Слова пустые лежат, не дышат,
Слова не знают — зачем их пишут,
Слова без смысла, слова без цели,
Они озябших не отогрели,
Они голодных не накормили, —
Слова бездушья, слова бессилья!
Они робеют, они не смеют,
Они не светят, они не греют…
Мария Петровых
— Почему ты хочешь встретиться с графом? — спросил Гидеон, пока мы выходили из здания.
Черт, самый неудобный вопрос, что мог бы быть задан.
— Хочу задать ему тот же вопрос про прыжки, что и тебе. Ты ведь не хочешь мне отвечать. Я хочу знать, что меня ждёт, к чему нужно готовиться, — придумывала я на ходу. — Я — не Шарлотта. Это она знала, что делать в любой ситуации.
На улице моросил дождь. Хорошо, что карета ждала нас неподалёку.
Почувствуй себя Элизабет Беннет из «Гордости и предубеждения» с Кирой Найтли — так бы я могла охарактеризовать свои ощущения от безупречных манер Гидеона, что открыл передо мной дверцу и подал руку, на которую я смогла опереться.
— Я сам могу ответить тебе за графа, — сказал Гидеон, сидя напротив меня, когда карета тронулась. — Всем в Ложе знакома эта история, и я уверен, что граф считает её самой странной из того, что с ним случалось, — он скрестил руки на груди и перевёл взгляд на улицу. — Когда граф был молодым, то однажды прыгнул в XVI век, где повздорил с семейством конта ди Мадроне во Флоренции. Случилось это по большей части из-за, эм, недоразумения с дочерью этого аристократа, — Гидеон закусил губу, всё также смотря в сторону, но было ясно, что он не интересуется домами, что стояли у дороги, или прохожими. Его взгляд был отсутствующим.
Уилбур лихо управлял лошадьми, как и другие извозчики, судя по тому, как мимо нас пролетали кареты, повозки и телеги. Тряска была похлеще, чем на самой разбитой дороге в российской глубинке в каком-нибудь допотопном автобусе.
— У них были отношения? — стараясь удержаться на месте, сказала я, подталкивая замолчавшего Гидеона, так как уже знала судьбу той девушки.
— Да, — Гидеон вновь посмотрел на меня. — Граф мог бы стать отцом ребенка, рожденного в XVI веке, но конт посчитал, что перед ними демон, и решил проблему как сумел, поклявшись отправить нечисть в преисподнюю. Этот завет перёдается в их семействе от отца к сыну вот уже на протяжении трёх веков. И сейчас, я имею в виду этот год, остался последний фанатичный охотник за демонами — лорд Алестер, возглавляющий так называемый «Флорентийский Альянс». Ты должна быть готова к тому, что нас он тоже будет преследовать. Для графа он враг номер один.
— Почему граф не мог предупредить сам себя, оставив какое-нибудь послание в прошлом, чтобы избежать этого?
Гидеон хмыкнул.
— Думаю, граф знал о существовании Альянса ещё до того, как стал причиной его появления. Есть одно непреложное правило, которое я определил для себя как: всё, что случилось в прошлом, уже случилось. Мы сами можем не подозревать о наших будущих решениях, но именно они приведут к такому прошлому и настоящему, что уже существуют.
Я попыталась понять логику всей ситуации и общее положение путешественников во времени. Мне представился ровный свет фонаря, вокруг которого мельтешат мотыльки. Какой бы хаотичной не была траектория их полета, свет останется тем же светом, так же как и история человечества останется той же.
— В этом есть какая-то обреченность, предрешенность, — заметила я. — Что ты не сделал бы в прошлом, оно существовало ещё до того, как ты родился.
— Да, и от этого не уйти, но, — Гидеон улыбнулся, — иногда судьба выписывает такие крутые повороты, что остается лишь удивляться. И только представь, мы тоже пишем всеобщую историю. Возможно, если бы нас здесь не было сейчас, мир в будущем был бы другим. Я знаю, это сложно, но и одновременно просто. Эффект бабочки без эффекта бабочки. Мы всегда вернемся в существующее настоящее, потому что каждое наше действие здесь уже было, но именно наши поступки и привели к тому шестому апреля, что ждёт нас через пару часов.
Я закивала в знак того, что поняла его объяснение. А потом посмотрела на совершенно незнакомый пейзаж за окном кареты. Если уж Гвендолин не могла понять в какой части Лондона они ехали, мне этого сделать не удалось и подавно.
— Это Кинг-вей, — сказал Гидеон. — А так и не скажешь, правда?
Наш кучер как раз производил лихой обгонный манёвр, объезжая воловью упряжку и карету, похожую на нашу.
На этот раз я не смогла ничего поделать, и меня со всей силы швырнуло на Гидеона. Прежде, чем юркнуть обратно на своё место, я, уткнувшись носом в грудь Гидеона, успела сделать вдох и на секунду потерялась в ощущениях так, что закружилась голова. Неясный запах, но такой странно-теплый (если запахи могут быть теплыми), чистый и приятный, как и прикосновение его ладони к моей. Оказавшись снова на сиденье, я часто заморгала, прогоняя наваждение. Это просто тело Гвендолин, а голова кружится из-за того, что меня успело укачать. Хотя вдогонку будто из-за угла подкралась шкодная мысль и тюкнула обухом по голове: о запахе Гидеона в книгах, кажется, не упоминалось.
