Мгла

Все было бы проще, стань жизнь чёрно-белой. Сразу понятно кто плохой, кто хороший, с кем сближаться необходимо, а кого стороной обходить или лучше вообще не встречать и вовсе. Кому доверять, а кого гнать ссаной тряпкой. Может тогда Шань научился бы доверию. Простому такому, идиотскому доверию, без которого некоторые жить не могут. Гуаньшань вот может. Сколько уже так живёт и ничего. Да только мир не черный, не белый. И если делить людей на цвета, то в его окружении они все яркие: Цзянь вот, определенно сияющий золотой, Чжэнси загадочный фиолетовый, сам Шань простой жёлтый, а вот Тянь… С этим сложно, он точно соткан из частиц дыма да городской пыли, где дальность видимости только на вытянутую руку, где туман, где буря, где адская смесь помутнения атмосферы и мглы — его цвет для Шаня пока не ясен. Позавчера ещё был угольным, вчера стал на пару оттенков светлее в тот самый момент, когда Шань, как последний мудак цеплялся за крепкие плечи, когда как обезумевший глушил запах антисептика озоном и сраными пряностями, когда впитывал в себя хуево тепло, смазывая им, как мазью, ей-богу, вскрытые глубокие. Это неожиданно помогло. И теперь Хэ, ебаный, Тянь уже не кажется таким уж гадом. Гады не ерошат волосы так успокаивающе и мягко. Гады не протягивают руку помощи, которую Шань так часто кусал. Гады не выпрашивают после выходной у начальства и не везут домой, выводя сломанного Шаня через черный ход — только бы никто не увидел. Гады не бросают на прощание тихое «я на связи, станет хуже — обязательно набери». Гады не становятся единственным щитом. Шань смотрит в потолок, развалившись на кровати и расставив руки в стороны. Упрямо цепляет взглядом заметные трещины, да сколотые временем галтели со свисающим вниз ошметком паутины. Своя квартира, в которой за месяц он появлялся от силы раз в неделю, успела стать чужой. Сменная одежда незаметно перекочевала в рабочий шкаф раздевалки, как и запасная зубная щётка. И если там убирались за казённые деньги, то тут все уже пылью поросло и Шаню бы поднять свою ленивую бесполезную задницу да навести порядок, только двигаться не хочется от слова совсем. Шаню бы разразиться протестом на Тяня, потому что завтра уже наступило, а он ведь себе обещал, что та слабость да сорванная маска лишь на один день. Только паскудное чувство благодарности всё ещё хлещет по щекам и стрянет на подкорке заебанным «побудь в безопасности ещё немного». Теперь Хэ, ебаный, Тянь это дрянная ассоциация с безопасностью, хоть рожу о стену разбей. Сквозь неплотные рамы окон сочится городская суета, даже поддувает морозным, и Шань вспоминает, что мир вокруг все ещё существует, а ему удалось забыть его на целые сутки. Лёгкие скручивает спазмом с намеком на недостаток никотина на один их квадратный сантиметр, а пачку, он, кажется, оставил в кабинете на столе. Шань хмурится и упрямо шарит в кармане мятого пиджака. Нащупывает и глядит на чужую, почти полную, где табак со вкусом шоколада. — Идиот. — шепчет почти угрюмо, а губы один хуй тянутся в непрошенную улыбку, которую у Шаня стереть не получается. Не то своеобразная забота от Хэ так на него влияет, не то он просто ещё не отошёл от непростительно долгого сна. Блядский случай, Тянь словно нащупал мелкую трещину в его непробиваемой личной вселенной и теснится туда всем чем может: присутствием, от которого не скрыться даже дома — косой взгляд на пачку, которая все ещё у него в руках — расспросами о прошлом и вечном психоанализе, словно Мо по своему ебать, желанию, припёрся на сеанс к мозгоправу, клешнями, которые тот даже сдерживать не пытается и все сваливает их на его плечи, задевая чувствительную шею вечно холодными пальцами. Хэ точно наступает и планомерно отвоевывает у Шаня его территорию без применения военных действий, разгромных ударов и ожесточенных битв, как это делал Шэ Ли. И заметил это Гуаньшань поздновато, когда тот стал настолько «своим», что Мо без