Лёд, любовь и age gap

Наше расставание не могло пройти бесследно, ведь оно тяжело сказалось на каждом из нас. Я в то время почти отказался от еды и вовсе помер бы, если бы не Гоша со своей постоянной заботой, а Волков, хоть и переживал тоже сильно, остался более стабильным даже в плане веса, когда мой упал до рекордной цифры в 42 килограмма. Волков почти каждый день извинялся, стараясь стать мудрее и уговаривая меня поесть. Я получил Серёжу назад, но страх того, что подобное может повториться, не исчезал ещё долго, а кости, так уродливо выпирающие из-под кожи, были живым напоминанием кошмара, который мозг теперь с огромным рвением пытался забыть. Зима в принципе всегда давалась мне тяжело. Легче этот период делала только возможность кататься на коньках во дворе, расчерчивать этот любительский лёд, который каждый год заливали мужики с огромными руками и бородами почти до груди. Наверное, только эти мужики были моей отдушиной, ведь зимой все, там, где я вырос, становились злее и ещё суровее. Родители, которые были и так всегда ко мне довольно холодны, начинали особенно часто придираться. Возможно, они просто искали оправдание отсутствию подарков на Новый год. С приходом весны всё становится лучше, и, конечно, не только время года влияет на это. После того, как мы сошлись снова, такие побитые и морально искалеченные, было принято решение завязать пояс потуже и всё-таки потратиться на психотерапевтов, которые были необходимы и мне, и Серёже. Мне он был нужен уже давно, после того случая на соревнованиях, который всё ещё крутится в голове после очередного кошмара, а Волкову он нужен из-за его непростого детства и чувства нереализованности в его довольно солидном возрасте. Терапия длилась почти полгода, и чем ближе становилось лето, тем сильнее мы расцветали. Я наконец набрал пару килограммов, а Волков стал ещё спокойнее, чем когда-либо, больше не являя того же раздражения, что было в том злополучном декабре. Терапия у одного частного семейного психолога, который освободил нас через месяц походов, стала конечной точкой нашего пути ментального оправления после всего того дерьма, которое мы вместе с ним натворили. Понятно, что даже после полугодовой терапии ты не станешь полностью эмоционально стабильным человеком, и это нормально, что ты можешь срываться и триггериться в некоторых моментах. Всё же мы живые люди, нами по большей части управляют эмоции, а не расчёты, поэтому... Живём в том же ритме, стараемся быть спокойными и позволяем друг другу срываться лишь в постели. Если бы я сказал, что я несчастен в этих отношениях, то Волков, во-первых, взял бы меня за руку и снова повёл к психотерапевту, а во-вторых, я бы сам сразу дал себе пощёчину, получив сверху ещё и от Гоши. Если наша семейная жизнь в прошлом зачастую многим казалась идеальной и эталонной, то после того, как нам вправили мозги, помогли сконвертировать обиды в положительные эмоции и направить их в нужное русло, всё стало просто... замечательно? Думаю, этого слова будет даже мало, чтобы описать то, как хорошо мы теперь живём. И, наверное, я никогда его так не любил, как люблю теперь. Конечно, чувства Мити из прошлого я не обесцениваю, просто после расставания, после долгих разговоров, душевных моментов после непростых сессий, нежного секса, который очищал душу и разум.... Да, определённо, моя любовь к нему переродилась. Передо мной был больше не человек, который таскается за мной повсюду и идёт напролом, зачастую не замечая моих чувств, а собранный мужчина, который по утрам очень мило морщится из-за утренних лучей солнца и моей лёгкой щекотки в области рёбер. Каждый день теперь я вижу человека, который ласково называет меня зайчиком из-за моей фамилии, который готовит мне лёгкие завтраки и с трепетом целует, встречая из Деметры