Всё было во взгляде

Проснувшись от ярко светящего солнца, вокруг не обнаружила слуг, привычно поправляющих предметы декора и готовящихся к её же бодрствованию. Неудобное платье было помято, но локоны разложены на подушке с особой аккуратностью. Поднявшись, смутно пыталась вспомнить события вчерашнего дня. Уныло взглянув в зеркало, поняла, что явно добралась до покоев не на своих ногах. Завязав халат, спустилась вниз. Только Хаджи дожидался её, как обычно поднимаясь ни свет ни заря. Чуть ли не в любой час могла найти его в своих комнатах, за исключением особых случаев, которыми, впрочем, стали прошедшие недели. — Хаджи, почему никого нет? Где девушки? — тот обеспокоено поклонился. — Ещё рано, госпожа моя, вы обычно не приказываете будить вас в такое время, а уж тем более после столь сложных дней; я сейчас всё подготовлю. Полная недовольства махнула рукой. — А где? — немой вопрос повис в воздухе. Было верным сказать, что за неразберихой последних дней совсем не задумывалась, что будет, когда Мурад объявит о предстоящем браке, потому не слишком удивилась, не найдя Кеманкеша утром. — Он лично принёс вас вчера ночью, приказал не будить и не переодевать, после позвал служанок и удалился. Как мне сказали, пошёл к Атике Султан и не выходил оттуда до утра. — Ступай и отдохни, Хаджи, отдохни, — наконец проговорила, наблюдая за его уходящей фигурой, — и стражников чтобы не было, никого сегодня видеть не хочу, Хаджи, никого. Ещё спустя пару минут раздумий, решилась проверить дочь, у кровати которой вчера благополучно уснула. Двери легко скрипнули, поддаваясь миниатюрным ручкам. И вот её тень настигла дремлющего на тахте Кеманкеша. Пальчики легко провели по его коротким волосам, а затем щелкнули по носу. — Кеманкеш Паша, вам бы не стоило оставаться в гареме ночью, многие примут это неправильным, — он ухмыльнулся, открывая свои карие глаза. — А вам не стоит расхаживать в тонких платьях, Валиде Султан, — присел, освобождая место рядом, но женщина ни в какую не собиралась садиться. — По вашей милости я оказалась без слуг в пустой комнате, так что не стоит говорить что зря. — Ну, что же, госпожа, не серчайте, — сжал бархатную ручку и легко коснулся губами. — Я нашёл тебя спящей, когда зашёл, — замялся, — когда зашёл спросить, не нужно ли тебе что-то и… попрощаться. Ты сидела вся такая забавная, в дорогих одеяниях, а голова смотрела вниз. Ты права, по моей милости твой сон был крепок, а спина на утро не болела. А я всё время был рядом с твоей Султаншей. — Как она? — повернув голову на дочь, увидела ту мирно спящей. — Лучше, моя госпожа, лучше. Ночью лекарша дала ей снотворное, сказала, что может проспать ещё до обеда, благо, через несколько дней вновь будет на ногах, — её глаза зажглись дымкой негодования, а милой улыбке пришёл конец. — Почему меня не было рядом, когда здесь была лекарша? Почему ты не разбудил меня? Что теперь она думает? Кеманкеш! — не находя ответов на эти вопросы, притянул её к себе на колени, заставляя опешить и соприкоснуться с его губами. — А теперь слушай, дорогая Султанша, — слегка ехидно улыбнувшись собственной шалости. — Да, дочка проснулась среди ночи, я позвал лекаршу, как того и требовалось, а затем покорно остался ждать твоего прихода и кучи упрёков. Неловкая благодарность проскочила меж ними и его руки только сильнее сплетались на талии, затем пробираясь к непослушным локонам. — Кёсем, посмотри на меня. Я всегда, слышишь, всегда буду рядом. Какое бы препятствие не пришло на нашем пути, я хочу держать твою руку и быть опорой. Мне может быть сложно, ты можешь быть против, да пусть весь мир будет, но я хочу так уверено смотреть на тебя всегда. — Иногда мне кажется, что, проживая весну с тобой, я готова забыть о ком угодно, лишь бы видеть твои идеальные черты лица и ни грамма не сомневаться в твоей верности. — Я