всяких возмущений тащит из пачки сигарету и закуривает прямо в кровати. Произойди это несколькими днями раньше, вышвырнул бы смольные в окно без сожалений — ему чужого не надо. Ему страшно признаться даже себе, но без войны хорошо. Хорошо без этих внезапных вооруженных наступлений, убойных снарядов, авианосцев наперевес с ядерными бомбами и прочей артиллерийской хуетой. Хорошо валяться дома и ничерта не делать. А ещё хорошее имеет свойство неминуемо заканчиваться и происходит это ровно в тот момент, когда Шань понимает, что не выполнил никчемную просьбу змея. И он только предполагает, но возможно, что Хэ, ебаный, Тянь установил на его одежду, внедрил под кожу или что там ещё делают со всеми этими мажорскими чипами слежения из фильмов про агента 007, жучок, потому что стоит ему выйти на мерзлую улицу, как на экране высвечивается его номер. Записывать тот Шань принципиально не стал, только зачем-то запомнил. И не три последние цифры, как с ним случалось обычно, а целиком все. Как-то само вышло, ненамеренно. Делать ему нечего — запоминать все эти двойки да девятки, нахуй бы они кому сдались. — Да. — он останавливается, ввинчивая взгляд в свинцовое небо, которое кажется непомерно тяжёлым, нависающим совсем уж близко к земле, точно сейчас рухнет и придавит собой весь город и Шаня заодно. — Как дела, Малыш Мо? — голос у того настолько будничный, словно бы это не он вчера тащил еле живого Гуаньшаня к машине. Или ему напрочь отшибло память, что практически невозможно, или он действительно проявляет неслыханную для себя тактичность, которая заставляет Шаня зависнуть на месте, оставляя позади себя хлопнувшую дверь подъезда. — Живой. Ты как? — Шань тоже может быть тактичным, чё. Вон даже докатился до того, что в первый раз спросил как у мажора дела — неслыханное дело. Мажорские дела его в принципе ебать не должны. Да и не ебут вовсе. Об этом и мысли быть не должно. Он всего навсего пытается быть вежливым, точно искупая прежнюю грубость. Со «своими» ведь не базарят на отъебись. Шань дёргается от этого заключения, словно приложился рукой о раскалённую конфорку. Пора прекращать с этой хуйней про «своих» и «чужих», потому что он слишком много сегодня об этом думает. Потому что когда случился великий взрыв и на земле зародилась жизнь, а каждой твари досталось по паре и в довесок несколько «своих», его пропустили, забыли выдать и то, и другое, а когда вспомнили, никого уже не осталось. И если уж смотреть правде в глаза, на хуй они ему не упали, как и Хэ Тянь, делами которого он все же интересуется. С орбиты Шаня того снесет так же быстро, как и всех остальных «чужих» блядским космическим циклоном, потому что его гравитационное поле износилось, система координат неверно вычислена, центробежная сила слишком велика, а магнитное нарушено, ведь отталкивает всё попадающее в радиус его солнечной системы. А может и вовсе поглотит прожорливой черной дырой, что за ребрами развернулась, затянет гравитационными волнами и поминай как звали. Хэ, ебаный, Тянь — Тоже не жалуюсь. Ты на улице? — шумы на том конце стихают окончательно, и Шань уверен, что тот закрыл все окна. В хреновом Хэмобиле звукоизоляция лучше, чем в самой навороченной звукозаписывающей студии, ей-богу. — Да. — Гуаньшань оглядывается, почти готовый увидеть обтекаемую белую машину, выворачивающую из-за угла и даже слышит фантомный хруст гравия под шинами, сто́ящими дороже, чем вся мебель в его доме. — Собрался куда-то? — едва дослушав фразу, Шань отнимает телефон от уха, ведь там слышится визг тормозов и Тянь, не стесняясь выражений, сквозь зубы обругивает какого-то «слепого уебка, который купил права, а ездить не научился». — Ага, надо по работе заскочить в одно место. — бормочет он, дождавшись, пока Хэ закончит гневную тираду. — Где ты конкретно? — от этих слов Шань морщится, как от зубной боли, потому что дальше определенно последует сраное: «я за тобой приеду». Будто он