• ATEM •

30

      Я не знал, куда мне ехать: к Ксавьеру? чтобы он в очередной раз стал свидетелем моей слабости. В квартиру? Там могла быть Жюльет. Впрочем, садиться за руль в таком состоянии вообще плохая идея; но и ночевать посреди поля — тоже не вариант.       Недолго думая, я открыл браузер на телефоне, надеясь отыскать отель рядом. В полукилометре нашлись сразу три — на берегу какого-то озера.       Я решил проехать мимо каждого, осмотреться, но, притормозив у первого, уже не поехал дальше. Перед входом стоял каменный фонтан в снегу, а на боковом фасаде здания светилось каллиграфическое — La Fontaine. Светлое, трёхэтажное, с панорамными окнами и типичными французскими балконами, здание казалось чужеродным объектом среди редких пряничных домиков, хаотично разбросанных вдоль прибрежной линии.       — Почему La Fontaine, а не просто «Фонтан»? — спросил я девушку с ресепшена, пока та оформляла единственный свободный номер — полулюкс.       — Это семейный отель. Герр и фрау Арно так назвали его в честь любимого писателя, — сказала девушка, а затем кивнула на картину за своей спиной: — Знаете его?       — Я думал, Вольтер.       — Жан де Лафонтен, — улыбнулась она и протянула мне ключ.

31

      Несмотря на нестерпимое желание напиться, я решил не замутнять и так слабо работающий мозг. Как знать, что бы по пьяни выкинул.       По телу одна за другой прокатывались волны жара. И хотя я сидел со стаканом воды у приоткрытого окна, прохлада не помогала. Пальцы на руках и ногах покалывало, а пульс никак не приходил в норму.       Я понимал, что если откажусь от предложения Рэя, а мюзикл будет иметь успех, — а он непременно будет, — то изведу себя. Оставить Эли в Берлине под присмотром матери и уехать в Лондон? Так изведу себя ещё больше. Густав ушёл. Группа на паузе. Надо искать нового барабанщика. Надо ли? Весь следующий год Том и Михаэль будут заняты собственными проектами. А что остаётся мне? «11 февраля. 11:00 — фотосессия Rebel United». А потом? Продолжу писать собственную музыку. Значит, и решение принято?       Мне казалось, если я не сделаю что-то прямо здесь и сейчас, то окончательно свихнусь.       Час для деловых звонков был поздний, но я бы не смог дождаться утра. Достал из кармана джинсов визитку Рэя. Эмоции разом взбунтовались. Всё внутри противилось воле разума.       Я крутил визитку в руке, безуспешно пытаясь понять, почему Рэй появился в моей жизни именно сейчас. Это урок? Проверка? Знак? Кто бы мог подумать, что глупое новогоднее шоу перевернёт мою жизнь… Кто бы мог предположить, что шутливая песня про Щелкунчика вообще попадёт в музыкальные чарты. Это не я привёл себя к тому, где находился сейчас. Это было против моей воли. Я твёрдо знал, был абсолютно уверен, что, получи предложение принять участие в шоу при других обстоятельствах — без больниц и лейкемии, — я бы отказался. В канун Рождества или Нового года группа всегда брала перерыв. Это время мы посвящали семье, друзьям и отдыху. Я принял предложение, поддавшись уговорам Эли, только потому, что до трансплантации хотел погрузить нас в атмосферу праздника. Если бы не она, ничего бы этого и не было. Но это есть, и я не знаю, зачем и почему.       «Скажи мне, что я должен понять?» — прошептал я, вновь обращаясь к Богу, и закрыл глаза, надеясь, что ответ ворвётся в сознание яркой картиной.       Ничего.       Я открыл глаза и посмотрел на часы — 21:11.       «Ты спятил. С ума сошёл. У тебя едет крыша», — уже бубнил себе под нос.       Плевать на Библию. Решение принято, нужно лишь озвучить.       