***
четверг
Чонгук просыпается ближе к обеду. Он глубоко вздыхает перед тем, как открыть глаза, и зевает. Юнги уже и след простыл, Чонгук лишь глаза закатывает, мол, это было очевидно, когда проходит мимо его комнаты в ванную. Влюбленная тушка с шилом в мягком месте. Чон прыскает со своей шутки, мелькнувшей в голове, и проходит в ванную. Он осматривает себя в зеркало и в глаза бросается волк под ключицей. Чон проводит пальцами и тяжело вздыхает. — Надеюсь, ты слышишь этот вой, Пак Чимин, — усмехается горько. Он зачесывает волосы назад и умывает лицо. Помогает не очень, свежее выглядеть не стал. Систематический недосып, рискующий перейти в хронический, дает о себе знать. Но белые волосы Чону нравятся. Это как акт протеста. Что-то вроде немого заявления «в моей жизни не только тьма без тебя, Пак Чимин!». Но в ней по большей степени тьма. Чонгук прекратил глотать упаковками седативные — Юнги аж выдохнул — начал есть нормально — тоже, в основном из-за брата — и функционировать по прежнему, даже не плакал со вторника. А это уже второй день, на минуточку. Прогресс. Тэхен звонит с промежутками в пару часов — как Хосок его не выгнал еще за постоянные отлучения от работы — и тарахтит без умолку. Обо всем на свете. Если бы Чонгук только его слушал. Он вроде и пытается, просто выходит не очень, в мыслях он. Постоянно, без передышки, просит чувствовать себя, просит не забывать. Будто Чонгук вообще может его забыть. Без Чимина трудно. Больше не невыносимо, но все еще трудно. С того дня, как он переслал себе чиминово фото с хенова телефона, Чонгук смотрит на него слишком часто, может часами глядеть, высматривать новые детали, вспоминая, как Тэмин написал, что Пак берет его ноут, чтобы на Чонгука посмотреть. Это греет. Но буквально до того момента, пока в памяти не всплывает паково сообщение, написанное после чонгукова «мне плохо без тебя». Такая дикая, болезненная связь. Их в один момент будто прошило друг другом насквозь, словно они — две винтовки, что друг по другу не промазали. А потом Чимин без анестезии вырвал пулю из его груди и ушел, оставив истекать кровью. Чиминовы черти напрочь вынесли двери в чонову душу, и теперь там лишь труха, и раздробленный Чонгук, сохраняющий тайком фотки и панически боящийся, что кто-то заметит, что за натянутой, будто спасательный жилет, улыбкой — дыра внутри. Днем нормально. Уже нормально, подготовка к выставке отвлекла, правда отвлекла. И Юнги, порхающий, как самый заботливый в мире мотылек, даже готовить стал вдвое чаще, что для Чонгука несомненно приравнивается по важности к запуску Вояджера или открытию нового направления в искусстве. А вот ночью все еще не очень. Кошмары беспокоят теперь куда реже, Юнги, когда ночует дома, часто лежит с Чонгуком в кровати, пока тот не засыпает. И от этой заботы действительно теплее, будто Марс все же нагрели и в нем снова зародилась жизнь. Так и в душе Чонгука. Но иногда все же кроет и все еще безбожно тянет на поцелуи с ним, иногда так бешено хочется его обнять, даже не говорить ничего, просто обнять. И тогда Чонгук в тайне ото всех по ночам представляет, как Пак его обнимает, как улыбается..***
суббота
Чимин не замечает, как в палату заходит Юнги. Он все еще сидит и легонько гладит чонгуковы волосы, когда чужая рука невесомо ложится на плечо. Пак поворачивается и замирает, во взгляде друга — бесконечная печаль, он будто сгорел в том выставочном вместе с рисунками младшего, в его глазах — все еще тлеет тот огонь, который ожогами раскрасил тело Чонгука. — Привет, — негромко здоровается Чимин. Юнги кивает. — Когда ты приехал? — Сегодня утром. Мне позвонил вчера Тэхен и рассказал о пожаре. Юнги подходит к окну и посильнее натягивает на плечи белый халат. Он закусывает щеку и в памяти невольно рисуется картина, как брата с остальными потерпевшими выносят на носилках, несут в карету скорой. Всего на один миг, на одну секунду, Юнги подумал, что.. И умер вместе с ним. В своей голове. — Я.. — Чимин порывается извиниться, но останавливается, подумав, что это все равно ничего не изменит. — Почему ты ни разу не позвонил ему? Не говори, что