«Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике (…) Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали», — говорит абориген. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом...» «Белый ферзь», АБС
Достопочтимый Визенбауэр, у нас очень мало времени, - заметил Крант. Меньше трёх недель, и это если мы поторопимся, потому что на нашем пути уже встали суперанималы, на которых мы день потратили, а вперёд пройти не успели… - добавил Торговский. Леший посмотрел на них. Я думаю, что он посмотрел на них, потому что по его внешнему виду не скажешь, смотрит он с удивлением или разочарованием, или же с какой-то иной целью, и смотрит ли он вообще так, как это принято у нас. Вы… Пробираетесь через лес к озеру… К озеру, где вас ждёт рыцарь… А вы обещали другому рыцарю, что поможете спасти его соратника… И в ваших мыслях мелькал мой образ… Как образ помощника в этом деле… Подспудные мысли… - проговорил леший, и добавил – если вы разберётесь с техникой, я раздвину лесной полог и пропущу вас, и тридцать миль покажутся вам прогулкой. За это мы благодарим тебя, - сказал Крант. Чтобы выполнить задание Визенбаэра как можно скорее, Крант собрал почти весь отряд, оставив пару часовых присматривать за нашим имуществом. По его задумке, пускай наш отряд технически неграмотен, но два десятка человек может пригодится для объединения интеллекта на случай подключения к нейроинтерфейсу и распределению задач фонового вычисления. Визенбауэр самолично отвёл нас к заброшенному бункеру у деревни Пайльталь. Прежде чем продолжу, с моей стороны было бы предусмотрительно разъяснить, сколько и в каком количестве ещё нам встретится населённых убежищ. Все они когда-то входили в округ Штирии, там и остались, если бы не Мюрцеровский лес. До него от Граца полдня пути, и лес этот покрыл собой большую часть Штирии. Визенбауэр не преувеличил влияние своего предка, Матери-бузины, на разрастание этого массива. Я думаю, что это была персонификация генератора эвристической эволюции и память о тех днях, когда леших запустили в леса. Невозможно представить себе, чтобы такую ксенобиоту кто-то мог оставить без присмотра или что она самозародилась. На то их и изучают ксенобиологи, что это всё искусственные организмы, не предусмотренные природой. Перед нами небольшое селение Пайльталь, за ним Дульталь, Форстфиртель, Ясенталь, Штейнталь и Файстрицталь – бывшие крестьянские житницы. На сегодняшний день люди там появляются как придёт сезон сбора фруктов, день в день, не раньше, ни позже, потому что люди боятся гневить леших, Дальше находятся крепости-близнецы – Цитоль и Пренинг. Пренинг отвечает за безопасность всего того, что лежит к юго-востоку, к Грацу, а Цитоль – за северо-западные селения, такие как Райзингорн, Винтерлайтен, Ратлосграбе, Гамсграбен. Сейчас всё это пустует, из-за набегов суперанималов, но ещё двадцать лет назад, когда не было Мюрцера, жизнь там била ключом. Особняком стоит Херренкогель, губернаторская резиденция Штирии. От неё осталось лишь название, потому что именно в том месте и произошёл первый прорыв суперанималов. Никласдорф, Обердорф и Веннингеральм – рудообрабатывающие и металлоплавильные убежища в долине Хохшваба, туда свозили всё, что добывали Трагосгорн и Кремпхоэ, шахтёрские посёлки. И, в последнюю очередь, Трагос, куда наш путь и лежит. С реками произошли ещё более масштабные изменения: во-первых, они обмелели, а часть ручьёв и вовсе пересохла, что связано с постройкой ГЭС и водохранилищ по контуру Мюрцера. Ныне сохранились и несут воды сквозь завесу корней Мурейн, Мюрцрейн, Энсрейн, Рабарейн и, разумеется, австрийский рукав Истр-Дуная. Озеро осталось одно, но самое великое в Штирии – Трагосское, чьи изумрудные плавни служат домом для многочисленной амфибиоподобной фауны. У каждого поселения в Штирии вырыт бункер. Он вмещает в себя несколько сотен человек и функционирует пару недель – при экономном режиме и захваченных с собой ресурсах. Но, пускай они и не предназначены для выполнения масштабных задач, зато способны сохранить население и провести анализ местности на наличие вредоносных соединений. Для того Визенбауэр и попросил нас отправиться туда, чтобы мы выключили станцию. Можно было бы просто обесточить её, сломав генератор, но до батарей, закопанных глубоко под землёй, даже лешему сложно будет добраться. Бункер спрятали в одном из складских помещений. Леший попросил нас подождать снаружи, протянул руки в дверь, вырвал люк и разворотил входное отверстие бункера так, чтобы его было невозможно починить. За вами теперь, теперь за вами ход… - прошелестел леший, обращаясь в лес. Мы прошли вперёд, мимо контейнеров, пустых полок, по грязному полу. Вниз вела металлическая лестница, со ступенями, обитыми резиной. Вниз и вниз, в свете факелов. А теперь вперёд, не сворачивая в тёмные залы и комнаты; там ничего нет. И вот