Forever After

— Покажи, что у тебя там? Дитфрид не спеша потянулся рукой к повязке на лице брата. Навряд ли его могло что-то удивить. Гил и раньше получал серьезные ранения. Взять даже тот шрам на нижней челюсти. Врачи говорили, что может перекосить лицо и, возможно, даже говорить нормально не сможет. Но ничего, обошлось. Не хорошо было так говорить, — Дит ни за что не произнес бы этого вслух, — но шрамы были к лицу брату. Такому серьезному и мрачному человеку они не могли навредить. Наверняка на фронте его побаивались за грозный вид. Отец особо уважал Гилберта за эти следы, считая их чуть ли не отметками за отвагу, сравни медалям, но навряд ли Гил нарочно под пули лез, чтобы порадовать папочку лишний раз. Он действительно любил отца, но не до такой степени. Его раны – не более чем несчастный случай. По неосторожности ли, или просто удача подвела, кто знает... Но Гилберт никогда не стыдился своего внешнего вида, ни перед семьёй, ни перед посторонними, никогда не говорил об этом и не прятался. Стало быть, раз начал глаз закрывать – была на то причина. У Дитфрида и у самого парочка застарелых имелась. И не от кого-то, а от Вайолет. Давно, когда девчонка была ещё диким щенком, до того, как он передал ее на воспитание Гилберту. Капитан мало был осведомлен в том, как именно строились взаимоотношения между ними, но был уверен, своего хозяина Вайолет не ранила никогда. Дит почти дотянулся, уже собираясь ухватиться за черный кожаный кругляш, закрывающий глазницу, большим и указательным пальцем, чтобы не прикасаться к коже брата, но Гилберт опередил его быстро, с свойственной только военному реакцией, крепко схватил Дитфрида за кисть, не позволяя продолжить движение. Мужчина даже вздрогнул от неожиданности, но противиться не стал и замер, ожидая что будет дальше. — Я смотрю, отцовский портсигар тебя так ничему не научил, — Гилберт решительно отвёл пойманную руку брата в сторону от своего лица, недовольно сверкнув глазом. — Сколько раз тебе говорили: не тянуть руки куда не просят. Не на что там смотреть, ясно? Дитфрид удивился, но руку расслабил, признавая поражение. Только после этого Гил все-таки выпустил ее из захвата. Похоже, глаз – действительно другое дело и брат не хотел его никому показывать, что бы там ни было. Или почти никому? — Ладно, как знаешь, — усмехнулся Дит, стараясь перевести все в шутку. Уж слишком недовольным сделался братик. — Просто хотел убедиться, что здесь и правда ничего нельзя сделать. Я все еще советую подумать над этим. Чтобы под один наркоз разобраться и с глазом тоже. — Если кому-то и станет ясно, то явно не тебе, а врачу. Я не собираюсь вставлять протез, сказал же... — вздохнул Гилберт, на всякий случай поправив повязку. — По-твоему, лучше ходить с заплатой на лице? — поднял одну бровь Дитфрид. — По-моему, лучше заплатка, чем пугать детей шрамами. Не забывай, я теперь школьный учитель. — Так даже к лучшему, — не согласился капитан. — Кто как не ты покажет им последствия войны? Наглядный пример лучшее, что можно придумать в обучении. — С каких это пор ты в этом разбираться стал? — недоверчиво прищурился Гилберт. Дитфрид не успел ответить. Пароход подал гудок и оглянувшись на судно, капитан понял, что времени у них совсем не осталось. Что ж. Это была... не самая плохая встреча. Во всяком случае, их разговор не закончился дракой, хотя старший брат и предвидел подобное развитие событий. Самое главное он получил – одобрение. Этого было вполне достаточно, чтобы надеяться на новую, пусть и не слишком скорую, встречу. По прибытии в Лайден ему придется проделать большую работу по подборке лучших медицинских работников. Первые годы после войны их было не так много, но протезирование оказалось достаточно прибыльной отраслью, несмотря на то, что медицинское обслуживание в стране было бесплатным для большинства граждан. Тем не менее протезы – дело совсем иное. Государство, даже такое успешное как Лайден, ещё не до конца отправилось после войны и попросту не могло финансировать огромный спрос на замену утраченных конечностей. Остаётся только представлять, сколько людей остались инвалидами после кровопролитных сражений. Но за