не было возможности, я знаю, что тебя отпускали к Тэмину на выходные. Чимин поднимает на Юнги отрешенный взгляд. Он настолько давно не надевал линзы, что теперь чувствует себя таким беззащитным перед этим миром и людьми. И перед Юнги тоже. Друг сверлит нечитаемым взглядом — Чимину не по себе от этого — и, скрестив руки на груди, ждет. Ждет ответа, которого нет. Чимин не знает, что говорить. Он каждый день представлял, как говорит с ним, прокручивал воспоминания в голове, его поцелуи, касания горячих пальцев — кажется, они до сих пор полыхают на коже, — заходил на его страницу, в тысячный раз разглядывая немногочисленные фотографии, но позвонить.. напомнить о себе равно доставить новую боль. Он не мог. Чимин все еще уверен, Чонгук заслуживает кто-то получше поломанной пусанской куклы. Юнги не зря говорил держаться от него подальше. Если бы Пак мог, он бы сам от себя подальше держался. Но он не может. Поэтому, пусть хотя бы Чонгука его тьмой не накроет, этого светлого, потрясающего мальчика, заслуживающего только самого лучшего. — Сорок два, — ледяным тоном произносит Мин. Чимин вопросительно сводит брови, — за то время, что тебя не было, он нарисовал сорок два твоих портрета. Чимин внутренне крошится. Чонгук все это время думал о нем, помнил. Страдал.. Пак проводит рукой по своей груди, нащупывая кулон, который с того вечера, как Чонгук подарил ему его, всегда был на шее, и сжимает в ладони. В его голове вдруг раздается жалобный волчий вой. Что же он наделал.. — Юнги.. — плаксиво тянет Чимин. — Не надо, — прерывает Мин, — ты правда его не заслуживаешь, Чимин, — добавляет шепотом, отворачиваясь обратно к окну. Но Чимин слышит.***
После душа Чонгук шагает в гардеробную. Он любит здесь бывать, Чонгуку нравится выглядеть хорошо, нравится, когда люди делают комплименты его одежде, потому что в детстве он в большинстве ходил в том, что подешевле и что выцепит мама на распродажах. На выставке Чону хочется блистать. Чтобы все оборачивались вслед, чтобы рты разевали и, конечно же, выложить фотки везде, где только можно и «посмотри, Чимин, что потерял». Чон выбирает прозрачную черную блузу, брюки и элегантный лаковый чокер. Он оглядывает себя в зеркало и улыбается, натянуто так, фальшиво, зачесывает волосы на пробор — постричься бы надо, а то передние прядки уже по самый подбородок отросли — и стискивает челюсти — ничего, все будет отлично, вечер пройдет прекрасно, внушает себе Чон. Немного парфюма, немного напускной уверенности в себе, на лицо улыбку, спрятать одиночество в глазах — и готово. Часы показывают пол пятого, когда Чонгук заканчивает собираться. Выставка назначена на шесть, значит быть нужно в пять, чтобы убедиться, что все идеально. Чонгук вызывает в приложении такси и присаживается на подоконник на кухне, где со вчерашнего вечера лежит его скетчбук. Чон открывает несмело, будто боится снова его увидеть, но проблема в том, что он видит его каждый раз, стоит лишь закрыть глаза. Чиминов образ всегда в голове, всегда с ним. Блокнот исписан его портретами. Одни большие, на всю страницу, другие поменьше. На некоторых страницах засохли капли от слез, несколько листов вырвано. Чонгук думает, что этот скетчбук похож на его душу, она такая же потрепанная, почерканная. Из нее тоже будто что-то вырвали, что-то важное, необходимое. Чонгук кусает губы и откладывает — начал подбираться ком к горлу, а сейчас это совсем ни к чему. Чонгук приезжает в выставочный в пять. Он уверенно заходит внутрь и поднимается на второй этаж — именно там и будет проходить выставка в честь тридцатилетия факультета. — Гуки, — Чангюн незаметно налетает сзади и крепко коротко обнимает, — сегодня твой день, дружище. Только посмотри на все это. Чонгук оглядывается по сторонам — мечта стала явью, его картины в красивых современных рамках украшают университетский выставочный центр, совсем скоро сюда придут люди, будут пить шампанское и наслаждаться его работами. Не об этом ли так грезил Чон? Да, конечно, да. Но как же жаль, что еще одна чонгукова мечта сидит сейчас в своем Пусане и не видит этого всего. Чон думает, Чимину понравился