после долгого рабочего дня (его тренировки заканчивались намного раньше моих). Не знаю, похорошел он так из-за меня или из-за терапии; важно лишь то, что я люблю его, а он, вроде как, любит меня. Честно, я всё ещё работаю над уверенностью в его чувствах, но не потому, что не доверяю ему, а потому, что до сих пор полностью не могу себя принять и полюбить. Но однажды я смогу, Серёжа в это верит и помогает всем, чем только может. Но, думаю, все уже прекрасно поняли за свою жизнь, неважно, короткую или длинную, что никогда не бывает всё отлично. Сейчас всем своим нутром я понимаю, что что-то идёт не так. Волков, который больше ста часов провёл с психотерапевтом, сейчас что-то пытался от меня скрыть, но у него получалось откровенно плохо. Вопросы его не брали, часто он задерживался в туалете или в ванной, следил за собственным телефоном и зачастил с курением, от которого так и не смог отказаться. Губы я сгрыз буквально после нескольких моих наблюдений, который начали собираться в один пазл. И тогда, когда я всё же собрался с духом, чтобы обсудить с Серёжей его поведение, хотя не прошло и недели (для меня это абсолютный рекорд, ведь я теперь говорю всё почти сразу), он лишь отмахнулся и отвлёк меня на кое-что другое, на что-то, что явно будет приятнее утренних склок. Я сделал всё, что было возможно, попытался поговорить, причём не единожды, и каждый раз это заканчивалось ошеломляющим минетом, от которого я слишком громко стонал и почти задыхался, когда он начинал задействовать руки и языком пробовать не только моё достоинство. Волков на этих терапиях явно научился и тому, как отвлекать партнёра, чтобы избегать нежелательных разговоров. Но что мне теперь с этим делать? Я решил, что прижму его к стенке после недели соревнований в Деметре, заставив говорить. Раз с ним не работает обычный людской подход, значит мы будем играть по-грязному. Но я забыл обо всех своих коварных планах, когда увидел, как он истекает кровью, пачкая лёд вокруг себя. Это случилось на третий день соревнований. На нашей ледовой площадке проходил небольшой хоккейный матч, где команды с области играли три периода по 10 минут, вместо 20. Это сделано было для того, чтобы показать остальным командам саму Деметру, её удобство и возможность использования на постоянной основе. Дебют прошёл на ура, поэтому в третий день из восьми команд осталось две, и они боролись за главный приз этого матча — полмиллиона рублей. Ильфат Игнатьевич был инициатором соревнований, даже в свои годы смог найти отличных спонсоров и договориться с ними, проведя Деметре дебют и представив её не только области, но и всей России. К слову, в эти дни в Деметре проходил и областное первенство по фигурному катанию. Но вернёмся к финалу, в котором, конечно же, оказалась команда Деметры. Играли против довольно грозных мужиков, которые почти все по пропорциям были два на два. Наши на их фоне казались откровенно слабенькими (не считая моего Волкова), например, тот же Саша Ермолов на фоне капитана команды Гуспас казался маленьким птенчиком, впервые оказавшимся на катке. Все понимали, что победителем стать так просто не получится, придётся изрядно попотеть. Все были взволнованы: даже наши молодые фигуристы, которых мало заботил хоккей, всё чаще стали наведываться на тренировки деметровцев, чтобы хоть как-то поддержать и вселить уверенность в победе. Я, наверное, переживал из-за предстоящей игры больше всех, даже несмотря на то, что у самого на носу была произвольная программа, на которой нужно выложиться на все сто процентов, ведь на короткой я успел хорошо приложиться об лёд. Дома и в Деметре я не мог успокоиться, слишком часто мелькая перед Волковым. В конце концов, его терпение, которые никогда железным и не было, подошло к концу, он хотел было уже прямо мне всё