знаю, знаю. Знать о твоей любви — прекрасная награда, которой я удостоился. Мне это за твои прекрасные глаза, смотрящие так даже в глубине ночи, когда ты просишь меня о помощи, за твою нежность, с которой ты даже во сне можешь зашипеть на меня, сменяя маску за маской. Проживать весну с тобой — быть опорой для тебя, государства и твоих детей, — медленно поднимая её на ноги, он накручивал неопрятные утренние локоны, всё ближе становясь к женщине. Кажется, что за маленькой ширмой, отделяющей их от всех покоев, оставался весь мир. Солнце играло на их лицах зайчиками от хрустальной люстры. Его тонкие губы слегка коснулись щеки, затем ушка, которое минуту назад слушало молочные речи. — Не покидай меня больше ночью, даже если мой сын будет против. Найди способ прийти, — по-детски просит. — Найду, моя цветочная госпожа. Нашёл же способ не покидать твоё сердце, — легко коснулся шеи. — И правда. Они разошлись на считанные минуты, чтобы соединиться вновь, только в других покоях. Всё же их любовь — дело самое тихое во дворце. О ней не должен знать никто, кроме невольных свидетелей — верных слуг и детей. Каждый их поцелуй уносил их всё дальше от происходящего. Двери захлопнулись, а руки позволяли себе развязать не так давно затянутый пояс халата. Оступаясь, любя, не видя преград, они поднимались наверх, окрылённые теми словами, которые произносили друг другу. Сегодня им было не долгих прелюдий, но и не до уверенных страстей. Халат покинул её ещё внизу. Кафтан стал спадать и окончательно оставил своего обладателя в спальне. Кеманкеш толкнул возлюбленную на кровать, его лицо припало к выступающим ключицам, плечам, груди. За влажными, иногда острыми поцелуями его губы легко стащили лямку платья, затем вторую. Её мелодия звучала всё чаще, а губы всё больше просили о счастье для них двоих. Мягкие пальчики блуждали по спине, опуская одежды, стараясь быстрее добраться до потаённых желаний. Он их остановил, желая самому раздеться. Мгновение, и предметы одежды терялись в совершенно ненужном пространстве. Она, будто хрустальная ваза: легко бьётся на сотни осколков, но не желает быть всегда на виду, восхищая своей мощью и великолепием только избранных. Потому, пока женщина завладевала его телом, её уверенности не было предела. Мужчина вновь прикоснулся к нежным губам. Он беспрепятственно углубил свой поцелуй, притягивая ближе. Резкое соединение вырвало из груди обоих стон. Они утопали в блаженстве, которое прерывалось отточенными движениями госпожи, чтобы дать ему новую силу. Его руки нежно сжимали её формы, глаза тонули в попытках наглядеться на Кесем. Они то поднимались, то опускались, замирая в пленительных изгибах. Была и та нужная похоть, и та ласковость, которая становилась их пищей. Конец настиг пару в сладких объятиях, когда пот мешался с вязью любви, становясь мёдом. Горечью, какой обладает всякий цветок, казался последний поцелуй. Под аккомпанемент тяжелого дыхания, утыкаясь в женскую ключицу, его губы осторожно собирали капли с размягченной кожи. Слегка прикусив её, Кеманкеш тут же поцеловал шею, виновато поднимая взгляд на уставшую любовницу. Та улыбнулась, теснее прижимая к своему телу. Он не видел ничего, чувствуя лишь громкие вздохи её вздымающейся груди. Наконец подушки встретили их теперь совсем лёгкие объятия. Разъединяя тела, он примкнул к её макушке, привычно теряясь в волосах, заполонивших их ложе. Он лишь поцеловала его грудь, привычно оставаясь на ней. — Мустафа? — когда настоящее имя срывалось с её уст — получал высшее наслаждение. — Да? Ты чего, Кесем? — заметив грусть в ее глазах, спросил мужчина; на секунду он уловил чувство стыда за грубость, которая могла стать причиной её печали, — Я сделал тебе больно? — Нет, это было чудесно, но… — подняла взгляд, чтобы тут же спрятать обратно, — ты уверен, что тебе это нужно? — О чём