Залпом допив воду, я позвонил Рэю. И ровно через две минуты и две секунды поставил крест на театральной сцене. Ещё раз извинился за поздний звонок, поблагодарил за предложение и, пожелав команде всего самого наилучшего, пообещал прийти на премьеру.       Я думал, мне станет легче. Но покалывания в пальцах усилились, а мозг уцепился за цифры так, как если бы те превратились в магнит. Мысли тянуло только к ним. Мне нужен был кто-то, кто бы сказал, что я принял верное решение. Но этим «кто-то» мог быть только Бог.       «Две минуты две секунды…» Почему я вообще обратил внимание на то, как долго мы проговорили? Я понимал, что потакаю прогрессирующему безумию, и тем не менее открыл Евангелие от Матфея. 2:2: «…где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему».       «Что Ты хочешь сказать мне? Мюзикл сделает из Беовульфа второго Христа? Имя исполнителя главной роли будут знать все?»       Нет, должно быть, я выбрал неверные цифры. 21:11 — вот правильные. То время, когда мне нужен был ответ. 21:11: «Народ же говорил: Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского». Нет, это не Эли врачи должны были спрашивать, какой сегодня месяц, а меня. Я отдавал отчёт своим действиям, понимал, что сам себя толкаю в бездну, но не мог остановиться. Как долбанный наркоша, неспособный отложить шприц.       Я пытался убедить себя, что поступил правильно, но мозг упрямо видел в библейских строках обратное.       «Это просто не те цифры».       День. Наверное, нужно было взять день. Сегодняшний день и есть ответ — девятое февраля. 9:2: «И вот, принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои». Мне казалось, я ощущал каждую вену, в которой бился ошалелый пульс.       А может, я снова ошибся в цифрах? Что, если не 9/2, а 2/9? «Они, выслушав царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец».       Я отбросил телефон и лёг на кровать, стараясь успокоиться. Горечь обиды выжигала изнутри, расползалась едким ядом, отравляя все чувства. Я бы с радостью согласился на какую-нибудь капельницу, способную стереть из памяти и Рэя, и все когда-либо прочитанные библейские стихи. Нутром я понимал, что поступил правильно, но разум убеждал в обратном.       Не знаю, сколько я так пролежал, сверля белый потолок взглядом. Не знаю, чего ждал. Когда стадия отрицания перейдёт в торги, а я приду в себя в психиатрической палате с диагнозом «острая шизофрения»?       Я сел на кровати и покосился в сторону телефона, но в то же мгновение заметил на светло-серой ткани футболки яркое алое пятно. На самом плече. Сантиметра два. Я инстинктивно коснулся носа — кровь не шла. Засунул палец в каждую ноздрю — сухо. Приподнял ткань, решив, что рана на плече — на коже не было повреждений, а пятно даже не до конца просочилось с обратной стороны. Значит, капнуло сверху. Я посмотрел на потолок — белый, абсолютно белый. Проверил уши — никаких кровоточащих ран. Подошёл к зеркалу и осмотрел шею и лицо — ничего. Стянул футболку и проверил руки, спину, грудь — тоже ничего. Понюхал пятно — пахло железом, так, как пахнет кровь. Но не могла же она появиться из ниоткуда? Я ощупал каждый сантиметр кожи, проверил рот. Ран не было. Осмотрел белые стены, кровать, под кроватью. Не знаю, что искал. Но ничего не было. Даже пыли.       Я снова взял футболку, решив, что мне это всё привиделось — пятно было на месте. Немного высохнув, стало бордовым.       Обнаружив в ванной небольшой тряпичный мешок для грязного белья, я засунул футболку в него. Принял душ. Ещё раз полностью осмотрел себя, но так и не нашёл ни единой царапины.