телка, за которой нужно заезжать, возить ее по делам, ведь сама не справится. И поебать, что сейчас у Шаня проблем больше, чем сраного песка в Сахаре, если подзаебаться и посчитать, то выйдет за пределы всех известных больших чисел — у него есть шанс открыть сверхновое. — Я, бля, на допросе? Говори что хотел. — нарастающая злость уже кажется рациональной, потому что злость и Шань это единое, ебать, целое. Они же лучшие кореша, которые друг без друга не существуют ни в одной вселенной. И если жизнь паскудно отнимает у него все, что тот имеет год за годом, то единственное, что ему никогда потерять не удастся — это злость. Терял бабло, терял отца, терял самоуважение, терял Джеха, терял доверие, а гнев рос, как на дрожжах, точно Шань кормил его три раза в день, ещё и стимуляторами роста пичкал для верности. Вырос, хули, разросся неебически. — Вообще-то я за тобой уже выехал, так что будь добр, скажи где именно ты находишься. Не заставляй меня петлять по этим мелким улочкам. — эта сторона Тяня пугает до усрачки. Замашки сталкера с помесью хуева упрямства, и в кого такой уродился? Если вся семейка такая, то понятно почему поднялись до верхушек власти и хуй от туда когда-нибудь слезут. Таким даже душу дьяволу продавать не надо — кажется, они и есть натуральные демоны в штатском, это им души закладывают под хуиллион процентов в год, рассрочкой на десяток лет минимум. Шань в тупую ухмыляется, представляя Тяня с рогами на дебильной башке и тут же киснет, когда понимает, что даже дьявольские выросты тому идут. — Я тебя с собой не звал. — шипит в разговорный динамик, а сам осознает, бля — звал. Не намерено, как и всегда с Хэ, ебаным, Тянем. Не хотел бы брать того с собой — повесил бы трубку или сбросил вызов, как обычно делал, особенно, когда Цзяню становилось скучно и он названивал ему в самое неподходящее время. Тут стоит уточнить — подходящего никогда и не было. — Поздно, Малыш Мо. — знает он, что поздно, бля. Что тот уже едет давно. И непонятно когда именно Тянь взял ориентир на его дом: до звонка, если решил проведать его многострадальную рожу, после, если возомнил себя напарником года. Да и это уже в целом неважно, ведь на секунду Шаню становится легче дышать — кому-то он всё-таки важен. — Я только вышел, стою там же, где ты вчера меня высадил. — выдыхает он, накидывая на голову капюшон жёлтой толстовки. Мелкая морось первого снега замочила всю шею, а он стоял как дебил, точно нихрена не чувствуя. — Буду через две минуты. — Тянь сбрасывает вызов и Гуаньшань жалеет, что не сделал этого первым. Хэ, ебаный, Тянь даже опаздывать не умеет, ведь приезжает точно через две минуты и ни секундой позже. Внутренний таймер у него что-ли установлен? Концентрированный красный аварийных огней урывками режет сетчатку, когда Шань подходит к машине. А внутри тепло, не то, что на сраной улице и так до черта приятно, что он подставляет одеревеневшие руки к воздуховоду, который уже заботливо направлен в его сторону. Слово «спасибо» паскудно стрянет на языке, который Мо приходится прикусить, чтобы не выпалить чего лишнего. Так и молчат всю дорогу до высоток офисных зданий, которые стоят стеклянным нагромождением да поглощают последние отблески заката. Шаню дохуя неудобно, ведь на распиздатом ресепшене их встречает высокая девушка в не менее распиздатом платье — моделей сюда набирают что-ли? А он одет как шпана. Та вежливо улыбается и интересуется к кому они пришли. Так и подбивает сказать, что из налоговой инспекции, сметая с ее лица любые намеки радость, которая, как и ожидалось направлена на Тяня. На том свет клином сошёлся и отсвечивал ебаной полярной. На него пялят, как блядского идола, к нему всегда на «вы» да с поклоном, ему все плюшки жизни. Золотой мальчик с золотой жизнью, золотой ложкой в пасти и золотыми активами ценных бумаг где-нибудь в сейфе, замурованном в стене дома. Шаню бы хоть грамм этого золота за душу, а то уже заебался. И