Год Дракона

      Новые знания не сделали Тихиро счастливее, но теперь она понимала и то, что надеяться только на всемогущество знакомых магов – по меньшей мере, наивно. В этой истории четырехвековой давности были задействованы такие силы, какие не снились ни ей, ни кодама. Даже старейшина мог сказать – когда, но не имел ни малейшего представления – почему, как и кто. Дед согласился лишь в том, что смерть Юкити была инициирована по его внутреннему согласию и в довольно молодом возрасте, но не являлась притом самоубийством. Выходило так, что он упорно искал ее и отчаянно добивался, как добиваются любви желанной женщины, а когда нашел и встретил, то остался неупокоенным, неприкаянным и обезличенным. Нет, не просто потерявшим лицо – хуже: потерявшим личность, а с нею и память, и голос, и способность общаться с миром, и даже мыслить, как мыслил прежде.       За эти без малого полтысячелетия многие поколения кодама, продолжительность жизни которых была раза в полтора длиннее человеческой, встречали то там, то здесь призрака в луноликой маске, и всюду он держался особняком, стараясь занимать собой как можно меньше места, ни к кому не прикасался, а если к нему и обращались, то откликался робко и виновато. Если что-то давал, то как будто просил, с нерешительностью заглядывая в глаза, а если кто-то что-то предлагал ему – и подавно отказывался. Он знал о своей природе, поэтому сознательно избегал искушения, не желая причинять зло и творить разрушения. Ему проще было оставаться одному, чем делаться олицетворением алчности и ненасытности, столь свойственной живым существам, которые с незапамятных времен вынуждены бороться за место под солнцем и оттого никогда не упустят возможность оттяпать с лихвой кусок пожирнее и стянуть то, что худо лежит, даже если оно им и не нужно – просто из жадности, «про запас». Среди местных жителей он считался безобидной нечистью, нопэрапоном, не желающим кого-то пугать. Если и мог заставить путника вздрогнуть, то непреднамеренно, когда вдруг возникал из ниоткуда на дороге, без всякого злого умысла. Ни хороший, ни плохой – просто никто и ничто, пустота, принявшая зыбкую форму. Черная дыра, сама по себе способная затянуть, но при этом почему-то бездействующая.       – Но с тех пор он изменился, – подметил старик, косясь на Тихиро буркалами из-под мшистых бровей. – Ты изменила его и продолжаешь менять. Да кто бы знал только, на пользу ли эти перемены…       – Можно ли его оживить? – сидя перед дедом на циновке, нетерпеливо спросила девушка.       – То, что уже умерло, в чем распались все связи, оживить нельзя.       – А что же тогда делать?       Старик протянул ей на отполированной ладони ветхую шишку суги, давно выпотрошенную птицами и распадающуюся прямо в пальцах:       – Не надо оживлять шишку, – а затем указал на саму криптомерию, под резными ветвями которой стояла их беседка, – надо беречь дерево.       – А где оно?       Кодама пожал плечами:       – Никто не знает. Это его путь.       – Смогу ли я помочь?       – Не знаю. Это твой путь.       Издалека увидев ее, возвращающуюся по тропинке, Безликий приветливо помахал рукой, но Тихиро не ответила. На маске его проступила растерянность, он ушел в свое подпространство и сразу же сплотился из воздуха прямо возле нее, пытаясь заглянуть девушке в глаза.       – Ах? – спросил он, недоуменно изгибая губы, нарисованные небрежными лиловыми мазками вокруг фальшивой прорези для рта.       – Мне надо сейчас побыть одной и подумать, Юкити! – немного резко откликнулась Тихиро.       