Год Дракона

      Тихие места были здесь когда-то. Заповедные. И охотникам-кицунэ места хватало, и хозяевам — кодама, и зверью, тут обитающему, а если и забредало сюда божество из неведомых краев, то с почестями было провожаемо на пристань к кораблю, отплывающему до «Абурая». А потом в одночасье изменилось все самым печальным образом. Божествам и призракам отныне стало не до купален, да и немало их погибло, случайно встретившись с магической стеной Юбабы. И стали эти места пользоваться дурной славой. Бывали тут, как рассказывал Тихиро и Безликому маленький побег кудрявой Кэра-Кэра, друживший со здешними кицунятами, и боги с Севера, и из западных стран прибывали, и южные духи Эпохи Сновидений наведывались — Бора-кенгуру, Диневан-эму, виринун Ван-Ворон… Теперь же не раз видели в пуще следы сикомэ (гоблинов), свирепые самки которых прислуживали самой богине Изанами в преисподней, а самцы — вестники войн — терзали несчастных путников, которые попадались им в лапы, и живописно развешивали их внутренности на вековечных соснах волшебного леса. А потом появился голый толстяк Бо и, обратившись к старейшинам, призвал всех кодама помочь спасению существ, обреченных злым колдовством погибнуть в птичьем облике, если не будут надежно спрятаны от владычицы этого края.       Вот уже несколько дней гости оставались в деревне кодама, дожидаясь ливня, который превратит низину в сплошное море и сделает возможными подступы к Юбабиному жилищу. Проснувшись утром в одном из домиков на дереве, Тихиро уже хотела натянуть на себя недосохшую, но починенную кем-то из хозяев одежду, чтобы продолжать путь. Однако Кэра-Кэра и ее однопобеговые сестры Пати-Пати («Хлоп-хлоп») и Миси-Миси («Скрип-скрип») принялись убеждать девушку, что разумнее будет сделать это после очередной сильной грозы, а покуда пожить у них и помочь по хозяйству. Они так и сказали — «помочь по хозяйству», даром что Тихиро очень смутно представляла себе, какое хозяйство может быть у существ, живущих в основном на деревьях и питающихся дождевой или речной водой. Выбор был небогат, она согласилась, но на сердце было неспокойно за сумасбродную Лисицу, да и пропавший куда-то Безликий долго не появлялся с вестями.       Так она познакомилась с кодама-птичниками, что ухаживали за целым стадом разноцветных индюков, пригнанных сюда толстяком: перевоплощенных содержали в глубоком овраге, накрыв громадной крышкой, сплетенной из гибких веток и замаскированной плетущимися растениями — вьюнками, виноградом, плющом, виноградом… Увидеть птичий двор с воздуха было невозможно, даже если знать, куда смотреть. А вот побороть звуки, издаваемые глупыми пернатыми, работники «фермы» оставались бессильны. Те вопили днем и ночью, но здесь на помощь лесному народу приходили соседи — дети эха: они подхватывали индюшечий клекот и разносили по окрестностям так, что найти источник этих воплей становилось невозможно. Тихиро смотрела на раздувавшихся от гордости индюков и на суетливых индюшек и вспоминала, как двенадцать лет назад точно так же стояла в хлеву Юбабы и, дрожа, высматривала среди свиней своих заколдованных папу и маму. Только сейчас ее сердце нисколько не замирало в тревоге за тех, кто скрывался под пышными перьями, которые кодама, особенно девушки, стали с удовольствием использовать в качестве украшений. Куда сильнее она беспокоилась о Хитоми, плененной пажами Ведьмы пустошей и Коллекционера, — как там рыжуха? жива ли еще?       Показали Тихиро и пасеку, и оранжереи, полные бабочек, благополучие которых кодама охраняли, как зеницу ока, но вовсе не оттого, что лесные жители так уж любили мед или цветы. Просто лишь насекомые могли обеспечить им, устроенным принципиально иначе, нежели любой другой известный вид, необходимый уровень продолжения рода. Тихиро удивлялась недолго, потому что первый же вопрос сына кудрявой Кэра-Кэра навел ее на мысль, что и кодама в свою очередь имеют весьма смутное представление о жизни ее вида. Мальчик признался, как его друг-кицуненок однажды рассказывал, будто люди «того мира» поедают друг друга после смерти.       — Почему он так решил? — удивилась девушка, с улыбкой заглядывая в нежное, еще покрытое зеленоватым детским пушком личико юного побега.       — Когда лисица хочет сохранить еду про запас, — ответил кодама, — она прячет ее в землю. Кицунэ говорят, что не раз видели, как люди, которые не предают своих умерших огню, упаковывают их в древесные коробки и закапывают. Наверное, чтобы зажарить позже?       Тихиро едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. В ее временной одежде оказалось очень удобно: не холодно и не жарко. Кимоно древесного племени не стесняло движений, мягко льнуло к телу и попросту казалось второй кожей, о которой, единожды надев, можно было забыть на весь день. А до встречи с кодама она предполагала, что такими свойствами обладают только джинсы и трикотажная водолазка, о которых теперь не хотелось и вспоминать.       