43
Верить в себя всегда проще, когда в тебя верит кто-то ещё. Я ценил Ксавьера за его честность, но сегодня не услышал ни слова критики и уже сомневался: то ли он изменил себе, то ли действительно углядел в моих музыкальных наработках потенциал. И если рецензии критиков на Ashes были важны для группы, сейчас меня не волновали схемы, формулы и прочие составляющие коммерческого успеха. Всё, чего я хотел, — вытащить эмоции из головы и трасформировать их в музыку. Подбросив Ксавьера с Сабиной до кинотеатра, где у стеклянных дверей множились влюблённые парочки, я даже проникся этой атмосферой праздника и задумался о подарке для Эли. Сперва подумал о помолвочном кольце, раз неизвестно, когда состоится наша свадебная церемония для родных и друзей. Вопреки традиции я хотел надеть помолвочное кольцо на её палец именно в этот день. Но… потом вспомнил, что даже обручальное и то уже давно лежит в шкатулке. Под ним потела кожа, поэтому ещё перед госпитализацией на трансплантацию Геро попросил его снять — никаких рисков, никакой почвы для бактерий. Подарить помолвочное кольцо сейчас, чтобы и оно пылилось в шкатулке? Тоже не вариант. А что тогда? Браслеты царапали чувствительную кожу. Цепочки цеплялись за трубки катетера. Так и не придумав ничего стоящего, домой я вернулся с одной красной валентинкой. Жюльет гладила постельное бельё в гостиной. Эли спала в спальне. Я принял душ, обмазался с ног до головы антисептиком и, переодевшись в чистую одежду, разместился за рабочим столом у окна, решив заняться музыкой: группировал треки по папкам, делал заметки. Убил час, но наконец навёл порядок. Вышло ровно двенадцать песен. Для каждой своя папка, внутри — по несколько миди-файлов и Word-документ с набросками или идеями текстов. — Как ты себя чувствуешь? — сняв наушники, спросил я Эли, когда она бесшумно села в кресло рядом. — Кажется, только сейчас начинаю понимать, что произошло. Не хочу об этом… Чем ты занимаешься? — вяло улыбнулась она и положила голову на скрещенные на столе руки. И я стал рассказывать ей о музыке. — Ты это сочинил, пока я была в больнице? — Что-то да, что-то раньше. Эту, — включил ей «песню из шёпота», — ещё в декабре. — На «Лунную сонату» похожа, — сказала она. — Настроением, — тут же добавила, очевидно, предугадав мой вопрос. Я хотел было возразить, но в голове вдруг отчётливо зазвучали слова о гипнозе и лунном свете. Когда мелодия только родилась, были лишь звуки. Я не знал, о чём получится песня, но о лунном свете совершенно точно не думал тогда. Сейчас же, после произнесённых Эли слов, уже не мог выкинуть его из головы. — А что ты слышишь здесь? — включил ей гитарное соло следующей песни. — Гитару, — усмехнулась она и пожала плечами. — А что слышишь ты? — Здесь, в начале, будет эхо. А текст… может, будет о море, может, о космосе. Может, всё вместе. — Как ты можешь не знать? — удивилась она. — Сперва появляется просто концепция, общие ощущения, настроение. Вот сейчас ты мне своей луной подкинула идею для текста предыдущей композиции. А здесь… здесь пока просто музыка. — Ну… — протянула Эли. — Мелодия красивая. Надрывная. Немного грустная. А что сказал Ксавьер? — То же самое. То ли вы с ним сговорились, то ли… — Зачем ты ищешь подвох? — перебила она. — Мелодия и правда красивая. Но ещё нужно послушать тексты, вдруг мне не понравятся, — улыбнулась.44
Эли беспокойно спала, ворочаясь с бока на бок, а я уже которую ночь подряд маялся от бессонницы. В окне неподвижно висел жёлтый диск убывающей луны, и я всё ждал, когда он наконец убудет и скроется за стеной. Он же — словно зоркое око небосвода — вперился в меня любопытным взглядом. Секундная стрелка настенных часов, освещённых его светом, тихо тикала, бегая по кругу двадцать второго часа. Но без очков я не мог разглядеть минут. Только родилась идея о гипнозе и луне, поднимающейся из-за горизонта и окропляющей морскую гладь искрами сияния, как лунный свет упал именно на часы. Не на стену рядом, а на циферблат. Наверное, в мире, сотканном из миллиардов условностей, всё так или иначе можно объяснить с помощью обычной математики — теории вероятностей. Я же ощущал почти магнетическое притяжение к Библии. Чувствовал, как через паутину хитросплетений рвётся наружу очередное пророчество или наставление. Но впервые за долгое время мне было плевать, что там пытались сказать высшие силы. Сейчас я