Черная звезда

– Хазан, дочка? Хазан подпрыгнула от неожиданности. Дерин попрощалась уже давно, и Дерин задержалась после многих других сотрудников, Хазан была уверена, что в офисе никого нет. – Дядя Хазым? – Хазан удивленно посмотрела на порог и подскочила, увидев, как плохо выглядел ее названный дядя. – Дядя Хазым, ты в порядке? Тебе не вызвать врача? – Все хорошо, дочка, – он вошел и присел в кресло у ее стола. – Все хорошо. Все не было хорошо, и Хазан это отлично видела. Дядя был небрит, седая колючая щетина покрывала его щеки и подбородок, его глаза запали, тусклые, лишившиеся обычного блеска, он весь как-то похудел, сморщился, осунулся. – Нет, дядя, – строго сказала она, вставая и направляясь к бару, наполняя для него стакан минеральной воды. – Не все хорошо. – Моя жена умерла, дочка, – просто ответил он. – Конечно, не все хорошо. Что ты делаешь здесь так поздно? Уже... – Он посмотрел на часы. – Уже половина десятого. Хазан удивленно распахнула глаза. Настолько поздно? Она вдруг обеспокоилась – Мехмет так и не пришел... – Так заработалась, дочка? – Да, – Хазан кивнула, нахмурив брови и прикусывая губу. Куда пропал Мехмет? – Не заметила, как время пролетело. – Твой отец был таким же. Как сядет работать, забывает есть и пить, пока не погонишь силой. Мне очень не хватает его, Хазан. Мне так не хватает Эмина... Мне так не хватает Севинч... – Дядя... – Хазан присела перед Хазымом, обнимая его. – Мне так жаль, дядя. Пусть все пройдет. Она обнимала его, думая, что ей просто нужно сказать ему, что его дети сейчас в доме Гекхана, ужинают вместе, все трое. Что сейчас самое время пойти к ним, обнять их, поговорить с ними. Что жить нужно ради живых, а не хвататься за призраков. Ягыз был их общей болью с Севинч, но потеря тети Севинч – общая боль для него с его детьми. Она хотела это сказать, но он открыл рот. – Мои дети, я слышал, празднуют сегодня смерть своей матери. Хазан обомлела, услышав это, она не верила своим ушам, пока дядя продолжал нести нечто невероятное: – Неблагодарные. Их мать умерла, а они веселятся, ходят по выставкам, театрам, ужинают вместе... Мерзавец Гекхан даже и не думает отменять свадьбу, собирается устроить торжество, когда тело его матери еще и не остыло. – Дядя Хазым, он же перенес ее... – И все равно собирается сыграть ее в год смерти! Он всегда ненавидел нас с Севинч, он сам мне в этом признавался, и Селин настроил против нас. Синан... Синан просто дурак, и мы с Севинч его слишком избаловали. Делали все, что он попросит, давали ему все, что он попросит, а он только требовал больше и больше, они совсем не понимали, не понимали, как нам было тяжело! Убивали нас своими капризами, своими истериками... Когда нам с Севинч так была нужна помощь, они только требовали для себя. – Дядя! – Хазан прервала его, чувствуя, что еще немного – и она ударит его по лицу. "У него горе" – напоминала она себе. Он не понимает, что говорит. Он вне себя от скорби. У него помутилось в голове. Он вовсе так не думает. Не может так думать. – Дядя Хазым, ты не прав. Твои дети любят тебя. Ты нужен им. Они нужны тебе. Поезжай к ним, поезжай к Гекхану, поговорите с ним, помиритесь, дядя! Твоим детям так плохо сейчас, им так же плохо, как тебе, вы нужны сейчас друг другу, дядя! Не упрямься же, дядя, пожалуйста! Но дядя Хазым только поднял усталые глаза, и к своей досаде, Хазан увидела в них только ожесточение. – Я им не мальчик, чтобы бегать к ним с просьбами, – тихо сказал он. – Если им действительно плохо, если я им действительно нужен, они сами пришли бы ко мне. Они явно показали, кто они, что они, и каковы их цели, Хазан. Увы, не всем достаются хорошие дети. Мне не повезло. Хазан присела за свой стол и попыталась успокоиться, вдохнув и выдохнув. – Дядя Хазым, – она пыталась говорить спокойно, уверенно и логично, понимая, что только так может достучаться до Хазыма Эгемена. Если она схватит ноутбук и начнет