Current mood: асистолия. Current music: Andreas Kübler - Endlessness.
Сигни Хемптон потеряла в этот день, первого февраля две тысячи двадцать девятого года, единственного сына, Клейдхейма. О её горе знали все, кто был знаком с Сигни: бывшие товарищи Клейда, его возлюбленная, и наставник академии; но никто из них не пришёл к ней выразить соболезнования, поскольку её сын попытался убить свою возлюбленную, а наставник, он же киберификат M-1-r6-cLE, погиб, и от его габелунга не осталось цифрового следа, словно и Клейдхейм, и M-1-r6-cLE сразились с роконианским василиском и, не в силах справиться с ним окончательно, лишь изгнали в иное пространство, откуда появилась эта тварь – но дорогой ценой. Кто придёт утешить её сюда, в медицинский блок при академии? До брака она носила фамилию Броксон: это её незримые доспехи. Люди её фамилии, и отец, и мать, и бабушки, и дедушки, и все остальные, отдалённые бездной времени предки, были людьми железной выдержки. На лице Сигни никогда не было слёз; его не уродовала гримаса боли или страха; её руки не дрожали. Перед ней висел экран нотицблока. Ей не дали увидеть сына, его тело, но что есть тело перед медленно ускользающим в небытие габелунгом, что визуализирован сейчас, перед ней, на экране машины? Она, мать, проводит пальцем по экрану, разглаживая морщинки на лице сына, но в мыслях; этот жест, недопустимо сентиментальный, она бы никогда не повторила перед людьми: ни перед отцом Клейда тогда, ни тем более перед Wundarzt/00310 сейчас. Благодаря герру Хирургу она может увидеть, что происходит с её сыном сейчас. Сигни аккуратно, взмахом руки, меняет картинку: вот перед ней начальная стадия, пигментные пятна, как болотная ряска, в цитоплазме нейронов. Они – предвестники начала распада, следующие по ликворным путям внутрь и глубже. Они оставляют после себя гемолизированные клетки крови, мокнущие в клейкой массе микрочастиц, остававшихся после распада мозжечка, гипофиза и спинного мозга. Сейчас этот процесс остановлен: габелунг Клейда взял на себя последние функции мозга. Сам мозг плавает в черепе, медленно перевариваясь в собственных соках. Сигни смотрит на мозг, холодный на первый взгляд, на телетермографическом блоке. Это не так, и мозг, несколько клеток, ещё живы: другой снимок, сделанный с помощью многофотонного томографа, выделяет очаги биоэлектрической активности, крохотные и меркнущие. Клейдхейм Хемптон жив и подключён к системе Wundarzt/00310, а созданный на основе предикторных полей Клейда габелунг помещён в медицинский кенотаф вместе с головой Клейда. Это продлится недолго; очень скоро Клейда вынут из кенотафа и вместе с телом уничтожат, а габелунга сотрут при помощи инвестигационной пушки. Бесполезно просить об услуге герра Хирурга: он выполнит приказ, несмотря ни на что. Сигни Бронсон даже не смотрит в его сторону: ей тяжело принять и эту правду, и то, что будет дальше. Однако она всё же решается его спросить: «Следует ли добавить ионотропного геля?» «Вам, фрау Хемптон, кажется, что геля слишком мало? Возможно, вы, как причастное лицо, из любви пытаетесь облегчить муки вашего сына. Но вы ошибаетесь: геля достаточно. Ему лучше не станет», - в его безэмоциональном ответе она слышит только одно: «нет». Точно также ответили все, к