Начала ксенобиологии

Часть II. Декабрь 2100 - декабрь 2112 гг.

Current mood: children's hope. Current music: Secession Studios - Taking Flight.

      В небо поднимается пыль, лёгким облачком – после первого удара.       Гранитная крошка летит осколками, малыми и острыми – после второго удара.       Бу-ух! Бу-ух! Бу-у-ух! – после третьего удара плита падает на землю.       Час за часом герр Фаствольд крушит и ломает надгробные плиты. За эти наблюдаю я, мой младший брат, и мальчик с девочкой, дети Фаствольда. Ему помогает наш отец: он собирает крупные куски в тачку и увозит их к воротам kirkegård «Kongeligfrivilliggruppegården». Дальше, по дороге, окраины Тромсдаля, нашего родного города. Мы все родились и живём там: и семейство герра Фаствольда, и наш род Дунлайнге. А вместе с нами – множество иных людей, настоящих хомо, живорождённых…       Бу-ух! Бу-ух! Ба-абах!       Я не чувствую осеннего холода, как и мой брат. Что он сделает нам? Осень пройдёт, наступит зима, тогда с ней, с матушкой Меттель, придёт настоящий холод. Синий, безжизненный и тёмный. А сейчас, сейчас разве холодно? Не так тепло, как летом, верно, но между летом и зимой не может быть холодно: иначе получится, что сразу за летом следует зима. А так не бывает!       Эрхард Фаствольд обнимает дрожащую сестрёнку, Эйхарт. Им сложнее бороться с холодом, потому что прошлой осень умерла Эгилинд, их бабушка. Поэтому они думают, что холод заберёт и их, всех: и братика, и сестрёнку, и матушку, и прабабушку. Кроме отца: его они боятся и е любят. Он сильный, герр Фаствольд. Он вернулся с войны. Он жестокий и не боится боли. А если человек не боится боли, значит, он не чувствует чужую боль – так сказала мне наша матушка.       Ба-ах! Ба-ах! Бу-у-ух!       Я не верю, что герр Фаствольд вернулся с войны. Наш отец считает, что герр Фаствольд уже не хомо, а габелунг. Что его подменили, пока он был в Найтонии, страшные киберы, что они выпили из него кровь и наполнили его жилы машинным маслом.       Мой брат, Букер, верит в это. Он прислушивается: вдруг скрипнет железный сустав? Поднимет герр Фаствольд руку, и глухо, или звонко, но раздастся «скри-и-и»…       Что тогда сделает Букер?       Расскажет об этом нашему отцу? Или Эр и Эй? Не хватало им ещё одного кошмара.       А может, сохранит тайну? И будет потом рассказывать, что герр Стальной солдат (но не упоминая об его имени!) ходит по Тромсдалю, большой и страшный, почти как живой, но мёртвый внутри…       Протянет руки вперёд, Стальной солдат – и схватит вас, мальчишек, и схватит вас, девчонок… А затем отнесёт в своё логово, в найтонское царство, где из вас вынут внутренности и набьют животы пружинами, глаза вырвут, вставят линзу… Будете такими же, как герр Стальной солдат. Не будете бояться боли.       Всё это сказки. Я слышал сказку о матушке Меттель, и она начинается так же.       Ходит по земле матушка, одетая в длинное рубище, искрящееся душами съеденных её детей. Протянет она левую руку, и душу вон из тела. Протянет правую руку, и вернётся в тело душа, но сыночка матушки Меттель. Или дочки. У неё их было очень много, намного больше, чем в нашем Тромсдале детей. Но она их отдала Найтонии, а потом сошла с ума от горя, и решила, что никому нельзя на свете рожать, что всех детей нужно отдать ей…       А ещё наша бабушка рассказывала нам, что в земле этого kirkegård лежат люди, которых свела с ума мечта стать богатым. Если у человека будет много денег, он сможет уехать в Найтонию, там себя улучшит и не будет знать болезней и невзгод. Станет такой человек кибером. Не будет над ним Бога, он сам для себя решит, что будет плохо, а что – хорошо. Но это не сказка. Это было до того, как я родился.       Это моего отца ограбили и бросили у дороги. Дедушку убили. У Эр и Эй были тётушки, дядюшки, двоюродные братья и сёстры. Остались только Эр и Эй, их матушка, да отец, да прабабушка. Рядом с нами стоят чёрные, закопчённые дома. Они как выброшенные на берег реки угольки: больше не горят. Угасла в них искорка. Не вернутся туда люди.       В нашем городе нет деревьев, нет рядом рек. Когда отец берёт нас с собой, на работу, мы не видим улыбок. На нас смотрят знакомые отца, и не видят в нас детей.       Потому что они потеряли своих сыновей и дочерей, и для них любая жизнь потеряла смысл.       До-о-ом! До-о-ом! До-ом! – звенит колокол. Герр Фаствольд откладывает в сторону кувалду и молится. Наш отец бросает камни на землю и молится.       И мы с братом должны молиться: Богу, который спас нас, человечество.       Эйхарт молится вслух тоненьким голоском. А Эрхард тяжело, нехотя. Ему не нравится молитва, потому что он не понимает, к чему произносить священные слова вслух или про себя: всё равно они останутся словами.       В молитву мы вкладываем кусочек тепла, крохотный, чтобы не отдать себя всего. Отец говорит, что час последней молитвы придёт, но нескоро, и что нужно сохранить свою душу. Сохранить её чистоту, беречь себя от пороков, разрушающих тело и душу. Не калечить себя понапрасну. Быть здоровым. Не существовать, как скот, а жить по-человечески.       