не искал ответ, потому что у меня не было вопросов. Чем дольше я смотрел на луну, тем больше слов рождалось в моей голове. Десятки, сотни — они бомбардировали воспалившийся разум. И если бы я не записал их сразу, то утром бы уже и не вспомнил. Я сел на кровати и, включив ночник, достал из ящика тумбочки ручку с блокнотом. Последний раз вот так — самозабвенно и лихорадочно — я сочинял песни прошлой зимой в пропитанном моими же бациллами номере отеля Royal Cardinal. Тогда я исписал куплетами, припевами, оборванными фразами и рифмами двадцать страниц, сейчас десять… словно в трансе. Что ещё могла сказать мне Библия? если сейчас я чувствовал и знал — я там, где должен быть. Голову рвало на части. Слова не переставали приходить. Последней записью стал короткий текст для intro… или outro: «Кто я? Кто ты? Кто мы? Почему оказались заключёнными в одном времени? Миллионы перетасованных возможностей, миллионы условных вероятностей, миллионы людей, а нам выпадает шанс узнать друг друга. Может, внутри нас одна и та же звёздная пыль, атомы, которые однажды были единым целым? Может, мы — частицы одной звезды? Сколько лет?.. Сколько тысяч световых лет наши частицы бороздили по невесомости чёрной бездны, чтобы встретиться здесь, на крошечной планете, наполненной кислородом? Прах к праху. Атомы к атомам. Всякий хаос будет упорядочен. Некогда целое обретёт единство». Я отложил ручку и выключил ночник, чувствуя, как с последним вышедшим из меня словом ушла и энергия. Луна скрылась за крышей, а на смоляном небе мерцали редкие звёзды. Я закрыл глаза, надеясь, что сон так наступит быстрее, но голову продолжали пронзать идеи. Новая мысль зацепилась за последний визуальный образ — звёзды, очередная вспышка озарения — и вместе с ней в сознании возникло слово: remnant — остаток сверхновой. Лучшего названия проекта я и придумать не мог. Слово отражало всё: и концепции песен, и меня, как «остатка», оставшегося от нашей группы… Я снова включил ночник и взял блокнот… — Почему ты не спишь? — прошептала Эли, коснувшись моей ноги. — Сочиняешь? — Уже закончил, — ответил я, написав на последней странице: «Remnant». — Я тебя разбудил? — Кожа, — мотнула она головой, — зудит сильно. И пока я втирал крем в её спину, повторял заезженную мантру: — Это всё временно. Ты же помнишь, врачи обещали: пара месяцев, и кожа перестанет беспокоить. Самое страшное позади. Сейчас же какой день? — Двадцать два плюс, — ответила она, а я ощутил, как мой рассудок восстал против меня. «Две минуты две секунды…» — ровно столько ушло на телефонный разговор с Рэем, ровно столько потребовалось на то, чтобы поставить крест на театральной сцене. Второй стих второй главы, как мне казалось тогда, кричал в ответ, что я совершаю ошибку. — Чуть ниже, — сказала Эли, и я только сейчас понял, что уже несколько секунд втираю крем в одно и то же место. В мыслях был хаос. Разум продолжал то ли искать ответы, то ли ломаться под натиском прогрессирующей паранойи. «Если день трансплантации — день 0, а сегодня +22, то…» Я отсчитал, какой это был день — встреча с Рэем — +17. «Ты знал, что итальянцы считают число семнадцать несчастливым?» — тут же вспомнились некогда произнесённые слова Эли. Мы сидели в самолёте, направляясь из Лиона в Милан. Она листала туристический гид. «Римскую цифру XVII можно написать в другом порядке, и получится VIXI. На латыни это значит «моя жизнь закончилась». Тогда в числе семнадцать я видел добрый знак: трамвай №17, на котором мы возвращались из библиотеки и в котором были счастливы; семнадцать малиновых роз, которые я покупал, когда тоже был счастлив; семнадцатое декабря — день вылета из Кеблавика в Монреаль, когда я отчаянно верил, что как только окажусь в Канаде и отыщу Эли, моя жизнь начнётся сначала, ведь именно так предрекла то ли странная попутчица Сесиль, то ли Библия: «…так что они уже не двое, но одна плоть»; семнадцатое мая, когда мой тест на ВИЧ показал отрицательный результат, чувство вины Эли притупилось, и мы провели отличный вечер на футбольном стадионе в Дортмунде, потом в Эссене, где выступал Даниэль, а потом одну из лучших ночей в отеле Бохума. Ведь не могло это всё быть ошибкой? Значит, и сейчас моё решение, принятое в +17 день, не может. — Штэф… — Эли отстранилась, и я поймал себя на мысли, что снова массирую одну и ту же точку. — Спасибо, хватит. Засыпаешь? — коснулась