Отмахнувшись от этого бреда, я подумала о том, что надо отказаться от обратной поездки с пока ещё живым Уилбуром. Посмотрела в окно кареты на прохожих разных сословий и возрастов и поразилась одному факту, отрезвившему получше контрастного душа.
— Править каретой очень забавно, — сказал Гидеон, видя моё замешательство, и истолковывая его по-своему. — В открытых повозках…
— Они мертвы, — не удержалась от признания вслух, перебивая его. — Все эти люди — они мертвы. Это кладбище живых мертвецов, — я сглотнула, испугавшись отчаяния, звучавшего в моём голосе.
— Да. Но посмотри на это с другой стороны, — он улыбнулся спокойно и обнадеживающе. — Сейчас они все живы. Счастливы или печальны, одиноки или окружены близкими. Представь себе калейдоскоп. Там внутри холодные стекляшки, абсолютно неживые по своей природе, но в движении складывающиеся в невероятно живые узоры, что захватывают своим многообразием. На самом деле, мы счастливчики, которым выпала возможность наблюдать за этой настоящей, полной и неповторимой жизнью людей, давно преданных земле.
В глазах ещё молодого мужчины напротив, совершенно ясно, что уже не мальчика, читалась философская мудрость. Он не подбирал слова, отвечая мне, не раздумывал, и это значило лишь одно: он сам прошёл через подобные метания. Неужели это он имел в виду, признаваясь Гвен, что помнит, как «у него самого на душе скребли кошки, когда он только начинал прыгать»? Сталкиваться в шестнадцать с тем, что ты разговариваешь, контактируешь с людьми, кто в твое время давно умер, и ты не в силах этому помешать. Был ли кто-нибудь рядом с ним, чтобы поделиться мудростью и утешением? Фальк, в вечных заботах Магистра? Шарлотта, считающая ген даром, нежно лелеющая мечты о путешествиях? Я ещё раз заглянула ему в глаза. Наверняка он был один, потому что во взгляде читался возраст больше девятнадцати.
Всего час, что примерно прошёл после нашей встречи в ателье мадам Россини, дал мне возможность взглянуть на Гидеона
с восхищением по-другому. Я не могла с полной уверенностью утверждать, что он был не таким, как в книге, но из-за нашего разговора, моих вопросов, отличающихся от вопросов Гвен, передо мной предстала будто расширенная версия Гидеона. Хороший собеседник, интересный человек, прошедший через многое, умеющий одним словом «сочувствую» и прикосновением выразить поддержку в связи с потерей близкого человека, так как сам пережил смерть своего отца.
Я начала вслух переводить знакомое мне на русском стихотворение Хайяма, так удачно подходящего к ситуации:
— Кто знает жизнь, тот больше не спешит… — застопорилась со словом «смакует» и употребила «enjoys» (*наслаждается).
Гидеон улыбнулся.
— Нет, там было немного по-другому. Смакует (*savors) каждый миг и наблюдает, как спит ребенок, молится старик, как дождь идет, и как снежинки тают.
Я улыбнулась в ответ, вспоминая уже про себя отдельные строки.
В обыкновенном видит красоту; Тот понял суть вещей — что совершенней жизни только смерть; Что знать, не удивляясь, пострашней, чем что-нибудь не знать и не уметь.
И, кстати, о знаниях.
— Ты и Хайяма наизусть знаешь? — с неподдельным удивлением спросила я, когда карета остановилась. Откуда у него только было время на это с такой же нагрузкой, как и у Шарлотты? Да и в медицинский в Англии поступить гораздо сложнее, чем в России, о чем я была в курсе из обсуждений с одногруппницами, одна из которых мечтала переехать в Лондон.
Дождь прекратился, в противоположность моему непрекращавшемуся замешательству в ответ на естественное поведение воспитанного Гидеона, что вновь подал мне руку, помогая выбраться из кареты. Просто это так контрастировало парням из моей жизни.
— Шарлотта подарила мне сборник его поэзии, — ответил Гидеон, а я вспомнила о большущей ложке дёгтя в нём. За красивыми, пусть и правильными, словами я забыла, что он разбил сердце Шарлотты, обманув её надежды услышать признание в любви. В романе он ведь не опроверг предположение Гвен о том, что они ни разу не целовались, а я видела их прогуливающимися под ручку в одинаковых мужских пижамах. А ещё помнила, что она подарила ему роман Мураками. Один раз — случайность, второй — совпадение, и наверняка там было не две книги (ещё и таких глубокомысленных) за столько лет, поэтому третий — закономерность. Выходит, со стороны Шарлотты всё очень серьезно.