Безликий отсутствовал больше суток, и Тихиро взволновалась уже не на шутку, сколь бы ни успокаивали ее сестры-кодама. К вечеру следующего дня он просто выступил из сумерек, снова шагнул в никуда и опять проявился уже перед девушкой, как ни в чем не бывало. На его маске отсутствовали всякие эмоции, он довольно равнодушно воспринял ее радость и вообще более, чем когда-либо, походил на того безучастного духа, что наблюдал за десятилетней пришелицей из мира людей на мосту в купальни. Тихиро даже расстроилась, но Кэра-Кэра, смешливо поглядев на нее — эта сестрица лучше своих сородичей вникла в человеческие отношения, — сказала по секрету, что Каонаси просто устал:       — Ему трудно даются переходы, и даже бродяга теряет при этом свои силы.       — Ты слышишь его мысли?       — Не так. Мысли — они как смола, питающая нас, или как ваша кровь. У него нет ни того, ни другого. Он не может думать, как мы, не может чувствовать. Всё это дается ему через усилие, чтобы сообщаться с нами. Я слышу его через усилие, как знаю о приближении бури по шелесту ветра в листве и по скрипу старых веток в бору. Наверное, ты не поймешь.       Но Тихиро поняла, и ей стало грустно. Похоже, им никогда не добиться возвращения того, кого она увидела той ночью в зеркале Унгаикё. Подобие человека, которое имитирует призрак, получается у него с таким трудом, что теперь ей даже стало стыдно за то, что она заставляла его подыгрывать разным глупым прихотям. Он-то знал, что это ни к чему не приведет, но не хотел ее разочаровывать. Может быть, собравшись все вместе — Инари, Юбаба, Дзениба и сенсей Кюби, — маги смогут определить того, кто наложил такое стойкое проклятье на Каонаси, а также подскажут, где его искать. И тогда она, Тихиро, без малейших сомнений отправится с ним на поиски этого колдуна и станет горячо просить его снять губительные чары, даже если ради этого ей придется пожертвовать чем-то, что ей самой очень дорого… Так размышляла она в своих великодушных мечтах, отдавая, однако, себе отчет, что это всего лишь мираж. Они и к Юбабе еще не пробились, а она уже смешит демонов, строя планы на будущее, вот тупица! Да и опять же, случись всё это, что потребует гипотетический колдун взамен? А если он поймет, что ей дороги родители и брат, и потребует принести в жертву кого-либо из них?..       Безликий забился в лисью нору соседей кодама — там ему почему-то было уютнее — и не выходил до утра, пытаясь прийти в себя. И только увидев его на другой день, с воодушевлением постигающего особенности жизни пчел на деревенской пасеке, Тихиро почувствовала, как и с ее души свалился камень. На похвалу старейшины, который признал, что призрак отлично слышит пчелиное племя, Каонаси с уважительным поклоном сложил ладони перед грудью, а девушка поддразнила:       — И это вы еще не видели, как он прядет, вяжет на спицах и рубит дрова!       Вместо ответа призрак растворился в воздухе, возник у нее за спиной, привлек к себе, охватив одной рукой за плечи, другой — за талию, склонил голову через плечо девушки и пощекотал ее ухо едва различимым смехом-шепотом. Тихиро слегка боднула виском немного затуманившуюся маску, а сама только плотнее прижала к себе его руки. Старейшина с интересом смотрел на них, потом сказал что-то на языке кодама и удалился. Остальные закивали. Вспомнив об этом позже, Тихиро спросила, о чем он говорил, и одна из сестер перевела слова старика:       — Сказал, что не видел он и того, чтобы неприкаянный мертвец и человеческая икирё любились меж собой.       — Мертвец?! Как так?       — Не просто мертвец — неприкаянный! От живых ему надо одно — их жизнь, и призрак живого — самая сладкая его пища, страшный соблазн. А икирё, если по уму, так должна это чуять и бежать от него, не разбирая дороги и даже не зная, почему так боится и бежит…       Тихиро замерла, вспоминая их первую встречу. Нет, он не вызывал в ней большего страха, чем прочие призраки, выбравшиеся с наступлением ночи из темноты в заколдованном городе. Он был непонятным, странным, он напоминал скорей какое-то бессловесное животное, но никакого ужаса или отвращения не внушал. А когда она поняла, что дом Юбабы, насквозь пропитанный корыстью и лицемерием, губителен для бога-бродяги, ей стало по-хорошему его жалко — тогда она и позвала Каонаси с собой к Дзенибе, лишь бы подальше от купален, где от старой ведьмы уже натерпелся и бедолага-Хаку.       — Мертвец?.. — повторила Тихиро, как завороженная.       — Да, и давно. Не всякое дерево столько проживет, так давно.       — А какой была… его смерть?       Кодама посмотрели на нее, оторвавшись от своих дел.       — Икирё на самом деле хочет это узнать? — строго спросила скрипучая Миси-Миси, которая из всех сестер отличалась повадками жертвы: она всегда говорила и смотрела, отовсюду ожидая подвоха и уже заранее как будто огрызаясь и желая показаться суровой и равнодушной к чужому мнению. Говорила она из-за этого будто сквозь сжатые зубы и неприязненно, чем с удовольствием пользовалась Пати-Пати, третья сестра, бесконечно ее донимая попреками и критикой, чаще всего — несправедливыми.       — Да, хочу, — ответила девушка, ощущая ускорившийся ток крови во всем теле и частое-частое сердцебиение.       — Она была страшной, — впервые без улыбки сказала хохотушка Кэра-Кэра. — Не знаю, какой именно. Только страшной. И…       Сестры уставились на нее, а Тихиро так и подавно забыла, как дышать.       — …и он сам хотел ее. Именно такой. Страшной.