32

вторник, 10 февраля

             В восемь утра зазвенел будильник, а вслед за ним по вискам ударила головная боль. Мне казалось, что всё произошедшее накануне было сном. Вот только визитка Рэя по-прежнему лежала на прикроватном столике.       Я позвонил Эли, узнать — готовы ли результаты биопсии и выпишут ли её сегодня.       — Да, в обед уже отпустят. А может, и раньше, — сказала она.       Я выбрался из-под одеяла и направился в ванную. До Шарите в лучшем случае два часа езды. Нужно было торопиться.       Мешок с футболкой всё так же валялся на полу. Выбросить футболку или попытаться отстирать пятно я не рискнул. Не знаю почему. Может, хотел показать кому-нибудь, чтобы мне сказали: «Да нет тут ничего». Тогда бы я всерьёз задумался о возможной шизофрении.       Я засунул мешок в рюкзак и, наспех одевшись, рванул в Берлин.

33

      — Ты выглядишь бледнее меня, — сказала Эли.       — Не выспался, — отмахнулся я и перевёл взгляд на медсестру, совершающую манипуляции с трубками катетера.       — Штэф, всё в порядке? — Эли коснулась моего плеча.       — И не позавтракал, — тогда улыбнулся. — Его сегодня удалят? — кивнул на катетер.       — Вчера заходил Геро вместе с доктором Тилем. Сказали, ещё понадобится для процедур.       — А как же ты с ним всё это время?..       Эли пожала плечами.       — Уже привыкла, — не сразу ответила. — Смотри, — вытянув руку, показала золотой браслет, больше напоминающий часы без циферблата. А меня словно током прошибла ворвавшаяся в сознание мысль, будто мне её насильно впихнули в голову: «Время». И я взглянул на свои наручные часы — 11:10. — Мама заказывала, — добавила Эли и, сняв браслет, протянула его мне.       На подобии циферблата был выгравирован крест и надпись на английском «EMERGENCY MEDICAL INFO»; а на обратной стороне — две фразы на немецком «Аллогенная трансплантация стволовых клеток» и «Только облучённые клеточные компоненты крови и компоненты крови, не содержащие цитомегаловирус».       — Без него теперь нельзя выходить из дома. Особенно если буду одна. У меня ещё два таких: на английском и французском. И ещё несколько силиконовых. Они приятнее к коже. Металлические красивые, но буду их носить, как зуд пройдёт. Положи вон в ту шкатулку к остальным, — кивнула на тумбу.       — Что-то ещё нужно брать с собой на приёмы? — спросил я медсестру.       — Только список всех медикаментов, кремов и пластырей. Если видите, что какое-либо лекарство заканчивается, позвоните и сообщите вашему доктору. На приёме вам выпишут новый рецепт.       Мы вернулись домой в час дня. И лишь когда Эли переступила порог, понял, насколько лично я был не готов к её возвращению. Я привык жить по расписанию «после химии», сейчас же без ежедневника вообще не знал, что за чем следует. Помнил только, что каждый час нужно что-то выпить, проверить, измерить… Поэтому пока Жюльет помогала Эли разложить вещи в удобном порядке, я, обложившись блокнотами, настраивал напоминания в телефоне: воду пить по старому графику, есть маленькими порциями пять-шесть раз в сутки, лекарств и витаминов вдвое больше, температуру измерять дважды в день, вес — по утрам. И антисептики, антисептики, антисептики…       Эли была слаба. Пульс подскакивал от любой физической нагрузки, дыхание сбивалось. Она и двух метров пройти не могла, чтобы не остановиться и не передохнуть. Сонная, заторможенная. Пообедав, сразу легла спать. А я сидел с ноутбуком рядом — изучал сайт частного спортивного реабилитационного центра, который нам посоветовали в Шарите. Эли хотела со следующей недели начать тренировки дома под руководством врача. Говорила, совсем без движения чувствует себя ещё хуже.       Я кликнул на вкладку «Наши специалисты», но завибрировавший телефон Эли не дал дочитать. Я взял его, чтобы перевести в беззвучный режим, и на мгновение завис, увидев на экране «Сара». Я бы скорее поверил, что это кто-то из врачей или неизвестная мне родственница. Однако, когда вышел в соседнюю комнату и ответил на звонок, это действительно оказалась моя мать. Мы перекидывались с ней смс раз в пару недель, но она и словом не обмолвилась, что общается с Эли. А как выяснилось, созванивались они с завидной частотой. Она поздравила с выпиской и сказала, что готова приехать помочь, если нужно. Нужно ли это было Эли, я не знал, потому не стал говорить категоричное нет.       За разной рутиной первый день вне стен больницы пролетел так быстро, что о своём отказе от роли я вспомнил, лишь когда мы легли спать. В голове всё той же занозой сидел единственный вопрос: «Правильно ли я поступил?» И только я озвучил его в мыслях, как мозг услужливо подсунул очередное воспоминание — время, в которое Эли показала мне браслет и в которое я, кажется, неосознанно спросил о том же. «Последний раз», — пообещал себе, понимая, что это всего лишь вопрос времени, когда я нарушу обещание.       Я взял телефон и открыл в Евангелие одиннадцатую главу. Нашёл десятый стих: «Ибо он тот, о котором написано: се, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою».       Возможно, из-за того, что уже была ночь — время, когда всё наполняется особой магией и сенсоры становятся более чувствительны к потокам незримой энергии, — я вдруг ощутил такое спокойствие, умиротворение и прилив сил, которые верующие называют никак иначе как благодать. Не знаю откуда, не знаю как, но я знал наверняка: в стихе речь шла не о Рэе и мюзикле, это не он, «который приготовит путь» мне, и не я, «который приготовит путь» мюзиклу. Это Эли.       Я должен был остаться, должен был отказаться. Не только ради неё, но и ради себя. Потому что несмотря на доводы разума, каждый размеренный удар сердца говорил, что я сделал правильный выбор. И даже если во всех этих священных строках никогда не было никакого смысла, а сейчас я трактовал всё неверно, мне было плевать. Потому что в этих ударах я слышал музыку. Ноты, бродящие по бемолям октав. И каждый звук пропевал: «Это конец…», а эхо возвращало: «…за которым начало». И, кажется, впервые в жизни название песни родилось раньше самого текста — «Solace in the Night».       Музыка, нисходящая отовсюду, и была тем самым ответом. Видимо, вот он, мой «путь» — быть собой, играть свою роль. После каждого моего шага, даже того, что казался неверным, следовал шквал эмоций, а те рождали звуки. И если есть в этом мире хоть какая-то правда, она только в музыке.

