Мгла

Цзянь стоит напротив кофейни «Luckin Coffee», уставившись невидящим взглядом на витрину, за которой толпится очередь с самого, блядь, раннего утра. Шарф на шее нихуя не греет и нахуй он вообще нацепил эту белую шерстяную тряпку — не понятно. Понтанулся, хули, кучу бабла за нее отвалил. Желание свалить на работу перекрывает жалкие отголоски всё ещё пораженного алкоголем мозга, требующего спасительной чашки кофе — пил до победного, считай до самой ночи, не просыхая с того вечера, как хлопнул дверью квартиры Чжаня. Проебал целые сутки и до кучи свои нервы, которые и так были ни к черту. И не стал бы он дальше упиваться, честное слово, не стал, если бы не та смс от Чжэнси, которая добила окончательно. «Как ты?» — ну как, как. Хуево, чё ещё сказать. Цзянь мальчик терпеливый, ответил только среди ночи, когда Чжань уже точно десятый сон видел, а ему тут же прилетело в ответ: «Мог бы сказать мне, а не Тяню». Мог, не отрицает даже. Да только звонить и трепать заплетающимся языком выгорело только с Хэ. Тянь умный мальчик, поэтому и не стал спрашивать какого хуя посреди рабочей недели Цзяню взбрело в голову налакаться. А вот Чжэнси мальчик заботливый, каким бы холодным остальные его не считали. Поэтому, этот бы точно развязал язык без костей лучшего друга и тот снова на хмельную голову признался в симпатии. Ситуация бы повторилась: просьбы забыть, побег, слезы, сопли, самокопание. Только теперь это скорее выглядело бы как: просьбы забыть, побег, тело под Цзянем, которое тот трахает, даже не спросив имени, потому самолично окрестил бы его своей потерянной любовью, утро с гудящей головой и сожалением о содеянном, новый побег уже от тела, слезы, сопли, самокопание. Цзянь вырос — амплитуда страданий тоже. Теперь это не мелкий отрезок, а целая бесконечная, которая споткнулась на разговоре Чжаня с какой-то девушкой и сколько ещё будет таких непредвиденных он не знает. И ему, блядь, страшно Потому что вместе с ним ебаной амплитудой росло и чувство, которое он всеми силами запихивал в деревянный гроб с гнилыми досками, заколачивал в крышку ржавые гвозди, зарывал под землю, а то все равно прорывалось сквозь толщу грунта. Руками своими убитыми в кровь ломало доски, сбивая костяшки да вырывая ногти с корнем, окропляло пласты почвы алой и рыло путь на верх. Упорно. Долго. Оно боролось за жизнь лучше, чем Цзянь за право вздохнуть спокойно и наконец честно сказать себе, что перестал быть влюбленным. Любовь победила. Цзянь проиграл. Он вздыхает, поправляя пучок под шапкой и двигает в сторону департамента, до которого идти всего десять минут. Не успевает и пары шагов сделать, как его окликают. — Цзянь! — радостный возглас заставляет его обернуться, выискивая среди прохожих его обладательницу. — Цзянь И, я так рада! Ему на шею кидается девушка, лица которой он не разглядел, и тут же в щеку прилетает невесомое касание мягких губ, следом за ними холодная узкая рука на ней же. Цзянь теряется, думая, что от него несёт перегаром да и сам он выглядит, как перегар, если бы у того было человеческое обличие: помятый, в дутой куртке нараспашку, со всё ещё влажными волосами, ведь выперся из душа и даже не подумал воспользоваться феном. — Я тоже, видимо, рад? — он неловко отстраняется, когда узнает в девушке знакомую из школы. На которую орал. Которую ненавидел. Которая тоже была влюблена в Чжэнси и ее каракули даже развесили на стенде перед всем честным народом. Грандиозное, блядь, признание. — Как ты поживаешь? Мы так давно не виделись! — она словно и не обижена на него ни разу. Переминается с ноги на ногу — те такие же умилительно пухлые в теплых колготках, улыбается, словно действительно рада его видеть. — Все хорошо, как ты? Да, столько времени прошло. Ты подросла? — он самовольно зарывает топор войны, придвигаясь к ней на шаг и сравнивая их рост. На самом деле такая же мелкая, как и была. — Я отлично! Мне так повезло тебя встретить, может зайдём выпить кофе? Я как раз хотела с тобой кое-что обсудить! — она косит взгляд на «Luckin Coffee», вывеска которого мерцает пронзительным синим. — У меня есть немного времени. — соглашается, ведь припёрся раньше обычного и если будет слоняться без дела, обязательно наткнется на Чжэнси. Только вчера он дал себе слово, что паскудные чувства больше никогда, никогда-никогда-никогда, никогда, блядь… НИКОГДА