Каонаси кивнул и как ни в чем не бывало вернулся туда, где только что был. Девушка даже не посмотрела, чем он там занимался вместе с остальными кодама, слишком потрясенная своими мыслями, чтобы пересилить себя и с кем-то сейчас общаться. Она почти наобум отправилась в сторону тайной птичьей фермы, перебирая внутри себя разрозненные воспоминания об их коротких беседах с Юкити, вооруженным в то время ее гаджетом. Из того, что бродяга смог порассказать о себе сам, выходило, что когда-то он хотел стать врачом – а вернее, лекарем или целителем, если учесть время, когда жило его воплощение. Хотел, но по какой-то причине не стал. И его это печалило. Помнил он и настоящее имя, знал иероглифы. Имел какие-то представления о хороших манерах, о благе и о худе, о здешних обычаях и при этом – о жизни в ее мире. О былой человеческой инкарнации Каонаси намекал и явный его опыт в интимной сфере. Что еще? Из его прошлого – ничего больше. Если в детстве у Хаку и у нее забирали память вместе с именем, то здесь действовал какой-то иной механизм заклятия, который не отключался ни при каких известных Тихиро условиях.       За своими размышлениями она не сразу и поняла, что повернула куда-то не туда, а когда опомнилась, вокруг оказалась глушь. Все звуки как будто осели в плотный мешок, где было бессильно эхо, и даже вместо шагов Тихиро слышала под ногами только тупые толчки, а вместо хруста веток – утробный рык вспарываемой шкуры. Девушка подняла голову и увидела мелькнувшие между стволами фиолетовые огоньки, острые уши и очертания лисьего туловища.       – Бьякко? – спросила она, поражаясь тому, как странно прозвучал голос.       Темный силуэт гигантского зверя подался сначала в ее сторону, но тут из-за деревьев повалили какие-то жуткие твари, и призрачная лисица подскочила на месте. При виде монстров Тихиро опрометью кинулась бежать обратно, не раздумывая, не разбирая дороги и в полную силу легких призывая на помощь, но крики свои едва слышала сама. Гигантскими прыжками метнулась за деревьями Седая Бьякко и исчезла вдали. Мощный удар в спину сбил девушку с ног, и она покатилась в яму у тропки. Глаза застила адская боль в хребте, сквозь темную пелену короткими очередями простреливали искры. Несколько рыкающих тварей бросились за нею, шлепая лапами по хвое.       – Нет, нет! – корчась на земле и прикрывая голову руками, со слезами просила Тихиро.       Уродливые, похожие на свиноящеров, но одетые, как дикари из фильмов, чудовища стали намахиваться и тыкать в нее древками копий. Тычки становились все больнее, а звери откровенно входили в раж. Девушка пыталась уклоняться от ударов, и это лишь раззадорило мучителей. Боль между лопатками стала невыносимой.       Потом ее схватили, подняли на ноги и, противно хохоча во всю глотку, начали швырять ее друг другу в лапы, как набитое соломой чучело. Расталкивая всех, к ним пробился самый громадный монстр. Тут-то Тихиро и поняла, что сейчас ей придет конец: свиные глазки вожака, а это был вожак, сверкали алой яростью и тошнотворным вожделением. Он размахнулся, чтобы убить ее одним ударом гигантского кулака, но не успел: продолговатая ветвистая фигура, пролетев по дуге у него над головой на лиане, сбила чудовище с ног. Девушку бросили на землю, чтобы дать отпор налетевшим отовсюду кодама. Она успела увидеть, как длинная черная змея со сверкнувшей над головой сталью катаны метнулась на вожака. И в следующий миг Тихиро потеряла сознание…       …Опомнившись и обозлясь еще пуще, сикомэ отбили нападение древесного народа, но в предвкушении пира, когда вернулись к жертве, внезапно налетели на что-то страшное и непонятное. Над полурастерзанной человеческой самкой изогнулась какая-то черная фигура, в которой они не без труда опознали своего вождя. Капая слюной и агрессивно приникая к земле, изменившийся гоблин утробно булькал, рычал и по возвращении членов отряда громоздко повернулся на четвереньках им навстречу. Его кренило во все стороны и качало, как будто он налакался веселящей жидкости.       – Пошли вон! – рявкнул он сородичам, а для устрашения жутко чихнул.       