Остаться нельзя вернуться

Свежий снег приятно поскрипывал под подошвами моих сапог этим утром. Бодрым шагом или, можно даже сказать, лëгким бегом я спешила на тридцать первый троллейбус, который должен был довезти меня до ближайшей станции метро. План на день был прост и сложен одновременно: мне нужно было успеть побывать в куче мест, привести перед каникулами съемную квартиру в порядок, а затем оказаться в аэропорту, чтобы улететь домой. И почему я решила не спать предыдущую ночь, а посвятить её чтению подростковой книжки, больше похожей на сказку? История, в целом, мне понравилась, но вот организм за неё благодарен не был. Аритмия, тошнота, головокружение. Хотя для меня в последний месяц эти симптомы уже не были чем-то новым. Досрочная сессия на медицинском факультете МГУ давала о себе знать. Ну и что, что училась я на фармаколога, легче от этого сдавать зачёты и экзамены не становилось ни на грамм. А мама поставила условие: или я закрываю всеми правдами и неправдами сессию в декабре, чтобы вечером тридцатого числа оказаться на борту самолёта, или о каникулах в родном городе можно забыть. А ведь там была бабуля, милая старушка за восемьдесят, мама моего отца, который умер, когда мне было семь. И здоровье бабушки оставляло желать лучшего. Честно говоря, каждый раз за последние три года, отправляясь на учёбу в Москву, я прощалась с ней как в последний. Именно баба Валя была тем человеком в моей жизни, который принимал меня со всеми, как принято говорить, тараканами. С детскими горестями-печалестями, с подростковыми проблемами «мирового масштаба». Она удивительным образом сочетала в себе твёрдость характера и покорность жизненным обстоятельствам. Наверное, это было отличительной чертой всего поколения, заставшего войну в сознательном возрасте. Так или иначе, домой я хотела попасть. Несмотря на ссору с мамой, затянувшуюся вот уже на два месяца с лишним, аккурат с моего дня рождения седьмого октября. Именно после того дня младший брат написал мне, что «мать лютует, все твои книги на помойке». Книги, кстати, были не моими, а отца, обожавшего классическую литературу. Так что на вопрос «почему я потратила ночь на книжку», я могла ответить легко. Дома меня ждала «Фармакология и токсикология» и ещё, наверное, Атлас анатомии Синельникова. И никакой художественной литературы. Да и книжка выполнила главную свою функцию: помогла отвлечься и подарила заслуженный отдых. И пусть история была наивной, как и героиня, а герой с необъяснимыми, как сначала казалось, перепадами настроения напоминал моего бывшего парня, дыхание перехватывало, а… Нет, все-таки дыхание перехватывало не от накопившегося стресса и усталости, а от романтичных моментов. Наверняка надпочечники у Гвендолин и Гидеона (именно такие имена были у главной парочки) трудились на износ, вырабатывая адреналин, и в нормальном состоянии эти двое вели бы себя по-другому, все равно романчик оказался милым. А абсолютное совпадение моей даты рождения и Гвендолин было приятным неизвестно почему, но улыбнуться заставило. И блокируя телефон в семь утра с надеждой поспать хотя бы пару часов, я улыбалась, несмотря на свои двадцать лет. В конце-то концов, я сама ещё в июне была такой же наивной дурочкой, подобной Гвен, только еще хуже, обнаружив после полутора лет отношений в своей съёмной квартире Антона с какой-то полуголой девицей. Вот уж тогда я, рыдая с бутылкой вина в руке и прихлебывая прямо из горлышка, жалуясь подруге Саньке, неоднократно использовала известную рифму к его имени. Наверное, именно поэтому в конце «Рубиновой книги» я чуть не на всю квартиру возмущалась поведению главной героини. Ну как можно было поверить Гидеону на второй же день, что она особенная для него, когда они даже и не общались-то толком? Поэтому в конце «Сапфировой книги» удивлена я не была вовсе, приговаривая «все мужики — козлы, деточка». Но цинизм во мне, видимо, не восторжествовал до конца, потому что к финалу «Изумрудной» я растеклась розовой лужицей. М-да, Настя, теряешь хватку. Ну да ладно, утрачивать веру в мужчин просто из-за того, что один представитель… Да ну его! Больше меня в трилогии задел вопрос отцов и детей, и вообще родственных связей. Странные семьи, странные отношения. Может, и Сен-Жермен стал злодеем только потому, что родился бастардом? И неужели у Гидеона обязательно должна была быть мама, которой интересны только магазины и рестораны, и богатенький отчим? Хотя, с другой стороны, ему в этом случае было проще понять страдания Гвендолин, когда открылась вся правда с Люси и Полом. И все утро, принимая контрастный душ и давясь крепким кофе, я размышляла о книге, где самым жирным вопросом было наличие призрака Джеймса Пимпельботтома. Если ему сделали прививку от оспы, Гвендолин его и вовсе не должна была знать, ведь он не умер бы тогда в 1783-м! Допустим, это сказка, в которой нарушаются собственные законы ради спасения «школьного друга», который еще и помог подготовиться к приемам в XVIII веке, но спасти того же Роберта, сына доктора Уайта, было бы гораздо логичнее. Да и справедливее, на мой взгляд. Зачем мальчик вообще там был нужен? Чтобы проникнуться жалостью к «Блэкджеку»? Мысли о светловолосом мальчике-утопленнике не отпускали меня даже сейчас, когда я решила срезать путь к остановке между гаражами. На троллейбус опаздывать не