не поставит выше счастья Чжаня. Что он его наконец отпустит и сам сможет двигаться дальше — эгоист хуев — Круто! — она хватает Цзяня за руку и тащит внутрь, где кондеры на полную и запах кофейных зёрен расползается с удвоенной силой. Взяв кофе, садятся за мелкий — господи-боже, для детей они что-ли — столик в углу. — Как твоя жизнь складывается? — Сяо Хой лучезарно улыбается, перебирая тонкими пальцами ребристую трубочку. — Не жалуюсь. Работаю, мало сплю, много говорю. Все как у людей. — усмехается. Страдаю, разваливаюсь на части, каждый день испытываю одну маленькую смерть, когда вижу Чжэнси. А ещё мне сейчас больно, Сяо Хой. — молчит. — Вау, от тебя я другого и не ожидала! А я вот тоже недавно устроилась, мне нравится, там коллектив хороший, все дружелюбные. — она всегда была настолько дружелюбной? Если бы он мог влюбиться в девушку, наверное, выбрал такую, как она: добрую и смешливую. Только вот проблема в том, что добрые и смешливые не для него. Для него угрюмые и серьезные. Для него, упрямого мудака, не могло быть иначе, потому что программа саморазрушения успешно активирована. Потому что... Любовь победила Цзянь проиграл. — Здорово. — он пытается улыбнуться так же искренне и непринуждённо, но то, что внутри стягивает в узел. А то что снаружи с натяжкой можно назвать хотя бы ухмылкой. Сяо Хой, кажется, не замечает его уебищных попыток быть в норме, лишь всплескивает руками, точно вспомнила что-то важное: — Недавно мне пришла идея собрать всю нашу параллель и устроить встречу! Даже бар подобрала, показать? — она уже сверкает новеньким телефоном перед его лицом с чехлом с розовыми заячьими ушками, а на экране типичный бар, столы которого уставлены пинтами пива и колбасными сетами. Цзянь одобрительно кивает. — Там атмосфера — шик, да и выпивка по акции, так что будет здорово! Ты ведь придёшь? — продолжает она, наконец убирая телефон и хватает его за руку. — Не уверен, график работы нестандартный. — Цзянь жмёт плечами. — А, точно, Чжэнси сказал, что вы работаете вместе! — Цзяня жмёт к полу, плющит, вышвыривает в открытый космос, где не вдохнуть, не выдохнуть — только сдохнуть. — Когда сказал? — он сдирает с себя шапку, комкая ту во вспотевших за секунду ладонях — и когда тут только успело стать настолько жарко? Щетинится, даже не пытаясь скрыть нахлынувших эмоций, когда перед глазами мелькают кадры, точно в замедленной съёмке: напряжённое лицо Чжаня, по которому он понял, что тот принимает решение: Цзянь И vs Сяо Хой. Принял его сам, хоть и пожалел сотни раз. Этот сто первый. Она произносит его имя дочерта слащаво. Так, будто все ещё… — Совсем недавно! Я узнала его номер у Цуньтоу, мы с ним до сих пор общаемся в ВиЧате, иногда даже видимся, живём же рядом. — Цзяню хочется попросить Сяо Хой замолчать на минутку, даже не заткнуться. Дать ему время обдумать слова, понять их, принять. Хотя на это понадобится не одна, не две, не три, все минуты, часы, жизни разом. — Надо же… — как же мне блядь это не интересно — мысленно заканчивает он. Ведь интерес его заканчивается там, где начинается Чжэнси и все, что с ним связано. Как следствие — там, где начинается Чжэнси — это ебаная необходимость. Всегда так было. Так продолжается. Так надоело. — Мне было приятно поговорить с Чжэнси. — по ее щекам ползет красное, она смущённо отводит глаза. — Знаешь, хоть это будет звучать неправдоподобно, но он до сих мне нравится. И кажется, он ничуточки не изменился, все такой же серьезный и умный. Цзянь позволяет себе посмотреть на Сяо Хой, которая рассказывает какой же Чжань крутой-великолепный-такой-общительный-совсем-не-как-раньше. Позволяет себе немного провалиться под толщу земли, туда же, куда из раза в раз закапывал чувства. Туда же, где под босыми ногами ощущает сырые изломанные доски. А сам тянет изломанную, как та гниль, улыбку — да, Чжэнси у нас такой. У меня такой — Вы…вы с ним уже виделись? — он запинается, ворочает языком вязкую слюну, сглатывает — тут же не сплюнешь. Подыхает от оглушающего интереса и тотального отрицания. Хочет узнать. Не хочет ничего слышать. Скажи же Не смей ничего говорить. — Ох, пока ещё нет, я хотела заскочить к нему после работы, но он сказал, что занят, к нему кто-то пришел в тот день, я так расстроилась. Но знаешь что? Он согласился пойти на встречу с нашими, так что