бы выставочный, то, как его декорировали для мероприятия и, возможно — от этой мысли щеки легким румянцем покрываются, — чонгуковы картины ему бы тоже понравились. — Господин Чон, — зовут откуда-то сзади. Чонгук поворачивается, это первокурсник, один из тех, кого прислали помогать, стоит сейчас перед ним, потупив взгляд в пол и жалобно бормочет, — там перепутали цвет подсветки в квадрате «Б», вместо зеленой прислали синюю. Чонгук глубоко вздыхает. Спокойствие, только спокойствие. — Подсветку должны были прислать еще в понедельник, а сейчас, если мне не изменяет память, четверг. — Да, — тихонечко лепечет студент, — в понедельник пришла. Только бракованная, поэтому заказали еще одну, а она вот, — парень протягивает сложенную в кольцо светодиодную ленту и, поклонившись, улетучивается. — Да ладно, забей, — поджимает губы Чангюн. Он всегда считал, что проблемы существуют по большей степени в голове и вообще, зачем волноваться и переживать, если можно не волноваться и не переживать? Чонгук всегда поражался дивной логике друга. — Да блять, на иллюстрациях в том углу подобраны цвета именно под зеленую подсветку, — недовольно фыркает Чон. — Ну. в кладовке на третьем лежит та, бракованная, иди глянь, может у тебя получится ее настроить. Она когда в понедельник пришла, часа два горела нормально, а потом потухла, — пожимает плечами Чангюн. — Ладно, сейчас гляну. Там открыто? Чангюн кивает. — Только двери чем-то подопри, а то они захлопнутся, ключ где-то у администратора, а его хрен найдешь. Чонгук закатывает глаза, какой-то ужас, с чем приходится работать. Он смотрит на аккуратные наручные часы на запястье — 17:30.***
Юнги слышит шаги в направлении двери и глубоко вздыхает. Чимина он в случившемся не винит, но ему все еще так больно, и боль эта будто ядом по телу разливается, хочется заорать, что-то сломать и поубивать всех, кто имеет причастие к поджогу. Или просто, кто под руку попадется. Мин садится на то место, где еще минуту назад сидел Чимин, и, уперев локти в колени, складывает пальцы в замок и прижимается носом. Ему так больно смотреть на младшего, ведь он глядит на перебинтованные руки, ссадины на лице, а перед глазами картина прилипших к телу кусков черной рубашки, пропитавшихся кровью, хриплый стон, уже даже не плач или крик, и ожоги. Одеяло скрывает, но на груди не лучше, чем на руках. — Помнишь, как ты обжегся утюгом, Гук-а? — усмехается Мин, все также не глядя на брата, — у бабушки. Я помню, будто это вчера было, ты решил проверить, что будет, если ладошку к утюгу приложить, вот дурачок. Юнги кусает и без того искусанные до крови губы и сильно жмурится, боится заплакать. — Помнишь, как тебя на целых две недели освободили от школы? Ты так радовался, — горько улыбается Юнги, — никогда не забуду, как мы тебя к себе забрали, а мама заставила кормить тебя с ложки, потому что тебе, видите ли, левой неудобно, — Юнги наконец-то поворачивается и разглядывает чонгуково лицо. — Ты такой невыносимый, ужас просто, — тихонько посмеивается Юнги, — я же тебе сказал надень костюм, а ты рубашку эту прозрачную напялил, — Мин легонько поправляет одеяло и касается подбородка младшего двумя пальцами. У Чонгука ожоги третьей «А», в основном из-за того, что, когда огонь попал на прозрачную легкую ткань, она начала гореть сразу же. Благо, вовремя успели потушить. — Хён? — мычит Чонгук, разлепляя заспанные глазки. Юнги вздрагивает. Но тут же выдыхает. — Мелкий, ты проснулся, — улыбается, — что-то болит? Хочешь, врача позову? — Не надо, — хрипит, — лучше ты со мной посиди, а то мне постоянно колют эти обезболивающие, уже надоело спать, — младший пытается улыбнуться, а Юнги лишь челюсти посильнее смыкает, вторя про себя «не смей плакать, Мин, не смей». — Что у тебя с лицом? — хмурится Чонгук, глядя на синяк на скуле и разбитую губу. — Да ерунда, не бери в голову, — отмахивается Мин, — дома без тебя так тоскливо, — бормочет. Голос сиплый, севший, — никто не обсирает мою еду. Чон усмехается. — Будто то, что ты готовишь, можно назвать едой, хён, — прыскает. — Вот же засранец мелкий, вот как соберу чемоданы твои, да