Нам открыл лакей и попытался уверить, что лорда Бромптона дома нет. Пока Гидеон с ним разбирался, мои мысли крутились вокруг Шарлотты. И стало понятно, почему это так меня задевает. Гидеон предал её точно так же, как и меня — Антон, пойманный на измене. Сочувствие к кузине начало распускаться пышным цветом в моём сердце, хотя утром там лишь были слабые зачатки.
— Волнуешься? — спросил Гидеон.
— А что — должна? — я изогнула брови. Конечно, задать при напарнике вопрос про переселение душ я открыто не смогу, да и думать при Сен-Жермене об этом не следует, зная финал истории и его «проигрыш», в связи с чем он может переменить всё в свою пользу, но лишнее волнение мне сейчас тоже не поможет.
— Давай договоримся. Я буду говорить, — он указал на себя, потом перевел руку на меня, — ты — молчать.
— Это еще почему?! — возмутилась я, так как решила оказаться здесь только ради разговора с графом!
— Ты не знаешь французского и немецкого, а граф при посторонних предпочитает в общении, касающегося дел Ложи, именно их. И ты говоришь то, что думаешь, а ему твоё мнение о Ложе, как вчера, может прийтись не по вкусу.
Он затыкáет меня на день раньше, чем делал это с Гвендолин! Я шумно выдохнула через нос от возмущения.
— Разве это плохо — быть честной?
— Нет, не плохо, — Гидеон покачал головой, — но я за два года успел понять, что для графа есть его мнение и неправильное.
В это время лакей сбежал к нам по лестнице, фалды его сюртука развевались на ветру.
— Господа ожидают вас, сэр, — сообщил он, после чего мы последовали за ним на второй этаж.
— Он похож на горностая, — заметила я, кивнув на слугу.
— Да, я подумал о том же, — согласился Гидеон с лёгкой улыбкой.
«Так ожидаемо предсказуем» — внутри меня всё кипело. Но, постойте-ка, я же не клею ярлыки, сейчас он ведёт себя адекватно, как напарник, и никаких поползновений в сторону Гвен. В книге его решение с поцелуем в исповедальне было наверняка спонтанным из-за того, что Гвендолин не слушалась его, выбегая со шпагой, а потом не хотела уходить от Люси и Пола. И это значит, что его вины в этом немногим больше, чем её.
А я здесь для того, чтобы узнать у графа про опасность перемещений для путешественников, поэтому…
— Гидеон, сможешь спросить у него про прыжки?
— Я же уже рассказал тебе, — он приподнял брови.
— Это твоё мнение, а у графа оно может отличаться, — ответила я его собственным аргументом.
Лакей открыл перед нами дверь и глубоко поклонился. Я остановилась, буравя Гидеона взглядом.
— Сначала упрямые дамы, — сказал он и мягко подтолкнул меня к порогу.
Я сделала пару шагов и присела в реверансе, не поднимая головы, раздумывая, на чём можно сконцентрироваться, чтобы не пускать мысли в свободное плавание, и найдя решение, выпрямилась.
Мы стояли в большом, изящно обставленном салоне с высокими окнами и расшитыми шторами, а на нас смотрели трое мужчин. Взгляд тучного
бегемота Бромптона был любопытным, а молодого, атлетичного и мертвенно-бледного Ракоци — почти равнодушным. Худой и рослый пожилой мужчина — Сен-Жермен, и к гадалке не ходи — своими темными глазами пронзал будто насквозь, считывая всю подноготную. После обмена поклона с Гидеоном он широко улыбнулся и начал представлять мужчин друг другу. Граф, довольный продолжением своего рода, не замедлил сообщить об этом Бромптону.
— Ах, дорогой граф! Вы снова пытаетесь поразить моё воображение вашими невероятными историями, — сказал лорд Бромптон и плюхнулся на свой стул. — Но я не имею ничего против. С вами всегда интересно, — его маленькие глазки светились от удовольствия, а я принялась за воплощение своего решения, так как невольно начала подсчитывать индекс массы тела человека, страдающего ожирением.
«Закоренелый скептик» (по мнению графа) был обречен на проблемы с опорно-двигательным аппаратом в дальнейшей жизни, в комплекте с сердечно-сосудистыми заболеваниями, как минимум. Ракоци что-то проговорил (на румынском ?), после чего граф познакомил их с Гидеоном, а я уже подбирала мысленно средства, снижающие аппетит. Без диеты и физической активности, конечно, никуда, но фепранон и дезопимон в качестве анорексигенных могли бы хоть немного улучшить ситуацию.
Граф перешёл на французский, и у Гвендолин, а в данный момент у меня, обнаружились проблемы со знанием языка. Гидеон, заранее предупрежденный, пришёл на помощь.
Да, да, да, ошибка, не тот рубин, внучка лорда Монтроуза. Я перевела взгляд на Ракоци, потому что этот объект был поинтереснее, чем выяснение графом правды у Гидеона. Выглядел «дорогой друг и брат по духу» лет на тридцать, но определить возраст точнее я затруднялась. Зрачки были расширены под воздействием белладонны, то есть атропина. Но свойства атропина я знала: возбуждение с последующей седацией, расширение сосудов, из-за чего Ракоци должен был быть румяным. Пудра? Вряд ли зависимому человеку настолько важен его внешний вид.