деньги, как говорится, можно получить чуть больше, чем ничего. Дитфриду не приходилось детально изучать этот вопрос прежде, но сколько бы ни стоила эта операция, и какое бы вознаграждение не попросил доктор за свои услуги, Дит готов был оплатить все. Если в городе калека ещё мог рассчитывать на какую-либо помощь и не был нагружен работой, на острове, живущим в основном аграрными благами, без нормально функционирующей руки было никак не обойтись. Хорошо, что Гил понимал это, хоть его причина звучала по-иному. Если бы он настоял на своем, только из-за любопытства, встреча, закончившаяся более-менее мирно, могла приобрести негативные последствия. Гилберт не был вспыльчив, но он был горд, и даже став калекой, какие-то остатки этой аристократкой гордости сохранил. Это было видно. Может, Дитфрид и знал своего брата не очень хорошо, некоторые черты его характера, которые он помнил с детства, сохранились. А хорошо это или плохо – сказать трудно... Он сколько угодно мог говорить, что навсегда расстался с армией, отказался от своей страны и от всего, что с ней связывало, но он сильно ошибался. Прошлое можно забыть, но то, как оно изменило тебя навсегда останется с тобой. Куда не беги и как не прячься. Капитан был уверен, что и брат это прекрасно понимал, и все снова упиралось в гордость. В кителе или без него, Дитфрид все так же видел в этом сельском учителе прославленного офицера из благородного и в свое время великого рода. Ненавистной для Дита семьи Бугенвиллея, которая наложила свою печать на них обоих, правда Гилберту пришлось куда труднее... Возможно, страна не вспомнит о нем, имя выбитое в граните навсегда останется одной из строчек на Аллее Славы павших героев Лайдена, но хотел этого Гилберт или нет, он оставлял свой след не только в истории, но и в людях, с которыми когда-то общался. Пусть их было не так много, но этого было вполне достаточно, чтобы продолжать вспоминать о нем, даже тем, кто считали его мертвым. Даже этот начальник почтовой службы так и не смог смириться со "смертью" своего боевого товарища, заставил Дитфрида присоединиться к поискам, бесполезным, как он считал... Дитфрид не стал говорить этого вслух. Момент был безвозвратно упущен, а время поджимало. Дым из трубы парохода стал гуще, загрохотал мощный мотор. Судно тяжело качнулось на воде, все еще пришвартованное к причалу, но готовое в любой момент отправится обратно, на континент. График требовал строгого соблюдения, и Дит, как моряк, прекрасно это знал, потому совсем не удивился, когда капитан парохода нетерпеливо вышел на палубу, как бы непринужденно всматриваясь в морскую синь, но на самом деле косился на своего единственного пассажира, явно торопясь попасть в порт пораньше, чтобы успеть сбыть добытый товар. — Ладно, бывай, брат... Дитфрид перебросил корзину и протянул освободившуюся руку для рукопожатия. Вопреки его ожиданиям, Гил ничуть не колебался подавая свою. Сила его сжатия была крепкой, как и всегда. На секунду Диту показалось, что на этом они закончат этот ритуал, но когда поднял глаза на брата понял, что наверное теперь они могут не делать вид, что чужие друг другу. Дитфрид поставил корзину на камни. Словно по команде, повинуясь чувствам, братья медленно и как-то неловко, словно делали что-то запрещенное, развели руки в стороны и обнялись. После стольких лет разлуки это было так странно и не обычно, не верилось, что это может стать возможным. Дитфрид, до этого не терпевший подобных слабостей, теперь ясно чувствовал эту связь между ним. Связь, от которой он так долго отказывался будучи юным глупцом, но начал ценить, когда уже потерял всякую надежду на встречу с братом. Наверное, Гилберт чувствовал тоже самое, если обида на самом деле больше не тревожила его сердце. Он положил свою ладонь на спину Дитфрида. Одну единственную, теплую, но от осознания того, что там должна была быть и другая, становилось до боли грустно на душе, настолько, что даже суровый капитан не смог сдержать выступивших на глаза слез, от осознания того, что одно единственное письмо несчастного, осиротевшего ребенка, смогло вернуть в их жизнь чуть больше смысла, и научить ценить вещи, о которых