Всё было во взгляде

Пьяные облака осенней гладью слыли по небу, забирая с собой последние лучи солнца. Ещё чуть тёплого, достаточно долгого, но уже не такого приятно греющего лицо. Когда на улице холодало, внутри становилось всё теплее. Среди сотен гаремных коридоров мужчина находил один, чтобы незаметно пройти в главные для него покои. Каждый уже давно замечал его, но не смел и слова сказать, допуская шальную мысль. Когда двери распахивались, находил свою госпожу. Обычно она остужала свой пыл на балконе. То выбегала в одном платье, забывая про накидки и холод, то грациозно садилась, прося подать чай. Предпочитала сладости, они стали её легкой слабостью. Среди всех жаловала лукум. Счастье для них было так мало, так трепетно, что когда октябрь отбил свой первый день, они вряд ли это заметили. Только если уличные двери стали подпираться плотнее, а на балконе к утру стал появляться налёт совсем желтых листьев. Они сидели на подушках у камина, пока дни так и сменялись. Они смеялись, грустили, молча смотрели на огонь. Их руки всегда были вместе, образовывая замок. Одна его рука всегда перебирала пряди волос, которые всегда отдавались жасминовыми духами. Одна её рука задерживалась на бороде, которая в ночном свете иногда казалась рыжеватой. Женщина часто прикрывала глаза, уставая от постоянных гаремных дел и поездок. Сейчас можно было себе позволить уснуть в руках любимого под его мягкие рассказы о будущем, о настоящем и о прошлом. Тогда он легко поднимал её, донося до кровати. Укрывал, дальше оставлял поцелуй у ушка, а затем пристраивался рядом. Бывали и страстные вечера, наполненные драгоценной негой и хаотичными нежностями. Их обнаженные тела долго могли наслаждаться друг другом, пока оба не чувствовали, что их единение превращается в очередную любовную реку. Утром служанки шептались вокруг доброго взгляда госпожи. Он стал таким всеобъемлюще тёплым, что мысли слуг нередко отдавали дань уважения Кеманкешу. Казалось бы, что всё идёт своим чередом и, допустив рождение этой любви, все получили по заслугам. Она стала мягче; в глазах Мурада — просто матерью. Любящей, величественной, но такой доброй и чуткой. Ему наивно казалось, что теперь все решения за ним, что с Кеманкешем он свернёт горы. Мнение Паши стало важнее, чем чье-либо другое. Он был главным наставником, ответственным помощником, который не дал усомниться в себе. Суровый взгляд, чрезмерный рост, который только подчёркивала высокая чалма. Одним видом он наводил страх, диктовал свои решения в совете, применял силу, если хоть кто-то смел осквернить Падишаха. Наблюдающий за этим Султан всегда добро улыбался. Наивно не зная, какой сладкий шепот подкидывает все эти мысли, какие мягкие руки усмиряют этот гнев, заставляя говорить подвластные ему думы. Может, не хотел знать, пока всё шло довольно в его мыслях. А вот мысли Кеманкеша давно занимал большой особняк не так далеко от ТопКапы. Он давно раздумывал над тем, как помягче найти подход к супруге и показать его. С подачки повелителя тот был выкуплен и отреставрирован. Его расположение было выгодно, от старого хозяина, одного из не так давно казнённых предателей, остался роскошный сад с фонтанами, извилистыми дорожками, купелью и самое главное — жасминами. Помимо прочих цветов, ещё в летние месяцы, Мустафа заметил несколько кустиков. Ещё тогда загорелся одной идеей, спустя время всё же решившись пойти поговорить более серьезно. Сейчас, чуть задерживаясь над планом дома, мужчина вспоминает, слегка улыбаясь:       Он застал падишаха в кабинете, держа в руках папку с несколькими чертежами, чтобы показать их ещё раз. — Повелитель, простите, если отвлекаю, но хотел показать вам кое-что. — Проходи, что-то срочное? — обеспокоенно глянул на предмет в руках. Мустафа помотал головой, раскладывая несколько листов для рассмотрения Султана. — Что это? — Не переживайте, не больше, чем некоторые эскизы работ, которые проводятся в дворце, который вы выделили мне и Вашей Валиде. По большей степени я пришёл сказать, что работы там подходят к концу. — Прекрасно, — листал бумажки, которые меняли комнату за комнатой, будто бы Кеманкеш продумал всё: флигель прислуги, главные покои, несколько комнат для гостей, большой зал для обедов. Иногда попадались удивительные изразцы, которыми должны были украшаться дымоходы, иногда образцы мебели, что-то было точно знакомо Мураду. Например, ширма, за которой скрывалась Валиде в его раннем детстве, пока слуги помогали ей одеться. Масштаб ремонта порядком удивлял. Продумано от гардероба до кухни. — И сколько