сказать, возможно даже слегка в грубой форме, но.. Серёжа теперь следил за словами и своими действиями, поэтому, крепко меня обняв, просто попросил не нагонять панику и просто верить в него. И всё же, как же важен подход! После нашего небольшого разговора, который перетёк в замечательный вечер, я успокоился, но сделал это только внешне, внутри всё же убивая себя из ниоткуда взявшимися предостережением и тревожностью. И не зря же я, блять, волновался! Капитан команды Гуспас, с которым я не так давно сравнивал Сашу Ермолова, не обладая ни должным воспитанием, ни хоть каким-то интеллектом, с такой силой, присущей только настоящим придуркам, толкнул Волкова в борт, что с него слетел шлем. Подножка, которую капитан также удивительным образом успел подставить, заставила его шлёпнуться на лёд, запутавшись в клюшках других игроков Гуспаса. И мой рыцарь, такой неуклюжий, родной и явно сейчас ахуевающий от жизни, распластался на льду, словно сушёная камбала, истекая кровью. Его нос, которым он шмякнулся о лёд, мгновенно посинел, а из рассечённой губы по подбородку хлестала кровь. Когда всё это произошло, я даже не сразу заметил, что ноги сами понесли меня к выходу на лёд, ведь я сидел прямо на скамейке запасных, пользуясь положением парня Волкова и почти-сына Ильфата Игнатьевича. Ермолов, который сидел на скамейке с ушибом, резко схватил меня за запястье, вовремя поняв, к чему всё идёт. — Отпусти меня! — мгновенно вспылив, я отдёрнул свою руку, а затем взглядом снова нашёл Волкова, которого после свистка судьи окружили сокомандники. Ёбаные отбросы из Гуспаса даже не подошли к нему, не извинились, и у них не было этого даже в планах. Злость бурлила в моей крови, а желание выбежать на лёд росло в геометрической прогрессии. — Почему никто ещё к нему не вышел? Чем вы, блять, тут занимаетесь, где врачи?! — резко обернувшись, я яростным взглядом проследил за медиками, которые после моих криков мгновенно выбежали на лёд. Парни Деметры, не став дожидаться медиков, самостоятельно потащили моего тяжеленного Волкова в сторону трибун. Открыв им все возможные двери, я с дрожью во всём теле дожидался, пока все эти бугаи расступятся и дадут мне возможность подойти к Серёже. Уложив его на скамейку, парни сделали пару шагов назад, собираясь с мыслями и уже планируя свою месть в виде красивой игры и чистой победы. Врачи, обступив Волкова, начали промывать ему раны, измерять пульс и давление, которое однозначно могло подскочить из-за общего напряжения и довольно болезненного падения. Моё сердце, наблюдая за этим всем, просто падало и падало вниз, беспощадно изнывая от боли. Всё же не выдержав, я растолкал всех игроков, подвинул в сторону врача, который никакой помощи не оказывал, а лишь координировал движения, и пробился к Волкову, чувствуя, как накатываются слёзы, а в горле застревает огромный ком. На его лбу в правой части большая красная шишка, нос синий, будто его перемололи в мясорубке, а из губы всё хлещет и хлещет кровь. Задохнувшись от возмущения, боли и обиды, я схватил его за руку, отчего он от неожиданности распахнул широко глаза, но быстро смягчился, стоило ему только увидеть моё некрасивое лицо, так и порывающееся состроить плачущие уродливые гримасы. Я сдерживался изо всех сил, не зная, что сказать, ведь казалось, что как только я открою рот, то сразу же начну рыдать. — Зай, всё нормально, я жив, я в порядке, — хриплый голос молотком бьёт по сердцу и по голове. Я всё же начинаю плакать, усаживаясь на корточки перед скамейкой и не отпуская его руку, наоборот только сильнее в неё вцепившись. Серёжа тихо смеётся, тянет мою ладонь к себе и бережно её целует, потом укладывая щёку в импровизированную тёплую чашу. — Ты дурак, Серёжа, я так испугался, — я тихо вою, проговаривая все эти слова и слышу, как