прежде даже не задумывались. — Я буду скучать, — неожиданно даже для самого себя произнес Гилберт. — И буду ждать тебя. Не только из-за руки... Но в гости не приглашу, — усмехнулся Гилберт, когда они отступили друг от друга, и пожал плечами. — А то мой дом покажется тебе конурой по сравнению с тем, к чему ты привык. А впрочем, все равно просто так не приходишь. Тебе для всего повод нужен. — Ну значит я его найду, — ответил Дит, отступая назад, немного смутившись того, как затянулось их прощание. Сложно было вот так с первого раза вести себя по-родственному. Он вообще когда-то делал что-то подобное? Почему-то такие моменты напрочь стёрлись из его памяти. Возможно капитан забыл их, чтобы не тосковать по Гилберту. Забыл как отрезал, чтобы больше не рвать душу, вспоминая о нем, а теперь никак не мог вспомнить, очерствел за столько лет бесцветной, пресной жизни, в которой не существовало ничего, кроме работы. Это было его спасением, но вместе с тем и бедой. — У вас тут дедок один очень хороший винодел. К нему вот и приеду, если ты, чучело одноглазое, родственников прогоняешь. Теплоход подал ещё целый ряд коротких, раздражающих гудков. Капитану судна надоело ждать единственного пассажира. Их время подошло к концу. Если Дитфрид и не успел что-то сказать, теперь придется ждать следующего случая. Стоит ступить на борт – Экарте надолго останется в прошлом, но уже никогда не покинет его воспоминаний. Забавно, но Дитфрид ничего не знал об этом острове, хоть достаточно хорошо знал океан. Этот маленький остров ему удалось найти только на старой карте. На новой, созданной уже после войны, Экарте почемуто не значился, несмотря на то, что от порта его отделяла ничтожное по морским меркам, расстояние. Будь остров чуть больше известен, таких проблем бы не возникло. — Имей ввиду, что зимой теплоходы приходит редко, — предостерёг Гилберт, когда брат поднялся на борт. — Не рассчитаешь – рискуешь застрять надолго. Начальству будет сложно это объяснить. — Что ж, хорошо что у меня есть возможность злоупотреблять своим званием и менять курс военного корабля, — пожал плечами Дитфрид. — Нашел чем испугать. — Ты знаешь, какая это статья устава? — серьезно спросил Гилберт, явно не понимая шутку. — Сто семьдесят вторая, пункт четвертый. Торопишься под трибунал попасть? — Что и требовалось доказать. Военный всегда остаётся военным, — усмехнувшись покачал головой Дитфрид, прикрывая глаза. — Все-то ты помнишь. — Если бы ты служил в пехоте, не удивлялся бы. Я могу устав по памяти переписать. Только вот теперь мне от такого умения никакого толка нет, — на этот раз улыбнулся уже Гилберт. — Тогда учись делать вино, — Дитфрид отвернулся от него и взял корзину. — Если этот старик сможет научить тебя, точно не пропадешь. На вашем острове больше и похвастаться-то не чем. Благо, хоть Гардарика пока налогами не душит... Жди письма, я не стану долго затягивать, следующий раз будешь урожай вместе со всеми собирать. Двумя руками. Он зашёл на борт и, не дожидаясь недовольного капитана, затянул за собой трап, прекрасно зная, как это делается, а после, немного подумав, не горя желанием снова видеть недовольное лицо капитана, один за другим затащил на борт и канаты, петлю которого помог освободить Гилберт. Словно только этого и ожидая, теплоход качнулся раз другой, словно разминаясь после долгой стоянки, и медленно заскользил вдоль пирса, плавно отходя от него в сторону, чтобы не задеть бетонные плиты. Дитфрид не спешил уходить в каюту. Как и Гилберт, медленно следовавший за судном по причалу и остановившийся, только когда поравнялся с окончанием пристани. Здесь ветер был сильнее, он заиграл с пустым рукавом, бросая его в разные стороны как собака тряпицу, едва не сорвал с головы Гила кепку, но мужчина придержал ее рукой, продолжая наблюдать за постепенно удаляющимся судном. На душе стало тоскливо, словно он отпускал какую-то важную часть своей прошлой жизни, которой суждено было там и остаться. Неужели им обоим нужно было пройти через все это, чтобы наконец-то понять, кто они друг для друга, осознать, что "брат" слово вовсе не пустое, пусть им и приходилось много лет жить с этой установкой. Но