Граф перешёл на немецкий. Несерьезное отношение хранителей, моя неподготовленность, бла-бла-бла. О, а вот и английский, после фраз на котором Гидеон вручил ему письмо.
А я беззастенчиво продолжала рассматривать объект своего исследования. Ракоци плотно сжимал челюсть, но при этом время от времени на его лице прорывалась гримаса, будто мышцы ему не подчинялись, а ещё он переводил взгляд то на обои, то на свои руки, иногда смотря на меня, но складывалось впечатление, что он витал в облаках. Нет, слишком сильное воздействие для атропина, тут, скорее, опиаты. Да и напоминал он одного моего знакомого-наркомана. И тогда всё сходится. А настойку белладонны он мог применять местно, чтобы расширить суженные от опиума зрачки. Графу ведь и ночью охрана нужна? А зрачками-булавочными головками, не реагирующими на изменение освещения, не очень-то и воспользуешься в темноте. Как вариант помощи: ультрабыстрая детоксикация, антидепрессанты и антагонисты опиоидов. Можно даже вшить капсулу с налтрексоном на полгода, при условии, что пациент будет чист перед этим неделю. Хотя без психологической помощи не обойтись. Отчего-то же он начал принимать?
Граф как раз дочитал письмо, назвав Грейс «твердолобой особой» и подошёл ко мне. Как жаль, что объекты для медицинского анализа кончились. Под его сверлящим взглядом пришлось прибегнуть к не новому, но, надеюсь, действенному методу.
«Боже, храни нашу милостивую королеву» — запела я гимн про себя, потому что «всё, что вы скажете, будет использовано против вас». Тем более Сен-Жерменом. Старый — не значит немощный, не его случай.
— Гвендолин не осведомлена о мотивах её матери, равно как и не знакома с событиями, которые привели к подобному положению дел, — сказал Гидеон. — Она в совершенном неведении.
— Странно, очень странно, — сказал граф, медленно обходя вокруг меня. — Тебя бы здесь действительно не было, не будь ты рубином.
Магией ворона он наделён,
Венчает он Круг и Начало Времён.
Он закончил свой обход, встал точно напротив меня и посмотрел мне прямо в глаза.
— Какова твоя магия, девочка?
— Я не знаю, сэр, — робко сказала я, удерживая в голове мысль, что нет ничего невозможного. Даже говорить и петь мысленно одновременно.
«О Боже, сойди с небес, разбей её врагов».
— Что в тебе особенного? Поведай мне!
О, нет-нет, меня не проведёшь повелительными интонациями. «
Спутай их хитрые планы, сорви все подлые замыслы…» Это просто гимн, и не я его придумала.
— Мне кажется, во мне нет ничего особенного, сэр, — мой голос дрогнул от страха. Какого именно страха, к счастью, не дали мне подумать следующие строки. Да будет благословен человек, сочинивший гимн.
Граф прищёлкнул языком.
— Возможно, ты и права. Это всего лишь стихотворение. Стихотворение сомнительного происхождения, — казалось, он вдруг потерял ко мне всякий интерес и снова развернулся к Гидеону.
— Милорд, — окликнула его я. — Простите, с вами не случалось ничего опасного и пугающего во время перемещений в прошлое? — и часто заморгала. Я — сама невинность, я — сама простота. Ах, да.
«Чтобы ты могла править долгие годы».
— Она просто боится, — добавил Гидеон.
Защищает меня?
— Самые невероятные события случались со мной всегда только в настоящем, — холодно проговорил граф. — Наука о путешествиях во времени точна как часы. И вам всегда гарантирована защита Ложи, которой не было у меня, — в его голосе слышалась угроза вместо подходившего по смыслу к сказанным словам ободрения. — И ещё, дорогуша, знание не всегда есть сила, и иногда может оборачиваться против человека, владеющего этими самыми знаниями.
Чёрт, никаких ответов. Я продолжала по инерции петь гимн, когда граф повернулся к Гидеону и начал расхваливать его успехи. Но какое мне было дело до всяких там аквамаринов, агатов, карнеолов и прочих камней, когда мои надежды не оправдались. Поэтому я слушала в полуха восторги Бромптона, и почти добровольное признание Сен-Жермена о том, что он душил Жанну д’Юрфэ. А потом его долгие речи о дурочках-женщинах, вялой крови, слабом духе, и о том, что он любит женщин. Да уж, вопреки всему, и делая одолжение. Сам ведь понимал, что без женщины человек не может ни родиться, ни оставить потомков.
Я тяжело вздохнула.
«Боже, пусть все нации поймут, что мы должны быть братьями…»
После честного признания о заинтересованности Сен-Жермена в деньгах Бромптона, граф резко обернулся к Ракоци.