раздаётся свисток и игра продолжается. Мне не так важно, что сейчас там будет происходит, ведь игры я смотрю только из-за Волкова. Я лишь верю, что наши парни смогут отомстить, забрав эти несчастные полмиллиона и раздавив их самомнение в пух и прах. Тихий смех моего любимого человека действует как успокоительное, а поцелуи, которыми он осыпает мои руки, отвлекают от плохих мыслей. — Я уже забыл, каким ты можешь быть грозным на эмоциях. Спасибо, я всё слышал, — он снова смеётся, тянет меня за руку настойчивее, заставляя встать, и, уже заклеенный пластырями и с тампоном в носу, смотрит на меня тепло-тепло, гладит по щеке и тянет для лёгкого поцелуя в губы. Всё равно все уже знают, чего бояться? Я глажу его по голове, незаметно ощупывая на наличие других шишек, хмурюсь, когда вижу эти побои, а он читает мои мысли о мести и медленно кивает. — Они выиграют. Даже, наверное, хорошо, что он меня так бортанул. За это Волков получает болезненный щипок за ляжку, выслушивает мою тихую ругань, а затем и тысячу поздравлений ото всех подряд. Победа была ошеломляющей. После ранения Волкова, капитана команды, который всегда всем во всём помогал, будь это помощь с растяжкой забитых мышц после тренировок или поручительство в ипотеке, ребята разозлились не на шутку, так что игроки Гуспаса быстро сдались морально: это проявлялось во множестве потерянных передач и слишком незащищённых зон у пяточка. Гудок по ощущениям звучал ещё громче, чем обычно, когда на таблоиде остановилось время. Со счётом 5:2 в пользу Деметры, которая забила четыре гола меньше, чем за пятнадцать минут, соревнование завершилось, а команда забрала чек на полмиллиона рублей. На награждении команда стояла в полном составе, придерживая Волкова как только можно, чтобы он из-за головокружения никуда не грохнулся. Они праздновали победу ещё долго, распивая шампанское в раздевалке и забрызгивая им буквально всё, что было в комнате. Волков, обклеенный пластырями, вышел по моему звонку из шумного зала. Ходить он мог уже нормально, да и голова не кружилась: всё-таки заживает на нём всё, как на собаке. — Я спросил у Гоши, может ли Тит тебя подвезти. Понимаю, что ты наверняка чувствуешь себя лучше, но я волнуюсь, поэтому... — я говорил всё это довольно тихо для того, чтобы Волков ко мне прислушался и услышал заботливую настойчивость. Понятно, хочется отпраздновать с командой и поскорее разделить такой крупный выигрыш, поехать после этого куда-нибудь ещё кутить, но... Не тогда, когда он весь перемотан лечебными бумажками. — Пожалуйста, отлежись дома. А попозже можешь с ребятами хоть на всю ночь отмечать пойти, я не буду против, — ласково погладив его по заклеенным щеке и лбу, я переложил руку на его плечо, затем на талию и ловко её обвил, прижимаясь ближе и пряча взгляд где-то в плече. Разница в росте в такие моменты была до жути удобной, ведь не нужно было долго выдерживать зрительный контакт в таких неоднозначных ситуациях. — Неужели и вправду отпустишь на всю ночь? Разве тебе не будет одиноко? — я ожидал услышать возражения или некоторые раздражительные реплики, но вместо этого ощутил тепло, исходящее от этих вопросов. Удивительно. И до чего же приятно. Ещё приятнее становится тогда, когда Серёжа обнимает в ответ и поглаживает по голове, перебирая порядком отросшие волосы. Наверное, всё же нужно скоро постричься. — Определённо будет, но что поделать. Только без красавчиков, а-то я буду ревновать, — можете ли вы поверить в то, что я так прямо об этом сейчас говорю? Я до сих пор не могу, но факт остаётся фактом: говорить прямо я научился. Тихо посмеявшись над своими мыслями, я сжал его в объятиях покрепче, а затем поднял голову вверх, чтобы сразу же получить желанный лёгкий поцелуй. И потом ещё один. — Всё хорошо? Поедешь домой, ладно? Отлежишься, я