даже так, в жизни друг друга им не было места, и они оба это прекрасно понимали. Мир в котором жил один, был слишком далек от этого, в котором жил другой. За время их краткого воссоединения Гилберту показалось, что они оба поняли это, оба опечалились этим, но и оба осознали что даже так, даже если теперь они не могут вернуть прошлое, прожить его по-другому, и упущенные события уже никак не исправить – несмотря на это они оставались семьёй. Маленькой, знавшей лучшие годы, но семьёй. Дело было даже не в родовом величии, до него Гилберту и раньше было дела мало, а в том, что знать, что где-то там далеко, есть близкий человек – было здорово. И для того, чтобы чувствовать эту связь не обязательно было находится рядом. Порой только ощущений вполне достаточно, особенно, если они находят отклик. Когда пароход превратился в темное пятно вдали, мужчина подхватил чемодан Вайолет, и не спеша зашагал прочь от пристани. Чемодан оказался тяжёлым, и уже на подъем к дороге, Гилберт подивился тому, как Вайолет носит его сама. А что ещё интереснее: что такого она там таскает? Здесь, пожалуй, и проявлялось очередное неудобство... Когда у тебя две руки, поклажу можно перемещать из одной в другую, давая нагруженной тяжестью руке передохнуть. А вот когда ты калека, никакого послабления не жди. Именно поэтому Гилберт, и до этого отличающийся спортивным, подтянутым телосложением, замечал, что его рука стала сильнее, а мышцы крепче. Оттого подтягивание на одной руке (любимое зрелище местной детворы) не было для него чем-то утомительным. Так что громоздкий чемодан не стал для него большой проблемой, однако он подумал, что в иных обстоятельствах могло быть иначе. Быстрее всего до маяка было добраться не сворачивая в глубь острова, а оставаться на самой границе, у кромки моря и следовать по тропинке, обходящей весь остров по кругу. Так что стоящий на скалистом мысе маяк сложно было пропустить. Это была самая высокая точка острова и самая опасная. Родители запрещали детям играть здесь без присмотра и, наверное, это было ещё одной причиной по которой Марта, несмотря на то, что вверенное ей почтовое отделение почти не работало, каждый день приходила на работу и приглядывала за детворой, которая иногда собиралась на мысе, побросать камешки в море. Это была негласная обязанность всех старших членов общины: заботится о молодежи и воспитывать ее. Детей не делили на своих и чужих, о них заботились все и каждый ребенок мог рассчитывать на поддержу любого взрослого, которого встретит на своем пути. Гилберт понял это сразу, как только присоединился к этому обществу. Хотя порой даже нескольких глаз не хватало, чтобы уследит за всеми, но с тех пор, как Гил занял пост учителя, на бесцельное брождение по окрестностям у них оставалось мало времени, которое стало слишком ценным, чтобы тратить его на дорогу к маяку. А потом ещё и обратно плестись приходилось... А с тех пор, как Гилберт сам отправлял детские письма, адресованные пропавшим на фронте родителям, дети почти потеряли интерес к маяку. "Но надолго ли?" Мужчина был почти уверен, что новый житель деревни привлечет их внимание, и они слетятся к маяку как мотыльки на свет лампы. Как бы ещё выпроваживать не пришлось, чтобы не утомляли девушку, которая ещё не привыкла к своей новой жизни. Гил не знал доподлинно, насколько сильно изменилось ее отношение к посторонним людям. На передовой он был больше занят ее личным обучением, а не формированием навыков межличностного общения, но вообще, сейчас она была автозапоминающей куклой, что в какой-то мере значило, что работа с клиентами предполагала и личный контакт, наладить который без общения невозможно. Он и сам не сразу свыкся с местными, старался держаться особняком... да чего уж скрывать, продолжал это делать, без особой надобности не тревожил их, стараясь быть полезным и помогать людям, которые были добры к нему. Интересно, Вайолет прошла такой же путь? Как у нее получилось познать человеческие чувства, научиться сопереживать и понимать себя саму? У них определенно будет ещё не мало проблем в будущем... Несмотря на всю глубину чувств, они не знали друг друга настолько хорошо, как