Помнишь Тьму?

Primum vivere       

Прежде всего — жить

      Боль настолько сильная, словно мне раскалёнными клещами выдирают сердце, но нет, это была маленькая хрупкая ручонка с когтями из проклятого ведьминого железа! За сердцем она вырывает легкие, медленно, сначала правое, а после и левое — я не могу дышать. Мне не скрыться от нее, не сбежать и не забыть. Кажется, картина, которую мне посчастливилось застать — отпечаталась на внутренней стороне моих век, и теперь каждый раз при смыкании глаз, она будет вставать передо мной.       Дальше когти врываются в мой живот, копошатся там, как опарыши, вырывают кишки, и все это под акапеллу ее смеха, что троится в моих ушах. Ее смех. Вижу, как она смеется и позволяет трахать себя другому!       Кровь заполняет рот, и я захожусь кашлем, сплевывая ее на пол, чувствую, как начинаю гореть, кожа плавится, а перед глазами мелькают черные пятна.       — Д… Дев… ка…       Комнату заполняет тьма, если раньше она была дымкой, то сейчас ревущий ощетинившийся зверь: царапает когтями пол, бросается на стены, сметает все со своего пути. И в каждом ее движении я вижу Владиславу, то, как она изгибается сидя верхом, как оставляет свои метки, и позволяет ему метить себя. Тьма завывает, а мне слышится стон княжны.              «Моей жены!»              Рев с диким криком вырывается быстрее, чем могу совладать с собой. Я думал, что больнее матери мне уже никто не сделает, но появилась другая женщина, которой удалось умножить удар в тысячу раз! Кричу, надрывая легкие! Кричу, срывая глотку!       Новый рев, и тьма вторит мне, завывает, как волчонок, подражающий своему родителю, рассказывает миру о совершенном предательстве, уповая на справедливое наказание для обидчика, но нам ли с тьмой не знать, что мир всегда глух и всегда нем.       — Д… Дракул!       — Не подходите к нему! Он обезумел! Это больше Тьма, чем Влад, Агата, не смей!       — Вл… Влад!..       Поворачиваюсь в сторону голосов и наталкиваюсь на Луку, который распластался на полу, его рот был широко открыт, Тень хватался рукой за горло и пытался вдохнуть.              «Вздохнуть? Почему? Ему больно? А почему было больно мне? Лада! Она — причина всего этого!»              Тьма вырывается из моего тела смертоносным потоком, снося колонны, мебель или Темных. В след за Лукой падает на колени и Королева ведьм, но ее ловит Коссей.       — Нуж.. нужно, — даже он чувствует себя плохо рядом со мной сейчас, а ведь ему несколько тысяч лет, — нужно уходить! Он сейчас обратиться!       Тьма вспахивает пол, трещат потолочные балки, и мне плевать на все, кроме раздирающей меня на куски боли!       Плевать, что разрушаю свой замок, плевать, что подвергаю опасности его жителей, плевать, что могу задеть Ближний круг или семью! Жжение накапливается в области лопаток, я знаю, что это значит…       — Дракул, ты убиваешь их! Прекрати… ты только… начал… идти… на… попр… равку…       Коссей теряет сознание от давящей на него силы, что вырывается из меня волнами. Лука не дышит, Агата лежит, уткнувшись в плечо Коссея, а тот обнимает жену даже будучи без сознания. Мрачный и Темная, они на разных сторонах, но продолжают любить друг друга, тогда почему мы с Владой не можем?       Кожа принимает трупный оттенок, становится серой с черными прожилками-венами, чувству, как уступаю место Девкалиону, пытаясь скрыться от боли и стенаний, как лопается кожа на спине, и прорезаются кожистые крылья.              «Мне нужно уйти отсюда! Иначе убью тех немногих, кто меня не предавал — мою семью!»              Но не могу, не в силах сделать и одного гребанного шага, ноги подкашиваются, я падаю на колени, упираясь руками в пол.       — Дракул! Ты должен подняться! Ну же! — голос Мирчи еле слышен, и ему вторит Девкалион:       — Вперед, мальчишка! Я не намерен помогать тебе, если ты не собираешься вытаскивать себя из этого дерьма! Это из-за тебя она так поступила! Свернуть бы тебе шею!       Но Тьма вопреки своим же угрозам помогает мне. Кости ломаются, вытягиваясь и срастаясь в новые формы, когти повинуются зову, зубы ноют о том, чтобы я утопил их в крови или чей-либо плоти!       Во мне не было силы, но была боль и ярость, что похлеще пороха. Крыша разлетается, выбитая моим новым телом. Огромные крылья распахиваются, кидаясь в объятия любовника — ветра. Даже с такой высоты я вижу абсолютно все: зверя, рыскающего в потемках, человека, готовящегося к завтрашнему дню, букашек, грызущих кожу лошадей — всех, но не ее. Она вне моей досягаемости. Новый звериный крик, но уже полный печали, сотрясает Карпаты.              — Братец Мирча, а почему волки так воют в ночи?       — Они горюют. Кто-то потерял друга, Влад, кто-то брата или сестру, а кто-то зовет свою пару, но уже никогда не услышит ответный вой, так и продолжает скорбеть под луной, она единственная спутница для всех потерянных. Некоторым не везет сильней, и они теряют сразу всех, в друге они видели поддержку, в семье — спокойствие, а в паре — свое существование.       — А почему они не найдут новую пару?       — Потому что ни в ком больше ты не найдешь того утешения, что чувствуешь с ней. Лишь ее прикосновения станут для тебя желанным утешением, и с ней рядом ты будешь чувствовать себя другим: спокойнее, добрее, лучше, пусть иногда она и будет выводить тебя из себя, ворчать и делать все по-своему. С ней ты не один, братец, для нее ты — весь мир, а для тебя она жизнь…              — Вся жизнь, Мирча…              — Я буду любить ее?       — Ах-ха-ха, этого я сказать не могу, Владик.       — Почему?       — Это должен сказать ей ты сам.       — А любить и дорожить — это одно и то же?       — Для тебя возможно, но когда-нибудь все же следует сказать именно «Я люблю тебя». От этого будет зависеть многое, Дракон.              — Да, но я не сказал ей этого. Помогло бы мне это, Мирча?       Все утопало в блеске луны: горы, когда-то бывшие равнинами, леса, что в младенчестве являлись кустарниками, и лента реки…       — Начинавшая с горного ручья… Арх!       Моя же когтистая лапа зажимает вновь открывшуюся рану.       — Девкалион, отпусти…       — Ты уверен? Так тебя хотя бы не разрывают пополам эмоции, стоит отпустить — снова почувствуешь ту боль.       — Это ведь ты? — голос слишком низкий, чем мой настоящий, но именно я говорю им. Язык проходится по вытянувшимся клыкам. Увидь… Влада сейчас — не смогла бы разглядеть в нынешнем монстре меня.              «Хотя, уверен, что она именно таким меня и представляет сейчас».              Взмахи крыльев раздирают такую притягательную тишину, вдвоем они словно крюки, вцепившиеся в плоть с разных сторон. Я больше не кричу, для этого нужны силы, а я на исходе. Все, что удалось накопить за две недели возле княжны — выплеснулось в безумной ярости, сейчас меня поддерживает лишь Девкалион.       — Долго же ты ждал, чтобы задать этот вопрос.       — И это ты показал девчонке, как подмять под себя Элиз…       Такой же смех, как мой голос сотрясает виски. Тьма смеется, потешается. Снова выиграл, снова отвлек и разыграл шахматы так, как надо только ему.       — И ты подкинул ей идею о том, чтобы трахнуться с другим, понравилось видеть ее верхом или под ним? — смех резко смолкает. Вместо него чувствую убийственную ярость. — Ну, хоть не мне одному так паршиво, ты, гребанный демон…       Окровавленные губы обнажают окровавленные клыки. Пусть я и чувствую себя погибшим без славы, похороненным заживо, но с собой я утащил и его!       — За… зачем? — движения крыльев замедляется, мне едва удается управлять мышцами спины, чтобы не упасть на землю. С такой высоты сразу не умру, но без крови девчонки… мучиться буду не долго.       — Ей нужна защита, — резко отвечает ОН.       — От кого? Мы бы втроем защитили ее!       — Ты давно себя в зеркало видел, мальчишка? Ты себя спасти не можешь, зависишь от той, что ненавидит тебя! Ей нужна защита от нас всех. Сможет что-то противопоставить нам, сможет кому угодно, даже… Отцу.       — Что?.. Отцу можно… противостоять? Разве ты не на его стороне?       В ответ было только молчание, но я чувствую его злость, возросшую многократно. Нет, даже ненависть!       — Ты ненавидишь Отца? За что? Ты же его тьма.       — Я НЕ ЕГО ТЬМА! — кровь едва ли не фонтаном брызжет из носа и рта, а голову будто раскалывают, зажатую между молотом и наковальней.       — Ес… ли ты не… его Тьма, тогда… что ты?..       Он снова долго молчит перед ответом:       — Такой же сын, преданный своим отцом, как и ты…       — Зачем она… тебе?       — Ты сейчас свалишься, Дракул, не о том думаешь, пока что она в безопасности, и будет, если не станешь мешать ей… Она уже становится сильной, ты ведь это и сам чувствуешь. Ей приоткрывается твоя и моя сила, мы нужны ей, как и она нам, она ключ. Дочь. От этого никуда не деться, ни нам, ни ей…       — Девкалион, если ты причинишь ей боль…       — Аха-ха-х, а сам-то далеко ушел?       — Нет, я там же, где и ты, но…       По щеке что-то катится, я замолкаю и чувствую то же самое на другой.       — Что это, — касаюсь своего лица, — слезы? — глубокая тоска и тупая боль отдаются во всем теле. — Дев?       — Это не наши чувства.       Почему-то повторяю это:       — Не наши, тогда чьи?       Понимание приходит стремительно, и мы с Девкалионом говорим в один голос:       — Владислава…       — Владиславы…       Я расстроен, не понимаю, почему она в таком состоянии?       — Разве сейчас не должна радоваться победе?       — Порой победа превращается в пепел и грязь. К черту такие победы, когда до тебя доходит, что пепел на твоем языке — твое же сожженное тело! Она выиграла бой, но проиграла войну, боль и тоска, которые мы сейчас чувствуем — жалкая попытка оплакать саму себя. Ведь больше по ней некому плакать. Хотя то, что она чувствует… удивлен, что ей хватает сил бороться с этим.       — О чем ты?       — То, что доносится до нас, мальчишка, лишь эхо от ее истинных эмоций. Если тебя потрясло уже это, то представь ее истинную боль. Она в агонии одиночества, которое пожирает ее заживо, — голос Девкалиона вдруг стал лилейно нежным. — Ты ведь рад этому? Что не только тебе больно.       — Она — бедствие… С этой девчонкой могло произойти что угодно, Девкалион. Даже тот с кем она… он мог ее обидеть, — гортанное рычание клокотало в груди, но я не обращаю внимания на саднящую боль.       — Влад, ты хочешь вернуться к ней после всего того, что мы там увидели?       — Ей нужна защита от нас, Дев, но и от самой себя ее тоже следует оберегать. Поспешные решения когда-нибудь могут обернуться печальными последствиями… на много хуже, чем сейчас нам. Она — самоубийца, не прямая, так косвенная.       — И каким будет твое окончательное решение?       — Возвращаемся…       Крылья складываются, обнимают тело, согревая конечности, и я бросаюсь камнем вниз в свободном падении. Труднее всего унять то, что творилось внутри меня самого: боль, отчаянье, обида, страх… Не важно, что происходит с человеком, если он переживает действительно отвратный период в жизни, — он меняется, до неузнаваемости, до хмурых бровей и косых взглядов. И перемены эти начинаются с внутреннего состояния. После такого ты либо буря, сносящая все на своем пути, либо штиль, помогающий другим найти пристань. Кто я сейчас? Видимо пока сам не понял, но пойму, когда увижу ее.       Нужно свыкнуться с тем, что уже слишком много в моей жизни так или иначе связано с девчонкой. Обратная трансформация и переход через тени забирают оставшуюся силу, и я едва ли не вываливаюсь в ее комнате, утирая кровь с подбородка. Сколько я ее уже выплевал? И сколько ее во мне еще осталось?       — Если мы задержимся здесь, и Владислава не даст нам свою кровь — ты мертвец, Влад. Я же отправлюсь обратно во Тьму.       — Да-да, мне уже столько раз говорили это…       Такое странное чувство: Влада ударила по самому больному, но вот он я, снова у ее ног, как гребанный щеночек. Теперь понятно, зачем спрашивала: дорога ли она мне и рад ли я, что она моя жена. Влада искала мои уязвимые места, нашла и виртуозно вбила в каждое кол.       И все же я обеспокоен ею, хоть и зол. Как этот поступок отразится на ней самой? Сделал ли с ней что-то этот ублюдок или она сама корит себя за содеянное? В каком случае мне будет легче простить ее?       Моя сделка с Отцом не принесла мне ничего хорошего, кроме кратковременного чувства мщения, после которого я столько времени буду расхлебывать все, что заварил.        Первое, что вижу — погром в ее комнате. Статуи, стоявшие у входа, цветочные горшки, зеркала и посуда — все разбито вдребезги, хрустит под ногами, когда я иду вглубь комнаты. Подушки распороты, словно их рвало животное, кровать расправлена и растрепана, в камине дотлевал томик каких-то поэм. Досталось даже тому креслу, на котором Влада… удовлетворяла себя при мне.       Эта вакханалия — первое, что бросается в глаза, второе — женский плач, врезающийся в уши. Всплеск воды сопровождается руганью и проклятиями:       — Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!.. И я вместе с вами…       Обида, отвращение и стыд топят меня, стоит только войти в ванную. Спиной ко мне в воде сидит Влада и в кровь стирает свою кожу. Она не обращает внимания, что тряпка темно-вишневого цвета, что по рукам и плечам расползаются, смешиваясь с водой на коже, кровавые разводы. Она все продолжает тереть, как когда-то давно, при нашей первой встрече пыталась стереть кровь осман со своих рук. На ладонях порезы и ссадины, этот погром ее рук дело? Если да, то девчонка поистине была в ярости.       Тряпка изворачивается и выскальзывает, в порыве злости Влада бьет рукой по воде, поднимая фонтан брызг и яростно рычит:       — Я же сказала, Элис, мне сейчас не нужна компания! Оставь меня, — ее голос надрывается, и княжна обхватывает себя руками за плечи, тихо плача. — Я думала, мне станет от этого легче. Он дорожит мной, поэтому растоптать его чувства не составит труда, но… его глаза, полные боли… я сама чувствовала его боль, вкус крови во рту. Мимолетное удовольствие от победы обратилось плесенью. Не знаю, что мне делать? Под конец я уже ничего не чувствовала, только пустоту и презрение к самой себе. Ненавижу себя, — утыкается лицом в ладони, а после тихо спрашивает:       — Как он?..       Ее откровение сбивает с толку, пусть оно и направленно другой, но я рад, что услышал это. Мне… нужно знать, что это ходячее бедствие действительно обо мне думает. Я уже привык и смирился с тем, что прямо, глядя в глаза, она никогда не скажет мне правду, особенно такую. Будет ухмыляться, изворачиваться, юлить и шипеть, кидаться, но не покажет свою слабость, а сейчас… она без того ледяного панциря, который я ощущаю каждый раз, когда пытаюсь считать ее эмоции.       — Хочешь ответа — задай вопрос лично, — выходит резче, чем мне бы хотелось, Влада сначала дергается и застывает, каждая мышца на хрупкой спине напрягается, и только после этого она поворачивает испуганное заплаканное лицо. В покрасневших глазах отражается неверие, пухлые губы приоткрыты, а на ресницах дрожат капли. Сейчас она больше похожа на куклу или маленькую девочку, чем на ту соблазнительницу, от которой я бежал.       Она осматривает меня, подмечая лишь штаны, маску и окровавленную повязку, о чем и спрашивает:       — У тебя снова кровь? — мне показалось или в ее голосе слышится обеспокоенность?       — Переживаешь обо мне? — держать тело прямо становится с каждой минутой сложнее, поэтому облокачиваюсь на дверной проем. Ее скулы заостряются:       — Да.       Одно тихое, но твердое слово, и мое сердце заходится в бешеном ритме, грозясь выломать мне ребра. Она переживает обо мне, хотя еще некоторые время назад, желала уничтожить меня эмоционально.       — Хм, не особо похоже на правду, Лада.       Дергается, как от пощечины.       — Как… ты меня назвал?..       Смотрю исключительно во тьму ее глаз и твердо произношу:       — Ладой.       Она хмурится, между бровей залегает складка, а вот губы наоборот приоткрываются, расслабляясь.       — Ты не называл меня этим именем с момента…       — Твоей мнимой казни, да.       — Ты меня ненавидишь?       — С чего ты взяла?       — Ты так называл меня, когда ненавидел…       — Я никогда тебя не ненавидел, даже когда думал, что ты предала меня, — неподдельное удивление невозможно скрыть даже за ледяной коркой, да девчонка и не думает скрываться.       — Но ты назвал меня Элизабет, как Батори.       Пожимаю плечами:       — Это лишь отвратное совпадение, я никогда не сравнивал тебя с ней.       — Что ты здесь делаешь?       — Почувствовал твою боль как, оказывается, и ты чувствовала мою.       — И после того, что я сделала — пришел, просто уловив ее?       Развожу руками:       — Как видишь.       — Если ты не ненавидел меня раньше, то точно должен возненавидеть сейчас.       — Нет, хватит того, что ты себя ненавидишь. В твоем случае — это лучшее наказание. Для тебя плохое обращение — норма. Ты привыкла к этому, уже знаешь, как реагировать и защищаться, держаться эмоционально в стороне. Чего не скажешь про ласку и… прощение, — медленно подхожу к Владиславе. Тяжело присаживаюсь на корточки, чтобы наши лица были на одной высоте. — Для тебя большей болью отдается доброта, которую возвращают на твое зло.       Поднимаю руку к ее лицу, но останавливаюсь в считанных миллиметрах от влажной кожи. Она громко сглатывает, но не дергается в попытке отодвинуться, ведь прекрасно знает, что я не в силах прикоснуться к ней на ее территории.       — Пыталась стереть его следы? — она морщится, но непонятно от моего вопроса или тона.       — Как видишь, — бросает мне, на что я лишь хмыкаю.       — Вижу, хочешь соскоблить кожу? — затем кое-что понимаю и озвучиваю:       — Ты была зла на меня, возможно даже ненавидела, но… мои метки не трогала.       Замечание словно смущает ее, она отводит взгляд и сжимает пальцами край ванны, почти у моих пальцев. Это лишь сильней распаляет, Влада не смотрит на меня, но затаила дыхание, ожидая моих дальнейших слов или действий. Удивляю ее тем, что сажусь на ступень возле ванны, а спиной облокачиваюсь на теплое железо. Голова настолько тяжела, что может посоревноваться по весу с чугуном, поэтому даже не планирую пытаться удержать ее, и она откидывается на бортик. Глаза закрываются, и я тихо выдыхаю:       — Я устал, Владислава. От предательств, от интриг, от врагов внутри своего замка, от того, что Темные только и ждут малейшего отступа, чтобы вгрызться мне в горло. От того, что не могу никому довериться и не получить удар кинжалом в сердце, — рука сама собой накрывает повязку на груди. — Тогда на Лите, я почувствовал потребность защищать тебя, оберегать и хранить. Понимаю, насколько абсурдно это звучит, после всего того, что я сделал с тобой, но это так. Венец Мрака был надет на тебя вынуждено. Ты и не должна была о нем знать, реликвия Матери обязана находиться у меня, и только мне позволено распоряжаться им, но… если бы ты решила остаться, принять меня и нашу связь — я бы рассказал тебе о нем. И о свадьбе, — признание давит на меня, но я чувствую, что нам необходимо это. — А потом мне начало нравиться это: осознавать, что ты — моя жена и княжна. Понимание, что только я и Симеон знаем об этом — будоражило. Настолько, что я испугался, что становлюсь зависимым от тебя, что сверну с намеченного пути или остановлюсь, не достигнув цели. Меня пугали чувства к тебе, потому что раньше я… испытывал к другим и от других лишь боль. Они враги, они семья, а ты… тебя я начал подпускать все ближе и ближе к себе, от чего твое предательство убило бы меня.       Рана снова начинает ныть, а по подбородку течь кровь, но в этот раз нет сил стереть ее.       — Я даже пошел с этим к старику, вдруг бы он помог, но ты пропала, затем обман, я не хотел верить, не хотел слушать, но когда увидел воспоминания конюха… пытался, но не смог возненавидеть. Не верил до тех пор, пока не увидел тебя с тем мальчишкой, целующуюся… Будь на твоем месте кто-нибудь другой, даже из Ближнего круга, — он лишился бы головы у границы, но тебя я отпустил.       — Ты сразу пошел к нему, к Отцу? — ее голос оказался ближе, чем я думал, повернув голову, едва не вздрагиваю от того, что тьма ее глаз подобралась настолько близко. Впервые ко мне кто-то так близко подкрался, а я не заметил этого. Ее бледное лицо было настолько близко, что возжелай, смог бы поцеловать. Однако больше всего меня завораживают и пугают беззвездные глаза. Она смотрит внимательно, не моргая, и я впервые чувствую, что она могла бы быть кем угодно, но не смертной.       — Нет. Я долго думал об этом, вдобавок к этому на меня давило отсутствие эмоций. Без них я чувствовал себя мертвецом, что в разы хуже, чем боль, ты сама это знаешь. Лишь тогда я окончательно потерял все: Венец, эмоции, власть над ситуацией, Мирчу, тебя… И тебя единственную я винил во всем.       — Он знал. Знал, что ты отпустишь меня, что не тронешь…       — Кто?       — Лев.       — Откуда? — снова не могу отвести взгляда от ее губ.       — Он — Скиталец. Как и я.       Смутно припоминаю сказки Агаты, но она говорила лишь о людях, что ведут историю, как нить в полотне, вырисовывая узоры жизни. Помощники Мойр, если быть проще. Мне же интересно, что скажет она сама:       — Скитальцы?       — Люди, коих сама судьба отправляет в прошлое, чтобы они что-то сделали, изменили или направили кого-то так, что получилась бы история, которая им известна.       — Значит ты здесь, чтобы кого-то направить?       — Получается, что так.       — Ты нашла его? Он в Италии? Поэтому мальчишка тебя сюда притащил?       — Да. Он в Италии, — вода капает с ее тонких пальцев. — Я сейчас смотрю на него.       Хмурюсь, от чего раздается звон в ушах.       — Ты попала в прошлое из-за меня?..       — Чтобы чем-то помочь, но да, причина — ты. Слишком много совпадений. Элиз, мой незримый для всех других друг, вдруг оказывается частью твоей Тьмы. Имя, что обязана была дать мне мать — твое. Перемещение не абы где, а в Карпатах. Ты — мой любимчик из истории и главный книжный герой. И… Элизабет, она же Елизавета. В истории принято считать ее первой женой Влада III-его, молдавской княжной, неизвестно откуда взявшейся и неизвестно куда пропавшей.       Теперь уже хмурюсь я.       — В каком смысле «первой»?       Она тяжело вздыхает:       — По истории, что известна мне, у тебя было две жены. Первая неизвестная Елизавета, ее история окутана мифами, легендами и тайнами, говорят, — она пронзает меня колким взглядом, в котором чувствуется нечто тяжелое, — ты был безумно влюблен в нее, настолько, что о вашей любви даже есть легенда.       Единственным существом, которое Дракул действительно любил, была его жена, красавица Елизавета, повсюду следовавшая за Владом и готовая разделить все его радости и невзгоды. Она находилась вместе с ним в башне крепости Поэнари, стоящей на высоком утесе, когда замок окружил неприятель.       Влад кинулся вниз, к воротам крепости, которые уже не могли сдержать напор рвущихся во двор предателей, одержимых жаждой расправы. Супруга князя, стоя на балконе, с замиранием сердца наблюдала за неравной схваткой, разворачивающейся далеко внизу.       Видимо, предатель находился и в стенах твердыни, так как ворота уже были распахнуты, и неприятельская волна хлынула внутрь. Она не заметила, как Влад, видя неминуемое поражение, незаметно отступил обратно в башню и бросился наверх, чтобы спасти себя и свою возлюбленную. Княжна лишь видела, как один за другим пали последние воины и соратники Влада, и обезумевшие враги ринулись в башню…       Возможно, всего лишь нескольких секунд не хватило Басарабу, чтобы добраться до балкона, на котором стояла любимая. Когда Влад выскочил на него, там уже никого не было. Говорят, что ее последние слова были о том, что лучше она будет кормить рыб в Арджеш, чем станет игрушкой в руках вражеских солдат. С тех пор река так и называется «Река Княгини».        Не желая доставаться предателям, она предпочла смерть жизни без любимого, храброго воителя, верной опоры и надежного защитника… Тогда-то, в безумном порыве бесконечного отчаяния, князь и проклял Бога. Он призвал самого дьявола себе в помощь, поклявшись ему, в случае спасения, отдать свою жизнь и душу, чтобы вечно мстить роду человеческому.       — Бред, — фыркаю я.       — Что такое, князь? Тебе не мила возможность того, что ты в кого-то так сильно влюблен? — она почти лежала на бортике, все так же прожигая меня своим взглядом.       — Нет, княжна, если бы ты падала с балкона башни, я бы сделал все, чтобы тебя поймать, — только теперь она уводит взгляд, и говорит так, будто спрашивает себя, а не меня:       — Хочешь сказать, ты веришь, что та Елизавета — это я?       — Разве ты не говорила, что история уже случилась?       — Да, только вот по истории ты уже лет шесть как должен быть мертвым. Да и сын у тебя уже есть. Мирча твой первенец от Елизаветы, опять же по истории, но он уже взрослый. А Влад и Михня уже от второй жены.       — Этого не может быть.       — М?       — Вряд ли от меня кто-то сможет забеременеть.       — С чего такие мысли? Ты довольно голодный в сексуальном плане.       Слегка поворачиваюсь к ней и задаю вопрос, который заставляет ее нахмуриться:       — Ты беременна?       — Нет.       — Вот именно, Лада, сколько ночей у нас было? Моройки не могут иметь детей, потому что они пожирают своей энергией плод. А от носферату могут забеременеть только смертные женщины. Тот морой, о котором говорил Цезарион — такой. У меня было достаточно женщин, но ни одна не понесла. Коссей предложил, что это из-за моей силы, нет еще сосуда, способного выдержать такое дитя… если его можно таковым вообще назвать.       — Ты хочешь ребенка?       — Раньше хотел, но после того, как увидел кровавое месиво, что осталось от одной матери, которую изнутри разорвал мелкий демон — нет. Иметь ребенка от кого-то со стороны, которую мне даже не будет жалко, — не хочу, а обрекать на смерть люб…       Она как демон, ждала, пока я оступлюсь. Резкая тишина затягивается, слышно лишь наши дыхания, и ее чувствую отчетливей, чем свое. Мне не нужно поворачивать голову, чтобы точно знать, что она снова подобралась ко мне, как зверь подкрадывается к ничего неподозревающей жертве, лишь поэтому не вздрагиваю от ее голоса у самого уха:       — Любимую?..              «…когда-нибудь все же следует сказать именно «Я люблю тебя»…»              — Д…допустим, используешь это чтобы предать меня еще раз, моя княжна? Вперед, я как раз беззащитен и слаб, — и действительно сейчас себя таким чувствую.       — Не-ет, князь, пинать котенка мне удовольствия не доставляет. Намного интересней дергать за усы льва. К тому же, ты сам сказал, что простишь мне еще одну шалость. Помнишь? «Ты великолепна в своем гневе, княжна моя. Я прощу тебе эту шалость и закрою глаза на следующую». Или твои слова ничего не стоят?       