***
Тех самых шагов не было слышно с самого утра. Она дремала, пока ещё облачённая в парчовый халат. Чувствовала себя лучше, всё больше порываясь бежать от баночек с настойками. Но всё же закрывала глаза после обеда, обещая себе встать и найти занятие в бумагах, к которым, казалось, пропало всё рвение за такой несуетливой жизнью. Парень открыл дверь, зная, что сон она не намерена делить ни с кем. Лежала женщина привычно на спине, одну руку сложив на животе, вторую открывая лучам последнего солнца в такой час. Всё-таки к третьей декаде октября данное явление всё меньше радует обитель. — Мама… — сотрясаясь от нежного страха, слушая её размеренное дыхание, — вы помните, в детстве ваш взгляд был такой же, когда я срезал цветы. Я почти у основания срубил охапку роз. Ты не ругалась и не кричала, — позволил себе обратиться неофициально, — гораздо страшнее отвергали меня твои глаза. Ты же знала, что не специально я, что заигрался в могучего и кровавого, но всё же обижалась, не давая целовать своей руки, не видя меня, — коснулся устами её легкой ручки, с которой уже сошёл слабый летний загар. — Прошу вас, не уходите от меня, не отворачивайтесь, простите меня. Я зло поступил, забылся и не заметил. Я бы хотел обмануть судьбу, менять свои прошлые решения, но того уже не воротишь. Не отказывайтесь от меня, не надо, прошу. — Сын мой. Мой Мурад. Храбрый лев, который так вспыльчив и силён, ты опять совершил ошибку, — начала Кёсем. Она открыла глаза, когда почувствовала легкие прикосновения к себе. Небесные глаза смотрели на него ясно, добро, почти не страшась. — Тише, сынок, всё хорошо, — рукой попросила придвинуться, чтобы смогла сама коснуться его волос, немного поднимаясь. Они как в его детстве играли на свету уходящего солнца, которое окрашивало лица в слегка оранжевый цвет, ровняя их с песчаником. Заметив красноту в его глазах, приложила к себе золотую макушку, посматривая вдаль. — Ты был очень добрым ребёнком, славным; я всегда боялась потерять ту твою долю искренности, убить её постоянной рутиной государственных дел. Оберегала твоё детство от постоянной борьбы, как могла. Но те розы… Я сама сажала их от большой тоски и печали. Они давали мне силы, дарили новую жизнь. Я брала только тебя в тот сад, только ты знал, как пройти туда, Мурад. Это была тайна. Наша с тобой, помнишь? — слегка качнул головой на её груди, всё больше укутываясь руками, как в детстве водившими по волосам, от спины и обратно. — Вы только мне позволяли любоваться вашей новой любовью — цветами. Я их уничтожил, Валиде, дурак был, — был. — Простите, не терзайте меня более за эти цветы, столько лет прошло, — только поджала губы, тускло улыбаясь. — Но ты же посадил обратно «те цветы»? — Посадил, правда, известно тогда стало о них многим. Мне было не достать бутоны без Хаджи и ваших служанок, — отпрянул, с ноткой задора вспоминая, — вы тогда простили. — Мурад… — она аккуратно коснулась его щеки, заглядывая в глаза, так похожие на свои собственные. — Розы стали вянуть, как только ты задел их своим мечом, их не спасло ничего. Да, можно посадить новые, чтобы я так не печалилась, но разве это поможет уже опавшим листьям? Ты, послушай меня, Мурад. Ты будешь совершать ошибки, опять заденешь розы, надломишь, одну за одной. Но в какой-то день цветок завянет, не сумев вновь зацвести. Но иногда трава, растущая вокруг роз, будет служить для них защитой от тебя самого, от твоего внутреннего зверя; но будет и что-то, что захочет раскусить этот цветок, отбить спесь её защиты, — глазами спрашивала, понимает ли он. — Пожалуйста, смотри за розой, которую я вновь тебе доверила, но будь чуток к траве вокруг. Может прийти день, когда ты должен будешь выбрать неказистые растения. Но сотню раз спроси с себя за этот цветок. Будь рассудителен. Ты огорчил меня, обидел, но ты нашел в себе силы это признать. Твоя вспыльчивость никогда не шла на пользу твоему уму. Оставь её, успокойся. В управлении государством нет места безумству