моих волос. — Нет. Я… Знаешь, ты весь вечер проспала, а я совершенно забыл… — намеренно не закончил предложение — понёс крем обратно в ванную, хотел вовлечь Эли в разговор. — О чём? — спросила она, надев футболку. — Помнишь, ты рассказывала про День Святого Валентина, когда все, кроме тебя, получили валентинки? — Ты опять? — усмехнулась она и покачала головой. — Я знаю, что произошло, — забрался я обратно в постель. — Хотя вижу, что ты уже не веришь мне. Машина времени, с помощью которой я отправлял валентинку, перепутала года, представляешь? Я, конечно же, написал жалобу, что недоволен сервисом выбранного агентства… — Перестань, — улыбнулась она. — А ты проверь. — Что? — пожала плечами. — Колпак месьё Бонбона, — кивнул я на стоящего на прикроватной тумбе медвежонка. Эли с недоверием посмотрела, но всё же потянулась за ним. — «Je t'aime. Retrouve-moi en 2007, je porterai du noir», — раскрыв валентинку зачитала она. — Какой-то у тебя слишком хороший французский для того времени. — Агентство же. Международное. Пересылок во времени. Помогли с переводом, — наигранно развёл я руками. — Je t'aimerai jusqu'à la fin des temps, — поцеловала она меня в щёку — единственный вид поцелуя, который нам был дозволен. Сто дней никакого обмена жидкостями — строгий врачебный запрет. Максимум, на что мы могли рассчитывать, — защищённый секс после того, как тромбоциты поднимутся выше пятидесяти. Последний анализ показал сорок семь. — Чего ты только ни придумаешь, — вновь усмехнулась Эли. — Если бы мы могли общаться сквозь время… — Она вдруг замолчала и мотнула головой, меняя тему: — А что за песни ты там сочинял? Почитаешь? Вот только читать я не стал, стал тихо напевать ей то, что помнил. На третьей «колыбельной» Эли заснула. У меня же сна не было ни в одном глазу. Я чувствовал физическую усталость, но мозг упрямо отказывался обесточивать сознание. Мысли, музыка, идеи атаковали непрекращающимся жужжащим роем.45
воскресенье, 15 февраля
Я проснулся в десять. Не слышал — ни как звонил будильник, ни как встала Эли. Наспех принял душ и спустился вниз. Жюльет и моя мама сидели на диване, пили чай и беседовали. Эли в пижаме и шапочке лежала на соседнем диване. Мама собиралась прилететь вечером, поэтому, полагаю, её ранний приезд оказался неожиданностью не только для меня. Я поздоровался, извинился за то, что не представил их с Жюльет лично, и сел рядом. — Это то, что я думаю? — шепнул Эли, кивнув на бутылку с водой на кофейном столике. — Это из Альтёттинга. Из Часовни Милосердия, — ответила мама. — Не волнуйся. Она дистиллированная. Просто освящена. Я её в ванну налью, чтобы помогло коже, — улыбнулась Эли и взяла меня за ладонь, как если бы я собирался встать и вылить воду. — Ты плохо выглядишь, — сказала мама. — Плохо спал, — отмахнулся я. И это ощущение — полного физического истощения — не покидало меня весь день. В обед приехал Дидье и Флоранс, но у меня не было сил даже поддержать разговор. Глаза так и слипались. Я бы с радостью позвонил Ксавьеру и отменил всё. Но, в отличие от меня, Эли пребывала в приподнятом настроении, поэтому я сидел с ней и, продолжая накачивать себя кружками крепкого кофе, выполнял роль переводчика. Когда Жюльет забывала какое-то немецкое слово, она произносила его на французском, если я всё равно не понимал, то она переключалась на английский. Но моя мама знала только немецкий, потому без помощи Эли или меня ей было сложно общаться с Жюльет, не говоря уже о Дидье и Флоранс. — С новым днём рождения? — улыбнулась Флоранс и протянула Эли две коробки. — Это Жюльет подсказала. В первой коробке оказался набор гипоаллергенной косметики, во второй — парик: такие же длинные русые волосы, какие были у Эли до химии. В четыре часа приехал Ксавьер с Сабиной и бутылками вина, а следом за ними со связками гелиевых шаров Том с Ребеккой. Мы накрыли на стол, разожгли камин, и чувство сонливости, преследующее меня с самого утра, незаметно улетучилось. Эли надела парик, переодела пижаму и даже немного накрасилась. Мы обсудили донацию, трансплантацию, посмотрели фотографии из Санкт-Морица, которые привёз Ксавьер. Том стал травить байки и рассказывать, чем ещё они занимались без нас в Швейцарии. Потеряв интерес к беседе, Жюльет, Дидье и Флоранс, сказав, что им нужно обсудить другие медицинские вопросы, прихватили бутылку вина с сырной доской и переместились