Запредельная наглость отзывается во мне рычанием, снова подмечаю то, что со мной рядом она меняется, будто бы специально показывая мне лишь дерзость.       — Я знаю, что ты делаешь, девчонка, пытаешься в кругу зверей сойти за свою, — меня пробирает на смех. — Глупая…       Она злится, рычит, а я лишь тихо смеюсь, до рези в теле.       — Глупая?! Это ты болван! Как можно быть таким неосторожным?! — кивает на рану.       — Да. Это ты глупая, — смех затихает, но не ее ярость. — И я глупый. Тебе уже ничего не нужно доказывать, ты и без того уже часть моей стаи. А я глупец, потому что в момент атаки стрегоев, думал о тебе вместо того, чтобы собраться и отбить нападение.       Она сосредоточенно о чем-то думает, а потом все же осторожно начинает:       — Твоя вторая жена — Илона Силадьи де Хорогзег, венгерская аристократка, — она еще не договорила, а меня уже злит название этого рода! — Вижу, она тебе знакома…       Дергаю головой и тут же жалею об этом: черные пятна слишком стремительно мелькают перед глазами.       — Ее не знаю, но знаю ее род, точнее одного из рода.       — Его ты ненавидишь, верно?       — Если мы об одном и том же — да.       — Матьяш Корвин. Венгерский король…       — А так же предатель, убийца и бывший друг ставший врагом! — кашель душит, и я отхаркиваю собственную кровь.       — Тебе лишь хуже…       — Плевать…       — Он был твоим другом? В истории он запер тебя в темнице на долгие двенадцать лет, а потом выпустил, когда турки начали обивать пороги ближайших княжеств, и женил на своей родственнице.       — Брака не было. Никакого, только с тобой. А двенадцать лет… двенадцать лет — да, были… Ты права: вот кого я действительно ненавижу. Его и весь его род! С удовольствием вырвал бы им глотки, — Лада замирает, рассматривая невидящим взглядом что-то в воде.       — Видимо, почти все, что касается тебя — изменено.       — Кем? — кому нужно менять про меня историю? Что-то умалчивать, приписывать?       — Тебе, — короткий ответ на такой длинный вопрос. В ней нет ни капли неуверенности, будто я из будущего сам вложил ей в голову эту мысль.       — Зачем это мне?       Она будто ушла в себя, ее губы двигались, но она не моргала и смотрела лишь в темную воду, цитируя чьи-то слова:       — Историю пишет победитель, и он пожелал изменить временные рамки. С периода его смерти, сколько правителей сменилось на Валашском престоле? А ведь все это время на нем сидел один… человек, — меня коробит от этих слов, особенно с какой отстраненностью Владислава это произнесла. — К тому же, когда продолжительность твоей жизни значительно возрастает, ты просто обязан урезать ее письменно, чтобы не вызывать подозрения.       Пальцы на руках немеют, почти не осязаю их, зато чувствую, что сознание меркнет, комната расплывается и поглощается тьмой, но я дергаюсь, как от удара, когда мои плечи накрывают женские руки, ложась на повязку. Хочу повернуться к ней лицом, но она не позволяет этого, уткнувшись в мои волосы. Запястье ложиться мне на губы.       — Я чувствую тебя, как себя сейчас, — шепчут ее уста, и мне кажется, что нет на свете звука краше ее голоса, соблазнительного, шипящего, лишающего воли. — И сейчас мое тело кричит о крови, Дракон, каждая твоя клеточка умоляет тебя испить энергию, но ты, как упрямый мальчишка, привыкший к тому, что от любого, кто находится рядом с тобой, ты получишь только боль. Я предупреждала тебя, князь, что причиню ее, равносильную моей, — она проходится носом по моему уху, а затем обдает теплом своего дыхания. — Ты сам виноват, что не принял это за правду, но теперь мы квиты. И если ты позволишь, я помогу.       Я, наконец-то, вижу часть ее лица, не скрытого в моей тени, свечи едва дают свет, позволяя темноте приютить Змейку.       — А если я не позволю? — трусь носом о ее скулу, меня дико злит чертова железка на моем лице, но я не могу пока открыть ей эту тайну, наши отношения с Владой похлеще моря в шторм. Открытие может убить в ней все доверие ко мне.       — Если не позволишь князь, я подожду, пока ты потеряешь сознание, как в прошлый раз, и накормлю тебя сама.       Теперь полностью поворачиваю к ней лицо, моя рука зарывается в ее волосы, но я не чувствую их или собственных пальцев. Ее дыхание согревает мои губы, и я готов тянуться к ее теплу. Поэтому не останавливаю себя, когда дикое желание срывается с губ:       — В таком случае… согрей меня, княжна…       Она отстраняется на долгие секунды, за которые я успеваю проклясть себя за слабость, но княжна перешагивает борт ванны. Подходит ко мне, и располагается на моих бедрах. Обнимает, приникая горячим телом ко мне.       — Ледяной… — вырывается у нее. — Совсем. Как и на вид. Холодный, неприступный северный князь.       — Я Князь Юга…       Она откидывает назад свои волосы, обнажая предо мной шею. Спазм тут же проходится по моему горлу, а рот наполняется слюной.       — Не похож, — шепчет она. — Ты больше смахиваешь на ледышку, чем на жаркое солнце.       