лупить им дядю Хазыма по голове, делу это не поможет, твердила она себе. Тем более, что там незаконченные документы. – Дядя Хазым, прошу тебя. Не упрямься. Ты правда очень им нужен. Сейчас тот самый момент, когда нужно позабыть про свою гордыню, ты с твоими детьми только убиваете друг друга подобным поведением. Помирись с Гекханом, дядя, он твой первенец, твой старший сын, дядя, ты нужен ему, а он нужен тебе. Поговори с Синаном, ему очень плохо, дядя. Селин так грустит, она так часто плачет. Им всем ты сейчас очень нужен. Иди к ним, дядя, не сиди здесь... – Если бы я был им нужен, они не ушли бы от меня, – твердо ответил он. – Не тебе говорить об упрямстве, девочка. Ты сама отвратительно ведешь себя с Фазилет... Хазан сдерживалась из последних сил. – Не вмешивайся в мои отношения с мамой, дядя Хазым, ты ничего не знаешь об этом. – Как ты ничего не знаешь о моих отношениях с детьми, – холодно ответил Хазым, поднимаясь. – Не вмешивайся и ты. Ни ты, ни этот мальчишка Йылдыз не смеете меня учить, как вести себя со своими детьми. – Он окинул ее ледяным взглядом от порога. – Не задерживайся тут надолго, в офисе не осталось никого. И он вышел, и ей так и не удалось пробить броню его гордыни. Хазан потерла виски, тяжело вздыхая. Она не понимала, не понимала, что делать с этой семьей. Уговоры в адрес Гекхана и Синана не действовали, они были настоящими сыновьями своего отца, такими же упрямыми и неуступчивыми. Легче было сдвинуть с места гору, чем волю Эгеменов. Хазан вдруг прыснула, вспомнив шутку Мехмета, который как-то сказал, что хорошо, что Эгемены – не Османы, у тех такой конфликт заканчивался шнурком на шее шехзаде, и Синан начал прикидывать, кого из них двоих папа удавил бы первым. Хазан прикрыла глаза. Эгемены и их драма – и будто ей мало было этого, еще и мама жалуется дяде Хазыму на нее. Пусть мама и не любила дядю Хазыма, у них всегда была общая тема для разговоров – неблагодарность отпрысков. Отношения Хазан с мамой всегда были сложными. Не по-эгеменовски сложными, хвала Аллаху, но сложными. Они с мамой никогда не понимали друг друга, наверное, слишком были похожи – сложные, резкие и, да, да, упрямые. Любимицей мамы была послушная Эдже, а Хазан была папиной дочкой... Пока папа был жив. А потом мама отправила ее в Америку... Хазан вздрогнула, собираясь с мыслями. Воспоминания об Америке вызвали воспоминания о дяде, о компании, о делах, и о Мехмете, который пропал непонятно куда. Хазан в очередной раз позвонила ему, но в ответ слышала только "телефон выключен или находится вне зоны действия", и это невероятно нервировало ее, даже больше чем невыполненная работа. Да, Мехмет не был обязан ей помогать, он не обязан был приезжать, но это не было похоже на него, и Хазан волновалась. Даже если он не смог бы приехать, он нашел бы способ ее предупредить, подумала она, собирая вещи. Он мог потерять телефон, думала Хазан, садясь в машину. Живое воображение, ее злейший враг и ее старейший друг, тут же нарисовало ей самые кровавые сценарии ситуаций, в которых он мог потерять телефон. Она повторяла себе, что он взрослый сильный тренированный мужчина, умеющий постоять за себя – но потом вспоминала его там, в его кабинете, у стены, сильного мужчину, разваливавшегося на части, не умевшего выйти из собственного ужаса. Она видела его таким, дважды, и в первый раз это была ее вина. Мехмет не говорил ей об этом, но теперь она понимала, что то же самое случилось в ту ночь, в отеле, тогда ее слова сорвали замки с двери темницы в его голове, в которой он день за днем пытался удержать свой кошмар, и Хазан не могла не чувствовать себя виноватой... Виноватой и обеспокоенной, потому что она сама видела, как этот взрослый, сильный, тренированный мужчина распадался на куски от простых слов. Sticks and stones may break my bones but words will never hurt me. Палки и камни ломают мне кости, а слова не причиняют вреда. Вранье. Словом