и эмоциям, в уходе за розой нет места неосторожности. Её шипы вопьются в твои добрые мозолистые руки, подобно ножам поливающим кожу. Ты помни о том месте в саду и что случилось с цветами, тогда, примерив, найдёшь правильный ответ. Он покорно ушел, так и не получив принятия. Валиде, казалось, проигнорировала его извинения, говорила даже сейчас о государстве. Никакого того детского тепла, всё казалось холодным и притворным. Когда юнец провинился, но его гордая матушка могла его с легкостью простить, списывая на детский возраст. Сквозь ее улыбку он видел боль. Боль, которую сам ей причинил. Страх, причиной которого стал он. Самое главное, он не увидел стеклянных глазах отвращения. Им обоим нужно будет время. Необоснованное наказание Мурада никогда не забудется его матерью. Но со временем она будет видеть в этом лишь очередной проступок. Благо, сейчас она уже не чувствовала физической боли, только душевную. Сын признал ошибки, извинился, но простить и отпустить слишком тяжело. Возможно, когда-то она снова прижмёт его к своей груди, успокоит безумную бурю внутри кровавого падишаха, но сейчас для них остаётся это лишь эхом воспоминания, как о тех розах, что он убил, играясь. Тайным уголком сада стала её оттаявшая душа, какую в полной мере смог познать только он, но теперь она скрылась от него, отгоняя и по-своему ругая. Совсем как та роза — задетая его кровавыми игрищами.***
Уверенная рука выводила уже десятое по счету письмо-уведомление для санджак-беев. У всех уточнялась численность янычар, поднимался вопрос о жаловании и бунтах. На наиболее неспокойные земли были отправлены проверенные временем люди Кеманкеша. Нужно было срочно выяснять обстановку в городах и окрестностях. Да, предатель Баязид на сей раз точно мертв, однако вариант возможных восстаний, вызванных теперь уже братоубийством, имел право на существование. Мустафа и сам не заметил, как стемнело за окном. Тусклый свет от пары свеч и белой луны озарял комнату. Только когда рука устала, а в чернильнице стала заканчиваться вязкая жидкость, он понял, что ему бы пора заканчивать. Отослав последнего гонца, он поднялся, вновь складывая документы в ровные стопки. Что-то разложил по ящикам, что-то оставил томиться на столе до завтрашнего утра. Выходя, он еще раз дал указания новоиспечённой страже. Завтра были дела, которые не требуют посещения кабинета, потому, ещё раз обернулся на крепких парней, которые появились несколько дней назад. Силахтар, убежавший каким-то образом от наказания, всё больше занимал его мысли. Каждую ночь обнимал его удавкой во снах, шепча только, что Паша сам виноват. — Кто бы сказал, что произошло в ту ночь, кто бы поведал, — запер лично двери, бурча под нос. Развернулся в сторону гарема, закусил губу, смотря под ноги. — Паша, ты уже закончил? — Да, Атике Султан, вы что-то хотели? — Нет-нет, направлялась к повелителю, — выровнялась в взгляде с ним, вставая напротив, — Ой, что это у вас?! — потянулась к его бороде, вырывая оттуда волосок, — Стареете? — Не молод, увы. Доброго вечера. Сама же направилась немного в другом направлении, тихонько скрипнув ключиком, пропажу которого не заметят до завтра. — Где же они? — раздастся в глухой тишине, пока не уйдёт, разочаровываясь в себе. Кажется, что совершила ошибку, за которую может заплатить и ещё не раз.***
Время было позднее, но из-за коридоров гарема вывернула важная худенькая фигура уже немного осунувшегося евнуха. — Завтра зачитаешь это в гареме. Вели раздавать золото, угощения. Пришло время. — Повелитель, конечно, но что там? — Завтра и узнаешь, — Султан показал жестом удалиться и слуга был вынужден это сделать, так и не получив ответ на свой вопрос. Редко получал столь странные бумаги от самого Падишаха, последние разы приходил такими бумагами в гарем, невольно сообщая крайне грустные новости. Время было позднее, но всё же хотел наведаться к товарищу, нежели к госпоже. Сначала не найдя его в кабинете, а затем и вовсе в мужской части