перед нами блок управления. Просторный, укреплённый; экраны будто выключены, но всё же мерцают так, словно станция затихла и ждёт, что мы будем делать. Осмотревшись в поисках инструкции, Крант подошёл к учебному терминалу и активировав его. Из рабочего отделения выехала книжица в пластмассовом герметичном переплёте. Крант сломал его и принялся за чтение. Тем временем я осмотрелся ещё раз, но ничего примечательного или интересного не увидел: много экранов, все разных размеров, есть и отдельно стоящие терминалы, кое-где кресла для симуляции виртуального работника, и связки проводов. Одна из них напомнила мне люрекс тихого серебристого цвета. Всё ясно, - сказал Крант, и подозвал к себе отряд. Связки люрекса оказались смешанными в кучу проводами для подключения к когнитому системы сдерживания и обеспечения жизнедеятельности. Здесь были и нейрофибриллы, и киберлигатура, коннектогифы, и фидеры. То есть к системе может подключиться любой человек, особенно если у него есть киберглия. Но мы – люди обычные, в чём-то даже увечные, и нам придётся по старинке, через глазной нерв. Торговский старательно протёр кончики нейрошунтов спиртом из шанкра лешего – Визенбауэр умеет вырабатывать листовой спирт, для своих нужд, и отряд выстроился полукругом возле Керретера. У него единственного руки не дрожат при мысли, что придётся воткнуть человеку, себе и другим, провод в глаз. Первым вызвался Крант. Здесь самое главное – не чихнуть, иначе рука дернится и провод оцарапает глазное яблоко. Керретер поочерёдно подключил нас, а сам остался у аппаратуры. Я прикрыл левый глаз рукой, стараясь не моргать и не шевелить коннектогиф: от него шёл зуд, и перед глазом комната мерцала. Раз, два, крепче стой! – сказал Крант, и дёрнул рубильник-активатор. И в тот же миг я ослеп, услышал крик и рычание. Но боль и слепота ушли, и вместо них мы увидели комнату, но уже в другой позиции: мы поняли, для чего эта система, как её использовать и чего делать не следует. Мы подошли к главному экрану, и на нас с высоты взглянул когнитом, живой интеллект системы. Когнитом выглядел как бесплотная проекция крохотного мозга, окружённого зыбкой фигурой эмбриона, напоминающего утбурда. По сути, им он и был. За десятилетия одиночества в когнитоме скопились фантомные эмоции: он болел, желал действия и помощи, искал друзей, и всё тщетно, и оттого пропитался недоверием к чужакам. У нас не было кодов подключения к системе, а потому нам предстояло взломать эту систему. Мы предприняли попытку штурма: устремили мысли внутрь разума, крохотного, болезненного, и страшного, могущественного. И перед нами, молнией пронёсся образ… Я увидел себя со стороны: худой, остистый, потрепанный, но молод, решителен и серьёзен. Когнитому понравилось это зрелище, он бы даже хотел стать таким человеком, а ещё лучше – всеми этими людьми разом, но через глазной нерв сознание не закачаешь. Он обиделся на нас, и решил убить всех, кто потревожил его сон.Ретроспектива-контрамоция.
Свет моего разума застит мрак её очей; во вселенском холоде согреет меня лишь тепло длани её; я желаю испытать сладость стомы её нежной и прикоснуться к ланитам; поры её омыты и чисты химически, и мощи её свободны от киберглии, ибо ей нет нужды во совершенствовании; она не воскрешает мертвую массу и её не тяготит бренная оболочка, и в этом она свободна от религиозных предрассудков, потравой снедающих умы киберификатов и отводящих их от пути истинного, пути единственного, пути дороги разума; с ней ты ощущаешь незыблемое, вечное, бесконечное величие трансгена, ибо она – продукт реконструкции кадавров, плод любви науки и прогресса, влекущих за собой некрохомо, увязших в мечтах и суетах мира того, в коем они пребывают мёртвыми духовно и нечистыми плотью, откуда возврата им нет, ибо забыли они бога и веруют в идеи, от которых нет спасенья тому, кого они нарекли пост-человеком, и иже с ними в ту ойкуменическую бездну струятся мыслепотоки, питающие эгрегор, и голоса, возносящие молитву сингулярности, куда стремятся блуждающие метафизические призраки, проекции пойнт-плейнов, и с чем бы не шли они, всё едино стремятся к психомифу, с хулой на который сходятся в битве разумов агностические атеисты и гностические теисты, инвольтируя через небытие к экзистенции автоматона, обличённого в одежды из земной мощи, и для того изыскивающих триумвират тела, души и призрака, и страж искомых, Евгудиил, срывая с небосклона рог ревущего апокатастасиса, речёт о машинном разуме и геномике, о пилигримах, ищущих среди пепла и праха атомный огонь, и недрах тверди земной, о ксенобиоте, о виктимных ритуалах и гемофилии, о ранах и гневе Терры, о сверхцивилизаации, уничтоженной словом, о счастье в вечном доме, об океанах и шельфе, о хромеостезии в частности и синестетах в общем, о психократах, о легендах неотенических эонов, о любви и бедах, сопутствующих