заезжай. Мы дома.       Я повесил трубку и перевёл взгляд на экран ноутбука: на новостном сайте висела выскочившая фоновая реклама — яркий баннер с фотографией базы отдыха на побережье Северного моря. В вечер выписки Эли пожаловалась на усталость, в среду легла спать раньше обычного, а в четверг, когда мы шли от входа больницы до парковки, сказала, что ноги «какие-то вялые». Может, и впрямь устроить двухдневный оздоровительный отдых до отлёта во Францию? Вообще, мне казалось, будто, всучив копии всех результатов, врачи просто спихнули нас на Дидье. Он лечащий врач Эли, он разбирается в ВИЧ, ему и заниматься своим пациентом. Я не знал, являлось ли отсутствие кожных реакций после переливания крови гарантом, что с Эли всё в порядке. Она объясняла свою слабость тем, что из-за прекращения тренировок мышцы потеряли тонус. Врачи видели проблему в плохом питании. А я ждал заключения Дидье, надеясь, что оба варианта справедливы.       Недолго думая, я кликнул на ссылку отеля, потому как из всех представленных мест он находился к нам ближе всего — чуть ниже Нордхольца, куда мы ездили прыгать с парашютами. Рядом — море и площадки для кемпинга. Никакой городской суеты. И я уже было решил на нём остановиться, когда вдруг в списке достопримечательностей увидел маяк.       Я помнил то неприятное чувство, что ледяными цепями страха сковало мне грудь перед «Умирающим львом», сейчас было что-то иное. Безразличие и смирение. Не знаю, вела ли меня жизнь по протоптанным судьбой дорогам, но я не стал сопротивляться, да уже и не хотел. Может, все эти маяки, наоборот, пытались указать мне верный путь?       Пока я бронировал номер, позвонил Том. Как и Ксавьер, он хотел выяснить, что у меня стряслось; а узнав и о днях в больнице, и о поездке в Париж, и о планах на выходные, предложил поехать к морю вместе. Отказывать я не стал. Даже был рад, повидаться с ним до отлёта и хоть немного отвлечься.       Через час с небольшим мы прибыли к нужному отелю. Тёмно-серая черепица крыши скрывала два верхних этажа трёхэтажного здания из красного кирпича. У входа зеленели кустарники. Место было живописным и по-деревенски тихим. Да и дышалось здесь легче.       Мы оставили вещи в номерах и отправились к берегу. Несмотря на то что по небу без конца шныряли грузные облака, солнце они заслоняли ненадолго. Термометр показывал двадцать шесть градусов — настоящее бабье лето. Прошлый сентябрь не был таким тёплым. И, очевидно, потому-то не мы одни решили провести выходные подальше от города. В море, рассекая волны на водных лыжах, двое парней в гидрокостюмах вырисовывали крутые виражи. Вдоль побережья — много шумных отдыхающих. На площадке для кемпинга из открытых окон трейлера, заглушая гул моторов катеров, играла музыка. Том присоединился к любителям водного экстрима, мы же отдали предпочтение катанию на катере.       В семь часов, когда солнце стало клониться к горизонту и с моря повеяло холодом, мы вернулись в отель. У входа витал запах еды, а из открытых окон доносились голоса и стук посуды. После прогулок и катаний аппетит у нас был просто зверским, оттого-то мы и понабрали столько блюд, что тарелки едва умещались на столе.       — Завидую я вам, — вдруг сказал Том, залпом осушив бокал вина.       Я улыбнулся и пожал плечами:       — Убеждённый холостяк решил?..       — Задолбался я! — усмехнулся он. — Вот скажите мне… Люди… для чего люди сходятся? Только вот про детей не надо.       — То есть ты, при любом удобном случае цитирующий нам Фрейда и Дарвина, сейчас вот хочешь говорить о духовности?       Том кивнул и снова наполнил свой бокал.       — Ты явно затеваешь разговор не на один час.       — Ну а любовь? Что есть любовь? Тут-то ответ должен быть более лаконичным, а?       — Ты и сам знаешь, — отмахнулся я.       — Знал бы — не спрашивал. Да и, — поднёс он бокал к носу, рассматривая вино, — может, не пил бы в одиночестве.       Я улыбнулся и похлопал его по плечу. И в то же мгновение моего плеча коснулась ладонь Эли.       — Ты оставайся, поговорите… А я… — взглядом указала в сторону лестницы.       Чуть позже я всё-таки вернулся к Тому, уже перебравшемуся со своей бутылкой в беседку за отелем. Потеряв интерес к теме философии или захмелев и позабыв о ней, он завёл речь о рейтингах нашего альбома и грядущем турне. Но я слушал его вполуха, иной раз угукая невпопад. Эли пожаловалась на вялость, из-за чего я не мог ни сосредоточиться на словах Тома, ни думать о чём-либо ещё. С другой стороны, сегодня мы рано встали. А после долгого пребывания на свежем воздухе даже меня клонило в сон.       — Ну ты чего? — спросил Том, когда я неосознанно просипел. — Плохо себя чувствует?       — Сказала, хочет спать.       — Так ты ж сам собирался лечь пораньше, — пожал он плечами и продолжил выжигать меня косым пьяным взглядом.       — Собирался-собирался. Не знаю, как понять, какие сигналы тревожные, какие нет.       Том плеснул во второй бокал вина и молча протянул мне.