— Нужно будет действительно продемонстрировать лорду парочку наших трюков, Миро. Он принадлежит к числу людей, которые верят только в то, что увидели собственными глазами. Но сначала мне нужно переговорить с моим правнуком с глазу на глаз и передать ему письмо к Гроссмейстеру моей ложи в будущем.
— Вы вполне можете воспользоваться кабинетом, который находится за соседней дверью, — сказал лорд и указал на дверь за своей спиной. — Буду с нетерпением ждать вашего представления.
— Пойдём, сын мой, — граф взял Гидеона под руку. — Есть ещё кое-что, о чём я хотел бы тебя расспросить. И кое-что, о чём тебе необходимо узнать.
— У нас ещё полчаса, — сказал Гидеон, поглядев на карманные часы, которые были прикреплены к его жилетке золотой цепочкой. — Затем нам надо вернуться обратно в Темпл.
— Этого времени будет достаточно, — сказал граф. — Пишу я быстро, к тому же я умею делать два дела одновременно — говорить и писать.
Гидеон усмехнулся. Я откашлялась, не упуская последнюю возможность. Уже возле самой двери он ещё раз обернулся и вопросительно поднял бровь. Я проговорила одними губами — «спроси его» и постаралась изобразить самое умоляющее лицо. Гидеон в ответ лишь закатил глаза.
— Она будет только мешать, — сказал граф.
— Подожди меня здесь, — сказал Гидеон, но на самом деле в его голосе слышалось «только не болтай всё, что у тебя на уме».
После совета графа
попытать расспросить меня о будущем, они оба скрылись за дверью.
— Вы вполне можете присесть, — сказал лорд, указывая на один из изящных стульев. Ракоци криво улыбнулся.
В ногах правды нет, поэтому я с благодарностью приняла предложение Бромптона, готовясь отвечать.
— Так вы действительно изволили прибыть из ХХІ века?
Я кивнула, а лорд Бромптон в нетерпении потёр руки.
— Значит, так… а какой король правит Англией в ХХІ веке?
— Страной управляет премьер-министр, — сказала я, немного помедлив. — У королевы в наши дни в основном представительские функции.
— У королевы? — изумился лорд.
— Да, — я снова кивнула, — её зовут Елизавета Вторая. Почему вас это так удивляет? Ведь уже была королева Елизавета I, годы правления которой называют «золотым веком», а еще Мария II и королева Анна. Но власть, тем не менее, де-факто в руках премьер-министра.
— Монарх совсем ничего не решает? — уточнил лорд.
Я пожала плечами.
— Почему же. Но, милорд, в ваше время ведь тоже многое зависит от палаты лордов.
— Но не от премьер-министра, — засмеялся Бромптон, — они сейчас меняются быстрее, чем мода на женские прически. — Он обратился к Ракоци, — весёлое представление, правда, Ракоци? Удивительное граф придумал нам сегодня развлечение. А как дела обстоят с колониями?
— Создано Содружество Наций, — ответила я, благодаря мысленно Лесли. — Туда входят бывшие колонии, но все они стали самостоятельными государствами с собственной системой управления, даже если на бумаге всё обстоит иначе. Отношения Британии с этими странами носят сугубо дипломатический характер.
— Но как мы могли упустить такие обширные территории? — спросил Бромптон.
— Разве декларация независимости Соединенных Штатов ещё пока не подписана? — ответила я вопросом на вопрос.
— То, что она подписана, ничего не решает. Правительство пока не признало независимость бунтарей, — усмехнулся лорд.
— Пока, — кивнула я. — Это произойдёт в следующем году. Будет заключен «Версальский мир».
— Вот поэтому мы, англичане, и предпочитаем не иметь дела с жалкими французишками, — Бромптон хлопнул себя по коленям. — Поведайте-ка ещё вот что: с кем мы воюем в ХХІ веке?
— Ирак, Афганистан. Вы сейчас разочаруетесь, но мы ввязались в эти войны, помогая Америке, — стоило сказать этот факт хотя бы ради округлившихся глаз Бромтона, которые, казалось, обречены на вечное подобие узких поросячьих. — Больше никаких крупных. Вам ведь должно быть известно, что войны откусывают слишком большие куски казны.
— Вы сейчас говорите как женщина, — пожурил он меня. — Нужно мыслить дальновиднее. Сколько выгод можно получить от завоеванных территорий и народов!
— И сколько убитых людей, — я поджала губы.
Неожиданно в разговор вступил будто дремавший до этого Ракоци. Он говорил по-английски с сильным акцентом.
— А что с Трансильванией? Моя родина затерялась в прекрасных Карпатах. Княжество Трансильвания. Что случится с Трансильванией в ХХІ веке? — голос его был хриплым. В нём слышалась ностальгия по родному краю. — И что с народом куруцци?
— Мне жаль, барон, но Трансильвания так и не стала независимой. После попытки вашего, наверное, деда Ференца II отделиться от Габсбургов, новые так и не были предприняты. Она входит в состав Румынии. Боюсь, куруцци подверглись влиянию румынов и венгров, которые составляют основное население.