кому она пришла за советом: руководство академии ответило ей «нет» на её просьбу отдать ей вещи Клейда, а его бывшие товарищи даже не стали разговаривать с ней. Сигни говорит себе, что Wundarzt/00310, как и любой бывший военный медик, поставлен в государственное учреждение, академию, выполнять свою работу, и в его функции не входит сочувствие к пациентам; в этом нет необходимости, он слишком быстро излечивает их раны. И здесь он бессилен: Клейдхейм указом короля Хаберакса мёртв, а в нынешнем состоянии он поддерживается только из-за неё, Сигни Хемптон. Ей разрешили, в память о её брате, попрощаться с сыном. И только. «Может быть, стоит увеличить температуру?», - спросила она. «Увеличение температуры приведёт к ускорению распада белков. В кенотафе следует поддерживать оптимальную температуру в тридцать четыре целых и три десятых градуса по цельсию. Возможно, при неблагоприятном развитии, понадобится уменьшение температуры». «А те… Клетки, что сейчас я вижу – они защищены нейропотекторами?» «В этом нет необходимости: они покрыты искусственным слоем, сформированным на основе геля. Клеткам угрожает опасность в том случае, если гель из нынешнего состояния перейдёт в иное под воздействием внешних факторов, от которых, в свою очередь, оберегает кенотаф», - ответил герр Хирург. Сигни представляет себе, как герр Хирург вводит нейропротекторы в кенотаф: тончайшие иглы, внутри которых нанороботы, проткнут слой коры и войдут глубоко, до мозгового столба, а оттуда расплывутся по телу Клейда. По игле на систему тканей, и больше всего – на мозг. Его можно восстановить, у Wundarzt/00310 есть маршрутная карта коллатералей, сделанная Клейдом при поступлении в академию, и есть габелунг, который поможет спроецировать схему блокчейнов цитоархитектонических полей. Это вернуло бы Клейдхейма, пускай от него нынешнего не останется ничего. Так ли это важно, если он попытался убить Маргарет и видел, как погиб его родной дядя? Важно ли это, когда он сошёл с ума? Нужны ли ему эти воспоминания? Нет. Решение короля не обсуждается. Значит ли это, что она должна ждать приказа? Увидеть, как программа герра Хирурга блеснёт чёрным, жирным как грифель карандаша лезвием и оборвёт жизнь его сына? Она сделает это сама: это её сын. Сигни смотрит на экран и видит габелунга Клейда: истощённый мальчишка, не старше пятнадцати лет. А внутри кенотафа – он сам, но старше. К верху стеклянного купола поднимаются пары ионотропного геля, оседают на стекле, и каплями, как эфирные слёзы, падают вниз, в бурую массу нейроглии, внутри которой – мозг Клейда. Всё, что нужно сделать, это ускорить распад метаботропных белков, из которых состоит гель. Тогда это новое вещество поглотит мозг Клейда без остатка, и вместе с ним разложится на глутамат и аспартат. Wundarzt/00310 отвернулся; но это обманчивый жест, герр Хирург подключён к нотицблоку и увидит, что она попытается сделать. Но не остановит её, не успеет, она окажется быстрее. И Сигни Бронсон бросает в последний ментальный рывок габелунга Клейда, погружая его в нейрокриг.***
Перед Клейдхеймом возникла вереница мыслей:«Сжав в руках меч, протянул его рукоятью в сторону короля…». «Снял кольчужную рукавицу и пожал руку боевому товарищу…». «Объявлен рыцарем великой Найтонии».