как привезу сюда, и все, братец, будешь больничные деликатесы вкушать, гурман хренов, — фыркает Юнги. — Ой, да ладно, ты прибежишь извиняться и звать назад спустя день, — посмеивается младший. Юнги разражается смехом — что правда, то правда. — Не угадал, — сквозь смех, — я прибегу раньше. Чонгук улыбается, и у Юнги сердце в ком. Если бы только можно было с ним поменяться. — Ну как вы тут? — тэхенов голос, прозвучавший сзади, не позволяет Юнги расклеиться окончательно. Ким подходит и кладет обе руки ему на плечи. — Как себя чувствуешь, Гуки? — Как Джонни Шторм из фантастической четверки, человек-факел, все дела, — Чонгук посмеивается со своей шутки, но другим не смешно, Тэхен лишь сильнее сжимает миновы плечи, а Юнги одеяло в кулаке. — Вы только Чимину не говорите о том, что я.. ну, здесь, — выдавливает Чон. Он кидает взгляд сначала на растерянного хёна, потом на и вовсе побледневшего друга. — Тут такое дело.. — мнется Тэхен, но Юнги берет все в свои руки. — Гуки, Чимин приехал еще утром, он знает. Чонгук молчит с долгую минуту. Он смотрит то на брата, то на лучшего друга, и в голове уже с десяток раз успело пронестись короткое «позовите», но озвучивает он другое: — Скажите, что он не видел меня вот таким, — жалобно. Мин сглатывает. Но ответить не успевает, двери в палату открываются, и парни оборачиваются. В дверном проеме — Хосок, он виновато тупит взгляд в пол, руки в карманах, на плечах белый халат, а под глазом красуется фингал. Юнги подрывается с места, вспыхнув вмиг. — Вышел нахуй отсюда, — шипит. Чонгук растерянно глядит на хёнов и совершенно не понимает. — Юнги, давай не здесь, — пытается вразумить старший Чон, но Мин грубо хватает за локоть и тянет к выходу из палаты. Его захлестывает гнев. — Это что сейчас было? — спрашивает Чонгук, когда Тэхен виновато пожимает плечами, мол, прости за балаган этот. — Да там такая ситуация.. — давит Ким. — Тэ, — вопросительно вскидывает брови Чонгук, — рассказывай, — хрипит. — Это был не просто пожар, Гуки, ведется следствие, насколько мне известно, они предполагают поджог. И на месте.. — Тэхен делает паузу, ему все еще трудно поверить, что кто-то мог подстроить такое, — преступления, — выдавливает, — нашли какие-то вещи Хосока, а камеры засекли его входящим в здание выставочного центра утром. В общем, он подозреваемый. — Да хён бы никогда.. — возмущенно восклицает Чон, но тут же запинается, когда видит, как в палату просовывается белая макушка и спрашивает жалобно: — Можно?***
— Тупая хреновина, — ругается Чонгук, подпирая дверь кладовки книгой. Это здание крошиться скоро начнет, думает, ему лет пятьдесят, не меньше. Чонгук заходит внутрь и ставит руки на пояс, разглядывая полки со всяким хламом. — Как тут вообще что-то можно найти? — Чонгук пробирается через огромный моток оберточной пупырчатой бумаги и какие-то коробки к полке у стены. Светодиодной ленты нет, он начинает шарить по коробкам — ожидаемо пусто. Чонгук хмурит брови и отворачивается назад к коробкам. — Вот же дрянь, — выдыхает Чон и достает телефон из кармана, чтобы включить фонарик, ибо нашарить выключатель в этом убогом местечке тоже не судьба. Чонгук недовольно пялится на экран, осталось восемь процентов зарядки, вот же хрень. На часах без пятнадцати. Гости уже должны понемногу собираться. Чон цепляется взглядом за непримечательную коробку на верхней полке и, придерживая телефон одной рукой, тянется, чтобы достать. А вот и подсветка. Чон находит розетку и вставляет в нее светодиодную ленту. Реакции никакой. Ни зеленого тебе, ни даже синего. Чонгук глубоко вздыхает и откидывает подсветку в сторону, а сам присаживается на коробку с какими-то досками и набирает номер брата. Трубку берут спустя пару гудков. — Гуки, заканчиваю работу, что-то срочное? — Да нет, хён, разве что выставка твоего брата через десять минут, а так нет, ничего, — язвительно отвечает Чон. — Мелкий, прости, немного задержусь, приеду, как только смогу, встреть там Тэ, он уже выехал к тебе, будет с минуты на минуту, он с Хосоком приедет. — Ладно хён, приезжай скорее, — говорит Чонгук и вешает трубку. Он сидит в кладовке