Он был больше избитой до полусмерти самочки раз в пять и крупнее любого из сикомэ втрое, но их племя привыкло доверять не глазам, а нюху и слуху, а от вожака несло вожаком и голос был голосом вожака. Капая на землю слюной, пеной и чем-то черным, он повернулся к первому же, кто осмелился нарушить его приказ и ступить на шаг вперед после запрета, схватил гигантскими лапами, без малейших усилий разломал пополам и швырнул ощетинившийся кишками труп в пасть. Такого не вынесли и дрогнули даже самые отчаянные головорезы племени, однако теперь его было не остановить. Прибежавшие на подмогу кодама увидели только ужасающе огромную черную тушу, которая разодрала в клочки и сожрала всех, до кого смогла дотянуться, а до кого не смогла – вожжами из кишок их сотоварищей разогнала по лесу во все стороны, внушив безумный ужас. Вряд ли отряду опять удастся собраться в ближайшее время.       Но исключения зверь не сделал и для кодама, хотя нападать не стал. Просто в два прыжка вернулся к распростертой на земле Тихиро и, злобно рыкнув, как пес над добычей, отогнал древесный люд подальше. Страшнее они не видели ничего: громадный, как гора, монстр нависал на четвереньках над изломанной хрупкой человеческой девушкой, и алые свиные глазки его сверкали, а на затылке белым пятном проступала знакомая маска Безликого.       – Безликий бог, мы помочь вам хотим! – осторожно крикнул в глухое пространство один из древолюдей. – Она умрет, если ее не забрать отсюда! Опомнись, Безликий бог, Каонаси! Мы друзья! Вспомни нас!       Слюнявая пасть вздернула губу и с предупреждающим ворчанием обнажила острые клыки. Кодама поняли и отступили. Монстр вытянул лапы, и по мере приближения к телу Тихиро они все больше становились похожими на человеческие руки. Когда булькающая дикая тварь с необычайной осторожностью, почти нежностью подняла с земли и приложила к себе бесчувственную девочку-икирё, кодама просто окружили эту пару на почтительном отдалении и так, составив им шелестящую ветками свиту, проводили до деревни. Выбежавшие им навстречу женщины с воплями разбежались, и только старейшина показал пальцем, куда нести покалеченную гостью. Оставив Тихиро в домике на циновке, чудовище рявкнуло, что сейчас вернется и чтобы никто не смел ее трогать, побежало в дальние кусты, торопливо там зарычало, закашляло и зафыркало. Уже отплевываясь, оно выскользнуло обратно стремительной черной змеей в белой маске. Однако, вбегая в домик, Каонаси заставил свое тело обрести человеческие очертания и знаками попросил кодама принести рюкзак.       Только двое осмелились войти к нему после всего увиденного, и эти двое храбрецов увидели еще более изумительную картину: держа в ладони пиалу с водой и промывая кровавые ссадины бедной девушки, над раненой согнулся на коленях человек в темной одежде, с густыми каштановыми волосами и стройным гибким телом. При их появлении, не отрываясь от своего занятия, он немного повернул голову.       – Ах!       Кодама поставили рюкзак, куда он велел, и расстегнули ремешки, тайком поглядывая на него самого и удивляясь случившемуся превращению. Его глаза еще не были такими же живыми, как у человеческой девушки, но не казались они теперь и нарисованными, как у него на маске или на лицах древесного племени. Цвета спелой сливы, чуть раскосые и при этом большие, распахнутые, да к тому же один зрачок был едва заметно темнее второго. Напряженный, мечущийся в тревоге взгляд смягчился слабой улыбкой, и только этим Каонаси поблагодарил своих помощников, тут же позабыв об их присутствии, а у них и в мыслях не было поставить ему в укор бесцеремонность.       Он забрался в рюкзак и долго читал надписи на разных склянках. Найдя нужную, вылил настойку в пиалу, смочил окровавленную тряпицу и снова принялся обмывать обнаженное тело раненой. Ссадины и царапины заживали моментально.       Когда Тихиро наконец вздохнула и слегка пошевелилась, кодама тоже перевели дух. На цыпочках, боясь помешать, они вышли прочь из домика.       Заглянув в ее спокойное, уже просто спящее лицо, Юкити прикрыл глаза, провел рукою по лбу и ссутулился над лежащей. По мере того, как ладонь его спускалась к подбородку, вместо живой кожи сверху снова оставалась непроницаемая белая маска. Тоненькая, похожая на веревочку конечность призрака устало упала ему на колени, а потом вся бесформенная черная фигура отползла в темный угол, свернулась там в клубок и, почти обретя невидимость, замерла в оцепенении.