как люди тут работают он не понимает: все в сраном стекле, да благородном, ебать, дереве. Свое унылое отражение он видит даже на полу, какой же отстой, господи-боже. Выебистей офисов не существует, точно говорит, ему не понять этих хуежопых дизайнерских решений, высоких потолков и огромного пустого пространства, не смотря на которое, стены один хуй давят. Не понять модных тряпок от кутюр, в которые обернуты все работники, Шань их не признает. Шань только марает глянцевый пол плебейскими кроссами с соседнего рынка, да источает смрад смоли и дыма, мешая его с дороговизной въедливого женского парфюма, пока они идут к кабинету коллеги отца Сянцзян. Краем глаза он замечает, что на столах некоторых все ещё лежат листовки с ориентировкой на девочку — отец не теряет надежды. А вот Шань уже сдулся, с каждым днём у него все меньше шансов ее найти и это банальная статистика, чёрт ее задери. И врут, что время лечит, Шань верит в то, что оно убивает. Госпожа Венлинг даже не отрывает взгляд от навороченного компьютера, взмахивая рукой, словно приглашает присесть. — Добрый вечер. — тихо, словно боясь нарушить звенящую тишину произносит Шань, присаживаясь на кресло. — Добрый, могу вам чем-то помочь? — женщина сосредоточенно отбивает наманикюренными пальцами по белой клавиатуре. Такими руками явно не моют посуду да полы. Что вы, что вы! там же ногти длинные, ещё лак отстанет, отколупается, весь свой шик потеряет. — Мы пришли для получения характеристики господина Ханя. — Тянь не утруждает себя привычным поклоном, один черт на него не смотрят. Шань слегка злорадствует этому, должно быть не привык к такому отношению к своей пиздатой персоне, мажор хренов. Добро пожаловать в мир обычных людей, наслаждайся, только не обделайся от разочарования. — Ну что я могу сказать, — женщина откидывается в кресле, снимая круглые очки, которые, Шань уверен, та носит имиджа ради, — как работник он показывает высокие результаты. Всегда доводит дело до конца и умеет работать в команде. Ответственный, в общих проектах берет на себя главенствующие роли. — У вас с ним были общие проекты? — прицепиться к словам для него, как нехуй делать, тем более, что если они плотно сотрудничали, то она явно знает о Хане побольше остальных коллег. — Да, мы полгода работали вместе. — строгий кивок, взгляд на диаграмму, что высвечивается на абмальном проекторе в конце кабинета. Шань в этих схемах не шарит, его больше интересует железная сдержанность Венлинг: прямая спина, властный тон, твердый взгляд — не часто таких женщин встретишь. Она не тянет на тех милашек из клубов с розовым глиттером на губах и приклеенными звёздочками на щеках. Хотя, ни те, ни другие его не интересуют. — Господин Хань был замечен с кем-нибудь из работников в нестандартных отношениях? — Тянь задаёт вопрос быстрее, чем Гуаньшань формирует в своей рыжей башке следующий, тот даже придвигается ближе к столу, словно пытается рассмотреть что-то на нем, что-то под ним, что-то черт знает где. — Разумеется у нас проводятся различные тренинги для укрепления дружественной атмосферы…- отвечает она, закидывая ногу на ногу, но Тянь ее перебивает. — Вы же понимаете о чем я. — Почему бы вам не спросить об этом у господина Ханя? — женщина словно перенимает его ядовитую манеру и Шань нихуя не понимает. Снова. Невозможно предугадать какую эмоцию или целый их спектр выдаст Хэ в следующую секунду. То спокойный как хренов удав с непроницаемым хищным взглядом, то до блевотни заботливый, когда тащит в обеденный перерыв заказную еду из соседнего ресторана на двоих, то молчаливый и совершенно не читаемый, словно ебаная проекция после телефонных звонков не пойми от кого. — Как давно вы с ним в отношениях? Шань видит, как того несёт и вот-вот сорвёт тормоза, выдирая их с корнем. Потому что перед ним сейчас нихуя не Хэ Тянь. Этот кто-то бледнеет на глазах. Этот кто-то тянет воздух носом, точно вынырнул из-под толщи