еще минут десять, пока Чангюн не приходит на его поиски. — Защелки, бляха, сделали бы, — плюется Чон, утаскивая Чангюна за локоть на второй этаж, где уже собрались люди, наливают шампанское и играет живая музыка. Девушки скрипачки дарят восхитительную атмосферу, создавая ненавязчивую нежную мелодию. — Смотри, сколько людей пришло, — радуется Чангюн, по пути хватая бокал с шампанским с подноса официанта, — а где подсветка? Нашел? — Да хрен с ней. Чонгук обводит взглядом окружающих и улыбается уголком губ. Его печальный вздох не слышит никто. Людей пришло и правда много, но отчего-то это не радует. Ведь один конкретный человек все-таки не пришел. И не придет. Чонгук бы всех разогнал, лишь бы он был здесь. Тэхен приезжает спустя пару минут. Ким набрасывается на друга с объятьями, когда видит того, стоящего с Чангюном в сторонке. — Я так рад за тебя, Гуки, — пищит. — Ты не задуши только, а то некому будет произносить финальный тост, — смеется Чонгук, похлопывая друга по спине, — а где Хосок-хён? — Мы ехали вместе, но ему пришло какое-то сообщение, он привез меня и сказал, что ему надо уехать ненадолго и что это очень срочно, — пожимает плечами Ким. — Понятно, — вздыхает Чонгук, — ну, тогда давайте наслаждаться этим прелестным мероприятием, — он натянуто улыбается и осушает бокал с шампанским.***
— Не устраивай сцен, Юнги, — рычит Хосок, когда они выходят из палаты, перехватывая руку друга. Тот вырывается сразу же. — Какого черта ты приперся? — рычит. Они выходят во двор больницы. Мин, точно рассвирепевший зверь, смотрит с яростью, готовый чуть что снова пустить в ход кулаки. Хосок прячет руки в карманы и выглядит спокойным. Вот только внутри у него лава извергается, но внешне как всегда уравновешен. — Дай мне все нормально объяснить, что ты как дикарь себя ведешь? — Хосок подходит ближе и пытается взять друга за плечо, но тот резко сбрасывает его руку. — Зачем же тратить время на разговоры, - шипит. - Может, сразу потрахаемся? Этого же ты хочешь от меня? Или попустило уже? Слова вырываются сами, что-то внутри хочет уколоть, хочет сделать так же больно. Но Хосок держится, он снова прячет руки в карманы и там сжимает их в кулаки. Происходит именно то, чего он так боялся — Юнги не понимает, даже не пытается понять. Чон делает глубокий вдох и проводит пятерней по волосам. — Просто послушай, — медленно произносит Хосок, — я все.. — Лучше видео мне запиши, ты же мастер в этих делах, — едко усмехается Мин. Хосок не выдерживает. Он приближается к другу и хватает того за ворот джинсовой куртки. Смотрит в пылающие больше обидой и непониманием, чем ненавистью глаза, опускает взгляд на запекшуюся кровь на губе, покрасневшую от его собственного удара скулу, и, выдохнув, отпускает. — Хён, — слышится сзади голосок Тэхена. Он буквально пищит, словно вот-вот заплачет. Юнги смотрит Хосоку за спину и видит бегущего к ним. — Все в порядке, котенок, не беспокойся, — Юнги еще раз, скривившись, заглядывает в лицо друга и, отпихнув его от себя, быстрыми шагами удаляется в сторону парковки. — Хён, — жалобно просит Ким, но Хосок останавливает, когда тот равняется с ним. — Пусть проветрится, — кидает короткий взгляд в сторону друга Чон и присаживается на скамью. Тэхен подсаживается. На пару минут воцаряется немая пауза, Хосок прячет голову, сцепив на макушке руки в замок, и время от времени лишь громко вздыхает. Нарушить тишину он решается первым. — Ты уже сказал ему, да? — О переезде? Чон кивает. — Да, он не очень обрадовался, — Тэхен закусывает щеку и тупит взгляд в пол. Когда он рассказал Мину о том, что станет трейни, Юнги воспринял нормально, даже радостно, ровно до того момента, пока Ким не пояснил последствия. Юнги тогда целых минуты три молча сидел на кровати, о чем-то размышляя, а потом крепко обнял и спросил: «как же я без тебя, котенок?». После этого разговора они больше к нему не возвращались, Тэхен работал в среду, а в четверг у Юнги были важные дела в арт-кафе, да и выставка Чонгука. И вот уже суббота, Юнги ходит с дрожащими руками второй день, еще и эта драка с Хосоком вчера. — Дай ему немного времени все