— А кто правит там в ХХІ веке? — хотел знать Ракоци. Он весь напрягся, казалось, он вот-вот выпрыгнет со стула, если мой ответ его не удовлетворит.
— Президентом Румынии сейчас является Траян Басэску, — я сама поразилась тому, что запомнила имя. После моего ответа Ракоци сник. Наверное, он хотел услышать, что его потомки вернули себе власть, которую утратили его предки. Может, это бы и произошло, если Ракоци, который видимо был сыном Дьёрдя (умершего, согласно интернету, бездетным в 1756-м), не терял время с графом и не пристрастился к наркотикам. А моя голова теперь полна чуть менее чем бесполезных фактов. И неужели Ракоци всего двадцать шесть?
— Скажите-ка, — снова вступил Бромптон, спросив с хитрым прищуром, — даже Индия, Африка, Ямайка больше не подчиняются короне?
— Именно так, — ответила я, подмечая, как Ракоци вновь расслабленно откинулся на спинку стула. — Лорд, Америка была лишь первым звоночком. Да, ей помогли французы, но если вас это утешит, им потом тоже придётся несладко. Революционеры возьмут своё и там, заставив в итоге Людовика XVI отречься от престола.
— Очень занятное представление, — рассмеялся он в ответ. — Но это просто невозможно. Британия — самая великая держава с самыми обширными территориями.
— Лорд Бромтон, сдаётся мне, вы — раб пропаганды, — улыбнулась я ему. — И думаю, что не ошибусь, если скажу, что одной из ваших любимых книг является роман «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо.
— Да-а, — протянул лорд, начиная оглядывать свой кабинет. В поиске шпионов? Я хмыкнула.
— Поверьте, не все туземцы — Пятницы, нуждающиеся в помощи. И не все завоеватели — благородные Робинзоны.
И тут Бромптон разразился громким смехом на всю комнату, можно сказать, загоготал. Просмеявшись как следует, он отёр выступившие слёзы и спросил:
— Скажите, где суфлёр? У вас такой великолепный сценарий, и, надо отдать вам должное — вы на зубок затвердили свою роль. Просто прекрасная актёрская игра, — он зааплодировал. — Ракоци, не находите?
Ракоци его энтузиазма не разделял.
Лорд Бромптон встал со стула, прошёл к двери и распахнул её.
— Никого нет, но я уверен, что кто-то здесь совсем недавно был.
Черт, я на абсолютно серьёзных щах разводила демагогию перед ними, но это всего лишь слова. Такие же ненужные и бесполезные, как и те, что говорил граф. Ракоци так и останется сидеть у бока графа, рассматривая свои ногти и периодически поигрывая шпагой, а лорд Бромптон будет всё воспринимать как представление. Эх, надо было брать с собой телефон. Но его нет, а время до возвращения Гидеона как-то тянуть надо. Актриса так актриса.
— А хотите, я вам спою? — спросила я, и увидев заинтересованность Бромптона, который вновь оказался на своём стуле, встала. Предупреждая вопросы и этих мужчин, и тех, что в кабинете, сказала: — Моя няня в детстве очень любила петь эту песню. Она говорила, что музыку сочинил сам Винченцо Галилей.
Да, именно такая информация встречалась мне относительно одной хорошей стилизации, входящей в репертуар группы «Аквариум» и Бориса Гребенщикова. Дети ведь прекрасно запоминают свои любимые колыбельные ещё в дошкольном возрасте, так что никто ничего не заподозрит. А няня обычной английской девочки вполне могла быть из России.
— Просим, — лорд Бромптон приготовился слушать, так как действительность отвечала всем его ожиданиям. И я запела на русском.
Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой.
Отличный голос. Я и раньше пела чисто, но сейчас хоть пластинку в студии записывай.
А в городе том сад, все травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы:
И песня так удачно подходит к окружающим людям. Звезда, лев… Красота, ещё бы гитару, только вот когда она вошла в обиход?
Одно, как желтый огнегривый лев,
Другое вол, исполненный очей,
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
Взгляд, предположим, совсем далёк от светлого, но тем не менее. О волé, то есть телëнке, что являлся жертвенным животным в некоторых культурах, предпочла не думать. Лучше думать о солнце, что выглянуло из-за рассеявшихся туч, и небе, ставшем таким ярко-голубым за окном.
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят,
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Ну что, ласточка, сублимируем? Я поймала себя на использовании в самой что ни на есть стрессовой ситуации психологической защиты по Фрейду. «Дивный сад» — райские кущи, ждущие после смерти. Но не в моей природе опускать руки только из-за предположений и домыслов. Поэтому, продолжу, пока мысли ещё подконтрольны мне.
Я пропела снова припев, и ровно на последней ноте дверь из кабинета открылась.
— Браво, браво, — захлопал Бромптон, вставая со стула. Затем подошёл и поцеловал мою руку.
Граф удовлетворённо посмеивался, Гидеон казался совершенно серьёзным. Тут и Ракоци поднялся со своего стула.