Из последних сил держу глаза открытыми, начиная часто моргать, и девчонка замечает это. Склоняет меня к своему плечу, мои клыки вспарывают ее кожу, и я самопроизвольно притягиваю ее обнаженное тело к себе. Ее громкий вдох — ласка для моих ушей, но большей наградой становятся ее откровение:       — Я тоже поняла кое-что на Лите, — она прерывается на тихий стон, ее ногти царапают кожу моей головы, но это лишь распространяет быстрее ее кровь по моему организму, — что что-то чувствую к тебе, ах!.. — сжимает меня бердами сильней, стискивает, как змея, а я и не против. — Что радуюсь… когда ты рядом, что сердце умоляет о глупых прикосновениях, трепещет, когда вижу тебя. Поэтому старалась быстрее вернуться к своему, — она замолкает, встряхивает головой и продолжает, — князю, но он отверг меня, сказал что убьет, посадит на кол. А после я узнаю, что ты продал меня через сделку.       Ее сердце отбивало громкий ритм, а вены подсказывали: все, что сказала мне Владислава — правда. Она действительно тогда была рада видеть меня, действительно рвалась ко мне. От того, как я поступил с ней позже — собственное сердце сжимается, пропуская удар.       — Я не стыжусь того, что сделала, мне плохо от этого, да, но не стыдно, только не перед тобой. Мне нужно было это, почувствовать твою боль, узнать, что я тоже могу ранить тебя, как и ты меня. Это мой выбор! Ты не спрашивал меня: стану ли я твоей женой и теперь я…       Отрываюсь от ее шеи:       — А стала бы? — ее пальцы согревают мою ледяную кожу, я едва ли не жмурюсь от этой ласки, и тогда она проскальзывает под маску, но не снимает ее, просто касается моих ресниц, бровей, век.       — Ч-что? — думает, что послышалось?       — Я спрашиваю, если бы я сделал тебе предложение, ты бы вышла за меня?       Молчание затягивается, но ее пальцы трепетно касаются моего лица.       — Тогда — да.       — А сейчас?       — Не знаю, разве наши отношения не похожи на шторм в море? — с опозданием понимаю, что такое сравнение и использовал недавно лишь… в своей голове!       Прищуриваюсь, но даже не думаю отнекиваться, меня поймали, хватит бегать:       — Девчонка подслушивает чужие мысли? — вспоминаю кое-что еще. — И не в первый раз.       — Что такое? Не нравится? Как мои подслушивать — первый, а как своими поделиться… так…       Поднимаю бровь вверх, что сейчас дико раззадоривает девчонку, и она выдает и с придыханием:       — Как дед ворчишь!       Мы смотрим друг другу в глаза, и я лениво произношу:       — Когда ты вернешься, а ты вернешься ко мне, моя княжна, я возьму тебя в таком темпе, в которых не сможет ни один твой мальчишка. И дело даже не в том, что на моей стороне опыт, просто стоило мне только сказать об этом, — не отрываюсь от ее лица, — как ты уже представила это и захотела. Тебе нравится секс со мной больше, чем что-либо другое.       Молчит, но губы плотно сжаты, вся напряжена.       — Молчание — знак согласия.       — Как жаль, что ты обременен стольким женским вниманием, что не в силах выбрать ту, с которой тебе хорошо! — на первый взгляд звучит как издевка, но если знать Владиславу… то можно услышать обиду и ревность.       — Я не посещал их с того момента в башне, когда ты точно так же сидела на мне и умоляла прикоснуться к тебе, — ее тело в ссадинах и порезах, укусах и засосах, мне хочется очистить ее, чтобы остались лишь мои метки, поэтому легким касанием прохожусь по всем видимым мне пятнам. Они исчезают, повинуясь моей крови в девчонке. — Удивлен, как моя кровь еще не выветрилась из тебя…       — Я клинок.       — Что?       Она пожимает плечами:       — Я сама пока еще не знаю толком. Тебе не стоило тратить энергию на это… Дракул! — она обеспокоенно смотрит на меня, а после утирает кровь, начавшую сочиться из носа. — Почему ты вообще в таком состоянии? Ты же почти поправился.       — Потому… что одна… особа… вывела меня.       — Просить прощение не буду, Дракул, — ее настрой меняется, она долго смотрит на золото, что скрывает мое лицо. — Ты сейчас так слаб, князь, что будет, если я сорву с тебя маску? Ведь меня не остановит даже твое вето, которое ты накладывал, — черные омуты прищуриваются, — я уверена в этом.       — Ты увидишь лицо человека, который причинил тебе столько боли, но еще больше причиню, если действительно сорвешь, чего не советую делать.       — Почему? Что в твоем лице такого страшного, чего могу испугаться? Почему я единственная, кто не видит его?!       — Ты… дорога мне. Вот и все.       — Это твое признание, Дракул? Не можешь выговорить «Я люблю тебя»?       На секунду я уверен, что она сказала мне это в другом смысле, но ее хмурое лицо говорит совершенно обратное. Все, что могу сейчас сказать это:       — Допустим.       — У сына больше смелости, чем у отца, может тогда пора сменить правителя на престоле? Какой ты после этого князь?       — Он не мог тебе этого сказать.       — Мог и сказал, пусть ты и отец, но ничего о нем не знаешь!              «Да что ты, милая?»              — Лада, я знаю Мирчу так, будто он часть меня, словно он существует в моей голове, так что Агапэ — это еще ничего не доказывает, — хочу отвернуться, но ее пальцы впиваются в мой подбородок. Она наклоняется и шипит мне в лицо:       — Не смей обесценивать его слова! Ему хотя бы хватило смелости признаться!       Она похлеще разъяренной волчицы, и меня будоражит это. Ее хищная суть, прячущаяся за невинностью и детской натурой, пробуждает во мне то, что было погребено, о чем возможно я и не догадывался:       — Укуси меня.       Ее оскал сходит на нет, глаза широко распахиваются:       — Повтори…       — Я сказал: укуси меня.       Смотрит, не мигая, как на умалишённого, знаю, сейчас я такой и есть.       — Ты едва держишься.       — И что? Плевать… тебе же нравится примерять на себя… роль моройки, — притягиваю ее к себе ближе, и, не сводя глаз, произношу отрывисто, без колебаний, вкладывая все силы. — Укуси меня, Лада.       Она обеспокоенно осматривает кровь, которая даже не думает заканчивать литься по моему подбородку. Утирает, но она снова заливает кожу, вскоре ладони Владиславы все в крови.       — Дракул, давай так, — разговаривает ласково, как с ребенком, — ты сейчас укусишь меня, начнешь хоть немного восстанавливаться, а после, я сделаю, что ты просишь.       Смех вырывается сам собой, она не понимает, хмурится, а я касаюсь ее красивого лица:       — Ну, почему ты такая ласковая только тогда, когда я умираю?       — Дракул… — сознание почти покидает меня, как и опора, но за всем этим следует оглушительный грохот и звук разливающейся воды. — Дракул!.. Влад! Влад, посмотри на меня. Ну же! Взгляни на меня, князь! Ты специально противишься, чтобы насолить мне? Бездушный засранец! А ну вставай! Иначе я выйду замуж за Мирчу! Да твою же мать! Вла… кто вы? Что вы здесь делаете?       Через тьму едва слышен ее голос, но звонкий удар я не спутаю ни с чем. Кто-то повалился на пол, что-то разбилось. Меня поглощает тьма, но там оставалась Владислава.       — Щенок! Ее убьют! Очнись!       Впервые слышу страх в голосе Девкалиона, но после принятия его слов, я испытываю загробный холод.              «Кого убьют?»              Разлепляю глаза, и вижу девчонку лежащую на полу, с ссадинами на лице и разбитой губой и бровью. Над ней стоят четверо, все в черных одеждах, как и те, кто пытался убить Владу раньше.              «Ворон! Он нашел ее?»              Змейка барахтается голая, отбиваясь сразу от двух, но движения наемников слишком хорошо отточены, а у нее нет оружия. Петля уже на тонкой шее, затягивается, и именно в этот момент мы с девчонкой встречаемся взглядами. Она всхлипывает, а я без всяких мыслей призываю все остатки тьмы во мне. Солдаты глумятся, еще не зная, что их ждет.       — Девкалион…       — УБЬЕМ ИХ ВСЕХ! — уши закладывает от рокота, от моего собственного рева. Я невидим для них, только для девчонки, и она прекрасно понимает, что надвигается на ублюдков.       Сначала они замирают, прислушиваясь к своим эмоциям, а после начинают орать. Под моим приказом их кровь вскипает, вены и артерии лопаются, наемники захлебуются своей кровью, их кожа начинает синеть от количества синяков, а после и слазить лоскутами от жара. Ногти отслаиваются, кости обнажаются. Глазницы опустошаются, глаза вытекают с кровавыми слезами. Теперь эти четверо больше походят на разлагающиеся куски смердящего мяса.              «Нужно заканчивать!»              Сжимаю пальцы в кулак, и черепа взрываются, как бочки с порохом, обдавая все кругом ошметками.       — Дракул?.. — зовет княжна, она вся в чужой крови, напуганная и дрожащая.       — Все… хорошо? — она заторможено кивает. — Хоро… кх…а       Меня тошнит кровью, в ушах дикий звон. Падаю на пол, уже не имея сил подняться, лишь голову повернуть к Змейке.       — Влад! — она дергается ко мне, но тут в комнату входит кто-то еще…       — Mi folyik itt? Mi a fasz?! Mit tettél velük, ribanc?! — мне ведом этот язык и для Змейки он не сулит ничего хорошего!       — Бе… ги, Ла… да…       Она вскакивает на ноги, но обученный солдат быстрее, увернувшись от парочки ударов Влады, он прикладывает ее об стену и бросает на пол, усаживаясь на нее сверху, туже затягивая все ту же удавку.       Женские пальцы царапают свое же горло, она бьется ногами об пол, пытается ударить убийцу, но он лишь сильней душит ее.       — Ла… да… — сил нет даже на то, чтобы держать голову прямо, тянусь к ее руке, как и она тянется к моей, но мы слишком далеко.              «Дев, помоги мне!»              Из темных глаз текут слезы. Она не отводит от меня взгляд.              «Помоги мне еще раз!»              Из сдавленного горла доносятся хрипы. Она вся белеет, как мертвец.              «Прошу!»              Царапает пол, обламывая ногти и оставляя кровавые следы, но сопротивляется уже меньше. Она умирает! Нет!              «Умоляю!»              Но от демона нет никакого ответа.       Тьма просачивается сквозь пальцы, как песок, я больше не могу собрать ее воедино, чтобы убить! Чтобы спасти Змейку…              «Если умру я, он тоже умрет, кровь… только моя кровь может восстановить его…»                     Глупая! В момент смерти, думает обо мне!              «Думай о себе, взывай к Элиз! Выживи!»              Но я вижу, как теряет осознание ее взгляд, как заторможенней становятся движения.       — Влада!..       Блеск лезвия, и голова наемника летит с плеч, а девчонка делает такой желанный вдох. Кашель продолжает душить, как это делал солдат, но сейчас она хотя бы дышит.       Над княжной теперь стоит кто-то, закованный все в ту же черную одежду, но он не нападет. С лезвия его меча стекает кровь, но в остальном он не выказывает опасности, лишь голова склонена вбок.       — А я смотрю, попадать голой в смертельные ситуации вошло у тебя в привычку, Овечка.       Этот голос. Я слишком долго слышал его возле себя, чтобы забыть.              «Как? Разве ты не…мертв?»              Воин скидывает капюшон и перед нами предстает оживший мертвец с зелеными глазами.       — Андрей?..