можно и убить, и даже не заметить этого. Что, если опять что-то случилось? Кто-то что-то сказал, и у него опять случился приступ, и не было друга, который смог бы помочь, поддержать? Рассудок говорил, что это все чепуха, что он спокойно жил до этого один раньше, и ему не требовалась ничья помощь... И в ту ночь в отеле он справился один, никто не убил его, не ограбил, он не попал под машину, не свалился с лестницы, не утонул в луже... Бурное воображение Хазан уже рисовало картины, как его разбирают на органы похитители, когда вывернула руль, сворачивая с дороги, ведущей к Плазе. Можно было позвонить Синану, но что он мог сделать, раз телефон Мехмета не отвечал? Только то, что она собиралась сделать сама. Поехать к нему домой и проверить. Если его не будет там, тогда она позвонит Синану, решила Хазан. Тогда придется обзванивать морги и больницы, звонить в полицию, что еще полагается делать, когда подозреваешь, что человека похитили черные трансплантологи? Мехмету не нравилось, когда она приезжала в его район, и Хазан понимала, почему. Визиты Синана не вызывали у квартальных сплетников такого интереса, как вызывала Хазан – интереса и антипатии. Хазан видела, что никому на этой улице она не понравилась: всем этим милым тетушкам Нахиде, Фериде, Тюлин, Гюлин, Аслы, Назлы – всем им не нравилась ее машина, ее одежда, ее прическа, ее макияж, а больше всего не нравилась она сама, "бесстыжая" и "невоспитанная". Об этом ей с восторгом поведал Синан, Синан, которого тетушки обожали и звали в гости на чай. Внутренняя мизогиния, называла это Хазан, а Фарах ехидно отвечала, что тетушкам просто не нравится "новая невестка". Хазан дернула головой, отгоняя неуместные мысли. Было еще не слишком поздно, не настолько, чтобы улицы казались вымершими, но люди не сновали по району, не гуляли, ничего не праздновали – просто изредка попадались прохожие, мимо которых она проезжала. Она не сразу поняла, что это был он, когда проехала мимо него. Просто мелькнул человек в свете фар и под свечением фонаря, и только через несколько секунд она поняла, что проехала мимо Мехмета. Хазан резко притормозила и выпрыгнула из машины, крикнув ему вслед, но он то ли не слышал ее, то ли не хотел слышать. Он шел от нее, медленно, чуть пошатываясь, обхватив себя за плечи, сгорбившись, в одной рубашке в сырой холод, и Хазан побежала за ним, понимая, что случилось что-то ужасное. – Мехмет! – Она отъехала довольно далеко, и она с трудом догнала его, проклиная свои каблуки. – Мехмет! – Хазан схватила его за локоть, разворачивая к себе, и ахнула, увидев его лицо. – О Аллах, Мехмет, что случилось? Что? От него пахло табаком, гарью и бензином, лицо было вымазано чем-то похожим на сажу, но самым страшным казались его глаза, на секунду Хазан показалось, что у него снова приступ, когда она опять увидела эти его больные, полные муки глаза. – Мехмет? – Она взяла его за руку, и он вздрогнул, отдергивая ладонь, и опустив голову, Хазан едва не вскрикнула. – Мехмет, что с тобой? – Она подняла его руки, с ужасом глядя на обожженные ладони, подпалины на манжетах. – Аллах-Аллах, тебе срочно нужно в больницу! – Схватив его за плечо, она повела Мехмета к машине, который послушно пошел за ней, не произнося ни слова, он шел за ней, словно робот, ничего не говоря, просто выполняя все, что она велела – она открыла ему дверь, заставила сесть, когда он просто стоял перед открытой дверью, пристегнула его ремнем, чтобы не утруждать его раненые руки, и он просто послушно следовал ее указаниям и терпел, но молчал. Только когда она села за руль, он сказал вдруг: – Не надо в больницу. – Что ты выдумываешь, божье наказание? Ты видел свои руки? Тебе надо их перевязать! Сейчас же едем в больницу! – Не надо, – умоляюще сказал он. – Я прошу тебя. Не надо в больницу. Хазан повернулась к нему, желая накричать на него, а еще лучше ударить по голове, но осеклась, увидев его