к барной стойке, где тихо загундосили на французском. — Ты как-то хреново выглядишь, — кинул мне Ксавьер. — Мне это весь день все говорят. Плохо спал. — Чего так? — Том протянул мне бокал вина. — Тебе точно нельзя? — спросил Эли. — Нет, — мотнула она головой. — У меня сейчас питание, как у новорождённого: много полезного, мало вкусного. — А что с ощущениями? — спросил её Ксавьер. — Правда, что после пересадки стали, как у Штэфана? — Да, врачи предупреждали, — улыбнулась она. — Но пока ничего такого. — Ну… — протянул Ксавьер, — выглядишь ты точно лучше Штэфа. — Por cierto, querido, нам с тобой один рабочий момент нужно решить. Мы ненадолго, — теперь обратился ко всем. — Скинуть файлы? — предположил я, потому как вчера забыл. — И это, — кивнул Ксавьер. Мы поднялись наверх. Я включил ноутбук. И пока папка с файлами копировалась на флэшку, я протянул Ксавьеру открытый на последней странице блокнот. — Название проекта. Ночью придумал. — Remnant? — Ксавьер посмотрел ничего не выражающим взглядом. — Остаток сверхновой, — пояснил я. — Быстро ты… Не знаю… Прикольно, — усмехнулся он. — По крайней мере раскрученных групп с таким названием нет. Ну да, прикольно, — снова повторил он. — Это ты у Тони нахватался этих «прикольно»? Ксавьер отмахнулся и положил на синтезатор визитку: — Учитель вокала. Она до сих пор преподаёт в консерватории. Замолвил за тебя словечко. Позвони завтра после обеда. Но будь готов, что на первом занятии… — просипел он, так и не договорив. — Даже не сомневался, что для меня ты найдёшь самого Сатану. — С ней может быть непросто, но… она очень крутая. И классическая и эстрадная вокалистка. Лучше неё тебе никто не подойдёт. Ты ведь хотел хорошего преподавателя?46
Когда мы вернулись ко всем, свет в гостиной уже не горел, только тусклые светильники над барной стойкой и огонь в камине. Жюльет с Дидье и Флоранс по-прежнему уединённо общались, а мама что-то тихо рассказывала остальным. — Сказки рассказываете? — в шутку спросил я и сел рядом с Эли. — Страшилки, — ответила она. — Истории про домовых. — У нас завёлся домовой? — обнял я её. — Нет. У вас жил, — улыбнулась она, и я перевёл взгляд на маму. — Это произошло в доме бабушки… — продолжила та. — Было лето. Тоби было шесть, Штэфану два. В дверном проёме между кухней и гостиной висела штора из лент. Тоби постоянно их сплетал. Как ни зайду — косы! Мы его с бабушкой ругали, а он клялся, что не делал. И как-то в качестве наказания мы его взяли с собой в сад — полоть помидоры. Штэфан в коляске под деревом спал, отец ушёл на рыбалку, а мы с бабушкой и Тоби на грядках работали. Возвращаемся в дом и что видим?.. — развела она руками. — Домового? — скептически посмотрел Ксавьер и потянулся за вином. — Ленты опять сплетены снизу! — Может, магнитное поле там какое? — хмыкнул Ксавьер. — Так это что, — продолжила мама, — я наутро просыпаюсь, а у меня и волосы в косы заплетены. — Все? — удивилась Эли. Признаться, и я не меньше неё. Потому как тоже слышал эту историю впервые. — Несколько прядей. А ещё случай был… тоже у бабушки в доме. Это было… — задумалась она, — Штэфан только-только в школу пошёл. — Что-то я не помню никаких историй про домовых… — Ну, ты маленький был, — отмахнулась мама. — Мы с твоей бабушкой часто жгли ладан и домовому это не нравилось, потому он всякие пакости делал. То свалит что-то, то ещё как набедокурит. В тот год отцу друг откуда-то привёз в подарок сушёную рыбу. Было у нас этой рыбы много. И хранили мы её в кладовой. И вот как-то прихожу я из церкви… Зажгла ладан, обошла комнаты, везде всё окурила. И что вы думаете? — снова развела руками. — Ну… рыбу в косы не сплести, — отозвался Ксавьер. — Она лежала на полке с иконами. Обглоданная. Скелет да голова. — Может, кот? — пожал я плечами. — У нас отродясь котов не было. — Соседский Эш мог забежать. Или, может, Тоби. — Тоби в школе был. В тот день только я дома была… Зазвонивший будильник прервал её рассказ. — Вот поэтому у тебя и кошмары, — шепнул я Эли, протянув стакан с водой и таблетку. — Удивительно, что ты ничего не помнишь, — сказала она, проглотив таблетку. — А потом? Ещё что-нибудь такое происходило? — спросила то ли меня, то ли маму; а я так невовремя вспомнил про футболку с кровавым пятном на плече. И одна часть меня хотела поделиться со всеми этой историей, другая — кричала, что меня сочтут сумасшедшим. Вдобавок