сей страсти и сему пороку, о ролях и гендерах, о ереси компьютрониума и экпиротической имплозии, и что в мир движется транс-человек, свидетельства чему сокрыты в индуцированных оменах: космические ветра уносят в небытие герметические фигуры и спадают покровы лжи с земных владык, из мёртвого мироздания струится живая ткань материи, и флаг того всечеловеческого знамени рвёт титановая рука, в попытках остановить которую со звёзд явятся силы, идентичные сущностям бариогенезиса, и вселенная коллапсирует по исходу гибели всея жизни; я представил себе грани энтерактового лабиринта, куда попал мой разум, и в каждой я видел отражение многомерного и многовременного мира; квантовые фигуры компилировали код гомеостатического мироздания: гиперболическое поле, уравнение функции которого включает в себя переменные, отображающие квадратное сечение в прямоугольном пространстве и отождествления семи и восьми, для которых цветами служат темпоральные константы; но это всего лишь единовременный такт, и каждому такому такту присущи иные уравнения; в тот же момент обе ценные фигуры находятся под ударом, и то были наши душа и тело; телу грозит биологическое измождение, душе – киберификация; желаем мы защитить себя, и для того не получается у нас выстроить полноценную оборону и мы стоим лицом к лицу с трансцендентно-низменным врагом; мы мечтаем идти немыслимыми ходами, и под гнётом этих грёз допускаем ошибки; мы не знаем, кого нам нужно победить, и потому, с каждым ударом по врагу теряем логику борьбы и инициативу, и, отделяй нас даже один такт от победы – мы не обратим на то должного внимания; подспудно понимая это, мы пускаемся в самопожертвование и уничтожаем самих себя, не понимая того, что только что мы проиграли, но не окончательно, и эта система зацикливается, и мы вновь и вновь, словно на реверсивном пути, следует вперёд, а возвращаемся назад; в центре нашего мышления стоит человек, как единственная фигура, имеющая ценность и не имеющая её вовсе, и расхождение в этом ведёт к тому, что мы упускаем возможность атаковать или защищаться в те моменты, когда человек или теряет ценность, или ценность его поднимается до границы мышления; с таким абсурдом мы перестаём справляться, и отдаём мыслительную работу на откуп машинному интеллекту, не забывая о том, что нельзя лишать его деонтологических норм, ибо без искомых правил он сойдёт с нашего пути и двинется против нас, превращаясь в ещё одного врага и ещё одну фигуру; фигуры то пропадают, то появляются, ибо в вычислении мы путаем интеллект флюидный и кристаллизованный, и одушевляем те фигуры противника, которые на деле не более чем отвлекающие обманки; ряды нашего противника редеют и множатся, благодаря чему мы и выжидаем, отдыхая, и безрассудно нападаем; раз снесённые фигуры снова возвращаются в строй, и для того причину мы видим исключительно в своей немощи, ибо, просчитывая ходы, не замечаем того, как фигуры смещаются, а на их месте появляются иллюзии; парадоксальные шаги враг использует для пополнения набора собственных фигур, ибо мы, вводя в битву новые сущности, не замечаем того, что враг заполучит их, эксплуатируя ошибки в наших просчётах при наделении фигур качеством значимости; мы принимаем за константы и аксиомы то, что на деле отголосок хода нашего противника; наш противник использует детерминированное пространство, и наша борьба с ним обречена, ибо подобно огню космическому, путь наш увяз в сверхтёмном потоке, движущем галактики к краю бездны, где иотто-частицы и иокто-частицы меняются местами друг с другом со скоростью трансформации ультра-тахионов; где времени нет; откуда до нас доносится шёпот ΠΑΝΔΑΙΜΌΝΙΟ; на границе с которым мы улавливаем испарение Зельдовича-Старобинского; обратить внимание на одну фигуру означает потерять из виду остальные, что приводит к прогрессии упадка и в конечном итоге – к поражению; и среди всего этого осциллирующего хаоса мы таим надежду, что и нам уготована судьба быть победителями в этом противостоянии, и что даже если это будет горькая победа, мы всё равно будет стремиться к ней и ей одной посвятим торжество разума; и даже если останется один человек, даже если он не будет ценить свою жизнь так, как мы – и мы всё равно будем сражаться за него, уповая на то, что он исправится и восстановит человечество; проклятие не распространяется на дела рук наших, и исходи от того человека желание, наша искусственная среда воплотит настоящую и уйдёт, уступая место её, триумфально вернувшейся. Падая на колени, с капающей из глаза кровью, я держался за бока, изо всех сил сдерживая крик. Когнитом, умерщвлённый по ходу аборта, не кричал, не смеялся, не плакал, ибо так этому и не научился. Но он знал, что такое боль, и дал мне испытать её. Он напомнил мне о ней, о первой любви. И вместе со мной это увидели все, и Бисклиф вырвал провод, калеча глазницу.