ты, моя госпожа? — Обо мне. Ты достойнейший человек, у которого должна быть семья. Я никогда тебе ее не заменю. Мы будем женаты, будем счастливы, но в один день всё может разрушиться из-за моих амбиций. Я никогда не откажусь от своих идей, добьюсь того, чего захочу. Мне никогда не стать достойной матерью твоих детей, не сидеть у их люльки ночами, поскольку вряд ли смогу их выносить, пожалуйста, подумай, — слёзы окропили и без того влажную кожу. Её боль кричала этими словами. Их любовь не оставит следа после смерти Кесем и Кеманкеша; не будет почитаемой детьми, которых они заслуживают. — Что же ты говоришь? Как я могу?! Да как смею?! Мне не важно, какой тебя видят чужие глаза. Ты для них можешь быть происком шайтана, можешь быть тираном или узурпатором, но для меня иначе. Нежный прекрасный цветок жасмина… — лишний раз обратил внимание на душистый аромат её сердца. — Он всегда должен быть в окружении других, хоть и другие цветы могут жить ему во вред. Жасмин, на самом деле, легко ранить, какими бы прочными не казались его веточки. Красота цветка не утихнет даже тогда, когда тот завянет. От него исходит легкий приятный аромат, не терпкий, не яркий. А ты знаешь, какие жасмины живучие?! Они растут там, где зимой очень холодно, но все равно, каждую весну распускаются, наполняя сады своими лепестками. Ты не кровавая роза с острыми шипами, ты прекрасный нежный жасмин для меня. Я в жизни себе представить не могу, что разлюблю этот цветок. И мне все равно, пустит ли он корни. Я буду любить жасмин, даже если от него у меня останется одна веточка. И эту веточку я никогда не дам в обиду. Не дам опуститься с нее ни одному листику, ни одному лепесточку, — женщина не знала, что ответить, поэтому она просто гладила его грудь, утопая в мягких речах знакомого баса, как лепестках белого цвета. Ей было приятно, что хоть кто-то не видит в ней тирана, а сравнивает с таким нежным созданием, как жасмин.  — Твоим правом будет разозлиться на меня, но я слышал, что ты говорила Атике. — Что? — она подняла голову и возмущенно посмотрела на него, — Я просила оставить меня одну, это крайне нечестно с твоей стороны. — Я не знаю, я хотел зайти к тебе, но твои слова, твоя честность меня спугнула. Я стоял, как влюбленный мальчишка, не решаясь зайти и видя твой усталый силуэт. Она вдруг рассмеялась, как бы ни старалась сдержать это внутри. — Чего смешного? — Да ты себя видел? Мальчишка? Взрослый ужасающий мужчина! — Что же так смешит мою госпожу? Я же бросаю на тебя робкие влюбленные взгляды, — он рывком перевернул ее и навис над ней. Он поцеловал ее настолько быстро и резко, что Кесем даже не успела среагировать. Она обхватила руками его шею и настроилась на длинный страстный поцелуй, как вдруг мужчина прикусил ее губу. — Ах, Паша, вам придётся ещё поплатиться за это! — Я всегда согласен, Султанша. За шторами, пропускающими весь свет, в ярчайших красках, переживая невозможное счастье, они дурачились словно дети, играясь друг с другом. Не было тех серьёзных речей, слёз и ожиданий конца. Её сердце билось сильнее, дай его губам коснуться любой точки тела. Его глаза прикрывались в желании запечатлеть этот момент в памяти, дай её рукам провести по туловищу. — И куда ты?! — в недоумении спросил Мустафа, когда та разорвала очередной поцелуй, стягивая на себя одеяло. — Извините, но не слишком ли вы многого от меня хотите?! — встав с кровати и закрывая свои прелести, игриво сказала Султанша. — Нет, всего лишь вас! — так же ответил мужчина. — Паша, не забывайтесь, — продолжила смешной диалог. Сорочка на тонких лямках опять прикрывала её тело, оставляя мужчине любоваться лишь каплями тех черт, что оставались не скрыты под её узорами. Не упуская шанса заглядеться на неё, он не сводил глаз, пока женщина выправляла локоны. — Тебе тоже желательно одеться, — брюки были подняты и