вечером приду и приготовлю чего-нибудь вкусного. Всё-таки, нужно же чем-то порадовать моего героя. — Рассмеявшись, я поцеловал его ещё раз, в этот раз уже задействуя язык. Внутри сердце сделало пару переворотов, руки Волкова привычно и не совсем сейчас вовремя оказались на моих ягодицах, а его пальцы уже заигрывали с резинкой серой толстовки, которая подчёркивала мою худобу и ставшие теперь мягкими и вновь красивыми формы. Судорожно вдохнув, я отстранился и облизал губы. — Если я буду в состоянии, то сделаю что-то лучше ужина. Волков хитро прищурился, прикусил немного свою нижнюю губу и, недолго помедлив из-за долгого зрительного контакта, кивнул. По всему моему телу пронёсся табун мурашек, потому что взгляд у него был непростой: этот пёс явно что-то затевал, но я не мог понять, что именно. Может, мне стоит бояться за свою задницу уже сейчас? Потому что и я, и он прекрасно помним, что через пару метров в нескольких поворотах отсюда есть довольно просторная коморка со стеллажом, на который можно удобно опереться... — Хорошо, буду ждать. И он, чмокнув меня в губы напоследок, довольно быстро уходит обратно в раздевалку, чтобы переодеться, собрать вещи и через полчаса написать мне о том, что Тит подвёз его до дома и сейчас он собирается посмотреть какой-то документальный фильм про российскую хоккейную лигу. Неожиданно. А я был вынужден остаться в Деметре, потому что совсем скоро, как я уже говорил, у меня будет произвольная программа. Ильфат Игнатьевич хоть и был рад победе хоккеистов, нас всё же воспитывал строго и заставлял тренироваться всегда, почти никогда не делая исключений. На тренировки я мог не ходить только в нескольких случаях: а) меня почти зарезали в раздевалке; б) мы крупно поссорились с Волковым; в) я взял золото на крупном чемпионате. Ничего из этого уже, к сожалению или к счастью, давно не происходило, поэтому я тренировался каждый день, будь это обычная разминка, как у артистов балета, или отработка прыжков и прочих элементов на льду по восемь-девять часов с минимумом перерывов. Иногда, когда Ильфат Игнатьевич начинает особо жестить, Волков его тормозит, перед этим часами выслушивая мои жалобы и растирая ушибленные места по вечерам. Сейчас Ильфата Игнатьевича тормозить никто не будет, потому что я не жаловался. Вот уже несколько часов кряду я сначала занимался растяжкой, а затем отрабатывал произвольную программу, бесконечно повторяя четверные прыжки и до скрипа зубов откатывая всё полностью; музыка уже въелась в подсознание, и слегка начинало подташнивать. Наверное, Волков в это время уже успел посмотреть фильм и сладко заснуть на диване в гостиной. И до чего же хотелось снять уже эти коньки, завалиться домой и улечься сверху на Серёжу, на его большую грудь, прижаться щекой к щеке, недовольно побурчать из-за колючести бороды и уснуть, чтобы потом меня обняли покрепче и уложили поудобнее. Эти мысли так и кружились в голове, успокаивали мою душу, пока вдруг Гоша не сказал, что ему уже пора идти. Глянув на время, которое показывал бесперебойно таблоид, я присвистнул. — Уже десять, — подъехав к Семиденцеву ближе, я распахнул объятия, чтобы попрощаться с ним. — Но ты всё равно как-то рано. Я останусь ещё ненадолго, напиши Ильфату Игнатьевичу, что сам всё закрою. Гоша просто кивнул, крепко-крепко меня обнял, как делал теперь постоянно с того декабря, а потом, прерывая тишину своими довольно громкими и грубыми движениями, ушёл с площадки, оставив меня наедине с ослепительным от ярких светодиодов льдом. Тихо вздохнув, я потянулся, погладил себя по выпирающим рёбрам и плоскому животу, поправил водолазку и хотел было встать на точку, чтобы начать прокат сначала, но свет во всём помещении внезапно выключился, оставив меня в полной темноте, которая сразу начала безумно давить