дворца, поспешил в покои Кёсем Султан, надеясь, что та уже давно отошла ко сну, как и собиралась с час назад. А вот Кеманкеш ещё суетится внизу, что-то долго выписывая и выделывая. Но увы, на первом этаже его ждало разочарование: тёплое место уже давно убирали служанки, неся тарелки с недоеденными явствами, складывая подушки, подпирая створки окон. Поднялся, заметив, что с верхних окон идёт слабый свет, будто одна свеча ещё горит. Замечал такое, когда Кеманкеш коротал ночи за книгой, оберегая беспокойный сон супруги. Но сейчас увидел лишь картину их общего уединения в тихом разговоре. Потому удалился, так мне решаясь открыть листок с султанской печатью раньше. — Наш мальчик так вырос, — помог ей присесть возле себя у камина, как раньше, когда ещё не знали о ребёнке, не умалчивали даже маленьких переживаний, просто засыпали вот так вместе, дремали. Он располагает её в ленивых объятиях, придерживая маленький, едва ощутимый животик. — То ли ещё будет, — молвила, всматриваясь в летящие вверх искорки. Помолчала, прикрыла свои влюбленные глаза, повернулась удобнее. Тогда он оголил плечико в рубашке, нежно целуя. — Что произошло в ту ночь, Паша? — Оставь, случилось и случилось, главное, что могу опять видеть твои глаза. Прижал чуть сильнее, поймал себя на мысли, что стоит всё же сказать, иначе скоро будет ночами обнимать подушку. Жена его — своенравная, оставит без самого сокровенного, без своего тепла. — Началось восстание, родная. Я только поднялся на ноги, Мурад уехал из дворца. Пред нами предстал покойник, провозгласивший себя Султаном. Благо, что успел я везде. Теперь ты снова в своём доме, который никак не отпустишь. Опять развернулась, садясь напротив, обеспокоено глядя в чёрные, едва различимые в темноте глаза. Руки потянулись к бороде, губы коснулись его, потом и вовсе упала на его плече. — Справились, и без меня, — дурно улыбнулась, позже добавляя: «Главное…»***
— Что же ты копошишься там, говорю, затягивай, — девчонка мешкалась с корсетом, не решаясь намекнуть на небольшой набор в весе, — Ну? — Госпожа, видимо, отдых пошёл на пользу, ваше тело стало здоровее, может не стоит так сильно его утягивать? — затянула только несколько петель, и то слабенько. Кёсем закатила глаза, привычно выражая: «Ты меня учить будешь? Делай!» — Ступайте, девушки, — его голос из-за дверей заставил вдохнуть чуть глубже. Силуэт, выглянувший оттуда же, всё же попросил девушек замереть, а затем удалиться. Жена предстала перед ним сонная, уже чем-то недовольная, в нижнем платье, в накинутом корсете, в мягких тапочках и свёртывающихся от косы локонах. Как обычно встал позади неё, возложил руки, поцеловал макушку. Женщина крутила меж пальцев прядь, не поднимая глаз. — Смотри, Кёсем Султан, как бы тебе худо не стало от таких сборов, — совсем легко пропустил нити в петли, толком даже не затягивая. — Я не хочу, чтобы кто-то понял, Кеманкеш. Иди, девушки оденут, — сделала шаг вперёд от него. — Нет, Кёсем Султан, я помогу, я не спешу. Дела мои, наконец, неспешные. — И куда же ты отправляешься? — Потом узнаешь. За плотным платьем с квадратным вырезом последовало заранее выбранное колье. Минута за минутой этим утром вновь к ней прилипала эта приставка «Султан». Пусть немного журя и в шутку, Мустафа добавлял её всякий раз, когда был недоволен. Наконец добрался до волос, которые до этого были сдвинуты на бок. Взялся расчесывать, пуша волны под её загадочную улыбку в зеркале. — Причёска — точно не твоё, пусти ты уже бедных хатун, а сам иди, — смотрела на его задумчивое лицо: в зубах шпилька, брови сдвинуты в вопросе. На тахте смотрелись крайне забавно. Она своей незабвенной молодостью и маленьким ростом казалось сестрой Султана. Или же принцессой, как таких называют европейцы. Они же и слагают сказы, как Чудовища, обросшие бородами, некрасивые на вид, имеют крайне доброе сердце. Эти самые злые и заколдованные оберегают розу, храня за стеклянным куполом её, как своё сердце. — Ну-ну, — промычал, не