34

среда, 11 февраля

      А утром, пока я собирал вещи на тренировку, наткнулся в рюкзаке на другое воспоминание — мешок с надписью La Fontaine. Я достал из него футболку, развернул — пятно от крови было на месте. Такое же сухое и тёмно-коричневое. Я засунул футболку обратно и, завязав мешок, закинул его на самую верхнюю полку.       В половину восьмого отвёз Эли с Жюльет в больницу, а сам уехал к Ксавьеру. Он хотел поехать на съёмки вместе со мной, а я хотел потренироваться вместе с ним, чтобы лучше выглядеть на фотографиях.       Я не знал, как сказать ему, что уже дал окончательный ответ Рэю. Мне казалось, Ксавьер надеялся, что я всё-таки найду выход и соглашусь; да я и сам ещё недавно ждал какого-то чуда, потому как прекрасно понимал — отказ навсегда поселится в моём разуме ядовитой мыслью. Но сейчас не чувствовал сожаления, хотя обида ещё не стихла.       Фотограф то и дело просил убрать с лица недовольство, но у меня не получалось сфокусироваться на процессе и заглушить мысли. Вдобавок ещё и нюансы съёмки, как выяснилось, мы обговорили не в полной мере. Я был готов к тому, что работать предстоит с моделями, но Арне и слова не сказал, что девушки будут топлес и только в аксессуарах Rebel United вроде бандан, цепей, браслетов и колец. Вероятно, ещё и потому моя физиономия не соответствовала требуемому образу.       Одни декорации сменяли другие: байк, сцена, гитары, кирпичи, трубы… Десятки похожих кадров и образов. Хотя бы с позами помогал парень — профессиональная фотомодель. Он стоял напротив и показывал движения, мне оставалось лишь повторять.       Я был уверен, Ксавьеру тут быстро наскучит, но он излучал оптимизм и даже переоделся в одежду Rebel United: драные джинсы и футболку с металлическими кольцами, имитирующими пирсинг. Он то рассказывал о новых группах Sony, то комментировал звучащие из колонок песни, то говорил о чём-то отвлечённом.       За окном сгущались серые сумерки, а в комнате — сигаретный дым. В предвкушении завершения утомительного дня курящая половина съёмочный команды дымила уже прямо здесь. Короткие проветривания не помогали. А держать окно открытым я не хотел — опасался повторно простудиться. Возможно, из-за этого в комнате было ещё и душно. И эта давящая, почти липкая духота вместе с накатывающим жаром из-за слишком тесного контакта с телами девушек действовала воспламеняюще. Возбуждение стремительно нарастало. Мне было стыдно и за желания, и за собственное безвольное тело, идущее на поводу у похоти.       — Давайте пять минут брейк, — сказал я и направился в коридор — к прохладному воздуху.       — Да почти отсняли! Штэф! — прокричал фотограф, и в тот же миг я ощутил на своей шее руку Ксавьера. Он пытался то ли обнять, то ли придушить, и, хохоча, всё что-то бубнил про рейтинги, а мои глаза нестерпимо щипало от дыма. Или самопрезрения.       — Пять минут.       Я скинул его руку и скрылся за дверью. Однако Ксавьер быстро нашёл меня у окна между этажами, сел на подоконник рядом и протянул бутылку минеральной воды.       — Я отказал Рэю, — сказал я, не дожидаясь его вопросов, и Ксавьер посмотрел ничего не выражающим взглядом. — О предложении ещё кто-нибудь знал?       — Нет, — коротко отрезал он.       — Не говори никому.       — И не собирался. Пойдём, закончишь съёмки и где-нибудь посидим.       Планируемые пятичасовые съёмки продлились почти семь часов, а после мы поехали в стейк-хаус. Ксавьер продолжал ободрять, поддерживая моё решение; а я думал о том, что, если Эли каким-то образом узнает о мюзикле, она не простит мне отказ, будет винить себя так же, как я бы винил себя, если бы согласился.       — Слушай… Позвонишь завтра Рэю?       Ксавьер оторвался от стейка и вопросительно посмотрел.       — Пресса наверняка позже спросит о других претендентах на роль. Попроси, чтобы моё имя и мой отказ не упоминали.       — Сделаем, — кивнул он.