со всех сторон и напоминать об одном из самых неприятных событий в жизни. Но, благо, возмущение всё перебило. — Э-эйй, Гош, я же ещё не ушёл! — приложив руки ко рту, чтобы усилить собственный крик, я чувствовал, как эта темнота заставляет меня легко трястись. Тишина, которая стала ещё невыносимее после выключения электричества, давила на уши, а сам я почувствовал себя слепым котёнком, который не знает, в какой стороне находится мать. — Гоша, боже блять! Хватит шутить! — раздражение так и плескалось во мне, но не накрывая с головой, как это было совсем недавно на матче после падения Волкова. Недовольно топнув коньком, я чуть не упал на ровном месте, виной этому, конечно, является отсутствие видимости хоть чего-то. И совсем скоро после темноты, к которой мои глаза уже успели привыкнуть, меня ослепила вспышка света, столпом направленного на меня из зоны комментаторской будки, где и происходило управление основным освещением. Сначала закрывшись рукой от такой внезапной атаки, я тщетно пытался увидеть, кто за всем этим стоит, но луч уже начал своё движение, от меня постепенно поднимаясь на тёмную трибуну. Тело всё потряхивало от страха перед этой неизвестностью. Кому понадобилось пробраться в Деметру и начать так со мной играть, сначала погружая в полную темноту, а затем ослепляя, при этом ничего не говоря? Беспощадные воспоминания о темноте заполнили всё сознание, и я бы рухнул на лёд, не справившись с трясущимися ногами, если бы луч света не был теперь направлен на, мать его, Волкова, который всё такой же заклеенный пластырями стоял среди синих закреплённых стульев в своей (моей) любимой толстовке. В руках он держал микрофон, и я мог видеть, как легко трясутся его руки. Что за шутки? Только я открыл рот, чтобы выразить довольно громко и грозно своё возмущение, как он начал говорить: — Я знаю, что неожиданно, прости, — выпалил он за одну секунду, тем самым заставив меня замолчать. В теле я всё ещё ощущал некоторую дрожь, но теперь мне стало намного спокойнее, ведь я знал, что передо мной точно тот человек, который мне никогда ничего плохого уже не сделает. Тихо вздохнув, я потёр переносицу двумя пальцами и, сложив руки на груди, встал поудобнее, всем видом выражая неохотную готовность слушать объяснения. — И я знаю, что получу от тебя по голове, ведь сейчас я должен отлёживаться дома и ждать моего маленького, — его тихий смех заставляет меня всё же слабо улыбнуться, потихоньку сменяя гнев на милость. Не могу я долго на него злиться и обижаться, когда он такой побитый, с щенячьим взглядом и милым прозвищем «маленький» пытается меня успокоить. Волков облизывает пересохшие от волнения губы, чуть мнётся, перехватывая микрофон и ощупывая его пальцами, но всё же решается и роняет довольно хрипло. — У меня кое-что для тебя есть. И после фразы снова накрывает темнота, а я только сейчас замечаю музыку, которая играла, видимо, уже со слов Волкова, только сейчас постепенно нарастая. Я слышал её и раньше, но сейчас она приносит какую-то тревожность, граничащую с приятным предвкушением. Мозг подкидывал разные варианты того, что сейчас будет. Неужели его в армию забирают? Или, может, что-то случилось? Или сегодня годовщина, о которой я забыл... Из мыслей вырывают прожекторы, кружки света которых появляются на льду вокруг меня. Их шесть или семь, они окружили меня со всех сторон, медленно начиная двигаться наподобие хоровода и сводя меня с ума. На трибунах уже никого нет, да и света всё равно недостаточно для того, чтобы хоть кого-то увидеть. Неизвестным остался и тот, кто управляет светом, ведь его всегда защищает световой ореол от огромных светодиодов. Следя за кружками, которые, как жемчуг, рассыпались по льду, всё больше и больше разрастаясь в своих размерах и количестве, я медленно, но верно