осознать и принять, — методично говорит Хосок, — на него слишком много всего навалилось в последнее время. Тэхен соглашается кивком, печально глядит в сторону парковки, куда пошел Мин, и горько вздыхает. К нему медленно приходит осознание: расстаться с Юнги на целый год будет самым сложным, что он когда-либо делал. — Хён, — тихо тянет Ким, — а ты его еще любишь? Тэхен все еще смотрит в сторону парковки, а Хосок, кинув на него короткий взгляд, сглатывает. Он не спрашивает, откуда Тэхен узнал, очевидно, Юнги рассказал, больше некому. Потому он также тихо говорит в ответ: — Люблю. Тэхен поворачивает к нему лицо и пристально всматривается в глаза. В них неоновой строчкой «я не отдам его». Чон еще ни разу не видел во взгляде Тэхена такой решимости. Он слабо улыбается и устремляет взгляд под ноги. — Я не претендую, Тэ, он мой друг и он важен для меня, так будет всегда, но ответной любви я от Юнги не жду, — говорит, — в его сердце нет для меня места, — по спине Хосока проходит мороз, он осознал это давно, но озвучить решился впервые, — он любит тебя. Сильно любит, Тэ. — Я тоже люблю его, хён, — отвечает Тэхен, — сильно, — добавляет с напором. Хосок усмехается. Именно это Юнги и нужно сейчас. — Иди к нему, поговори. Он поймет и поддержит тебя, я уверен. Тэхен улыбается печально, еще раз взгляд в сторону парковки устремляет и быстрыми шагами направляется к Юнги. Теперь Тэхен не сомневается, хён поймет. И поддержит. А Тэхен поддержит его. Ведь это и есть то, что называют любовью.***
Спустя один час, семь тостов от администрации университета и примерно с тридцать комплиментов Чонгуку от незнакомых людей, он сбегает наверх, оставляя Чангюна вести светские беседы об искусстве с гостями, а Тэхена нетерпеливо выглядывать Юнги. Он прячется в кладовке, подставив под двери все ту же потрепанную книжонку, и утыкается в телефон. Фото Чимина в галерее пальцы находят сами. Как же все-таки сложно бывает ждать того, кто не придет. Вроде бы и знаешь же, что не придет, но глупая бессмысленная надежда теплится в груди. Кто бы подсказал, как от нее избавиться. Чонгук не помнит сколько сидит так, разглядывая в тысячный раз уже до боли изученную фотографию. Он отлипает от экрана лишь тогда, когда в воздухе отчетливо слышится запах дыма. Чонгук встает с коробки, на которой до этого сидел, и медленно шагает к выходу. Он уже практически доходит до порога, когда слышит крик из коридора: — Господин Чжун, господин Чжун, горим! Бегущий задевает книгу ногой, и двери захлопываются с характерным звуком. — Блять, — громко выдыхает Чонгук, — эй, там, откройте, я здесь! — кричит. Никто не открывает. Ни в этот момент, ни спустя десять минут, ни через пятнадцать, когда Чонгук уже начинает заходиться кашлем. Он набирает номер Тэхена — абонент выключен. Хосок — долгие мучительные гудки, сброс, Чангюн — спустя минуту, наконец-то, друг берет трубку. На том проводе слышатся крики, заглушающее «всем немедленно покинуть здание» и громкий шорох. — Алло, Чангюн, ты меня слышишь? — Гуки, Гуки, где ты? Тут пожар, алло, — кричит в трубку друг. Чонгук слышит звук удара о кафель. Гудки. — Чангюн, — орет Чон, — Чангюн, блять. Чонгук перенабирает. Абонент не может принять вызов. Сука. Небольшая кладовка полностью пропиталась едким запахом дыма. Чонгук слышит, как кричат люди внизу — их крики такие громкие, что доходят даже сюда — и сам кричит, стучась в двери. — Здесь кто-то есть? — слышится женский голос за дверью. Женщина громко кашляет и с силой стучит. Наконец кто-то его услышал. Чонгук стучит в ответ, крича «да, я здесь, меня закрыли». — Сейчас я кого-то позову, — слышится ответный крик. А потом снова ничего. Кроме дыма, заполняющего небольшую комнатку. Проходит еще долгих десять минут. Чонгук прячет лицо в изгибе локтя, в кладовке стало невыносимо жарко. Телефон выключился еще минут пять назад. Чон осматривается вокруг, ища то, чем можно выломать двери, но когда оборачивается в сторону выхода, с ужасом смотрит, как единственный путь к спасению охватывает огонь. — Блять, — выдыхает Чонгук. Он подходит к двери и что есть силы колотит по дереву. Бьет