же денег казны ты на это потратил, Великий Визирь? — Не так много, как вам может показаться. Часть была выделена из моей личной казны. Я давно планировал покупку собственного дома, с тех пор, как оказался у постоянном услужении вашей матери. Но так как вы изволили сделать подобный подарок, собственные финансы я оставил для его переделки, — в руках Султана оказалось несколько чертежей. Большие качели, детская люлька, поддоны для грядок и странная оранжерея, отрисованная уж больно точно. Слуга поспешил забрать эти бумаги, дабы не вызывать лишних вопросов; так они снова оказались в папке. А глаза Повелителя покосились, одобрительно кивая. — Видите ли, ваша Валиде сильно противится любым изменениям в её укладе жизни, последнее время наотрез. — Я тоже, как и ты, думаю, что вам действительно пора уехать, а уж тем более придать огласке ваш брак. Вы взрослые люди, а ведете себя как дети, — немного усмехнувшись, сказал Мурад. — Вы правы, но я бы не хотел тревожить вашу Валиде. Здесь все зависит от её желания. — Но твое желание тоже разумно. Замужние госпожи покидают дворец ещё в ночь бракосочетания, а нахождение мужчины в гареме — недопустимая поблажка тебе. Я увидел твои записки, считаю, что и Валиде обязана увидеть это, но вживую. Тебе надо найти способ. — Ваше благословение — большая честь для меня, — повернувшись, он забрал свои бумаги и ушёл прочь. Их отношения стали приятельскими, однако оба относились друг к другу с должным уважением. Кеманкеш не забывал, что разговаривает с повелителем мира, в то время как Мурад помнил о том, что перед ним один из важнейших людей, намного уверенне стоящий на ногах и знающий многое о жизни. В любом случае, Кеманкеш стал для него дорог. В каких-то моментах он представал для него наставником, где-то покорным слугой, готовым выполнить любой приказ. Поднявшись из-за стола, Паша наконец затушил свечу, уже направляясь к выходу. Спустя недели после того разговора, его план наконец созрел. Убирая папку в стол, он пошёл в направлении гарема, в какой-то момент сталкиваясь с Силахтаром. Тот будто торопился пройти незамеченным, но случайно задел плечом более коренастого мужчину. — Осторожнее, приятель, — отозвался Кеманкеш. — Извиняюсь, ты куда-то направляешься? — Верно. Завтрашний день меня не будет в ТопКапы, может, ещё несколько. — Что-то с Кёсем Султан? — высказал некую обеспокоенность за здоровье, хотя отнюдь не показался искренним. — Да, некоторые дурно влияют на Султана, желая привести к казни наследных Шехзаде, — съязвил, отчетливо намекая, — тому и вечные помутнения её замучили. — Пусть дарует Аллах ей крепкое здоровье, Кеманкеш, — сказал и пошёл дальше, не замечая явного упрёка. — Пусть, пусть, — слишком был озадачен сегодняшней шалостью, которую планировал себе позволить, потому спустил всё на общее нежелание более общаться. Она мирно дремала в покоях, ожидая, пока его тень покажется в комнате. Сегодня Кеманкеш был одет, будто зашёл лишь поцеловать перед сном. — Ты уже спишь? — коснулся её плечика, выглядывающего из-под одеяла. Женщина качнула головой, хотя сама еле держалась, чтобы не закрыть глаза. — Славно, тогда я успел вновь заснуть с тобой. Он гладит ее шёлковые пряди, рассыпая их по спине, когда она уже не отвечает на тихий его рассказ о дне. Рядом стоит бокал с молоком. Заранее попросил Хаджи добавить туда немного снотворного, выпрошенного у какой-то бабки на базаре. Евнух, хоть и покривил душой, но в итоге согласился, сославшись на то, что сделает «благое дело». Госпожа, как обычно, не допила до дна, оставляя посудину рядом. — Ну вот ты и уснула, — легко раскрывает её, поднимая на руки. Женщина что-то смутно ворчит во сне, но времени становится уже не так много. Карета, не без доброй воли того же евнуха, ждёт пару у ворот гаремного выхода. Коридоры сейчас так пустынны, нет ни единой души, которая подняла бы на них сейчас взгляд. Чувствует, как тело женщины чуть зябнет, покрываясь мурашками. — Прости, дорогая, но это того будет стоить, — паря над гаремом, он находит кучера. Тот — один из верных людей Кеманкеша; вполне спокойно реагирует на подобное, зная, какие иногда шаловливые мысли мучают голову хозяина. Оказавшись в карете, мужчина совсем аккуратно и невесомо обвивает её тело тканью халата, а затем и вовсе — тёплого шерстяного пледа, который таким образом не должен колоть кожу. — Мы куда-то едем, — не раскрывая глаз, вопрошает. — Сон, моя Султанша, это сон, спите. Ещё немного и оказывается вновь под тёплым одеялом, вновь в его тёплых объятиях, а то странное видение — сон.