хотелось бы. Благо, на это у них было времени больше, чем достаточно. Для этого нужно было всего лишь быть рядом. Мужчина верил, что не сразу, но у них все получится. Не могло не получится, когда они оба этого так сильно хотели. Он специально не поднимался выше по дороге, оставался на неприметной тропинке, лежащей через пустырь, поросший низким, жёстким кустарником, который так любили поедать козы. Приглядывали за ними дети, но никто не стал бы винить детвору в том, что в выходной день маленький пастух оставил свое небольшое стадо без присмотра. Рогатые не обращали внимание на проходящего мимо человека, без интереса бросая на него пристальный взгляд желтых глаз с горизонтальными зрачками, и сразу же возвращались к поеданию кустарника. Здесь когда-то и трава росла, но прожорливые животные уничтожили ее всю, оставляя после себя только сухое песчаное поле. Обычно скот пасли ближе к западному берегу, подальше от скал, но без пастуха козы сами решали, где им стоит остаться. Именно поэтому на Экарте не было крупного рогатого скота: попросту корма бы не хватило. В отличии от коров, козы добывали себе пропитание всеми возможными способами. Иногда Гилберт видел их даже на скалах, недоумевая, какую траву они хотели там найти. У него самого не было сада и он был даже рад, если на задний двор забредал скот, чтобы пожевать в изобилии произрастающий там кустарник. Все равно от него пользы никакой не было. Однако опасаясь, что найдя там для себя основную кормовую базу, козы начнут собираться только во дворе у учителя и, обнаглев, примутся поедать и то, чего им трогать не стоит, детвора выгоняла их на пустыри, и козы, обиженно мекая, плелись прочь, подгоняемые хворостиной. Когда-то Луиза говорила ему, что скот на острове держат не прихоти ради, а только лишь для благополучия детей – ради молока. Коровы для этих целей подошли бы куда больше, и молока бы производили вдоволь, но Экарте был настолько мал, что деревенская община так и не осмеливалась добыть для детей корову, страшась, что не смогут прокормить скот, которому и в холодное время года требовался корм. Козы проводили его немигающим взглядом вернулись к поеданию тонких веточек. Дальше дорога все так же вилась узкой лентой между склонов, на границе с обрывистым берегом, который становился все выше и выше. Вдалеке уже показались зелёные ковры виноградных насаждений, и при первом же повороте Гилберт решительно свернул вглубь острова, решив обойти этот участок дороги. Ведь скорее всего там его точно поймают. Стоило ему только появится в окрестностях деревни, как его тут же окружали дети. За короткое время он стал не просто их учителем и наставником, но и другом в лице взрослого человека, который был не прочь иной раз провести с ними время на правах старшего. Уже немногие старики могли чем-то увлечь и развлечь молодежь на острове, где и досуга-то никакого толком не было, и, по сути, Гилберт сейчас занимался тем, чем не мог позволить себе в детстве: сам решал что ему делать, не принимая во внимание свою ответственность перед родом и службой. В их глазах он не был военным когда-то враждебного государства, не был причастен к смерти их отцов. Ему хотелось верить, что не был...Гилберт не любил лгать, но в этом случае у него просто не было выбора. Нельзя было сказать, что он согласился на должность учителя, чтобы искупить грехи, но он несомненно хотел бы дать этим детям хоть что-то из своих немногих возможностей. Только не сегодня. У мужчины плохо выходило отказывать просящим детским глазам, и зная это, он решил не дать им заметить себя. Иначе и без того непростой переезд Вайолет превратился бы в какой-то цирк. Все-таки, дети есть дети. Есть вещи, которые им ещё не дано понять. Очень скоро девушка неминуемо станет самой обсуждаемой новостью на острове. Гилберту пришлось пережить это на себе, но отчего то он был уверен, что Вайолет с вниманием островитян справится намного лучше, чем он. Автозапоминающей кукле, да ещё такой известной, не в новинку подобное. Интересно, как у нее получается справляться с этим? Мужчина ещё издалека заметил стайку ребятни, снующую по винограднику как пестрые воробьи, заглядывающие