и ты обязательно приходи! Вы же друзья не разлей вода… — пиздеж смазывается угнетающим писком, точно Цзянь сейчас повалится на круглый столик, разбивая об него лицо и кривую не настоящую улыбку, что разлетится хрусталем, оголяя ту самую настоящую боль. Давление падает. Цзянь срывается за ним. Напряжение только растет, как и колючее, бойкое, мерзкое осознание того, что Чжэнси имеет на это согласие право. Что Чжэнси не привязан к нему, как Цзяню того бы хотелось. А хотелось ему навсегда — красной нитью судьбы, самим богом, судьбой, да хоть шершавой бечевкой, что угодно сойдёт. Несите, вяжите их уже поскорее. Что Чжэнси может и должен выбрать свою судьбу сам. Цзянь ведь выбрал — неприкаянно таскаться за ним, не замечая никого вокруг, не отвлекаясь, не распылаяясь. Лишь растворяясь в одном человеке, который уходит куда-то. Сам выбрал страдать по первой и единственной, непрекращающейся, негаснущей, как бы тушить не пытался. По безответной. Любовь победила Цзянь проиграл. — Пожалуй, я постараюсь выкроить время. — статистика, в которой Цзянь никогда не ошибается, наглядно показывает ему, что из ошибок прошлого он вынес ровно ноль. Вынес себя из квартиры Чжаня, решил вынести себя из его жизни, но снова на те же грабли, под тем же углом, с той же траекторией, в то же место, где синяк только-только сошел — ну точно полный ноль. Врывается с разбега в стеклянную, пока ещё, а скоро уже и бетонную стену, что выросла между ними, ломая все до последней кости, что острыми осколками ранят, кожу рвут. А он рвёт свою жизнь — через шрёдер ее, тварь такую. Ведь мог отказаться. Ведь мог соврать, что занят — деловой он. Ведь мог пойти по намеченному плану — исчезнуть, оставить Чжэнси в покое, дать ему жить, дышать, любить. Но Цзянь садист с замашками мазохиста — в нем несовместимое умещается, вступает в реакцию, формирует неведомый миру союз. Пойдет, ещё как. Только вот соль будет сыпать не на кромку рюмки текилы, а на кровоточащие раны, туда же выжмет и лайм — мазохист. Сделает вид, что напился в дупель и будет льнуть к Чжэнси, никого к нему не подпуская, прикрывая собой, укрывая в себе — пьяным ведь можно — садист. Будет ревностно смотреть на то, как Чжань свободно общается с девушками и с Сяо Хой в их числе — мазохист. Заставит Чжэнси тащить себя деланно-смертельно-надравшегося к нему же домой — садист. — Славненько, ой! — она сметает со спинки стула длинную куртку, посмотрев на часы. — Мне пора бежать! Я была рада тебя увидеть, спасибо за кофе, передавай привет Чжэнси от меня! — Непременно. — обещает он, вместо того, чтобы задать десяток вопросов от: «как часто вы общаетесь?» до: «как быстро он тебе отвечает?». Вместо того, чтобы по собственнически заявить: «отъебись от него, мой, мой, МОЙ». Сегодня точно небесные светила сместились с траекторий, встали неправильно, Меркурий резко стал ретроградным и пятится назад, вместо того, чтобы на полном ходу мчать вперёд. Венера вообще в падении, аспекты негативные все до одного в натальной карте Цзяня, как иначе объяснить ту хуету, которая с ним происходит? Конечно, во всем виноваты блядские планеты и ебаная астрология, ну точно говорит. Сяо Хой виновата в том, что, как черт из табакерки ворвалась в их жизнь. Ах, нет же. В персональную жизнь Чжэнси. Он забыл — у них же теперь разные. Одна на двоих в прошлом осталась. И где теперь Цзяню искать сверхновую он не знает, ведь ориентир у него до сих пор один — приоритетный, с пометкой «архиважный», словно на горизонте нет других. Почему же, есть. Только он их не видит, его слепит, компас давно уже сбился и указывает лишь на ярчайшую. На любимую. На ту, что за тысячи световых лет. На ту, что теплее всех, ведь согревает даже с такого дичайшего расстояния. На ту, до которой он тянется уже хуеву кучу лет неустанно. И будет тянуться потому что Любовь победила Цзянь проиграл. *** Цзянь лениво заходит в управление, таща с собой два стаканчика кофе — купил по привычке: один фисташковый, один карамельный с мятой. Даже не заметил, как подошёл к кассе второй раз за утро, ему даже говорить не пришлось, как кассир уже неторопливо повторил заказ, который он делал каждый день. Заваливается в кабинет и кажется, вот-вот задохнётся, ведь кислород перекрыли, ведь видит Чжэнси, уснувшего на крошечном диване с книгой в руках: его мирное дыхание, под