хотелось, следующего пришлось бы ждать двадцать минут. Воскресенье, как-никак. А поездка на маршрутке не прельщала от слова «совсем». В кармане запиликал телефон. Как оказалось, пришло сообщение от Саши. «Подруга, я тебе точно нужна сегодня? Нарисовались неожиданные планы» Пока в моей голове сама собой разворачивалась тирада, а пальцы начали печатать «Я не справлюсь без тебя. Голова забита не тем, а без нормального подарка маму не задобрить», на экране всплыло еще одно сообщение. На этот раз от брата. «Бабушка умерла. Мама позвонит, как придет в себя». Даже если бы я могла удержать телефон в руках после прочитанного, лёд, скрывавшийся под тонким слоем снега, решил всё за меня. Я поскользнулась и начала падать. Мгновенно навернувшиеся слезы не дали увидеть, куда летит смартфон, а новость, парализовавшая всё моё тело, помешала сгруппироваться. Странно, но в последний миг в голове отпечаталось, что боковым зрением во время написания смс я видела штырь недалеко. Кажется, арматуры. И летела я наверняка в ту самую сторону. Но, к моему удивлению, я даже сознания не потеряла, а приземлилась на колени посреди тротуара и дрожала всем телом. Никакого снега вокруг, хотя освещение осталось примерно тем же. Слабые сумерки. Я снова заплакала, вспоминая бабушку. Я ведь даже не успела проститься с ней. И пусть это было предсказуемо, но боль потери от этого меньше не становилась. Встав с коленей, я побрела вдоль улицы, не обращая ни на что внимания, как вдруг из-за угла выехал ретро-автомобиль. А вот это было, мягко говоря, неожиданно. И абсурдно. Я огляделась по сторонам. Незнакомая улица, явно не московская. А на мне дождевик с цветочками, хотя дождя нет и в помине. Моя куртка была и то теплее, и пригодилась бы здесь больше. На неровный асфальт падал тусклый свет уличных фонарей. Бабушкина старая керосинка могла бы с ними даже посоперничать. Мимо прошла молодая женщина в манто с корзинкой в руке, а за ней мужчина в шляпе и черном пальто с поднятым воротником. Не иначе, всё окружающее было последствием или общего наркоза, или какого-то сна. Шутки ради я обратилась к женщине: — Не подскажете, где я? Женщина сделала вид, что не услышала меня и пошла быстрее, хотя я надеялась на какой-нибудь остроумный ответ вроде «Милочка, это воображариум доктора Парнаса». Мужчина покачал головой и пробубнил: — What impertinence! Какая дерзость. Он совершенно точно имел в виду именно это, сказав фразу на английском, который я знала. Я еще раз огляделась по сторонам. Память выдала, что дерево за черной оградой могло быть магнолией. Взгляд метнулся почти сам к четырехэтажному старинному дому в другой стороне. И произошло это опять-таки благодаря памяти, но не моей. Я поднесла руки к глазам, широко открывая их от удивления. Пальцы были не мои. Более тонкие, а ноготь большого был с неровно-обгрызанным краем. Я бы себе никогда такого не позволила, опасаясь бактерий, содержащихся под ногтевой пластиной. И пореза, который остался после вчерашней чистки картошки, не было и в помине. Ноги сами понесли меня к дому, где, как подсказывал мозг, могло быть безопасно. На первом и втором этаже горел свет, а с крыши свисали сосульки. Черт, что это за место и год? Подавив в себе панику, я осмотрелась, ища хоть какую-то зацепку. В десятке метров от входа в дом, дальше по улице, на асфальте лежала газета, листки которой трепал ветер. Я быстро догнала пытающиеся улететь листки и уставилась на название. «Daily Mirror». January, 12, 1919. Не успев поразиться в должной степени сюрреализму, происходившему со мной, я почувствовала головокружение, тошноту, дрожь в коленях и оказалась сбитой с ног. В последний миг я уловила красноватое сияние. Боже мой! Этот бэдтрип не шел ни в какое сравнение с моим состоянием после общего наркоза, когда я по дурости довела аппендицит до перитонита, сидя до последнего на ЕГЭ по математике и терпя жуткую боль до потери сознания. В голове уже родилась догадка, в чьем теле я могу видеть этот «дивный» сон. Может, меня выдернет отсюда также неожиданно, как и закинуло, так что стоило проверить, не теряя времени. На улице, кстати говоря, стало гораздо светлее, и пошёл дождь. Или продолжился. Я обернулась на противоположную сторону улицы, где встретилась взглядом с мужчиной в черной шляпе, пальто и брюках, стоящего у черного же автомобиля. Будто мне не хватило настолько реальных подробностей, я взлетела по ступенькам к входной двери и нажала на звонок. Через, как мне показалось, бесконечность, массивную деревянную дверь открыл пожилой мужчина с золотым пенсне на крючковатом носу, а за стеклами виднелись карие глаза. — Мистер Бернхард, — выдохнула я и нервно сглотнула. — Мисс Гвендолин, что-то забыли? — вежливо спросил дворецкий. Я прикрыла глаза. Три возможных варианта всплыли сами: последствия наркоза, кома от полученной черепно-мозговой в результате падения или… Смерть от неё же между гаражей, где моё тщедушное тельце никто не нашел в морозное декабрьское воскресенье. Но это же просто книга, просто сказка, история, о которой я размышляла всё утро. Наверняка есть способ вынырнуть отсюда, и я его обязательно найду. А Гвендолин, оставившая всю свою память, но не душу, будет рада обрести собственное тело. Это же бессмертная Гвен, она ведь не могла просто так исчезнуть при неконтролируемом прыжке в 1919-й!