— Граф, я просто обязан пригласить вас и ваших юных друзей на суаре через несколько дней, — широко улыбался лорд. — И хотел бы просить мисс снова выступить уже перед моими гостями.
О, нет, но я сама виновата. Гидеон окинул меня испытующим взглядом, который я парировала, слегка разведя руки в стороны, мол, «надо было выкручиваться».
— Я и сам их уже туда пригласил, — заметил граф. — Думаю, мисс Пенелопа Грей не обманет ваших ожиданий.
Я присела в реверансе.
— Вдохновения моего сценариста не хватит на ещё один сатирический памфлет, касающийся политики, но что-то спеть я могла бы вполне.
— Это будет украшением вечера, — лорд ещё раз поцеловал мою руку. — Я беру с вас слово.
— Спешим откланяться, — сказал Гидеон, быстрыми шагами пересёк комнату и подошёл ко мне.
— Понимаю, понимаю. ХХI век ждёт, — сказал лорд Бромптон. — Большое спасибо за ваш визит. Было очень интересно.
— Могу только присоединиться к словам лорда, — сказал граф.
Ракоци не сказал ничего. Он просто посмотрел на меня.
Неожиданно я почувствовала себя так, будто на шею мне легла ледяная рука. Я начала испуганно хватать ртом воздух и оглядываться по сторонам. Одно дело — представлять, и совсем другое — реально чувствовать фантомное удушение железными пальцами, которые всё крепче и крепче сжимались вокруг моей шеи.
— Могу надавить в любой момент, — раздался голос графа в моей голове при том, что его губы оставались неподвижными.
— Я не знаю, какова твоя роль, девочка, и вообще, важна ли ты. Но я не потерплю, чтобы кто-то нарушал мои правила. Я не позволю тебе загубить то, на что я потратил всю свою жизнь. Это предупреждение. Ты поняла?
Давление на мою шею усилилось.
Я была парализована страхом, потому что некоторые из слов графа слышала чаще, чем мне хотелось бы. Я могла только уставиться на него и хватать ртом воздух.
— Так ты поняла меня или нет? — взгляд старика был пугающе-жутким.
— Да, — прошептала я.
Хватка сразу ослабла и рука отцепилась. Воздух свободно хлынул в мои лёгкие. Граф скривил губы и встряхнул кистью руки.
— Мы ещё увидимся, — недружелюбно процедил он.
Гидеон поклонился. Трое мужчин ответили поклоном на поклон.
Только я стояла как вкопанная, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, пока Гидеон не схватил меня и не вытащил из комнаты.
Мы спускались по лестнице, пока я приходила в себя после БДСМ-сессии со старым женоненавистником, благо, стоп-слово оказалось таким коротким, и вышли на улицу, где нас ждал Уилбур. Да что ж это такое, черт возьми?!
— Гидеон, постой, — я дотронулась до рукава его рубашки, когда он уже открыл дверцу кареты. — Мне нужно отдышаться. Ты это видел?
Он захлопнул дверцу кареты и повернулся ко мне.
— Да, видел, — он глубоко вздохнул. — Граф душил тебя.
Я потёрла шею.
— Ты так спокоен. Он тебя тоже что ли душил при первой встрече?
— Нет, но я встречался с тремя его предшественниками. Иногда граф пользуется последними аргументами, что у него есть — силой и угрозами.
— Да, он угрожал мне, — закивала я. — Его голос звучал в моей голове. И этот взгляд.
— Согласен, прямо Ганнибал Лектер из «Молчания ягнят», — ухмыльнулся Гидеон.
— Это же старьё, фильм старше нас, — нахмурила я брови. Ладно, я готова поддержать любую тему, чтобы потянуть время и прыгнуть обратно прямо у порога этого дома.
— Это не старье, это классика, — насмешливо-нравоучительным тоном сказал он.
Я фыркнула.
— Ты бы ещё «Психо» Хичкока вспомнил и финальный взгляд Нормана. Мне и так жутко.
— Шарлотта сказала, что ты смотришь фильмы по поводу и без. Я просто пытаюсь тебя поддержать. Ну уж извини, как умею, — он помолчал, а потом примирительно улыбнулся. — А говоришь, что я вспоминаю старьё.Но Хичкок это действительно классика.
— И вся эта троица — герои Хопкинса и Перкинса вместе с графом — больна, — я заметила, как Уилбур внимательно слушает нас, нервно теребя поводья. Может, он передумает и повезёт нас прямой дорогой в Темпл?
— Слушай, он, — Гидеон поднял глаза к окнам второго этажа, — гений. Он открыл нечто удивительное. И как и любой гений он имеет право быть безумным, — он достал часы из кармана. — А теперь нам пора. Ты уже не такая бледная как Ракоци. Кстати, почему ты так его разглядывала?
Я не сдвинулась с места.
— Размышляла над тем, что он принимает.