35

четверг, 12 февраля

      В семь утра зазвенел будильник. За окном было темно, а на ветвях в тусклом свете фонарей искрился выпавший снег. Я разбудил Эли. Мы неспешно оделись и пошли в Шарите. Ежедневный походы продлятся ещё несколько недель, а потом, как только показатели крови достигнут границ необходимой нормы, сдавать анализы, проходить осмотры и делать инфузии нужно будет раз в два-три дня. Вчера Эли провела в больнице не больше часа, и я надеялся, что и сегодня мы не задержимся. Однако возникли какие-то проблемы.       После того как пришли результаты анализа крови, Эли увели к кардиологу, а потом к дерматологу. Причиной её сильного сердцебиения, сыпи на ладонях и зудящей кожи назвали инфузии магния. У Эли возникла плохая реакция на них, поэтому инфузии заменили на таблетки.       Когда мы вернулись домой, Жюльет сказала, что в воскресенье приедут Дидье с Флоранс, чтобы поздравить Эли и в понедельник встретиться с Геро.       — Возможно, и у дяди получится. Может, позовёте друзей? Устроим небольшой праздничный ужин? — спросила Жюльет и поставила на стол тарелки с завтраком.       — Твоя мама тоже очень хотела приехать, — посмотрела на меня Эли.       — Если ты сама хочешь — приглашай, — отмахнулся я.       — Не на выходные… — добавила она. — На какое-то время. Помочь.       — Мы разве не справляемся?       Эли промолчала и отвела взгляд.       Из-за постоянной тошноты и потери аппетита она сильно похудела. Врачи говорили, что обновятся не только все клетки крови, но и рта, желудка, кишечника, волос и мышц. Для обновления требуется много энергии. Поэтому принимать по часам нужно было не только лекарства и витамины, но и пищу. Жюльет практически не покидала кухни. Я несколько раз предлагал ей нанять в подмогу повара, но она категорически отказывалась. Боялась, что повар выберет несвежие продукты или допустит ошибку, что-то недостаточно обработает, и Эли подхватит какие-нибудь бактерии или паразитов. Вакцинация от основных болезней станет возможной лишь через год. Страхи Жюльет были вполне обоснованы. Возможно, помощь мамы и не была бы лишней. Но я не представлял, как смог бы прожить с ней под одной крышей больше нескольких дней. Не знал, поладит ли она с Жюльет, найдёт ли вообще общий язык, не станет ли курить в доме или напиваться по вечерам.       — Поступай, как считаешь нужным, — сказал я, и Эли тихо усмехнулась.       Остаток дня она практически не поднималась с постели. Кожа зудела, под грудью появилась новая вереница тёмных пятен. Врачи обещали, что после перехода на таблетки магния зуд уменьшится. А пока рекомендовали пользоваться выписанными ранее средствами для его снятия. Но они не помогали. Тёплая ванна и то была эффективней.       Нагрудный катетер был заклеен специальным пластырем, который мы меняли после каждых водных процедур или если он отклеивался, или как-то повреждался. И эти постоянные наклеивания-отклеивания повредили гиперчувствительную кожу. К пятнам и зуду добавилась ещё одна проблема: маленькие кровоточащие вдоль границ пластыря раны.       Приняв ванную и обмазавшись кремом от зуда с ног до головы, Эли дремала, а я смотрел, как безоблачное светлое небо превращалось в чернильно-синее. Настроение было паршивым. Завтра ещё и закрытие GUN, по случаю которого Ксавьер устраивает поминальную вечеринку. Разумеется, моё присутствие крайне желательно, так как нам нужно дать официальное заявление об уходе Густава.       Я не заметил, как тоже провалился в сон. Если бы не чьи-то громкие голоса, так и спал бы дальше. Эли рядом не было, потому я и решил — это они с Жюльет что-то бурно обсуждают внизу. Когда же окончательно согнал с себя дрёму, понял — голоса доносятся с улицы.

36

      Эли отыскалась на диване у зажжённого камина. На голове — капюшон толстовки, поверх капюшона — наушники, на коленях — ноутбук. Сосредоточенный взгляд прикован к экрану. Я коснулся её плеча, она вздрогнула и, чертыхнувшись на французском, с силой захлопнула ноутбук. Но я всё равно успел заметить слова во вкладке браузера — «Евангелие от Матфея».       — Врачи говорили, что тебе могут начать нравиться те же вещи, что и мне. Но я не думал, что трансплантация будет иметь такой эффект, — улыбнулся я и сел рядом. — Зачем тебе это?       — Просто… — запнулась она, — …так. Ты меня напугал! Нельзя так подкрадываться!       — Экран цел?       Эли осторожно подняла крышку, стукнула по клавишам, и экран вспыхнул белым светом — цел. Во вкладке же была открыта двадцать первая глава. Я посмотрел на часы — 18:51.       — Как себя чувствуешь?       — Нормально, — буркнула она.       — Но зачем читала Евангелие, всё равно не скажешь?       — Нет. Ты начнёшь параноить.       — А так не начну?       Она усмехнулась и промолчала.       — А мама где? — тогда спросил я, потому что кроме трещащих в камине поленьев в доме не было ни звука.       — Ушла в магазин. За корицей.       — Значит, будет печенье?       — Мне сон приснился. Мне постоянно снятся какие-то… — тяжело выдохнув, вместо ответа сказала она, и её лицо вмиг сделалось серьёзным. — Сейчас приснилось, что понадобилась вторая трансплантация. Клеток не хватило. Мы с твоей мамой сидели в палате. А тебя увели на донацию. И нас не пустили. Почему-то… — посмотрела она так, как если бы говорила не о сне. — Твоя мама читала Библию…       — Она вечно её читает, — попытался я убедить то ли Эли, то ли себя, что пока её сон является вполне логичным отражением пережитых эмоций.       — И они увели тебя вечером. Не как в этот раз — не утром. За окном было темно. Как будто там вообще ничего не было. Только небо и ночь: ни звёзд, ни облаков. А потом твоя мама вдруг сказала: «Поздно». И первое, о чём я подумала, — для трансплантации уже поздно. Но она говорила о времени на часах, поэтому я посмотрела на них. А они были такие же, как у нас в спальне дома. А потом ты зашёл в палату…       — Не делай этих драматических пауз. Это просто сон — обычные переживания за дни, что ты провела в больнице.       Эли пожала плечами и кинула на меня всё тот же хмурый взгляд.       — Они почему-то брали у тебя кровь из запястий. Ты остановился у двери в палату и показал запястья. А в них дырки были. Не как от шприцов, а… как какие-то стигматы. И из них текла кровь. Ручьями текла.       — Как же они меня отпустили, не обработав раны? — улыбнулся я, понимая, что после нескольких дней общения с моей матерью Эли и не такое могло присниться. Наверняка мать промывала ей мозги историями о чудесах и кровоточащих иконах. — И ты запомнила время?       Она кивнула и протянула мне ноутбук со словами: «Двадцать один сорок шесть». Я прокрутил страницу вниз до нужного стиха: «…и старались схватить Его, но побоялись народа, потому что Его почитали за Пророка».       — Это просто сон, — закрыл я ноутбук, — деформированные образы твоих страхов и той библейской чуши, которой мать и я забили тебе голову.       — Думаешь, второй трансплантации не будет?       Но я не думал, а знал. Не знал лишь, как сделать так, чтобы и Эли в это верила.       Оставалась только музыка.