раскрывая рта. Стал складывать гладко прочёсанные волосы обратно в косу. Женщина диктовала шаг за шагом, что ему делать. Вплёл тёмную ленту, провернул всю прелесть её волос через себя, затем начал закручивать косу вокруг её основания, прикрепляя шпильками к затылке. В какой-то момент так изменилась в лице, что невольно подумал, что дёрнул волосок с её макушки, стал виновато целовать предполагаемое место преступления. — Султан Мурад приказал собрать весь гарем, не уж-то случилось что! — возмутилась, когда муж суетливо поправлял корону, расправлял платок. — Он давно думает над денежной реформой в том или ином виде, может решил раздать жалование заранее, — помог ей подняться, наблюдая, как она недовольно заправляет край нижнего платья, чтоб того не было видно, как небрежно оглаживает талию, не довольствуясь своим видом. Ах, как она для него прекрасна: вот такая злая и запудренная, знойная и яркая. Она задаёт тон всему, что попадется ей под руку, командует глазами, ими же отчитывает, ими же улыбается. — Подай шаль, там прохладно, —когда плетение закрывает спину и умело скрывает маленький живот, вдруг выдаёт: «Где ты так плести косы научился, Паша?» — Сестра маленькая была, мы у матери с ней одни остались. Девушка, помогавшая, не всегда могла прийти, вот и плёл; они у неё курчавые слегка были, путались. — Курчавые… Иди, хватит тебе возится со мной, там, вон, Хаджи извёлся. Скоро выть начнёт. Мужчины меняются местами. Один покидает покои, второй же поднимается, всё ещё держа листок в руках. Догадался, что там, когда ночью стал одну за другой отсевать причины. Нашел ответ. Кеманкеш же останавливается в поиске ключей, когда понимает, что всё же надо зайти в кабинет. Не находит, но дверь, как ни странно, остаётся открытой. Кёсем начинает с порога. Кёсем Султан. — Мне нужно, чтобы отобрали самые важные документы. Послы, сипахи, янычары. Всеми расчетами пусть займется хазнедар. Вакф переходит полностью под контроль Эстер. Сейчас не до этого. Разберись с бумагами по гарему, просмотри учетные книги, Гевхерхан, благо, хороша в этих делах. Мне принеси, если там, что не так. Спокойно ли всё в эти недели? — окончательно перевоплотилась, оставляя лишнюю мечтательность только приторно сладкими кофейным глазам. Сразу начинает с мыслей, с которыми проснулась. Будто знает, что должна контролировать всё от и до. — Да, хатун примерны, в большинстве своем. Некоторое количество рабынь выдано замуж, покои повелителя регулярно посещает Фарья Султан, правда, не всегда успешно, — прищурила взгляд. — Жесток с ней? Более не жалует? — как-то странно скривила лицо. Не то улыбка, не то жалость. — Нет-нет, возвращается в покои скоро, как придёт. Писарь говорит, что не проводит там и часа, — ухмылка. Она придерживает шелестящие, как листья, полы платья, спускается вниз, да так, что слуга начинает поспевать, как за её замыслами, пока не ясными, так и звонким каблучком. — На ближайшие дни запланирован приезд девушек, Гевхерхан Султан откладывала до вашего выздоровления, хочет, чтобы вы лично выбрали, — отмахивается, затем хватается за ручки, —Госпожа моя, вы уверены? — В чем, Хаджи? — Возможно, что вам не стоит заниматься делами какое-то время? — с просьбой в глазах спросил евнух. — Что за дерзость, Ага? Я буду сама решать, что мне стоит, а что нет, не думаешь? Часть документов принесёшь в верхние комнаты, не хочу лишний раз спускаться. И да, найди крепких гонцов, которых еще не взял в услужение Кеманкеш. Надо будет кое-что отправить. Естественно, мой супруг и догадаться не должен. — Понял Вас. Заметил, как ручки сомкнулись в кулаки, спина выпрямилась, а сама она торжественно перемещалась по коридорам. Тенью слыла по полу, разгоняя перед собой пёстрых девушек. — Пусть Шехзаде и дочери явятся к обеду. Поздно уже скрывать, хотя бы от них, — у мягкого кресла остановилась, осматривая каждую, смотрящую в пол. Взяла листок из рук, сама надломила печать. Позже всунула обратно. — Ну, читай, — проглядела