под свисающие лозы винограда, в поисках прожорливых гусениц и жучков. Соревновательный момент только подзадоривал детей, и на первый взгляд утомительное и монотонное занятие становилось интересной игрой, пользы от которой было так же много, как и веселья. С такими помощниками, остров непременно ждал хороший урожай винограда. Однако, солнце поднялось уже высоко, и в полдень дети должны были возвращаться домой, чтобы переждать самое жаркое время дня в тени, и потому Гилберт зашагал быстрее, пока воспитанники его не заметили. Теперь его путь пролегал через почти лысый подъем в гору, по вьющейся по склону дороге, широкой, чтобы автомобиль мог проехать. Напрямик было бы куда быстрее, но слишком крутой наклон заставлял дорогу бежать сначала влево, поворачивать, подниматься вправо и снова разворачиваться в другую сторону. Долго и утомительно, но зато не так сложно, как могло бы быть. Лишь только добравшись до подножья холма, Гилберт остановился и огляделся. Раньше он и не замечал, насколько далеко маяк находится от городского поселения, хотя от его дома, который так же стоял в отделении, было несколько ближе. Если бы ещё дорога так не петляла, он бы мог каждое утро приходить к Вайолет до того, как нужно будет проводить уроки. Запрет Луизы, как оказалось, вызывал новые сложности, к котором им обоим предстояло привыкнуть. Возможно показав, как хорошо они справляются, удастся и смотрительницу переубедить. Хоть он и представлял, как сложно это будет сделать. В конце концов, его дом действительно непригоден для того, чтобы жить в нем вдвоем. Но станет ли маяк хорошей альтернативой? Скорее всего, да. В отличии от него самого, плюнувшего на свое благополучие, не заботящегося даже от трещинах в стенах дома, Марта действительно поддерживала маяк теми силами, которыми обладала. Гил не видел этого сам, но был уверен, что так оно и есть. Как бы то ни было, он будет не против оставить Вайолет здесь только в том случае, если условия окажутся действительно неплохими. И если девушке понравится. Когда он наконец-то поднялся на склон, то ещё издалека заметил суетящуюся у двери маяка Марту. Женщина металась туда-сюда, то забегая внутрь, то выходя наружу, а потом и вовсе показалась на пороге и начала встряхивать пестрый вязаный половичок. Сразу видно, готовила пусть и временное, но пристанище для дорогой гостьи с континента. Неудивительно что ей хотелось произвести хорошее впечатление на автозапоминающую куклу. Нечасто к ним на остров попадают такие знаменитые личности. Жаль, что никому было невдомёк, что для удобства Вайолет мало что требовалось. Услужливая, заботливая Марта просто не могла оставить все как есть, тем более, если маяк теперь переходил в ведение Вайолет. Еще оставалось вопросом, перейдет ли обязанности смотрителя на Вайолет, или же кукле будет вполне достаточно освоить маленькое, почтовое отделение. Скорее всего, дотошная Марта уже успела обсудить с девушкой все вопросы. Однако, даже если Вайолет и согласится, нельзя же просто так оставлять ее наедине с новыми обязанностями? Марте все равно придется показать ей, какую именно работу ей нужно будет выполнять. Гилберту не очень хотелось, чтобы девушка вот так сразу бралась за все, что бы ей не предложили. Ему ли не знать, сколько времени уходит на то, чтобы привыкнуть к новой обстановке. "Надеюсь, я не слишком припозднился" — подумал Гилберт, прибавляя шаг. — "Марта конечно милая тетушка но..." Пожилая женщина чуть не сбила его с ног, возникнув в дверном проеме и собираясь вынести наружу вязанку дров. Видимо, освобождала побольше места. Маяк и так навряд ли мог сказаться за уютное место для жилья, а свободного пространства и так было немного. Ничего удивительного, что женщина пыталась создать хоть немного свободного пространства, чтобы угодить дорогой гостье. Именно эта старушка взялась когда-то так же прибрать и его домик, когда Гилберт решил остаться на острове. Должно быть, ей даже нравилось оказывать такую помощь, параллельно самой первой общаясь с новым жителем деревни. Все-таки на Экарте никогда не происходило ничего знаменательного, так что Марту можно было понять. Гилберт ловко увернулся, чтобы не