лицо. – Я очень тебя прошу, – прошептал он. – Не надо в больницу. Пожалуйста. Я не могу туда сейчас. Хазан тяжело вздохнула, прикрывая глаза. – Мне отвезти тебя домой? – Дома нет, – ответил он, и Хазан удивленно открыла глаза, глядя на него. Он отвернулся, делая вид, что рассматривает что-то в окно, и Хазан с трудом удержалась от желания развернуть его лицом к себе. – Что значит, «дома нет»? – Недоверчиво спросила она, и он пожал плечами, все так же глядя в окно. – Сгорел. – О… – Хазан не знала, что и сказать. – Так вот в чем дело? Мне очень жаль, очень, очень жаль, Мехмет! Аллах, какой ужас! Я очень тебе сочувствую! – Она сжала его плечо, не зная, что еще сказать. – Как это случилось? Проводка? Да, конечно, ты же говорил, что тебе надо было что-то сделать там с проводкой в прошлый раз. – Не проводка, Хазан, – глухо ответил он, и Хазан кивнула. – Конечно, хорошо. Не проводка, но… О Аллах, как же это вышло? Мне очень жаль, ты потерял дом… – Я его сжег, – от этих неожиданных слов Хазан едва не поперхнулась воздухом. Она несколько секунд открывала и закрывала рот, словно умирающая рыба, и наконец развернула его лицом к себе, глядя в его больные горящие глаза, убирая от глаз непослушную челку. – Что ты сделал? – Я сжег свой дом. – О Аллах, – в который раз повторила она, подумав о том, что как-то сказал ей дядя – что рано или поздно Мехмет спятит, как и его мать. На одну отвратительную секунду ей показалось, что он и правда сошел с ума. – Значит, это… – Она подняла его руки, внимательно разглядывая ожоги, и он усмехнулся. – А это – я пытался потушить, – он безрадостно рассмеялся, когда она опять посмотрела ему в глаза. – Зачем ты это сделал, Мехмет? – Тихо спросила она, и он отвернулся от нее, откидываясь на сиденье. – Моя мать никогда не вернется, Хазан, – тихо сказал он. – Она никогда не вернется домой. Хазан непонимающе смотрела на него. В этом ли было дело? Он сжег свой дом, потому что понял, что мать не вернется? – Поехали, – наконец сказала она, собираясь завести машину, решив не задавать больше вопросов. – Мне отвезти тебя к Гекхану? – Тихо спросила она. – Синан сейчас у него, и… Резкий выдох прервал ее, и она быстро оглянулась, увидев, как он поднял руки и попытался закрыть ими лицо, но тут же опустил их, просто запрокидывая голову и судорожно вздыхая. – Хазан, – хрипло сказал он. – Нет, пожалуйста. Только не к Эгеменам. Только не сейчас… Хазан нахмурилась, прикусывая губу. – Что случилось, Мехмет? – Еще раз тихо спросила она, и он покачал головой, отказываясь отвечать. – Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Мы едем ко мне. Он закрыл глаза, не отвечая ничего, и Хазан повернула ключ зажигания, отправляясь в путь. Они ехали в молчании, и Хазан время от времени посматривала на него. Мехмет сидел так тихо, что пару раз ей казалось, что он уснул, но потом он вдруг пытался снова сжимать свои руки, и вздрагивал от боли, и когда это случилось еще раз, на светофоре она протянула руку и взяла его за запястье. – Мехмет, – тихо сказала она, – просто скажи мне, когда будет нужно, и я сожму тебе руку, хорошо? Он повернулся к ней, глядя ей в глаза, и ей самой захотелось ущипнуть себя, столько страдания было на его лице. Он не заслуживал такой боли. Он был одним из лучших людей, что она встречала, он не заслуживал всего того, что с ним происходило, что бы это не было. Хазан еще раз сжала его запястье, когда он не ответил, и продолжила путь. В Плазе их встретили удивленными взглядами – они и правда выглядели престранно, особенно учитывая, что на лице Мехмета все еще была сажа. Они молча поднялись на лифте, и Мехмет послушно прошел за ней, она вела его за локоть, потому что казалось, что если она отпустит его, он просто будет стоять, ничего не делая. Внутри она сразу провела его в ванную, и он снова безропотно повиновался ей, словно оживший манекен, словно зомби, и ей жутко не нравилось все