лишь заголовок и заняла своё центральное место. » — Слушайте все! Я Султан Мурад Хан, Повелитель трёх континентов, рожденный Валиде Кёсем Султан от покойного Султана Ахмеда Хана. Своим указом я объявляю о совершении таинства никаха, проведенного три месяца назад с позволения Шейх-уль-ислама. Равный брак был заключён между Кеманкешем Кара Мустафой Пашой и Валиде Кёсем Султан. В течении недели в вакфе имени моей Валиде будут раздаваться сладости и еда всем нуждающимся. Эти три дня будут ознаменованы праздником в честь великого события. Каждый недовольный и воспротивившийся моему решению — будет наказан. Никах совершен по всем обычаям и считается праведным. Более управление гаремом не будет находиться только в её руках, а сама она имеет право покинуть гарем ТопКапы, как вольная замужняя женщина.» Гарем оживился, посматривая смущённо на Валиде Султан. Она лишь улыбнулась уголком рта и посмотрела на своих детей. Их, кажется, обеспокоили лишь последние строчки. — Валиде, как так, вы покините нас? — Ибрагим обеспокоенно хватился за рукав платья. — Повелитель вынес это решение, чтобы отправить вас от столицы? У вас же диабет, вам нельзя! — с другой стороны загудел Касым. — Хватит, не стоит переживать, обсудим за обедом и не на людях. Гевхерхан, дочка, принеси часть документов из твоих покоев, хочу узнать количество новых рабынь. — Конечно, матушка. После этого женщина встала, чуть менее царственно, чуть более устало, но прошла до своих покоев, больше кажущимися местом изгнания. — Матушка, Хаджи Ага сказал, что вам не здоровится, но сейчас вы сияете, — начал Ибрагим. — Да, Валиде, вы заболели или просто не хотели нас видеть? — подхватил Касым, в привычной ему манере. — Мои дорогие сыновья, мои луноликие девочки, в моем положении это вполне нормально. Мне просто нужно быть осторожнее, — начав разговор за трапезой довольно прямо, заметила, что дочки рядом искрились от радостных глаз. Они с задором посматривали на парней, которые лишь сдвинули брови в непонятных эмоциях. — О чем вы? Ваша болезнь стала тяжелее переноситься? Я думал, что раз вы встали, то чувствуете себя лучшим образом. — Может вам найти другого лекаря? Он поможет. Сколько еще будет продолжаться такое? Необходимо найти лекарство, — братья начали заваливать мать вопросами, которые казались достаточно веселыми троим Султаншам. — Ну, месяцев пять еще надо потерпеть, — Гевхерхан еле пыталась сдержать смех после слов матери. Поглядывая то на ее улыбку, то на округлившиеся глаза братьев. Атике сидела спокойно, но спустя какое-то время также начала улыбаться. — Как это «пять месяцев», иначе никак? — Нет, к сожалению. Если пораньше, то опасно, — начала светловолосая султанша, погружая Касыма с Ибрагимом в еще больший шок. — Да-да, в чем проблема сварить лекарство пораньше? Если бы я мог убить причину вашего такого состояния; если бы она была человеком, без раздумий бы снес голову. — Мой отважный Касым… — Ну, не думаю, что Кеманкеш Паша достоин столь ужасной смерти, — тихонько кинула смешок, сразу притупив взгляд, Гевхерхан, уже не справляющаяся с эмоциями. — А он тут причем? Валиде, у вас все хорошо? — Да, мой сын, у нас троих все прекрасно, — если бы старшая сестра не толкнула бы Касыма в бок, взглядом показывая на живот матери, то игра в угадайку бы продолжалась еще долго. — Валиде! — младший так пугливо смутился, что Атике пришлось его отдёрнуть. — Вы подарите нам брата или сестру? — Верно, даст Аллах!***