воды, проведя там не меньше пяти минут. Этот кто-то даже не демон в штатском, о которых Шань недавно думал. Этот кто-то в одно резкое движение разминает шею до хруста. — Что? О чем это вы? Какие грязные выводы! — оскорблённая женщина тоже в секунду теряет маску, отрицательно мотает головой, отчего копна темных волос виснет на приталенном пиджаке. — У господина Ханя есть один недостаток — хреновое воображение при выборе подарков. Один и тот же аксессуар жене и любовнице по разовой акции в ювелирном «Цинь». — выебистый талант нихуя не замечать и профессионально игнорировать очевидное, которым Шань гордился всю жизнь стирается, когда он слышит слова Тяня. Когда видит, как инстинктивно Венлинг прикрывает запястье, на котором болтается золотая цепочка с сердечком, в точности такая же как у Яньлинь. Когда видит, как Тянь самодовольно вздергивает подбородок, и смотрит на женщину с концентрированной яростью без всяких там примесей, с чистой, неразбавленной, словно это ему изменяли, а не Яньлинь. И в таком состоянии тот смотрится более живым, а не блядским изваянием, каким тот себя преподносит. Только вот что именно Тяня так задело, Мо понять не может. — Да как вы смеете…- отпирается она, хмуря брови. — Госпожа Венлинг, вы ведь в курсе, что в семье Хань случилось несчастье? — Шань успевает перебить не только ее, но и Тяня, который уже открыл было рот, чтобы снова сколотить ещё один болезненный выпад. — Конечно же в курсе, все наши работники были привлечены к поискам Сянцзян. — она закрывается от них. Руки скрещиваются на груди, голова чуть повернута, точно не желает и словом обмолвиться. — Ваши отношения развивались на ее глазах? — почти с видимой угрозой, от которой Шаню натурально приспичило оградить Венлинг, спрашивает тот. С женщинами так не базарят и от Тяня такого он не ожидал. Да от кого угодно, только не от него, черт возьми. Словно она сказала что-то, что сковырнуло, а то и рубануло ребристым лезвием старую рану Хэ — швы успешно разошлись, сепсис ускоренно развивается. — Господи-боже. — ее рука скользит по лицу, сметая убогое чувство вины. — Никому об этом не говорите, прошу вас. Нет, мы никогда не показывали нашу связь при коллегах или ком-то другом. — Где вы были в день ее исчезновения? — Шань даёт Хэ шанс успокоиться, потому что границы у того затерлись начисто. И если в прошлом Тяня произошло что-то из ряда вон, то нельзя мешать это с работой. Ему невольно вспоминается вчерашний день — сам-то смешал, а теперь на мажора гонит. — Мы с Джундже сняли номер в отеле. Он злился, что жена постоянно названивает ему. — она морщится, точно глотнула неразбавленный виски и смотрит Тяню прямиком в глаза, словно вступая с ним в безмолвную схватку. Шань знает, что победительницей ей не выйти — Хэ сожрёт и не заметит. Уже пожирает, прожигает ледяным, кажется, ещё немного и панорамное остекление покроется коркой колючего инея. — Насколько тесна ваша связь? — ещё один шанс, словно Шань не уверен, что за пару заданных им вопросов Тянь способен оклематься. — Между нами любовь. Он все говорил, что оставит семью и мы поженимся, пока не случилась эта беда! — восклицает она, плотнее прижимая руки к груди, словно бы защищается уже не от них, а от всего мира. — Вы же умная женщина, вас не посещали мысли, что это лишь пустые слова? — Шань прекрасно знает цену пустым словам. Пустому пиздежу. Пустым обещаниям. Его вволю кормили этим дерьмом, его на них подсадили и после того, как Шэ Ли на какое-то время исчез из его жизни, он отчаянно, как наркоман в ломке искал это пустое по барам да подворотням. — Я же говорю, это настоящая любовь! — в ее глазах что-то едва заметно меняется, становится фиксированно нежным, это напоминает взгляд Цзяня, когда тот наблюдает за Чжэнси и Рыжий ей верит. Не приемлет такой хуеты, как разрушение чужого брака, но абсолютно точно верит, что Венлинг любит. И чувство это странно-незнакомое окатывает его ведром