Это его мысли? Да, его! Исконно, глубинно, из мест потаённых, где светит маленькое солнце триумфального счастья! Его, его мысли! Собственные, его, и нет в мире человека, которому бы эти мысли пришли в голову: он единственный такой, он единственный такой неповторимый, он единственный такой и неповторимый, уникальный сэр Клейдхейм Хемптон! Найтония, встречай своего сына, отечеством вскормлённого Сокола, взращённого, как Лебедя в саду королевы для пиршества, где он вместе с гостями отведает на пиру царственных блюд и услышит речь великих, равным которым он стал по воле Короля и Королевы! Он зайдёт в Залу, что больше всех залов мира, объединяющую всех рыцарей зримого Света и незримого, но Временем отмеченного Несвета! И заполнит ту залу детище Света и Несвета, в его бесконечных лучах будут сиять, будут сиять, будут сиять! Его Доспехи, вычищенные его же собственной рукой, ибо никто не смеет прикасаться к ним, только он! Он был оруженосцем, и он знает, как должны сиять его Доспехи. В их зеркальной глади, озёрной, речной, хрустящей и ломкой на вид, отразятся тысячи тысяч огней Залы. И внутри них будет биться отважное сердце Рыцаря, гулко и гулко расшибаясь о стенки Доспехов, а в такт ему, сердцу, забьют в ладоши гости, и Король с Королевой, потому что от его сердца будет исходить приятный жар, как Солнце, что греет, но не слепит; что несёт покой и истому, но не праздную дремоту, не печальную тишину. Никогда больше не будет горевать никто из гостей, ни Король, ни Королева в Зале, ибо вот он, он – он Рыцарь, он пришёл к ним, он спасёт, защитит, обогреет, укроет, накормит, напоит страждущих, голодных и измученных! А на боку висит Меч: Аттрациариум, воплощённая сущность всех мечей, кои поднимала рыцарская рука в благочестивом порыве, но не стяжая кровавые подвиги! То был Рыцарь среди Аттрациариумов, самый благородный Меч из мечей: эфес его настолько тяжел, что только сняв плащ, сотканный из греховных покрывал, вырвав с ядовитым корнем порочные образы, избавив свой разум от гнёта соблазна, очистившись от богохульных червоточин, извергающих смолу, и дёготь, и серу – и только тогда поднимет он Меч свой! И вот он, Рыцарь – он кладёт руку на эфес, но не дрогнет Меч в ножнах, страшась прикосновения его, нет, не дрогнет, не дрогнет, не дрогнет, как равного примет он его, как своего брата названного, как своего брата кровного! Ибо Рыцарь и Меч его – суть одна, когда они вместе, уравновешены и дополнены друг другом. Сжимает рука Рыцаря Меч, и медленно вынимает его: ярче атомного солнца, свергающего Фрозенштосс, горит клинок. Он усеян всеми гемалитами мира, что стекают от гарды вниз, к острию, как кровавый град. Рыцарь поднимает меч, выше, к звёздам, где свивает кольца Альхааг, чья чешуя острее бритвы, где Багровый Владыка прячет взор за капюшоном просторной мантии, сшитой из кожи Ладона, где Гальдр и сыновья его, проклятые скандинавские беарсеркиеры, рвут зубами железное покрывало, отделяющие их от мира людей, где таятся иные бедствия мира… Высок меч, и крепка рука Рыцаря; кончиком Меча коснулся он потолка Залы; гости, Король и Королева молчат, ибо Рыцарь прекрасен в этот миг, как статуя, выточенная из зубов дев и отроков, что служат им. Молчание возвышенно: так молчат те, кому судьбой уготовано вечное счастье, кому разрешено вступить в Залу; их молчание – символ мирового дерева, ветвящегося и кроной упирающегося в небосклон, растущего тысячи лет и никогда не увядающего; молчание их невозможно прервать, как никому из насекомых или птиц не достичь вершины мирового древа, сколь высоко они бы не поднялись. Спрашивает Король его, Рыцаря: Где твой Аллодиум? – и голос его наполняет Залу каменной грядой, срывающейся вниз; Спрашивает Королева его, Рыцаря: Где твой Аллодиум? – и голос её наполняет Залу журчанием вешних вод, освободившихся от льда и несущих жизнь; Гости молчат, им нельзя в этот миг прервать речь Короля и Королевы; гости будут молчать, им нельзя прервать речь Рыцаря; но они видят его, и их сердца замирают в благоговейном