***

— Кеманкеш? — открывает глаза в хорошо знакомой комнате, которую заливает яркий свет солнца, — ты где? — сонно потирая глаза, уже знает, что это утро они хотели провести вдвоём. Комната будто кажется более пустой, хотя всё прежнее. Кресло, тахта, кровати, комоды и тумбы. Но сегодня в ней будто слишком свежо и не хватает чего-то. Тяжело поднимается с постели, перемещая халат с уголка тахты на своё тело. — Кёсе-е-ем, — его голос тянулся снизу, заставляя выдохнуть и пустить лёгкую улыбку. Ещё чуть-чуть и сон обратно бы забрал её в свои объятия, но всё же какая-то бумажка на тахте привлекала её внимание больше, чем беспросветная темень видений.       «Доброе утро, моя несравненная госпожа. Знаю твоё настроение в последние недели, ты не до конца открыла глаза и всё ещё недовольна лучами, пусть не такого яркого, но солнца…» И правда, каждый новый день начинался с её ворчания о нехватке сна. — Изучил меня, как облупленную, — продолжила чтение.       »…Потому, вероятно, только сейчас ты оглядишься вокруг и заметишь, что что-то изменилось в твоём доме. Прошу, спускайся ко мне вниз, чтобы узнать, чем ещё я решил тебя испытать. Следующую подсказку найдёшь в месте, куда недовольно летят твои несовершенные очерки.» — дочитывая, она поднимается, уныло вздыхая. — В игры он со мной играть будет! Кто кого ещё обыграет! — шепнула Султанша. Маленький огонёк азарта пробудил её ото сна, прося побыстрее разгадать загадку, которую ей оставил муж. Пока спешила спуститься — услышала резкий хлопок двери и поворот ключа. — Паша, не забывайся! — крикнула, укорив шаг и найдя глазами дверцу. — Спокойнее, госпожа, ищи письмо! — проговорил уже отдаляющийся голос. Она ударила дверь, сразу же почувствовав глупость этого поступка. Расставив руки на талии, зашипела, оглядывая совершенно незнакомое место. — Я разведусь с тобой! — крикнула, обращаясь к двери. Чуть остудив пыл, она ещё немного огляделась на большую комнату. С балкона дул свежий ветерок, оставаясь единственной открытой дверью в никуда. Всё же принимая поражение своей ловкости, она подошла к камину. Тут стоял и большой книжный шкаф, уходящий куда-то в потолок. Её «несовершенные очерки» действительно летят в камин, чаще оказываясь возле. — Запомнил, — слегка улыбнулась, доставая листик, придавленный сухими дровами.       «Одна из лучших наград для меня — твоё тело, покрытое от и до капельками пара. Прости раба за шалость, но всегда думаю о нём, желая сорвать полотенце, оставляя тебя себе. Твоя прекрасная кожа, вода, стекающая по ней, аромат масел, которые я втираю в этот бархат… Дверь, которая позади тебя — путь в хаммам, заходи!» Желание разводиться осталось где-то далеко. Его восхищение всегда доставляло немалое удовольствие, потому легко погладила ключицы, хоть немного унимая эту силу. Глаза нашли очередную дверь, а пальчики дернули на себя ручку. Затем ещё раз, дабы убедиться в очередном испытании. Та не поддавалась, но с резного наличника в ноги свалилась очередная бумажка. Султанша даже не знала, какое чувство сейчас её переполняет: негодование или некий детский восторг. Мужчина будто знал каждый её шаг, испытывал её злобу, любовь и радость.       «Если бы всё было так просто, вряд ли бы мы были женаты, моя Кёсем. Мои глаза полны любви к тебе, а нос всегда наполняет твой аромат. Но что же говорят тебе твоё зрение и обоняние? Найдя ответ — найдёшь и ключ…» Эти строчки разливались ещё большим теплом по телу, чем его громкие слова. Он никогда не писал ей любовных писем, увековечивая их стремительные чувства. А эти бумажки были подтверждением. Пусть так, немного странно, с некой долей придури, но они любят. Глаза стали искать этот ответ, но нашли лишь зеркало. Оно резное, с большим количеством цветов у верхней части, а само плотно позолочено. Недолго задумываясь о собственном отражении, женщина опустила взгляд на письменный стол позади. Там вместо бумаг стояла