я не хотел, чтобы Эли знала, где я провёл ту ночь, не приехав к ней. — Со мной недавно произошло что-то странное, — недолго думая, всё же решился я рассказать. — И только сейчас говоришь? — Эли возмущенно вскинула брови. — Только сейчас вспомнил. Да и… думаю, там нет ничего необычного. Это произошло за день до твоей выписки. Мы встретились с Ксавьером. Ну, ты помнишь, я уехал по работе. Эли кивнула, а Ксавьер, как мне показалось, даже как-то напрягся. И его напряжение передалось и мне. Я не стал вдаваться в подробности, сказал, что получил хорошее предложение по работе. — Но в случае моего согласия пришлось бы несколько месяцев, — приуменьшил срок, — жить в другом городе и безвылазно сидеть в студии. Предложение было очень интересное. И платили хорошо. Но… — Я на мгновение задумался: как выразить мысль так, чтобы Эли не подумала, что я отказался из-за неё. — Но тогда свой соло-проект пришлось бы поставить на паузу. Я боялся, что за время перерыва остыну, — солгал, хотя в этой лжи было зерно истины. — Тогда я сомневался, как правильно поступить. Хотел просто прокатиться подальше от городского шума и пробок, подумать в тишине. И… как-то незаметно для себя погряз в мыслях. А потом смотрю — уже уехал далеко от Берлина. Кругом поля да леса. И какая-то церковь на холме. — Ты мне тогда сказал, что будешь работать допоздна. — Эли посмотрела то ли обижено, то ли неверяще. — Я остался на ночь в отеле за городом, — ответил как есть. — Не злись, мне просто нужно было подумать. — Да я и не злюсь, — усмехнулась она. — Настолько хорошее предложение? — Тогда мне казалось, что да. — Так что за предложение? — кивнул Том. — Неважно. Дело не в этом. Я… В общем, я уже спать собирался, лежал в номере, дремал. Потом встаю, чтобы сходить в душ, и вижу на плече кровь. На футболке. Думал, моя. Осмотрел всего себя. Ран не нашёл. И кровь, главное, капнула сверху, потому что не пропиталась через ткань до конца. — Может, из уха или носа? — спросил Том. — Да нет, я всё осмотрел. Заметил бы. Там… большая капля была. — А ты футболку выбросил? — спросила Эли, и я кивнул на потолок — в сторону нашей спальни. — И не застирал? — Нет… я… — Ну давай, тогда неси уже! — Том дважды хлопнул в ладоши.
47
Футболка кочевала из рук в руки, каждый внимательно рассматривал и обнюхивал пятно. — Что тут у вас такого интересного? — спросила подошедшая Жюльет, и Эли затараторила на французском. А потом к изучению пятна присоединились Дидье с Флоранс. — Может, это и не кровь? — спросил Ксавьер. — Да нет, кровь, — ответила Жюльет. — А может, откуда-то капнуло, пока ты оформлял номер? — предположила Сабина. — Я был в куртке. А толстовку снял, когда пробыл в номере уже какое-то время. А когда заметил кровь, она ещё была алая. — Значит: ты лежал на кровати, потом встал, а она на плече? — суммировал Том, и я кивнул. — Может, с затылка? А ты не заметил. Может, прыщик какой-то отодрал? Дай посмотрю, — сказала Эли и принялась перебирать мои волосы. — Ранок нет. Ну, может, зажило. Хотя пятно большое. Должен был остаться шрам. Точно не из носа? — Точно. Она угукнула и, оттянув рукав моей футболки, стала осматривать плечо. — Эли, оно капнуло сверху… — А может… — задрала мой подбородок, — ты неудачно побрился и что-то сковырнул? — Я не брился. — А сними футболку, я на спине посмотрю, — воодушевлённо произнесла. — Эли, это противоречит законам гравитации, — сказал я, когда её холодные руки опустились до самой поясницы. — А может, это насекомое? — хмыкнул Том. — Комар какой-нибудь. — В феврале? — посмотрел я на него. — У меня однажды в январе откуда-то появился, — подхватила Ребекка, а вслед за ней Ксавьер с Сабиной, к которым тоже комары прилетали зимой. — И как это объясняет появление крови? Проблевался на лету? — Ну почему? — возразил Том. — Врезался во что-то. Его и разорвало. — Ты сейчас серьёзно? Он заржал и налил себе ещё вина. — А на потолке? — спросила Сабина. — Всё чисто. — А вдруг не заметил? Вдруг кого-то убили этажом выше? — продолжила она. — Слушай, а что за отель вообще? — спросил Ксавьер. — Какой-то La Fontaine на берегу какого-то Вербелинна. — Да это почти… — Ксавьер вскинул брови и щёлкнул пальцами, — в семидесяти километрах. Нормально ты прокатился. Слушай, ну как фильм ужасов какой-то, — хмыкнул он и тоже потянулся за вином. — Думаю, это твоя кровь. Ты просто не заметил. — Наверное, — пожал я плечами. — Pouvons-nous faire une prise de sang? — Эли обратилась к Дидье. — Oui, pourquoi pas? — хмыкнул тот. — Просто сделаем анализ этой крови, — пояснила всем. — Да бросьте. Напрягать врачей из-за какой-то глупости. Эли, я всё же думаю, это моя кровь. Наверняка, как ты и сказала, с затылка. А рана уже зажила. — Не, ну ты всех заинтриговал, давайте уж тест и тост за истину! — сказал Том и отсалютовал бокалом.48