с размаху ногой, пытаясь выбить — никакого результата. Чёрт. — Пожалуйста, помогите, — хрипит Чонгук, задыхаясь в новом приступе кашля. Дышать становится сложно. Чонгук колотит двери, но с каждым ударом дерево, словно становится крепче, а вот силы Чонгука иссякают. Хочется заснуть. Просто лечь и заснуть. — Пожалуйста, — хриплый крик. Спустя пять минут, Чонгук чувствует, как из-за пота рубашка липнет к телу, а голова наливается свинцом. Огонь перекидывается на первую стоящую рядом с выходом коробку. Чон сглатывает и отходит к стене. Голова кружится. Глаза режет жутко. Он сползает по стене, пряча лицо в изгиб локтя, и старается неглубоко дышать. Крики стихли. Чонгук видит, как огонь перекидывается на другие рядом стоящие коробки. Он упирается руками о пол в попытке встать, но падает, едва поднявшись на колени. Глаза печет и режет. Чонгук трет ладонями, но не помогает. Он слышит свой собственный крик будто издалека. — Помогите, я здесь! — последнее перед полным погружением в темноту.***
Чимин приближается к Чонгуку медленно, будто боится, что тот прогонит. Он несмело присаживается на край кровати и складывает руки на колени. Они долго молчат друг другу о той боли, которую принесла обоим разлука и о тех чувствах, что лавой в обоих извергаются. Чонгук осматривает Пака всего, с макушки до кончиков пальцев, словно не верит, что он настоящий, сидит перед ним и не находит слов. Сидит на его кровати и смотрит с молчаливым раскаянием в карих глазах, с немым признанием на вишневых губах, такой необходимый, такой мучительный и до безобразия любимый. — Гуки.. — шепотом тянет Пак. Но Чонгук перебивает. — Зачем ты приехал, Чимин? Чон прокручивает одну единственную фразу в голове, и она ядом жаждет вылиться наружу, накрыть Чимина с головой, и пусть задыхается в своих же словах, пусть теперь скажет, как ему хорошо в Пусане среди друзей и семьи. Пусть. Чего же ты молчишь, Пак Чимин? — Наверное, потому, что люблю тебя, — отвечает простодушно, чем абсолютно обезоруживает уже готового защищаться Чонгука. У Чона от слов этих трещины на душе склеиваются, кусочки чего-то пульсирующего и болящего внутри собираются заново, словно не было этих двух недель, словно Чимин всегда был рядом. — Уезжай, — хрипит Чонгук, — тебе же хорошо в Пусане, — добавляет он еле слышно. — Хорошо в Пусане? — вспыхивает Пак. Он поднимается с места, руки в кулаки сжимая, и переминается с ноги на ногу, пытаясь не закричать, не сорваться. Его взгляд мечется по комнате, он запускает ладонь в волосы и до боли сжимает. «Как мне могло быть хорошо без тебя, Гуки?», — спрашивает мысленно. — Ты же сам написал мне, что у тебя все в порядке, что у тебя там семья, друзья, хер знает, что еще, — цитирует Чонгук, сцепляя зубы. Чимин принимает это за вспыхнувшую обиду, злость, но на самом деле просто действие обезболивающих заканчивается, и тело начинает жечь. Сильно. Поэтому Чонгук стискивает зубы в надежде, что Чимин не заметит его слабости. — Что ты несешь, Гуки? — хмурится Пак, — мой телефон забрали. Чиминов телефон и правда все время был в комнате хранения. За исключением одного единственного случая, когда к нему пришел Тэмин, а Пак попросил сходить забрать его телефон и дать ему всего на пару минут. — Мне было так плохо без тебя, — Чонгук не замечает, как по щекам начинают стекать слезы — ему неимоверно больно, тело будто кинули на раскаленную сковороду. Говорить становится сложно, но он продолжает, — я держался, правда, и лучше бы я разбил хренов телефон, чем написал тебе. И получил в ответ, что тебе и без меня не плохо. На чонгуковой шее начинают выделяться вены, он уже рычит от боли. Но не признается, не хочет проявлять слабости. Даже когда тело на тридцать процентов покрыто ожогами. — Врача, — Чимин выбегает из палаты, и Чонгук перестает себя сдерживать, он корчится на постели, стонет и еле успевает смаргивать слезы, что непроизвольно льются из глаз. Чимин смотрит на него через окно, в его глазах тоже застыли слезы, но он не позволяет себе расплакаться здесь. Чонгуку колют обезболивающее, врач и медсестры порхают над ним, и Чимин быстрыми шагами двигается к выходу. Он не простит себе, что заставил Чонгука страдать.***