37

      Жюльет пекла печенье. Эли, укутавшись в плед, лежала на диване. А я, спустив синтезатор, играл для неё все те бесчисленные мелодии, что сочинял с декабря.       Если бы я только мог записать альбом в одиночку, пока есть время, непременно так бы и поступил. Но без других музыкантов не обойтись. Некоторые гитарные партии уже сейчас были сложными. Прописать их в программе я смог, но довести до ума или лучше понять мне помогли бы гитаристы, играющие и любящие полиритмию. Том с Михаэлем эти месяцы заняты, а будь свободны, в жизни бы не согласились играть полностью написанную мной музыку. Не для нашей группы. Мы никогда и не играли ничего подобного. Уйти от привычного звучания во что-то джентовое — шокировать добрую половину фанатов. Да и неизвестно, как резкая смена стиля отразилась бы на группе. Звать своих же парней в качестве сессионщиков? Они бы обязательно захотели внести лепту или что-то изменить. Я слишком хорошо их знал. И опять тогда бы это была уже не моя, а наша музыка. А я ещё в декабре твёрдо решил, что запишу соло. Короткими непрекращающимися вспышками озарения идеи который месяц мерцали в сознании. Мне было, что сказать, и это было слишком личным. Слишком моим. Никто и никогда не выразил бы музыкой то, что хотел выразить я.       — Всё в порядке? — спросил, услышав, как Эли болезненно простонала.       — Кожа болит. Как обычно. Но ты играй. Очень красиво. И успокаивает, — улыбнулась она.

38

      На часах была почти полночь. Эли всё никак не могла заснуть из-за зудящей кожи, а я — из-за неё. И мы говорили о музыке для медитации, о влиянии определённых частот на работу наших органов. Правда, знал я не больше неё. Потому наш разговор и упёрся в музыку шаманов.       — Опять вернулись к Богу, — усмехнулся я.       — А что, если сон сбудется? — вдруг спросила она. — Ты сам говорил, что какие-то твои строчки сбылись.       — Совпали.       — А если и сейчас совпадут?       — И как они должны совпасть? — пожал я плечами.       — Ты помнишь, о чём там говорилось?       — О пророке.       — А что, если пророк — это ты?       — Эли… — Я рассмеялся, так и не договорив. — А что, если я вошёл в палату в 21:47 — через минуту после того, как ты взглянула на часы? А этого стиха уже нет. Сорок шестой был последним. Эли, — поцеловал её в висок, а она почему-то накрыла лицо ладонями.       — Кожа так болит, и кажется… Что… что-то так не… не так идёт. Но никто не замечает. Я…       Всякий раз, когда она пыталась произнести длинное предложение быстро, её мысли не поспевали за речью, слова путались, а предложение обрывалось на полуслове.       — Если бы что-то было не так, тебя бы не выписали. И сегодня не отпустили бы после сдачи анализов.       Она шумно выдохнула и потрогала торчащие из-под майки трубки катетера. И какое-то время мы лежали молча, смотрели на луну за окном. Уверен, Эли думала и об этом оборванном предложении, накручивала себя и наверняка раздувала проблему до катастрофических масштабов.       — Расскажи мне сказку, — тогда попросил я, пытаясь просто переключить её внимание.       — Сказку? — Она повернулась ко мне лицом. — Какую сказку?       — Ту, твою. Про луну.       Мне было плевать, о чём говорить перед сном, лишь бы не о Библии и осложнениях после трансплантации. Возможно, тогда хоть сегодня ей приснилось бы что-то хорошее.       — Я не знаю, что было дальше.       — Придумай на ходу.       — Это ты так умеешь, — улыбнулась она, — а я так не могу.       — А что было в начале? Ещё помнишь?       — Да, — сказала и на мгновение замолчала, глядя в окно. — Далеко-далеко, в стране из чистого золота, жила-была золотая девочка. Высоко-высоко, над страной из чистого золота, в стране из чистого серебра, жил-был серебряный мальчик…       Она снова замолчала, а в моей голове зазвучала музыка — мрачный футуристичный эмбиенс. А пальцы машинально стали отбивать ритм по кровати.       — Тебе неинтересно? — спросила Эли, когда я направился к синтезатору.       — Интересно, очень! Подожди. Подожди секунду. Иначе забуду.       Я включил синтезатор, включил запись, надел наушники и стал наигрывать услышанное. Я отошёл на десять минут, не дольше, а вернувшись, застал Эли спящей.       У меня же заснуть не получалось. Только погружался в дрёму, как в сознании вновь звучала музыка. Я подскакивал и опять шёл к синтезатору. Казалось, моим разумом управлял кто-то извне. Иного объяснения у меня не было. Я не понимал, откуда брались эти мелодии, и почему обрушились единым потоком именно сейчас.