понедельник, 16 февраля
Я был уверен, Дидье заберёт футболку с собой в Париж. Но когда мы утром все вместе пришли на встречу с Геро и Эли рассказала про кровь и ему, он, с интересом выслушав, сказал, что если я принесу футболку сегодня, то к завтрашнему вечеру лаборанты сделают анализ. Меня же после этого рассказа отправили на осмотр к трансфузиологу, а та, расспросив, были ли у меня ещё внезапные кровотечения, — на анализ крови. В обед результат был готов: ни общий анализ, ни биохимия не выявили ни одного отклонения. Дидье смеялся и, стуча по столу, называл мой иммунитет «бешеным». — Потому и клетки начали приживаться так скоро. Всё будет хорошо, — улыбнулся он, коснувшись плеча Эли. Позже я отвёз футболку в лабораторию; подбросил Дидье с Флоранс до аэропорта; а затем, уже направляясь к Ксавьеру, позвонил его педагогу по вокалу — фрау Леман, и мы договорились встретиться завтра в пять. Сперва она хотела послушать меня и решить, возьмётся ли вообще. Мы просидели с Ксавьером в его кабинете до вечера — говорили о музыке, обсуждали альбом. Ксавьер слушал и параллельно работал. Я делал записи, в том числе и новых идей, что безостановочно сыпались. — В общем, я дал клич по лейблам, — сказал Ксавьер, выключив компьютер. — Вроде даже кто-то написал, но у меня не было времени посмотреть. Завтра займусь. Штэф, — тон его голоса сделался вкрадчивым, — ты мне доверяешь? — Кажется, я дал ответ ещё в тот день, когда ты повязал мне на глаза свой галстук, — отшутился я, не имея ни малейшего представления, о чём дальше пойдёт речь. — Дай я сам найду музыкантов. Я знаю, что нужно альбому, но, если озвучу мысль, ты или не согласишься, или пошлёшь меня на хрен. — Даже я толком не знаю, что нужно и что выйдет в итоге, а ты… — Штэф, — тот же вкрадчивый тон, — я хоть раз ошибался? — И как мне им смотреть в глаза и отказывать, если не сойдёмся?.. — Ну я хоть раз ошибался? — повторил он, и я мотнул головой. — Давай попробуем. Я не буду ничего говорить до тех пор, пока не услышу доработанное демо. Но… — почесал он затылок. — Ты сам понимаешь, что без остальных довести до ума и записать целый альбом не сможешь и… Не видишь, что можно добавить. Нужен кто-то с отличным от твоего видением. — В последний раз, когда моё видение разошлось с видением Михаэля и Густава, мы едва не выкинули песню из альбома, лишь бы не разругаться вконец. — Штэф, — посмотрел он этим своим назидательным взглядом. — Хорошо. Давай попробуем.49
вторник, 17 февраля
Следующим утром, когда мы пришли на приём к Геро, он сказал, что анализы Эли стали значительно лучше, поэтому теперь мы можем наблюдаться через день. — Может, можно и антидепрессанты больше не пить? — спросила его Эли. — Мне из-за них постоянно спать хочется. — Нет, пока это исключено, — категорично заявил он. — У организма сейчас стресс, а без лекарств возобновятся панические атаки. Что там, кстати, с дыханием и сердцем? Тест сегодня делали? — Да, всё хорошо, — коротко ответила она. Но, мне кажется, сегодня всё было хорошо лишь потому, что несколько дней назад Эли придумала, как обмануть систему: перед больницей выпивала литр воды и таблетку антидепрессанта — он подавлял чувство тревоги. Тест этот делали всякий раз, что мы приходили на приём. Эли садилась на стул, ей измеряли давление и просили встать. Если после вставания пульс подскакивал — ей делали инфузии. Сегодня пульс вновь остался в пределах нормы, поэтому инфузия не понадобилась. Завтра к нам придёт врач спортивной физкультуры и начнётся курс реабилитационных упражнений, которые к концу марта должны помочь организму стать выносливее. Вечером я встретился с фрау Леман — энергичной женщиной лет шестидесяти. Она была высокого роста, едва ни одного со мной. С размеренными и грациозными движениями. Её чёрные волосы с серебряными нитями седины были собраны в пучок и открывали длинную шею. Когда фрау Леман улыбалась, на её лице читалось вежливое превосходство и снисходительность. Несмотря на предостережения Ксавьера о том, что с ней может быть непросто, я не чувствовал никакого дискомфорта. Казалось, от неё исходил успокаивающий тёплый свет. Наша встреча была недолгой. Мы просто познакомились, обсудили цель моих занятий. Она меня послушала, пообещала помочь советами. Мы договорились встретиться завтра. И пока я шёл на парковку, на ходу создавая в календаре телефона напоминание о следующей встрече, обратил внимание на сегодняшнюю дату — семнадцатое февраля. «Ещё один хороший знак», — мелькнула мысль.50