раздражался, потому что в какой-то момент они начали ускоряться. Слова песни говорят о наблюдении и терпеливом ожидании, а я знаю, что Волков всё подстроил специально под меня, поэтому беру себя в руки и проезжаю немного ближе к центру, провожаемый этим безумным танцем кругов. В какой-то момент они становятся намного медленнее, собираясь ближе ко мне в один столп, а затем и вовсе исчезая. Только один небольшой луч остался бродить по льду, словно забытый всеми дух. Музыка стала спокойнее, но это и напрягало. Её бит и ритм помогали беспокойству внутри меня расти в геометрической прогрессии. Этот лучик, за которым я неотрывно следил, немного увеличился и привёл меня к письму, которое уже каким-то образом оказалось совсем рядом со мной. Ощутив, как мгновенно вспотели мои ладони, я подъехал к конверту, легко подняв его и трясущимися руками уже приготовившись его открывать. Ровный и аккуратный почерк с первых строк раскрыл своего владельца. Писал Волков, поэтому в голове был его голос, немного хриплый и такой же нежный, какой был и сегодня на скамейке запасных. «Я знаю тебя так давно, Мить. И знаю даже то, с какой скоростью ты будешь читать это письмо. Я не мастер слов и никогда не стремился им стать, но даже при всех своих возможных умениях я бы не смог передать то, как сильно я тебя люблю. И, думаю, это должно было произойти именно здесь. Знаю, возможно, ты мечтал о Париже или о шикарном ресторане, но.. всё должно быть именно так. Прости мне мою наглость. Но ты во мне это и любишь. По крайней мере, я на это надеюсь. Я знаю, сколько боли тебе причинил, и я знаю, что это навсегда останется в твоей памяти, как бы я ни старался исправиться. Но я стану лучше для тебя, потому что ты единственный человек в моей жизни, ради которого я хочу стараться. Я правда чертовски люблю тебя, Митя. Поэтому..» Неоднозначное окончание письма заставляет меня поднять голову, но свет, по ощущениям, выключается в ту же секунду. И снова темнота бьёт по глазам, а сердце в это время из-за нарастающей музыки и чувственных слов в письме, которое из-за влажности стало немного неровным, бьёт по всему телу, ведь я отчётливо чувствую его в груди и слышу в ушах. Губы пересохли, я стоял, отрезанный от реальности, примерно пять секунд, после которых прожектор резко осветил меня и Серёжу, уже успевшему подобраться так близко ко мне. Видимо, во время того, как я читал письмо, он уже стоял возле борта. И вправду всё знает.. Волков передо мной стоит со слегка покрасневшими глазами, слабой удовлетворённой улыбкой на лице, с полной расслабленностью, но в ней всё равно чувствуется лёгкая нервозность. Наверное, всё из-за нарастающей музыки, которая довольно громко уже звучит в зале, заставляя сердечный ритм увеличиваться и достигать небывалых высот. Его губы покусаны от нервов, серая толстовка слегка обтягивает мышцы груди, которая после усердных тренировок стала ещё больше. Пока он стоит, я ещё раз убеждаюсь в том, как сильно его люблю, ведь все эти детали смог заметить всего за пару секунд. Музыка нарастает ещё сильнее, в какой-то момент всё же затихая почти полностью. И он пользуется этим моментом. — Поэтому.. ты выйдешь за меня? Его было почти не слышно из-за музыки, но я по одним лишь движениям его губ всё прекрасно понимаю и тут же чувствую, как глаза жжёт из-за непрошенных слёз. Музыка после его слов взорвалась феерией звуков, а с ней взорвался и я, плача из-за его красных глаз, из-за крепких тёплых объятий, в которые меня сразу же принимают, из-за слов песни, которая просит позволить начаться чему-то новому. Я плачу, потому что ощущаю, как сердце сжимается от огромной любви, плачу, потому что слишком много было пройдено с ним вместе. И я понимаю, что никогда больше не полюблю никого так сильно, как сейчас люблю и буду любить его.