39

пятница, 13 декабря

      Будильник прозвонил ровно в семь. Глаза не открывались, а тело отказывалось вставать. Я спал не больше трёх часов. Вставал — записывал идеи — ложился — опять вставал. И так всю ночь. Сегодня ещё и вечеринка по случаю закрытия GUN.       — Я могу сходить в больницу с мамой, — сказала Эли, и я моментально поднялся.       Жюльет и так последние дни выглядела измождённой. У неё то болела голова, то подскакивало давление. Поэтому я старался не беспокоить её лишний раз.       Не знаю, в каком состоянии я сам был бы вечером, если бы не поспал после того, как мы вернулись из больницы.       Ксавьер снял двухэтажный арт-ресторан с залом для джем-сейшена в пятнадцати минутах езды от Шарите. Но за руль я не рискнул сесть. Чувствовал, что сна не хватило, и концентрация ни к чёрту. Взял такси. Приехал ровно к четырём, началу сбора гостей.       — Эй, герр директор! — крикнул я Ксавьеру, объясняющему что-то техникам.       — Ну как? — улыбнулся он, и мы пожали руки.       Бежевый каменный зал, заключённый между двумя этажами и окружённый колоннами, выглядел так, словно его привезли из древнеримского храма и нетронутым монолитом поместили внутрь фешенебельного ресторана. Перед сценой стояли ряды чёрных стульев, за стульями — белые коктейльный столы со свечами.       — Может, нужно было сразу в Ватикан?       — Знаю-знаю, — рассмеялся Ксавьер. — Но здесь акустика фантастическая. Наши наверху. Иди, я догоню.       Из «наших» я нашёл только Тони и Тома с Ребеккой. Все трое пили вино и увлечённо беседовали, стоя у панорамного окна. Мы поздоровались, перекинулись парой дежурных фраз. Я спросил Тони о его курсах, однако за него ответил появившийся Ксавьер:       — Тони молодец. Сейчас и для вокалистов есть программы: скриминг, гроул, гуттурал, харш… Всякий экстрим. Не хочешь?       — А мне надо?       Ксавьер улыбнулся и, ответив: «Нет», окликнул Криса с Михаэлем и Густавом, которые сидели за барной стойкой.       — Вообще я думал об опере.       — Опере? — Брови Ксавьера подпрыгнули. — Зачем тебе?       — Так… идеи разные посещают.       — Для соло, что ли? — хохотнул подошедший Михаэль. — Что-то тебя не туда понесло.       Я лишь улыбнулся и развёл руками.       — А у вас что? — спросил я Тома с Ребеккой.       И они стали рассказывать, что тоже не сидят без дела, работают над совместным альбомом, который выйдет на дочернем лейбле Sony и который будет включать в себя элементы инди-попа, трип-хопа, сэдкора, дрим-попа и психоделического рока.       — М-да, — присвистнул Михаэль. — Да вас всех что-то понесло во что-то странное.       — А ты что? — кивнул я ему.       — Пока так же сессионщиком у Хааке. Весной несколько концертов дадим.       — А фанк-рокеры твои где? — спросил его Крис.       — Забухали, — заржал Михаэль.       — Да, я вот тоже хочу, — вздохнул Крис. — Надо уже собраться и махнуть хотя бы в Мексику.       Парни продолжали делиться планами на год, а меня всё никак не покидало мерзкое ощущение, что я присутствовал не на поминках GUN Records, а на похоронах собственной группы. Позже, когда подошёл фотограф и сделал наше последнее совместное фото с Густавом, это ощущение усилилось. Поэтому я не нашёл лучшего способа, чтобы обесточить сознание, чем напиться.

40

      Я не помнил, ни как вызвал такси, ни как сел в него. Только когда выбрался из машины на укрытую морозом улицу, немного протрезвел. В висках гулко стучала музыка, а голова кружилась. Во всех окнах дома, кроме нашей гостиной, свет не горел. Я достал телефон из кармана, чтобы хоть вернуться в правильное временное измерение. На часах было 22:51.       Жюльет смотрела телевизор, а Эли лежала на её ногах. Спрашивать, всё ли в порядке, я не хотел, но иного вопроса не придумал.       — Кожа, — шепнула Жюльет.       — Мне кажется, что-то идёт не так, — тихо произнесла Эли и едва не разрыдалась.       Я потянулся к ней, но вовремя остановился, вспомнив, что не помыл руки. Предложил поехать в больницу, однако Жюльет возразила, сказала, что это всего лишь эмоции и остаточные побочные эффекты от инфузий магния.       Врачи полагали, что главной причиной панических атак станет ВИЧ. Эли больше не нужно принимать лекарства. И первые дни она действительно боялась засыпать, не выпив АРВТ. Она и сама думала, что ещё не скоро привыкнет к новому распорядку после шести-то лет на таблетках. Но эти волнения ушли довольно быстро, а вот страх о возможном отторжении стволовых клеток становился сильнее, даже несмотря на улучшающиеся анализы.