которое и сам Цзянь невольно подстраивается, его слегка подрагивающие во сне ресницы, растрепавшиеся волосы. И эта, черт ее задери, концентрированная нежность пробирает до костей мурашками, а от детского восторга, что накрывает с головой и вовсе хочется улечься рядом, взять за руку, сплести пальцы и провести так вечность, до самого ее логического конца — до самой смерти. Он одергивает себя, возвращая с небес — там где Чжань, в преисподнюю — там где Цзянь. И среди дьявольских языков пламени, которые жарят наживую — лидокаина в аду нет, — Цзяню ахуеть как холодно, потому что всё тепло затерялось в атмосфере, пока он падал с тех небес, где остался Чжэнси. — Какого хрена ты так долго? — хрипло спрашивает Чжань, даже не открывая глаз, словно узнал, почувствовал шестым, что это он. Цзяню хочется выпалить, что он соскучился, что все это время думал о нем, что погнал совсем, раз решил, что надо бы Чжэнси немного личного пространства выделить, когда оно обязано быть одним на двоих. А говорит только: — Встретил Сяо Хой. — В такую рань? — удивлённо, точно не ожидал услышать от Цзяня именно о ней. — Случайно столкнулись около кофейни. Вот, я и тебе принес. — демонстративно помахивает карамельным и чуть не плещет им на пол. Даже это было по плану — тремор в руках никто не отменял, поэтому Цзянь решает отменить его сам деланной неуклюжестью. — Спасибо. Ну, о чем говорили? — тот потягивается так сладко, что Цзянь еле удерживает себя на ногах. Ведь от этого обычного жеста, просто слегка задравшейся майки, оголившей сраные косые мышцы — и лишь этого ему достаточно, чтобы напрячься всем телом — он готов сползти на пол. Такой жалко-обреченно-влюбленный. С такими жалко-обреченными мыслями о том, что Чжэнси блядски красив весь полностью. Хреново совершенство в квадрате, в кубе, в вигинтиллионе, бля, в бесконечной, сука, степени. — Обсудили встречу по мелочи. — лжет. О тебе. О-тебе-тебе-тебе-о-тебе. Все разговоры, мысли, жизнь вся о тебе. — Что с тобой случилось? — Чжань проницательный. Чжань умный. Чжань единственный кому людям стоит поклоняться. А Цзянь и в правду весь о Чжане. — А со мной может что-то случиться — хрипит, прочищает горло, потому что если собственное тело ещё кое-как удается контролировать, то на голос сил не остаётся — все уходят на то, чтобы уже в самоволку не задрать чёртову тряпку и не впитать в себя каждый хренов сантиметр от шеи до ремня, каждый выступ мышц, каждый вдох-выдох грудной клетки, забрать это все себе, сделать своим, личным, собственным. — Ты не похож на себя. — мягко. Так, сука, удушливо-мягко, что Цзяню приходится — его точно вынудили — потуже затянуть шарф на шее, чтобы загасить мягкость реальным удушьем, физическим. — Я просто немного приболел. Так ты решил туда пойти? — да, точно, он смертельно болен. От любви ещё не придумали лекарства, и его уже не спасти ни капельницами, ни уколами, ни групповой терапией, ни даже народными средствами. Уже ничем и никогда — он безнадёжен, ему надо в хоспис для таких же больных безответной. — Не знаю. Если не выйдет та игра про зомби, которую обещают выпустить к концу недели, то можно. А ты? В смысле, мы могли бы вместе в нее поиграть, если ты ещё не ответил Сяо Хой. Это было бы лучшим решением — послать одноклассников на хуй, весь мир за ними, остаться вдвоем в ещё не обжитой квартире, не включать мазохиста и садиста, не пьянеть от блядской текилы, ведь для опьянения хватит лишь сидящего совсем близко Чжаня, увлеченного игрой. Поэтому Цзянь включает хладнокровие. — Вроде как я согласился. Ладно, пойду, свой гражданский долг — доставку кофе я выполнил, так что мне пора к Джиёну, увидимся вечером. — равнодушно — один бог знает как тяжело оно ему далось — говорит, ставит на стол один стакан и выметается из кабинета, быстрее, чем Чжань успеет ещё что-нибудь сказать. За его равнодушием — годы мучений, один страшнее другого. За ним миллиарды взглядов, жадно мажущих по родному телу, килотонны невысказанной нежности, что утаскивают его на дно мертвым грузом. За ним вой звериный, уже умирающий, хриплый, в агонии. За ним крик нечеловеческий: «Остановись, мудак ты сраный, подохнешь ведь без него!». За ним боль мразная, рвущая нутро, раздирающая грудину, разъедающая клетки. За его равнодушием — личный разрушительный апокалипсис. Любовь проиграла. Цзянь победил.