большая пиала, в которой плавали бутоны белых роз. Они источали приятный аромат. Именно этим отличались покои, когда она была наверху. Здесь царил приятный запах цветов, а не множества духов и сырости, которая давно пропитала Топкапы. Кесем подошла к розам и легонько провела по ним рукой. Они были мягки, а шипы бережно срезаны. С концом цветения жасмина Кеманкеш всё равно носил ей цветы. Никогда не появлялись в его руках алые, только белые, идеальной формы и цвета. Всегда без шипов, чтобы госпожа могла дотронуться до них руками, не нуждаясь после этого в его чутких ладонях, достающих маленькие занозы. — Какой же приятный аромат, тут так хорошо, никакой суеты. Светло и пахнет вкусно. Сказка, — Кёсем сказала это тихо, но уверенно. Ей нравилось это место. Она подняла вазу, чтобы переставить поближе к камину, дабы аромат еще больше распространился на все покои. В процессе она оказалась не по зубам тяжелой для женщины. Фарфор разбился на крупные осколки, рассыпая ровно двадцать одну розу на пол. Вода смочила подол ночного платья и её халата. Только сейчас заметила, что под этой приятной взору конструкцией скрывался ключ. — Кеманкеш, — в руках остался один лишь бутон и кусок железа, который откроет ей дверь. Покосившись на тахту, Кёсем всё-таки заняла там место, крутя в руках ненужные вещи, — что за детские игрища! Я могла пораниться. Аллах, за что ты прислал мне такого мужа, — она закатила глаза и оставила на столике только одно соцветие. Тут женщина заметила еще одну исписанную бумажку, аккуратно придавленную книгой.       «Я же говорил, что глаза тебя не подведут. Вот и ключ у тебя в руках. Знаете, госпожа, сидеть в мокрых одеждах — себя не любить, потому оставьте злобу на меня и откройте двери…» — О, Аллах! Даже я себя так не знаю, да что уж, даже Хаджи так меня не изучил, как он. «Оставьте злобу» говорит! Я сижу, заперта в покоях и мокрой сорочке, а он говорит не злиться! — она резко встала. Банальное головокружение замучило в последнее время. Лекарша усиленно настаивала на смене диеты, а может, даже и места пребывания. Да и сама Кесем понимала, что ТопКапы полон лишних забот, которые ей ни к чему. Но всё же, когда стало легче, она пошла к теперь уже легко поддающимся дверям. Небольшой коридор и горячий воздух турецкой бани покрыл её кожу. Посередине была ванна из белого камня, уже наполнена: в ней плавали лепестки всё того же светлого цветка. Кесем начала снимать халат и ночнушку. Вдруг она почувствовала нежные прикосновения на своем теле. — Ну, что, как тебе хаммам? — Выглядит неплохо, но что это значит? Зачем все эти игры, я бы и без них сюда пришла. К тебе. — Дорогая жена, ты бы не пришла… Я же тебя знаю, — его руки скинули с госпожи халат, — Если бы я показал тебе это место просто так, то твоему возмущению не было бы предела, — Кеманкеш отодвинул волосы и аккуратно поцеловал шею. Кесем выпустила еле слышный стон. — Выучил меня, — она развернулась и поцеловала его. С нежностью, и в тоже время со всем желанием. — Иди ко мне, — женщина поманила его в ванну, спуская с себя легко струящийся по телу шёлк. Он собирал его, следуя за ней. Её изгибы подбивали на соблазн, но голова всё равно была заполнена жестокими мыслями. — Не так просто, моя дорогая. Он посадил её в ванну, а сам, ещё будучи в одежде подошел к краю. Мужчина начал омовение своей Султанши, точнее её рук, разложенных на бортиках. Каждая капля приводила к умиротворению. Но в момент ласки прекратились. Кёсем подумала, что он хочет что-то взять и продолжить, поэтому даже глаз не открыла. Как вдруг возможность видеть была отнята лоскутом плотной ткани. — Эй, ты что сделал? — через некоторое время сказала Кёсем, поняв, что Мустафа не переходит к дальнейшим действиям, но её никто не слышал. Опять звук закрывающихся дверей, — чёрт! — Кесем с силой сорвала повязку и поднялась. С нее лилась вода, завораживающее зрелище, которое никто не