происходящее. Хазан включила воду и опустила руку под кран, смачивая ее, и провела по его лицу, смывая сажу. Мехмет словно ожил, посмотрев ей в лицо, когда она коснулась его холодной ладонью, и когда она второй раз прикоснулась к нему, прикрыл глаза, потираясь щекой о ее ладонь, и Хазан замерла, ей показалось, что она обожглась. Она резко отдернула руку, и он распахнул глаза, по его лицу пробежало что-то вроде стыда, и Хазан коротко выдохнула, подходя к нему ближе, почти вплотную, снова набирая воду и протирая ему лицо. На этот раз он не пошевелился, стоял замерев, глядя на нее, не отрывая от нее взгляда, и она снова и снова протирала ему лицо, и ей казалось, что воздух сгущается вокруг них, и наконец она не смогла больше это выносить – не могла и не должна была. Она опустила его руки под кран, разворачивая его к раковине. – Я принесу аптечку. Стой тут. Когда она вернулась, он сидел на полу, уткнувшись лицом в колени, и Хазан присела рядом с ним, обнимая его за плечи. – Что случилось, Мехмет? Пожалуйста, пожалуйста, расскажи мне, что случилось? Ты пугаешь меня, Мехмет. Что случилось, поделись со мной, не закрывайся, пожалуйста? Он что-то глухо произнес, и она склонилась к нему ближе. – Что, прости? – Мама? – Услышала она сдавленное. – Моя мама… – Она… – Хазан замолчала, пораженная пришедшей ей в голову мыслью. – С ней все в порядке, Мехмет? Она же не… – Ей стало страшно. – Она же не умерла? Его реакция была странной, пугающей, страшной. Из его горла раздался звук, похожий на стон и рыдание, и он откинул голову назад, несколько раз ударившись затылком о стену, и то ли рассмеялся, то ли разразился рыданием, настолько странным был этот всплеск эмоций от него. – Да… – Сказал он, полусмеясь, полуплача. – Нет. Я не знаю. Я не знаю, Хазан. Хазан смотрела на него, не понимая, что происходит, и он опять поднял руки к лицу, и она перехватила их, взяв его за правую руку, она начала обрабатывать ее мазью от ожогов, и он повернулся к ней, просто глядя в ее лицо, и он содрогался от то ли смеха, то ли рыдания, которое пытался подавить. – Она… – Еле выговорил он, глотая слова. – Она рассказала мне… Моя мать… Моя мать… Мой отец… Мои родители, Хазан… Я… Хазан остановилась, глядя на него, и он вдруг улыбнулся, качая головой. – Это неважно. – Что значит неважно? – Хазан сама вздрогнула от того, как отвратительно визгливо прозвучал ее голос. – Ты в таком состоянии, ты говоришь, что сжег свой дом, что не знаешь, жива ли твоя мать, и ты говоришь, что это неважно? Ты с ума сошел? И она тут же пожалела о своих словах – это были те самые слова, которые она никогда, никогда, никогда не должна была при нем говорить, но Мехмет только рассмеялся, на этот раз действительно рассмеялся, но горьким, безрадостным смехом. – Я не сойду с ума, Хазан. – Тихо сказал он, когда она начала накладывать повязку. – Не сойду. Теперь я знаю, что не сойду. Хазан посмотрела на него, ожидая продолжения, но он замолчал, он сидел, запрокинув голову и глядя на нее, и она вздохнула, заканчивая перевязку, и потянула его левую руку. Она начала снимать с него часы, и Мехмет опустил голову, глядя на них. Хазан замерла, когда он потянулся к ним перевязанной рукой и отдала их ему. Мехмет прикрыл глаза, попытавшись сжать часы в руке, но повязка не позволила ему, и он раздраженно выдохнул, опять ударяясь головой о стену, и вдруг он размахнулся и швырнул часы в стену напротив него. Хазан была настолько потрясена, что даже не сумела вздрогнуть, только с ужасом уставилась на него, и Мехмет опустил голову, пряча лицо в локте согнутой руки, содрогаясь рваным дыханием, и Хазан отпустила его руку, снова обнимая его. – Мехмет, – тихо сказала она, прижимая его к себе. – Мехмет, все будет хорошо. Ты со мной, Мехмет, ты слышишь? Ты со мной. – Я с тобой, – ответил он, не поднимая головы. Они просидели так, обнявшись, может быть несколько минут, а может почти час, и Хазан