До-о-о-ом! – нужно закончить молитву и продолжать работать.       Герр Фаствольд берёт в руки кувалду. Её не смог бы сдвинуть с места даже Букер, а Стальной солдат поднимает её высоко вверх. Берёт размах и опускает вниз, ударяя по надгробию. На нём изображено лицо мужчины, и цифры.       На памятниках высечено одно и то же число: две тысячи девяносто. Это год моего рождения.       И это год окончания эпохи нидингов. Фаствольд, наш отец и другие мужчины разрушают kirkegård. Бывший мэр Тромсдаля запрещал трогать эти памятники, потому что они были свидетельством истории.       Но отец сказал, что бывший мэр переживал о могиле своего брата, главаря наймитской кодлы, издохшего в пустошах Остарины. А его кодлу сожрали гарпократы, не оставив ни косточки, ни кожи, ни волос.       Недавно мэр сбежал в Найтонию, где из него, как сказал отец, сделают чучело, потому что на этой жадной сволочи было негде пробы ставить, и что такой образчик скотства должен стоять в музее. Меня это развеселило, а Букер даже придумал срамную песенку о мэре, но сохранил её в тайне.       Бу-ух! Бу-ух! Ба-абах!       Пыль уносит ветер, далеко, на восток, от холодных морей, в пустоши. Там она смешивается с радиоактивной пылью атомных пепелищ, и едкой сажей мусорных полей.       Ба-а-! Бу-ах! Бу-у-ух!       Я заметил, что Фаствольд всегда бьёт сначала по лицу, как бы высоко оно не находилось. Некоторые памятники стояли высоко, в рост человека. На других люди сидели на стульях. Некоторые, очень аккуратные, изображали только голову и плечи. Но они все одинаково падали на землю, после трёх ударов. Большие, с голову человека, обломки собирает наш отец. Остальное они сгребут лопатой, но позже, когда на kirkegård не останется надгробий.       Ба-ах! Ба-ах! Бу-у-ух!       На могилах не было цветов. К ним никто не приходил. Их забыли.       Отец сказал, что эти камни перемелют в пыль, а пыль развеют над морем.       Когда отец рассказал нам об этом утром, Букер испугался. Он решил, что раз мы снесём плиты, то из могил полезут нидинги, которые съедят нас. Но отец объяснил ему, что бояться нечего.       Нидинги истлели, обратились в пыль, а после нас на kirkegård придёт кибер-тягач и ковшами перекопает землю.       Это успокоило Букера.       Бу-ух! Бу-ух! Ба-абах!       Я уже три года как научился читать. Я знаю, кто такие нидинги. Это как люди, но от них остались железные остовы, а плоть съели опарыши изумрудки. Встанет нидинг, оглянется, вспыхнут в глазнице фиолетовые огоньки, прозреет нидинг. Увидит всё, и пойдёт куда скажет ему габелунг. Вместо души у них габелунги, призраки из цифр. Это созданная человеком душа. Но нельзя называть пустоту душой! Потому что душа есть только у человека и дадена ему Богом. А всё остальное – это пустота, которую человеку не заполнить. Нет такой силы, чтобы нидинга вернуть к жизни.       Ба-ах! Ба-ах! Бу-у-ух!       Я не смотрю, что написано на плитах: тогда получится, что я сделаю шаг навстречу нидингам. А этого делать нельзя, память о них должна исчезнуть. Я знаю, что память можно истребить. Нужно только забыть о людях. Не записывать о них ничего, не спрашивать у других людей. Букер тоже не смотрит в сторону слов. А маленькие Эр и Эй ещё не умеют читать. Но они очень этого хотят, они сами мне сказали об этом.       Сначала они будут ходить в обычную школу, а потом поступят туда же, где буду учиться я и Букер.       В Поликогнитивную школу Найтонии.       Ба-ах! Ба-ах! Бу-у-ух!       Наш отец знает, что победить Найтонию невозможно. У неё миллионы киберов. Они никогда не устают, им не нужно спать и есть. У Найтонии есть и другое оружие, которое отец не понимает и не может объяснить.       Может быть, это нидинги, но такие, которых нельзя врыть в землю тяжелым ковшом и размолоть в труху?       Или огромные, прожорливые чудовища, клепперы? Но такие, которые подчиняются людям и позволяют им ездить на себе?       А может, это скотоговорящие? Почти как люди, но не люди. От них другой запах и у них нет человеческой души.       Кто служит Найтонии? Им служат все, они всё видят, они смотрят на нас со спутников.       Измеряют и запоминают. Почти как Бог… Но так говорить нельзя! Остарина попыталась свергнуть Бога, и Найтония уничтожила Остарину. Значит, они не воюют против Бога, а защищают его. Так, как они понимают.       Может быть… Правда? Это их главное оружие? Знать правду обо всех людях? Видеть причины их поступков. Поэтому Найтония самая могущественная страна в мире.       Они знают правду обо всех людях в мире. Все секреты.       Но я не буду говорить об этом отцу. Я поступлю в школу Найтонии. Выучусь и стану когнитологом. Узнаю правду о Найтонии.       Их нельзя победить, пока они владеют правдой. Значит, нужно нам самим узнать всё. И тогда Найтония падёт.       Ба-ах! Ба-ах! Бу-у-ух!       Как сейчас падают плиты, как оседает пыль.