холодной воды — любил ли сам кого-то по-настоящему? Чувствовал ли то, о чем рассказывает женщина? Да он скорее подохнет, чем полюбит. Любовь равно доверие. Шань равно недоверчивость на грани панической атаки. Он на уровне ДНК не предрасположен к таким простым чувствам — генетическая программа сбилась, код неверный, а нуклеотидова последовательность намеренно не соблюдена. Опять эти болваны наверху что-то спутали, вот и жизнь у Гуаньшаня путанная: без любви, без доверия, без всех этих ублюдских проблем. Он рефлекторно косится на Тяня, в котором, кажется, тоже что-то сломалось, в нем тоже любви нет. Уже или ещё, тут наверняка не скажешь. Должно быть, прошла целая вечность для Шаня и всего несколько мгновений для остальных в кабинете, когда он наконец перестает пялиться на мажора поглощенного сатанинским раздражением. — Дочь и жена мешали вашему счастью и нужно было избавиться сначала от одной, а следом нейтрализуется и вторая. — Тянь чеканит слова, сваливая их грудой ржавелого железа и это уже не та показуха, которую тот демонстрировал при допросах свидетелей раньше — выданные шансы тот проебал. Шань успел выучить его «напускное», его «настоящее». И то, что он слышит сейчас отдается гулом паскудного прошлого. Шань эту интонацию узнает везде и всегда. Шань на ее волне 24/7 без перерыва и права на помилование. Это что-то глушит присущую Тяню рациональность в работе и Шань в который раз залипает на его сжатую в кулак напряжённую руку на столе: вены бугрятся синими каналами, ногти, Шань точно знает, впились в ладонь, остервенело оставляя на той красные отметины, точно тот борется сам с собой. — Не смейте так говорить! Дети неприкосновенны! — в ее глазах страх. — Но разве не Сянцзян мешала вашему личному счастью с господином Ханем? Эти дети вечно чего-то требуют, отбирают те крупицы внимания, которые вам перепадали и приходилось отпускать его из раза в раз. Приходилось мириться с тем, что он любит семью больше, чем вас. Любит ребенка от другой женщины. Спит с другой женщиной. — последнее он произносит медленно, почти по слогам, точно смакует и выплевывает пережеванное гнилостным комом. — У нас тоже должен был родиться ребенок, я потеряла его на пятом месяце! — дрожь. Слеза по ее щеке, а Шаню целая звонкая пощёчина. — И после этого вы смеете говорить эти мерзости? Да как я могла не понять его после этого? Его жена не дала бы ему общаться с дочерью, брось он ее! — Это хороший повод для ненависти к Сянцзян, правда? Вы потеряли ребенка, а она живёт, ей дарят любовь и заботу. Ей все, а вам ничего. — Тянь бьёт прицельным ударом по самому больному, концентрирует в словах небывалую желчь, которую Шань раньше не слышал. Тянь убивает этими словами, ведь лицо женщины сковывает гримаса боли и отчаяния, которую уже никакая напускная маска спокойствия не перекроет, слишком яркие чувства, слишком больные, слишком выраженные, слишком свежие. Шань сцепляет руку на колене Хэ, точно прося: «Хватит, Тянь, с нее уже хватит» и кажется, его сейчас должно уебать током от напряжения, что вибрацией по телу Тяня. Это ничего. Это нормально. Шань понимает что такое незажившее. Может, когда-нибудь и спросит у Тяня что это была за херня, а сейчас пора возвращать долг. И пусть щитом для Хэ ему не стать, да и поддерживать он нихуя не умеет, а вот в качестве сдерживающего фактора подойдёт как нельзя лучше. 1:1 — Вам не понять что такое терять детей, выметайтесь отсюда. Вон пошли я сказала! — хрипит она, точно ее трахею спрессовали и та пошла уродливыми трещинами, искажая голос. Тянь лишь смаргивает, будто пытается отделаться от наваждения, захватившего его на эти долгие минуты, когда он был «не в себе». Когда вместо хлыста оставляющего на коже красные, сочащиеся кровью шрамы использовал слова, вызывая натуральное внутреннее кровотечение у Венлинг. Хмурится, словно ругая себя. Стаскивает руку со стола, накрывая тяжестью ладонь Шаня. Сжимает — «спасибо».