— Какого хрена, Чиминни? — растерянно моргает Тэмин, когда Пак, не успев Ли открыть двери, залетает внутрь и хватает его за грудки. Тот припечатывает друга к стене и резко ударяет спиной. — Что ты сказал Чонгуку? — шипит. — Отъебался от него, сейчас же, — звучит чонинов бас. Он спускается с лестницы и, подойдя к парням, отпихивает Чимина от любимого одним резким движением, — по ебальнику давно не получал? — Кай заслоняет собой съежившегося Тэмина, и пылает яростью, Пак замечает это. Обычно донельзя уравновешенный и вежливый Кай сейчас, точно рассердившийся зверь. — Что ты, блять, сказал про меня Чонгуку, Тэмин-а? — заглядывает за спину Киму. Тэмин обходит Кая и просит обоих мужчин успокоиться. — Ты же сам попросил отрубить тебе руки, если захочешь ему написать? — невинно лепечет Ли. — Так отрубил бы, зачем писать, что мне хорошо без него в Пусане? — рычит Пак. Он порывается обойти Кая, но тот скалой стоит, защищая Тэмина. Он-то его в обиду точно не даст, и совсем не важно, что там вычудил Ли. — Любимый, все в порядке, — Тэмин кладет руку Чонину на плечо, и тот отходит в сторону, но все еще держится наготове. Мало ли. — Я ничего такого ему не писал. Лишь то, что ты проходишь лечение. Что семья и друзья тебя поддерживают. Я ни в чем не соврал ему, Чимин, — тихо говорит Ли, — или что, по-твоему, мне стоило ему сказать? Что у тебя когда не было истерик, так апатия нападала? Что ты раза три пытался сбежать из центра? Блять, босиком попытаться сбежать, — выдыхает Тэмин, закатывая глаза, — вверх благоразумия, — усмехается. Чимин стоит как вкопанный, и молчит. Ему нечего ответить, в словах друга действительно лжи нет. И Ли не виноват. Чимин ведь действительно просил о том, чтобы Тэмин не позволял писать Чонгуку, сам-то Пак точно не удержался бы. Тэмин не виноват в том, что Чимин мудак и придурок, думающий, что знает, как всем будет лучше. — Или, может, мне надо было рассказать, как ты закрылся в ванной и пол ночи прорыдал, разглядывая его фотки, пока не отключился? Ты, кстати, еще должен мне за выбитые двери, — Тэмин трясет перед другом пальцем и губы поджимает. Сказать нечего. Все правда. Поэтому Чимин и не говорит ничего, он падает на колени и закрывает руками лицо. Он такой идиот. Хотел как лучше, а вышло как обычно. И хуже всего то, что, захлебываясь своей любовью, он совсем не подумал о том, что Чонгук, там, за триста двадцать пять километров, захлебывается также. Тэмин опускается перед другом на колени и крепко обнимает. Прижимает к груди за затылок, чувствуя, как колотится чиминово сердце, и как слезы текут по его лицу. — Принеси успокоительное, — бросает Ли Чонину, и тот сразу же удаляется на второй этаж. — Чиминни, — Тэмин берет лицо друга в ладони и устанавливает зрительный контакт, — прости, я не должен был писать, — говорит тихо, — я просто как представил, что с тобой будет, прочитай ты то, что он написал, у меня все внутри перевернулось. — А что он написал? — всхлипывает. — Он написал «мне плохо без тебя». В Чимине будто просыпается водопад. Услышав это, он рыдает так, словно лишился самого дорого в жизни. Сейчас он слишком расстроен и разбит для того, чтобы понять, еще не поздно все исправить. — Послушай меня, — просит Тэмин. Кай уже подносит к ним стакан с водой, в который заботливо накапал успокоительного. Ли забирает, жестом указывает оставить их, и поворачивается к другу, — оставить его тогда было ошибкой, теперь я понимаю это, — Тэмин опускает глаза в пол и глубоко вздыхает, — но ты можешь быть с ним сейчас, — поднимает взгляд, воодушевившись, — ведь ты нужен ему. Люби его, и он отдаст тебе всю свою любовь, которой он, уж поверь, доверху наполнен. Тэмин помогает другу подняться и протягивает стакан с успокоительным: — А теперь выпей эту гадость — сразу предупреждаю на вкус не очень — и иди к нему, — усмехается Ли, — иди и будь рядом. Покажи, что больше не оставишь, скажи, что любишь. — Он знает, что люблю, — горько шепчет Чимин, — Он думает, что любишь, — поправляет Ли, — позволь ему быть в этом уверенным.