Кеманкеш тем временем рассматривал ответы беев и донесения гонцов. Пока что все сводилось к тому, что бунт не продвинулся в глубь страны. Это было хорошо, означало, что начало правления нового Султана было буквально куплено. В регионах, где показания двух сторон хоть немного не сходились было принято решение участить проверки на рынках и в рядах янычар. Самый верный способ узнать, что требует народ — влиться в него. В ближайшие дни Великому Визирю и Падишаху предстояло собрать Диван, также, подобно подданным, выйти на улицу. Помимо проверки запретов на спиртное, табак, кофе, надо было понять состояние столицы, внимательно посчитать ущерб от страшной ночи. Султана также интересовал вопрос брака его Валиде и верного Паши. Народ мог неверно растолковать смысл указа повелителя, найти в этом что-то неправоверное и разрушающее традиции. От части так и было. До этого Валиде, а уж тем более жены покойных Падишахов, замуж не выходили. Отчасти, вероятно, что прецедентов не было. До Кесем Султан брака с повелителем удостоились только Хюррем Султан и Нурбану Султан. Хасеки Султана Сулеймана не дожила до статуса Валиде, а Нурбану пережила супруга всего на 9 лет. Сафие Султан же, кажется, не знала, что такое любовь, была жестока и всегда верна покойному мужу. Хандан Султан удалось испытать на себе чувства запретной тягости, но ее история закончилась крайне трагично. Как и ее воздыхателя. Может, что отчасти поэтому Мурад и принял решение в пользу Никаха. Что-то новое для него не было преградой, с недовольными он легко расправлялся путем тирании. Визирь все ещё ломал голову над пропажей Силахтара. Сам уйти не мог, явно в деле был замешан кто-то еще, может быть стражники. То, что их так быстро сменили в ночь переворота, давало почву для многих подозрений. Либо они изначально были подкуплены и никогда не служили Паше, либо их переманили или заставили подчиниться. Он наворачивал круги по весьма небольшой комнатке. В голову приходило много идей, одна из них прочно засела в голове. — Ага! — Да, Паша. — Один из новых стражников вошел в кабинет. — Есть вести про ваших предшественников? — В корпусе неизвестно. Вероятно, что они уже долгое время были на службе во дворце. Один из них был достаточно низок, но ловок в битве на мечах, за это и поставили к вашим покоям. Обоих быстро сняли с должности, куда они направились дальше — не ясно. — Понял тебя. После ухода позови хатун, пусть уберутся. Найди пару-тройку крепких верных парней. Надо отправиться на поиски. Будут каждую хижину обыскивать, пока не найдут что-то или кого-то. — Понял Вас. День проходил спокойно, всё стало возвращаться в норму. Мурад принимал послов и Пашей у себя по очереди, периодически они же заглядывали к Кеманкешу. Доклады, куча информации, что не поступала к нему с неделю, новые подробности переворота — все навалилось на него. После всё же удалился по делам, собирающимися ещё утром. Отправился лишний раз осмотреть имение, точнее кое-какое место в нём. Кёсем также долгое время занималась делами. Ей казалось, что у нее нет времени отлёживаться, хоть и понимала, что лучше бы еще остаться в кровати. Решила себя сегодня не утруждать излишними заботами. Только самое важное, как и говорила Хаджи. Тот весь день провёл подле госпожи. Решение Мурада Кёсем пропустила мимо ушей. А что ей было говорить? Никакого спокойствия или облегчения. Эти чувства она испытала, когда только получила весть о браке. С какой-то стороны она была ему благодарна, уж сильно затянулась эта тайна, но с другой, он сделал это без ее ведома… Все-таки в ней ещё играли чувства обиды и материнской любви. Если верить словам Кёсем Султан, то она разберет еще один документ и ляжет спать, но вот только сколько этих «еще одних документов» — известно только ей. Благо, что к моменту, когда мужчина бежал по коридорам дворца, обеспокоенный новостями, Султанша уже поднималась наверх, забыв про тысячи листов. Села расплетать предмет художеств, когда двери распахнулись с громким: — Кёсем! — Кеманкеш? — вздрогнула, позже смалодушничав и пустив его вновь рядом на тахту. — Я думал, что моя жена рвёт и мечет, в ожидании, пока приду я, успокою. — А что мне переживать? Я замужем за прекрасным мужчиной, жду от него ребёнка. Мои дети счастливы, а старший сын пытается искупить свою вину, правда каким-то весьма странным образом, —забрал у неё гребень, стал сам прочёсывать, неимоверно радуясь её словам, таким спокойным. — Верно, не стоит тебе переживать. А Мурад… Мурад