— Белладонна. Так написано в хрониках хранителей, по крайней мере, — ответил Гидеон. Мой напарник явно вращался в более благополучных кругах, чем я. — У нас времени в обрез, — поторопил он меня и снова открыл дверцу. — И так придётся останавливать карету прямо находу, если почувствуем симптомы.
Я забиралась в карету с одной мыслью: «Хоть бы этого разговора оказалось достаточно, чтобы мы не были нашинкованы соломкой слугами Альянса».
— И когда только у тебя есть время на просмотр фильмов? — спросила я с высокомерным смешком, когда карета тронулась. — Танцы, история, языки, фехтование, — кивнула на шпагу, — поло, — Гидеон приподнял одну бровь при последнем слове. — Гугл знает тебя и твою команду в Гринвиче, — объяснила я.
— Ты забыла скрипку, — он откинулся на сиденье и скрестил руки на груди. — И я не говорил, что каждый вечер трачу за просмотром фильма с ведёрком попкорна в обнимку. Просто надо уметь жить настоящим, а не только прошлым, — он улыбнулся одними губами, но его глаза улыбка не тронула.
— Совсем забыла, — спохватилась я. — Ты спросил у графа?
Гидеон скривил губы.
— Я попытался. После чего он начал расспрашивать про тебя. Кажется, мне не удалось убедить графа, что ты всего лишь обычная школьница.
Я ничего не ответила. Как бы я хотела сейчас быть снова обычной, и даже не против статуса школьницы.
Он продолжал:
— В предсказаниях двенадцатый путешественник во времени всегда предстаёт как некто особенный. «Магией ворона он наделён». Что это означает, правда, не знает никто. Граф, кажется, так и не поверил мне, а потом… — Гидеон замолк, будто не хотел говорить дальше. Чуть не признался, что граф велел влюбить в себя Рубин? Возможно. Чуть позже он позвал. — Гвендолин? Это не должно тебя обидеть.
Я помотала головой из стороны в сторону.
— Это и не обижает меня. Я бы так хотела быть обычной школьницей, — высказала вслух свои желания.
Когда ещё есть выбор, куда ты можешь потупить, когда почти единственная твоя задача — подготовить уроки, а не думать, где найти подработку.
— Ты правда побывал в Париже и Брюсселе и взял там кровь? — спросила, чтобы не развивать опасное для моей тайны направление. Придётся поискать ответов в другом месте, пока ещё мне неизвестном, но где они просто обязаны быть.
— Правда. Но я хотел бы побывать в других странах и не по заданиям хранителей, — в его интонациях сквозила горечь.
Я перевела взгляд на окно.
— По этим лугам мы сюда не ехали, — убитым голосом произнесла я.
— Это Гайд-парк, — сказал Гидеон. Его лицо вдруг напряглось. Он высунулся из кареты.
— Эй, Уилбур, или как вас там, — что мы здесь делаем? У нас осталось несколько минут! — после этого он выругался на французском.
Ответ мужчины на козлах я разобрать не смогла.
— Остановите здесь! — приказал Гидеон. Когда он снова повернулся ко мне, лицо его совершенно побледнело.
— Что там случилось?
— Я не знаю, — сказал он. — Наш кучер уверяет, что получил приказ отвезти нас по южной стороне парка к месту встречи.
Кони остановились, и Гидеон открыл дверцу кареты.
— Здесь что-то не сходится, — он вылез из кареты и закрыл дверцу. — Оставайся здесь.
В этот момент раздался выстрел. Послышался тихий вскрик, кони заржали, карета сделала рывок вперёд, но затем снова остановилась, качаясь из стороны в сторону.
— Пригнись! — крикнул Гидеон, и я ничком упала на скамейку, одновременно чувствуя спасительное головокружение и неприятные ощущения в животе. Скоро прыжок.
Прозвучал второй выстрел. Тишина, которая последовала за выстрелом, была просто невыносимой.
— Гидеон! — я выпрямилась и выглянула наружу, чтобы не думать о худшем.
Перед окном на лужайке стоял Гидеон с обнажённой шпагой.
— Я же сказал, оставайся там!
Слава Богу, он ещё жив. Но опасность не миновала. Как будто из пустоты появилось двое мужчин в чёрном. Через секунду показался и третий, на коне. Он гарцевал в тени деревьев. В руке у него поблёскивал пистолет.
Я успела в последние секунды практически вывалиться из кареты на землю и раствориться в рубиновом свете.
Я осела в своих юбках прямо посреди дорожки парка, оглушенная произошедшим. Через пару секунд передо мной появился Гидеон по-прежнему со шпагой в руке. Но облегчения от того, что он жив не было достаточно, чтобы успокоиться.
— Гвендолин, вставай, — он спрятал оружие и протянул мне руку, — люди смотрят, — а затем помог подняться. — Всё хорошо, мы в безопасности.
Я сама не заметила, как начала плакать, пока Гидеон не провел пальцем по моей щеке. Я подняла на него глаза.
— Это я… — я всхлипнула, — это я убила Уилбура, решив поехать к графу, — последнее, что смогла выдавить, уже не сдерживая слёз.