кинуты в его довольную фигуру. — Как прикажете, — Паша встал с кровати и подошел к будущей жене. Руки забрали гребень, без лишних действий распутывая волосы. Она любовалась этой картиной, хоть и чувствовала, будто более это не повторится. В конце концов, расчёска полетела на столик, а он опять сжал её в объятиях, прижимая к себе. — Кеманкеш, давай не сейчас, я правда устала, — уже медленно и размеренно проговорила Султанша. — Никогда не принимай мои действия за чистую похоть, Кесем. Я всегда хочу быть за твоей спиной, окутывая со всех сторон, — шептал, забываясь. — Пусть не видят этого, пусть так тихо и на рассвете дня, но хочу. Может, и хочу не прятаться, но… — Но это не наша судьба, Мустафа. Наш брак, даже если и будет заключён на бумаге, навсегда останется неравным. Я буду носить титул Валиде, ты Визиря. О нашей связи будут шептаться, осуждая и порицая. Ни одной ночи я не должна была проводить с тобой. Но даже твои объятия, мой несдержанный взгляд — пока что наша смерть. Я не имею права менять правила, созданные столетия назад. — Ни одной ночи ты не проведёшь без меня. Я всегда буду в твоей голове. Но правила не для тебя, всем прекрасно известно, как легко ты можешь их обходить. — Не знаю, не знаю, может, ты и прав, — уныло откинулась на плечо, пялясь в точку на стене. — Кесем, не бойся. Рано или поздно все выйдет наружу, это в любом случае не останется незамеченным ни для гарема, ни для народа. Если мы идем на этот шаг, то давай продолжать с гордо поднятой головой! Каждый, кто посмеет тебя осудить — будет иметь дело со мной! Доверься мне… Из всех, кого ты любишь — нет людей против! — он взял ее нежные ручки поцеловал их. — А Атике? — безучастно спросила, всё ещё не поднимая взгляд. — Не стоит так печалиться, всё пройдёт. Вчера ночью она была достаточно мила ко мне, хоть и не искрила радостью от того, что я дежурил в ее покоях. Тут Атике очень похожа на свою мать. Маленькая твоя копия. Тебе и мне нужно в хаммам. У нас крайне много дел. — Аллах! — Что-то вспомнила? — Я не поздравила вас, Великий Визирь. — У вас всегда будет на это время, — он вместе с ней прикрыл глаза на греющем солнце. Такая красивая нить умиротворения вновь проскочила по покоям, оставаясь в её точенных плечах. В зеркале женщину вновь настигает радость, когда его борода приятно щекочет голову. — Госпожа, простите! — приоткрыл дверь слуга, на которого сперва даже не обратили внимания. — Вы простили не беспокоить вас, но, кажется, вы должны знать. Глаза её тут же сощурились, женщина отбросила от себя руки Кеманкеша, оставляя его в неловком положении. Халат был снят с бортика кровати и накинут на тело. Только потом она заметит на тахте уже поднятый слугой ещё один кусок ткани, но сейчас вопрос не требует отлагательств. Двадцатью минутами ранее Хаджи был приглашён Султаном на аудиенцию. Молодой падишах крайне редко звал к себе верного слугу матери, только если с той что либо случалось, но сегодня его встретили с другими мыслями. — Хаджи ага, скажи мне, что ты думаешь о болезни моей матери? Не отступает ли она? — озадаченный Мурад сидел, облокотившись на колено, — кажется, что это правильно называется диабетом. — Мой повелитель, наша Валиде не любит об этом распространяться, её в меньшей степени заботит своё здоровье, тем более, когда над головой государства висят неудачи, — Падишах ухмыльнулся. — Так как её здоровье? — Последнее время лучше. Чем меньше причин для беспокойства и печали, тем легче она переносит приступы, — последнее сказал тихо, глядя в пол. — Тогда ступай, я к тебе ещё обращусь. — Как прикажете. На выходе его встретило одно из знакомых лиц империи — Шейх-уль-ислам. Евнух оглядел его, понимая, что мысли в голове его недобрые, как и листы в его руках. Тогда ноги сами поспешили в сторону гарема, а голова уже нарушила приказ Кесем Султан об отдыхе.