Жюльет с мамой суетились в кухне. Эли лежала на диване у зажжённого камина. Заметив меня, как-то странно посмотрела и спросила, буду ли я ужинать. Я кивнул и, помыв руки в гостевой ванной и обработав антисептиком, сел ко всем за стол. Жюльет стала расспрашивать о встречи с фрау Леман. Эли безучастно слушала и выглядела понурой. — Как ты себя чувствуешь? — спросил я её. Она вяло улыбнулась, но ничего не ответила. И за весь вечер не проронила ни слова. Только когда я помог ей с душем, и мы уже собирались лечь спать, она вдруг расплакалась и сказала, что всё вокруг ненастоящее и она сейчас в коме. На миг я растерялся, не зная, как реагировать. Подумал, может, причиной её слёз стал пластырь катетера, после переклеивания которого опять образовались кровавые ранки. Обычно, когда я их обрабатывал антисептиком, Эли тихо постанывала и говорила, что сильно щиплет. Но сегодня даже не поморщилась. — Геро звонил. Прислал анализ твоей крови, — сказала она так, словно произошло нечто ужасное. — Мама не знает. Никто не знает… — Что-то не так с кровью? Что-то нашли, что не показал вчерашний анализ? Я тебя ничем сейчас не могу заразить? — спросил, всё ещё не понимая её слёз. — Нет. Это не твоя кровь, — ответила она, продолжая плакать. — Но ты же сказала: «Пришёл анализ твоей крови». — Твоей, в смысле — с футболки. — Значит, просто капнуло с потолка? Или кровь действительно какого-то насекомого? Эли мотнула головой и посмотрела на меня так, словно это был не я. — Эли, клянусь, я был в номере один. Если ты думаешь… — Я знаю, знаю, — перебила она и обняла. — Прости. Я… п… просто не понимаю, что происходит. Геро сказал, это моя кровь. Но я не понимаю… Она продолжала тараторить, а в моём сознании крутилось: «Это ошибка. Она что-то перепутала». — Подожди, у нас же с тобой сейчас должна быть одинаковая кровь? — Я тоже так подумала. Подумала, может… Ты же в тот день приходил ко мне, и… Ну, я подумала, может, как-то так капнуло… Но это ведь невозможно, — сказала, давясь слезами. — Я был в защитном халате… — Да даже если бы не был… Мне делали анализ на химеризм перед выпиской. У меня твоя группа крови, твоя ДНК. Пока мы совпадаем на девяносто девять процентов, но… Если бы это была моя новая кровь, было бы больше совпадений. А тут… — Тогда как они поняли, что это твоя старая кровь? — запутался я вконец. — Сравнили кровь с футболки с твоей кровью. Они не совпали, — ответила она, стирая слёзы с лица. — Но совпала по тем же локусам, что ты подходил мне в доноры. Потом они проверили совпадения с моей ДНК до трансплантации. Ну и… — шумно выдохнула и посмотрела совершенно потерянным взглядом. — Я думаю, может, я в коме? И мне это снится… И почему в крови ВИЧ? Не антитела, а сам вирус? — снова потекли по её щекам слёзы. — Почему они вообще стали проверять кровь на ВИЧ? — Геро сказал, анализ делали практиканты. Они тоже подумали, что, если кровь не твоя, то, возможно, какого-нибудь преступника. Наркомана. Помнишь, Сабина говорила, что ты мог оказаться на месте преступления? — Ясно. Решили поиграть в детективов… Покажешь результат? Эли встала с кровати и взяла ноутбук со стола. Включила. Открыла pdf-файл и протянула ноутбук мне. Из всех схем и рисунков мне было понятно только слово — «образец». Остальное: цифры, буквы, локусы, проценты… Какие-то цифры столбца «Образец 0» частично совпадали с цифрами столбца «Образец 1»… Ниже речь шла о гепатитах и ВИЧ-1-РНК. На следующей странице опять были столбцы. Только теперь Образец 0 совпадал по всем локусам с Образцом 2. — Штэф, у меня только раз в жизни была такая вирусная нагрузка — прошлой зимой. Даже во время химии она не поднималась. — И что на всё это сказал Геро? — Что ты ошибся. Пятно наверняка старое. А ты его просто не замечал… — Эли пожала плечами. — Но это же… абсурд. — Абсурд, — повторил