гладила его по голове, перебирая волосы, вдыхая его запах – запах гари, пепла, табака и мужского тела. Несколько раз она бессознательно коснулась губами его виска, просто коснулась, не целуя по-настоящему, шепча ему слова утешения, и успокаиваясь, чувствуя, как он расслабляется в ее руках. Наконец он поднял голову, глядя ей в лицо, и она едва не утонула в его глазах, его красивых бездонных глазах. – Нужно перевязать твою руку, – прошептала она, и он кивнул, протягивая ей левую руку. Хазан старалась как можно нежнее наложить на его руку мазь, любуясь его сильной, красивой ладонью, длинными пальцами, грубоватой кожей. – Завтра нужно будет показаться врачу, – тихо сказала она, и Мехмет кивнул, просто глядя на нее, и Хазан потянулась к бинту, начиная накладывать повязку на левую руку. Когда она закончила, она опять посмотрела ему в лицо, все так же держа его руку в своих руках. – Тебе нужно принять душ, – тихо сказала она, и он опять кивнул, не делая попыток подняться, и она судорожно вздохнула, глядя на его перебинтованные руки, и начала медленно расстегивать на нем рубашку. Мехмет не шевелился, просто продолжая смотреть ей в лицо, и она пуговица за пуговицей открывала его кожу, пристально разглядывая его грудь, шрамы на груди и животе, татуировку на груди, мышцы, перекатывавшиеся под кожей… Она сама не поняла, как это случилось, но она вдруг подняла голову, держась за планки его рубашки, и потянулась к нему, прижимаясь губами к его губам, целуя его, требовательно, страстно, сильно, словно стараясь выдавить из него боль, которая перемалывала его, но он не ответил. Он не ответил, и Хазан отстранилась, ошарашенно глядя на него, тяжело дыша, глядя в его глаза, глаза, в которых можно было утонуть… И которые изумленно смотрели на нее, словно она совершила что-то совершенно невероятное, потому что она и правда совершила нечто невероятное. И Хазан вскочила на ноги, ощутив непонятную панику, и бросилась прочь из комнаты. Захлопнув за собой дверь, она упала на нее спиной, тяжело дыша, зажмуриваясь от горячей волны стыда и стеснения, охватившей ее, и услышав движение позади нее, отскочила в сторону, развернувшись к ванной. Она должна была войти и извиниться. Сказать, что не хотела его оскорбить или обидеть, принести извинения, сказать, что все понимает, что она дура, дура, дура, он должен ее простить, простить, но она не смогла, и когда увидела, что дверь открывается, она рванула прочь, к лестнице, вверх, к своей комнате. – Хазан, – услышала она за своей спиной, и повернулась, и увидев его, замерла, неспособная пошевелиться, не умея сказать и слова. Мехмет шел к ней, медленно, настороженно, внимательно глядя на ее лицо, и она оглядывала его, стоявшего перед ней, высокого, сильного, в расстегнутой рубашке, под которой виднелись шрамы на его теле, менее страшные, чем шрамы на его душе. Он стоял напротив нее, на пару ступенек ниже ее, так, что они были одного роста, и он поднял руку, проводя пальцами по ее волосам, по ее щеке, и она закрыла глаза, просто чувствуя прикосновение его горячих пальцев. – Хазан, – тихо сказал он, и она открыла глаза, столкнувшись с его взглядом. Его синие глаза, глаза, которые когда-то казались ей ледяными, горели, и на этот раз он потянулся к ней, целуя ее, легко, нежно, мягко, словно проверяя, и словно что-то взорвалось в ней, и она ответила на поцелуй, жадно, горячо, глубоко, мягкий, нежный, вопросительный его поцелуй превратился в войну ртов, борьбу языков. Она провела рукой по голой коже его груди и опять схватила рубашку, сминая ее, сталкивая ее с плеч, и он отстранился от нее, глядя на нее, и повел плечами, стряхивая рубашку, и она дернула ее, снимая с него и бросая ее на пол, и подняла руки, обхватив его лицо, глядя ему в глаза, почти касаясь губами его губ, и они смотрели друг на друга, и он опять смял ее губы своими, и она потянула его за собой, вверх по лестнице, выше и выше.