41

суббота, 14 февраля

      Очередной поход в Шарите закончился заверениями врачей, что у нас «всё отлично». Отлично было ровно настолько, что нам дали выходной и попросили прийти в понедельник. Если и в понедельник анализы окажутся хорошими, то уже со следующей недели в больницу мы будем ходить через день.       — Вот видишь, причин для паники нет, — сказал я Эли, как только медсестра ушла, пожелав нам хорошего Дня Святого Валентина.       Утро было пасмурным и тёплым. Снег таял и лип к ботинкам, а в воздухе витал запах весны. И хотя Эли настоятельно рекомендовали пешие прогулки не только до Шарите и обратно, все мои предложения выбраться хоть куда-нибудь она категорично отвергала.       — Ты ведь помнишь, что завтра воскресенье? Приедет Дидье с Флоранс. Вечером на ужин зайдут ребята. Медсестра говорила, старой косметикой тебе нельзя пользоваться. Вот и купили бы новую… — опять попытался уговорить её, надеясь, что поход в магазин поднимет ей настроение.       — Ладно, — согласилась она.       Но мои планы рухнули сразу после завтрака. Эли стало плохо. Её тошнило. Она снова жаловалась на кожу и усталость. Осилив лишь багет с джемом и чай, ушла спать. Я понимал, что процесс восстановления будет похож на американские горки, и был готов к этому. Понимал и потребность Эли в одиночестве, оттого не показал своего расстройства, просто сказал, что пока съезжу к Ксавьеру, чтобы поработать и потренироваться вместе.       Она невесело улыбнулась и кивнула.

42

      Я позвонил Ксавьеру и уже через час был у него. Он установил новое баскетбольное кольцо, купил домашние футбольные ворота. И пока мы отрабатывали короткие передачи, он рассказывал, как вчера вместе с Тони сломал блендер, случайно запустив в него мячом.       — Так что сегодня без коктейлей. Могу предложить йогурт, — проскрипел он смехом и катнул мне мяч.       — Тони остановился у тебя?       Я отпасовал ему.       — Да.       — Всё нормально?       — Да.       — И до которого часа у него курсы?       — С девяти до девяти.       — Ничего себе! — Я даже присвистнул.       — Вот увидишь, ещё альбом сводить тебе будет. — Ксавьер вновь рассмеялся. — Что там, кстати, с ним? Захватил флешку?       Я, честно, даже не представлял, что воспроизведение сорока миди-файлов займёт два часа. Только когда нажал «Play», увидел суммарное время. Но из всех этих треков не было ни одного готового. Поэтому пока мы упражнялись с мячом, я без конца отвлекался: останавливал трек, затем включал другой, откуда-нибудь из середины папки, объясняя Ксавьеру, что вот это — ритм-партия для этой песни, а та для той…       Наверняка в его голове была каша. Да я и сам не поспевал за собственными идеями. Новые появлялись даже сейчас — когда я просто говорил об уже сочинённом.       — Ты один не справишься, — заключил Ксавьер, дослушав последний трек.       — Знаю, потому я и здесь. Найди мне каких-нибудь ребят. Каких-нибудь зелёных, но заряженных.       Ксавьер вытер пот со лба и посмотрел на меня взглядом, который я не смог понять. То ли ему не понравились мои наработки, то ли он не верил, что игра стоила свеч… Гадать можно было долго, потому я и спросил его напрямую, в чём проблема.       — Нет проблемы, — пожал он плечами. — Либо мы находим толковых парней и вкладываемся в первый сингл, либо… — опять пожал плечами. — У альбома есть потенциал, «какие-нибудь зелёные ребята» не подойдут. Нужны с опытом записи, со сценическим опытом… И вообще, ты чего ударился в такое звучание? Необычно для тебя и…       — И поэтому хочу ещё поработать над голосом.       — Хочешь петь чистым?       Я кивнул.       — Устал от скрима?       — Нет, но не чувствую его здесь. Может, фрагментарно только. Сто лет не брал уроки академа. Просто хочу вернуться к азам.       — Ну… с этим явно будет проще. У меня осталось много университетских контактов. А по поводу музыкантов… я дам клич по лейблам. А там посмотрим. Но я подписываю тебя на Sony лишь с одним условием — мастеринг на мне, продюсирую я, — засмеялся он.       — А у меня был выбор? — усмехнулся я.       Однако мне было приятно, что Ксавьер захотел принять непосредственное участие в создании альбома. Я расценил это и как веру в меня, и как то, что музыка ему понравилась. Альбом должен был получиться в разы техничнее Ashes. Но нужны были музыканты, которые не стали бы менять мой стиль под себя.       — А название есть? — спросил Ксавьер.       — Чего? — Не сразу дошло, что он спрашивал о названии проекта. — Нет. Ещё даже не думал как-то.       — Ну так ты подумай, — улыбнулся он и кивнул в сторону душа.