я, закрыл ноутбук и положил его на стол. — Мы не виделись прошлой зимой. А футболка — подарок Rebel United для записи музыкального-шоу в Мюнхене. И утром в день выписки из отеля её с остальными вещами принесли из прачечной, — скорее вопросительно произнёс я, проверяя здравость собственной памяти. — Ты говорила об этом Геро? — Я вообще говорить не могла, когда он сказал, что кровь моя. Старая, со старой группой крови — второй, с ВИЧ, я только… Штэф, а если я в коме? Если я в коме, ты же не докажешь, что это не так. Там же нет снов. Там та же реальность, только не реальная… — Эли, ты не в коме, — обнял я её. — И если сделать анализ на вирусную нагрузку, он покажет, что у тебя нет ВИЧ. Потому что, как ты правильно сказала, сейчас у тебя не вторая группа крови, в которой нашли вирус, а третья — моя. — Кажется, у меня температура поднялась. Как ты можешь быть таким спокойным? — Если паниковать начну и я, — проверил её лоб — теплее обычного, — мы оба сойдём с ума. Я принёс нам по стакану воды, хотел дать Эли таблетку успокоительного, но подумал, — если антидепрессанты не смогли сдержать её эмоции и она расплакалась впервые за долгое время, возможно, нужно позволить эмоциям выйти. Мы молча пили воду. Эли потерянным взглядом смотрела в пространство перед собой, я — на неё, а в голове крутилась строка из вчерашнего недописанного куплета: «When there's no words, there's only truth». Я должен был чувствовать хоть что-то: благоговение, смятение, страх, волнение, ужас, ошеломление. Но ощущал только смиренный покой, словно то, что эта кровь оказалась её, — самое обыденное явление. — Что именно тебя так напугало? — спросил я Эли. Она вздрогнула, выйдя из минутного оцепенения, и перевела на меня взгляд, пожав плечами. — Что я в коме. Что у меня снова ВИЧ. Что я тебя прокляла. — Прокляла? — Я даже невольно усмехнулся. — Нет, это точно не проклятие… Мне нужно было сделать выбор: уехать в другой город или остаться с тобой, — всё же озвучил то, что не хотел говорить ранее. — Я знал, как поступить. Знал сразу. И уже когда отказался от предложения, стал сомневаться. Искал ответ в Библии… — В Библии? — невесело улыбнулась она. — Сейчас я думаю, что трактовал ответ неверно и до сих пор не знаю, что он мог означать. Я слишком сильно… просил Бога дать знак, что не ошибся. А потом заметил кровь. — Что это было за предложение, если ты решил обратиться за помощью к Богу? — спросила она и взяла меня за руку. — Уже неважно. Не хочу, чтобы ты чувствовала вину и думала, что это из-за тебя. Потому что теперь я знаю наверняка, что не ошибся, что я должен был отказаться и ради своего альбома. Так что… — обнял её, — никакое это не проклятие. Другой вопрос — как это возможно? Но на него нам не даст ответ ни одна лаборатория. И ВИЧ у тебя нет, потому что… — А если кома? И ты меня там убеждаешь, что всё это взаправду. На это я не знал, что ответить. Молча забрал стакан из её рук. Но пока возвращался из кухни, ответ возник перед глазами — синтезатор, лежащий рядом с гитарой. И я принёс его в спальню. — Знаю, как доказать тебе, что ты не в коме, — улыбнулся я, включив синтезатор. — Если твой мозг и способен придумать иную реальность, то музыку Моцарта не смог бы воспроизвести. Я стал играть «Сонату № 11» — единственное произведение Моцарта, которое часами зубрил ещё в школе. Наверное, я смог бы забыть ноты, только если бы у самого случилась амнезия. — Почти как колыбельная, — сказала Эли, удобнее устроившись на кровати. — Знаешь, по одной из версий, Моцарт сочинил её в Париже — хотел понравиться парижанам. Эли улыбнулась и глубокомысленно кивнула: — Мне нравится. Но я и половины не сыграл, как она заснула. Я выключил синтезатор и отнёс его к остальным инструментам. И уже когда лёг в постель, оказавшись в тишине и темноте комнаты, меня охватило чувство, которое мне довелось ощутить лишь раз в жизни — когда я увидел Эли в розовом парике. Тогда моё понимание мироустройства перевернулось. Но если тогда меня изъедала боль разочарования от осознания того, что наш мир банален: предчувствия, цикличные мысли, ментальные установки порождают реальность; сейчас же моё перевернувшееся понимание мироздания упёрлось в давно известную истину: «Я знаю, что ничего не знаю». Но это незнание не влекло за собой разочарования. Наоборот — надежду на то, что наш мир более сложен и… духовен?