правильно поступил. Я надеюсь, что со временем и ты его простишь. Видно, что ему плохо без твоей поддержки. Он слишком привык к твоему надзору и поучениям. — Думаешь? Сам же вечно кричит, что он главный, чтобы я не лезла. Я устала от этого, Кеманкеш, я не могу. Сейчас он извинился, все забудется, а что дальше? Опять сначала?! Я не могу вечно так… — по щеке скатилась слеза, заставляющая сердце мужчины разбиваться на тысячи осколков. — Моя гордая Султанша, моя буйная госпожа, — начал так ласково, откладывая гребень в сторону и притягивая ее к себе на грудь, — Знаю, что ты никогда не оставишь свое государство, не перестанешь им управлять. И он знает, знает, что твои корни настолько крепки, так сильно обвили его трон, что их не вырвать. Но по ним поступают живительные соки, дающие крепко стоять стране на ногах. Твой сын прекрасно это понимает. Видит поддержку янычар, визирей, народа, иноверных. Он боится, думая, что ты когда-нибудь не захочешь делиться властью. Но тебе тоже пора отступить. — Кеманкеш, — убирая его руки от себя, она окинула мужа грозным взглядом, — ты сам в это веришь? — Пора, Кёсем, пора. Я никогда в жизни не поверю, что ты за сегодня не притронулась к бумагам, но пришло время убавить пыл. Хватит. Я не прошу тебя запереться в покоях. Просто пойми, что Мурад должен наконец почувствовать вкус полноценной власти. Он же всё делает, будто зная, что Валиде его прикроет. Вот увидишь, стоит тебе немного ослабить хватку, как он сам не захочет отпускать твою руку. Да и повод отступить у тебя весомый, — вернул ее обратно на свое плечо, положив руку на ее талию. Кесем расположилась поудобнее, накрыв его ладонь своей; поглаживая сухую кожу, она обдумывала слова мужа. Очень хотелось отпустить и оставить все это, прислушаться к его правильным словам. Он действительно был прав. Ее сын должен понять, насколько сложно управлять империей в одиночку, был прав и в том, что повод весьма значительный. Государственные дела спокойными не бывают. А рисков для нее теперь слишком много. Амбиции начинали отступать, при умиротворенном взгляде Кеманкеша, который отражался в зеркале напротив. — Думаешь? — Уверен. Они еще долго сидели, пока дрова потрескивали в камине, сгорая и превращаясь в угольки. Одна из последних звёздных ночей августа. Скоро ноябрь, солнце больше не придёт в империю дольше, чем на несколько часов. — Мустафа?! — чуть задремавшая Султанша, пробормотала что-то сквозь сон. — Да, любимая. — Я хочу уехать в наш дворец. — Он давно ждет новую хозяйку. Эти двое будут продолжать сидеть у камина, только вот уже немного поменяв свое местоположение. Наконец, сон начнёт поступать и к мужчине. Подняв свою драгоценность на руки, он отнесёт ее в постель, где они, возможно, проведут последнюю ночь в ТопКапы. Расположившись рядом, он начнёт нашептывать ей какие-то слова. Будет бубнить, пока она не примет такую знакомую для него позу, сплетя их руки в замок. Уже послышалось размеренное дыхание госпожи его сердца. — Спи, моя Султанша, спи… — поцеловав ее макушку, он уйдёт в царство Морфея.***
— Помни, Мурад, розы ошибок не прощают. Они ранят и бьют так, что больше ты к ним не подойдёшь. Поэтому пугливые всегда спешат уничтожить их раньше, чем они пустят корни в питательную землю. Запирают за семью замками, под стеклянным куполом. — Так что же делать, что бы не бояться их? — Роза тоже способна любить. Она любит тепло, нежные руки, аккуратность и точность. Дай Розе свободу в её чувствах и она отплатит тебе за это своей доброжелательностью. Он проснулся среди ночи на матрасе из свежих бутонов. За балдахином увидел маленькую женскую фигуру, словно изнеможенную, равнодушно опустившуюся и весьма печальную. На руках маленький, прикрытый байковым одеялом ребёнок. — Осторожно, Мурад, не поранься шипами, розы помнят про ошибки, — передала ребёнка в руки, а сама исчезла из виду. Малыш закряхтел и оставил в руках Мурада лишь воспоминание — боль, словно заноза оказалась воткнута в палец.