созерцал. — Попытка вернуться в покои будет расценена как поражение, — услышав всплеск, мужчина заговорил из-за закрытых дверей. — Аллах тебе мозги не даровал? — вызвала искренний смешок своего мужчины. — Узнаешь, если выберешься отсюда, желательно, не в таком виде, моя несравненная госпожа, — Кёсем осмотрелась и поняла, что даже её мокрого ночного платья больше нет. — Подлец! — в ответ она услышала лишь удаляющиеся шаги. Женщина только закатила глаза, негодуя на него всё больше. Султанша подошла к скамье, где вместо одежды лежали полотенца, и начала вытирать своё прекрасное тело. Забрав еще один кусок шелка, предназначенный для волос, Кёсем заметила очередную бумажку и ключ.       «Я не буду томить, здесь нет другой одежды. Единственное, что может скрыть твоё тело — полотенце. Прошу не серчать, так как единственный, кто сможет это лицезреть — я. Ключ вновь в твоих руках…» Кесем действительно перебирала его пальчиками, мысленно отзываясь крайне нелестно о ситуации. Ещё одна дверь на её пути распахнулась, давая пройти в помещение прямоугольной формы. Тонкие полосы света из зашторенных окон освещали ей путь к какой-то странной фигуре. Немного приглядевшись, женщине удалось разобрать, что это манекен. Легкое светлое платье, без лишних затяжек, вырез, чуть прикрытый, пышная юбка, тонкая ручная вышивка цветочного узора, серебряные нити, легко сверкающие на солнце из маленьких окошек. — Оно прекрасно, — разглядев всё до последней детали, наконец возгласила. Женщина кинула взгляд на комнату: везде были пустые шкафы, большой туалетный столик, который так и просил, чтобы на него поставили духи, косметику, украшения. Также две тахты, на которые явно ни разу не садились; много подсвечников, в которых не было свечей и, наконец, массивное зеркало в пол. Эта гардеробная уже поражала своей шикарностью, но без вещей она не была столь красочна. На краю тахты лежало тонкое нижнее платье, надев его, женщина принялась за новый предмет туалета. Пуговки легко поддались пальчикам и части гардероба уже собирали её новый, весьма лёгкий образ. Нежные рукава из батиста, светлый цвет юбок, точное попадание по фигуре — кажется, что она прекрасна. На туалетном столике её вновь встретила шкатулка с нежной гравировкой. Пытливые ладони ощупали её, не сомневаясь в принадлежности содержания. Внутри, на затянутом темным бархатом дне, лежали заколка и совсем крошечная записка. Аксессуар был похож на лист, инкрустированный жемчугом и маленькими драгоценными камнями.       «Моё желание приобнять тебя за утренней рутиной — безгранично. Но это всё подождёт, ведь ты просто сияешь красотой, какой будешь обладать всю свою жизнь. Но, моя госпожа, тебе придётся пройти ещё не одно испытание, чтобы мы могли встретиться вновь. Я не подарил тебе достойного подарка на нашу свадьбу, но прошу, прими это украшение, путь этот лист всегда будет напоминать тебе, какой прекрасный цветок живет в моём сердце. Следующий листок подскажет тебе, куда идти. Найди его!» Женщина взяла шкатулку и пошла к зеркалу. Поставив на столик рядом, она вытащила подушку, на которой расположилось украшение. Засмотрелась на себя, придерживая бархат. — Эх, Мустафа, будешь ли ты писать мне такие же записки, когда моя кожа будет морщиниста? Ты говоришь, что тебе не важно, но я же вижу твои глаза, они сейчас с восхищением смотрят на меня, но спустя года? Не превратишь ли ты моё сердце в лёд, доказывая, что мы встретились слишком поздно? Губы говорили едкие слова сами собой, пока несколько слёз спустились на пол. Хотелось сейчас оказаться в его объятиях, чтобы он разбивал каждое подозрение. Тихо присев на тахту, она бесшумно застыла в своих мыслях, потом и вовсе оставаясь лежать в полумраке. Ещё немного прошло времени, но жена так и не появлялась на просторном балконе. День выдался крайне солнечным и тёплым, потому и окончить путь поисков госпожи мужчина решил тут. Он был крайне озадачен