испуге: к нему, к нему единственному, к нему величайшему обращены взгляд и речь Короля! Речь и взгляд Королевы! Рыцарь медленно преклоняет колено и кладёт Меч Аттрациариум перед их Тронами. Мой Аллодиум там, куда пошлёт меня ваша Воля, - так ответил Рыцарь, и гости в зале, и Король, и Королева закрывают глаза, поражённые его скромностью и его честностью: так мог ответить только он, единственный и верный сюзерену Рыцарь! Настоящий, чьи доспехи похожи на земной гранит, чей меч остёр, как перо в руках гениального поэта, чья добродетель эталон и образец! Король медленно поднимает руки и хлопает в ладоши; ему вторит Королева, за ней повторяют гости: и Залу от пола до свода заполняет гром аплодисментов, разрушая до основания зыбкие и неуверенные суеверия, изматывающие простой люд. Приветствуют его, Рыцаря, и нет в мире громче звука чем тот, что сейчас слышит он: это ему, ему, ему хлопают они! Они, чьё величие восхищает его, к чему он не жаждет, но желает прикоснуться, это его приветствуют они, они, они! И будет этот звук продолжаться столько же, сколько в мире обездоленных, кого он должен пригреть! Сколько невинных, кому он должен помочь! Сколько угнетённых, кого он должен защитить! Музыка счастья, триумфальная песнь, симфония радости, всё ничто перед этим – перед тем, как приветствуют его и только его! Останавливает Король аплодисменты и тишина, как стальная нить, разорванная в воздухе непомерным весом, воцаряется в Зале; но Рыцарь не опечален, нет, не сейчас ему дать теням опуститься на его лицо, ибо Король сходит с трона, протягивает руку Рыцарю, и Рыцарь следует за ним, одесную садится за стол и принимает угощение от Королевы; это следующий миг, когда его заслуги, его подвиги и его деяния вознаграждены; И этот миг длится столько же, сколько растёт мировое древо, сколько миров рождается и погибает, сколько из одного конца в другой галактики летит луч света, сколько материи поглотит чёрная дыра, сколько звёзд погаснет и сколько звёзд загорится, сколько человечеству отмерено – бесконечное и бесконечное бытие. И этот миг заканчивается: Король и Королева встают со своих мест, покидают Залу; гости расходятся, и пропадает Зала, но остаётся он, Рыцарь. Не успел он смежить веки, как… И вновь повторилось то великолепное оное, то всякой морали идеал, то всему вершина громовержца-короля, где он, восседающий на троне, принимает благочестивые законы, то меч, что не карает врага, но лишает его злобной сущности, вырванной с корнем из груди, и вместо зла в груди расцветают красные и алые розы, украшенные мягкими шипами, и шипы подобны копью, что держит рука Кавальеро, Рыцаря и Шевалье, благородного, но не родом, а помыслами, и мысли вместо падения вниз, во тьму невежества, поднимаются вверх, лёгкие как тёплой зимой снежинки, и каждая мысль его распускается цветом лазурным, и из той лазури клокочущий Сокол стремится рассечь горизонт, в полёте не оборачивая главы, ибо видит он только перед собой и видит светлое, чистое, вечное, к которому воздевают руки, о прощении моля, о справедливости и о мире, люди этого мира, а мир тот прекрасен, как и жизнь, бушующая на берегах его рек и морей, как тяжко вздыхают леса, как свободно дышит человек, наслаждаясь лёгкостью и свободой, и продолжает, продолжает свой путь Сокол, рассекая горизонт, где ждут его надежды и мечты всех многих, кого он встретил или встретит на своём пути, и всякой мечте, каждой надежде он взмахом крыла дарует возможность, и люди не упускают ту возможность, а воплощают, чувствуя отраду и восхваляя его, Сокола, венчают короной главу его, к синим перьям сребро, к белым перьям злато, и скромный он отказывается, дарит те богатства иным, у кого их нет, и за это воздают ему хвалебную песнь, и песнь та раздаётся и тянется, как сияние алмазов в груде угля, смешиваясь с пыльным восторгом долгой и тягостной битвы, где сражаются, разрубая стезю свою и чужую воины, и среди тех воинов великий самый, самый великий Сокол, и Сокол вновь продолжает свой путь… И вновь…И…
Вновь.