задержкой, потому, идя во встречном направлении, проверяя комнату за комнатой, он сделал вывод, что Кёсем Султан никак не может разобраться с нехитрой завязкой платья, так и оставаясь в тусклой гардеробной. Дверь тихо скрипнула. Он уже надеялся найти свою госпожу разъярённой от мелкой неудачи, какие часто доводили её в этом месяце. Хотел обнять, не давая раздраженно раскидать всё, пока что небогатое, убранство комнаты. Поначалу, в темноте Кеманкеш даже не заметил её. Полотенце валялось на полу, записка тоже. Заколка так и лежала на своём месте. Будто его жену похитили, не дав собраться дальше. Тихий всхлип насторожил мужчину. Как бы Кесем ни старалась скрыться за высоким бортиком софы, Паша вновь настиг ее. — Дорогая! — он нашел свою женщину всю в слезах и свернувшуюся на тахте. Руки Кеманкеша сразу припали к щекам, утирая соленые капли. Ему не надо было знать причину, ему надо было быть рядом. Да, пусть так, сидя на коленях, забирая её слёзы. Пусть она не решается сказать хоть что-то. Но они всё равно делят печаль, разрывая одно сердце на двоих. — Что же расстроило тебя, моя госпожа? — шёпотом проговаривает, целуя лоб. — За что же ты любишь меня такую, Мустафа? Все записки и цветы, подарки и ласки. Мне же чуждо всё это, раньше казалось, что совершенно не нужно. Моей любви к тебе недостаточно для твоего счастья. Я хотела бы, чтобы ты в радости и гармонии проживал свой брак. Чтобы жена встречала тебя дома, чтоб вокруг кружились дети. Но у нас так быть не может… — целует её, не хочет слышать больное для них двоих. — Послушай меня, мятежная госпожа. Любят не за что-то, не почему-то. Любят — это когда теряются в глазах человека без всякой видимой причины! Любят — это когда рядом, когда ты чувствуешь прикосновение, а тебя всего перетряхивает. Нет, не от возбуждения, а от банального наслаждения. Это когда ты считаешь минуты до встречи. Нельзя, Кёсем, нельзя любить за что-то… Нельзя разлюбить из-за чего-то. Даже если человек предаст, если сердце не отпустит — ты тоже не сможешь. Какой бы ты ни казалась плохой для всех, для меня нет награды лучше, чем смотреть в твои глаза на расстоянии нескольких сантиметров. Нет лучше чувства, чем прижимать ночью твою оголенную спину к себе. Я не знаю. У меня нет ответа на вопрос… — Прошу, Мустафа, обрети семейное счастье, какое не можешь найти со мной. Ты ведь прав, сердце будет любить, даже если ты предашь, но прошу, я не могу больше видеть твой взгляд на всю ребятню из дворцовой школы, когда мы проходим по саду, — Махпейкер зацепилась за какую-то оброненную им фразу, хотя сама крепче взялась за руку, умоляя его не соглашаться и не отпускать её. Она видела, как Паша привязался к Атике, как мило общался с внуками, когда те встречались в саду. В глазах появлялось счастье и периодически он поглядывал на свою возлюбленную. Тогда уже глаза говорили и о надежде. Напрямую мужчина не поднимал эту тему, уж слишком пугливым и грустным становился взгляд Махпейкер, как только что-то подобное проскакивало в их диалоге. — Ну что же ты говоришь, моя Кёсем? Неужели, если бы мне всё это было необходимо, я бы полюбил тебя? Ты была и будешь самым запретным и ядовитым цветком империи. Но я не смогу без этого яда и дня. Не надо даже допускать этой мысли, я никогда не посмотрю на чужую женщину, никогда не принесу в наш дом её ребёнка, — тело госпожи сгорело в объятиях, когда мужчина поднял её на руки. Было так тепло, словно Кесем вновь окунулась в весну. На его руках точно плыла по пустынным светлым коридорам, силы покинули ее, так что только крепче прижалась к груди мужчины. — Кёсем, послушай. В этот раз я не вижу причин в твоих глазах, хотя, кажется, знаю их все. Но прошу, не надо быть такой голословной. Я говорил тебе, что так не важно, если жасмин не пустит корни. Он многолетен и никогда не пропадает бесследно. Отпусти это, — в покоях повисла тишина, которой была виной её неуверенность.