столкнутся с пожилой женщиной, которая удивленно охнув, заморгала. — Море храни, Жилбер, напугал как... — пропыхтела она. — Помочь пришел? Да я тут сама уж. Не мужское это занятие, порядок наводить. — Луиза просила прийти — поспешил оправдаться Гилберт, прекрасно зная, как селяне чтут указания старейшины. Только так можно было добиться расположения смотрительницы маяка, которая была лучшей подругой Луизы. Ему не хотелось задерживаться на крыльце надолго, и пока старушка все так же закрывала ему проход, замерев в дверях, он вытянул шею, чтобы попытаться найти глазами Вайолет, которая, наверное, должна была быть здесь. — Ох, ну заходи, заходи... — старушка отстранилась, спускаясь с крыльца, продолжая говорить. — Я вот тут дровишки вынесу лишние. Я ж тут их хранила, чтобы далеко не ходить. Дровницы-то у маяка нет. А как Луиза сказала, что... Он не дослушал. Протиснулся внутрь и поставил чемодан у дверей, осматривая помещение с низким потолком. Здесь стоял запах нагретого на солнце дерева, пыли и морской соли. Старые половицы скрипнули под его ногами, когда он осторожно прошелся по первому этажу, который почти полностью был переоборудован под хозяйственное помещение. Связки трав, сушенные гирлянды чеснока и лука, плетеные корзины, которые Марта изготавливала в свободное время, каждый день вынужденная проводить на почте, прекрасно зная, что скорее всего ее услуги так и останутся невостребованными. Все-таки ее единственным постоянным клиентом был Гилберт, да и тот в последнее время стал передавать письма лично ей в руки. Гилберт осторожно отодвинул ногой одну из больших корзин, заполненную картофелем, чтобы пройти дальше. На первый взгляд нельзя было принять это место за пригодное для проживания. Хлама оставалось еще много, хоть и было видно, что половина уже была перенесена, или убрана подальше, но оставалось еще много ненужных вещей. Не беда. Он сам займется ими, чтобы старушка спину не гнула. Как раз займет все время до вечера и поможет Вайолет как следует устроиться на новом месте. После того как явится и Луиза, чтобы проследить за тем, как идет подготовка, можно будет отправить обеих назад. Наверняка Вайолет не очень комфортно находиться под постоянным присмотром пожилых женщин, которые хоть и пытались показать свое гостеприимство и всеми силами угодить, могли немного перебарщивать с вниманием. Его одного вполне достаточно для такой работы. Он все равно не собирался уходить так скоро и хотел провести с Вайолет чуть больше времени. Тем более, если ему придется покинуть ее и ночь девушке придется провести одной. Пройдя еще немного вперед к единственному окну, он увидел маленький столик с телеграфом, от которого тянулись длинные провода, закрепленные на бетонной стене. Единственная связь с внешнем миров. Кажется, отсюда можно было передать сообщение куда угодно, даже в Лайден. Впрочем, обычно им пользовались только проходящие мимо суда, передавая свои координаты на азбуке Морзе. Гилберт никогда не интересовался, откуда Марта знает ее. Не удивительно, что именно она присматривала за маяком. Если бы не она, Экарте пришлось бы жить в полнейшем неведении, ведь сводку о погоде они получали благодаря телеграфу. Гилберт знал об этом только со слов местных, но случалось, что маяк не работал несколько дней, и тогда Марта и вовсе не покидала почтовое отделение, телеграфируя проплывающие мимо судам о поломке. Благо, что эта часть океана была не затронута крупными морскими путями и в основном с берега можно было заметить проплывающие вдалеке, чернеющие на фоне неба, баржи. В углу теснилась низенькая каменная печка, а на лавке – два ведра, полные воды, судя по мокрым следам на древесине – принесенной едва ли не только что. Некоторая кухонная утварь, оставшаяся от прежнего хозяина, так же сохранилась и стояла сложенная на пристенных полках, соседствуя с глиняными горшками. Должно быть, Марта не единожды наводила здесь порядок: помещение оказалось очень чистым для покинутого. Все это нравилось Гилберту, который почти уверился в том, что маяк действительно будет для Вайолет хорошим пристанищем. Воздух здесь всегда был свежим, разве что ветер мог доставлять неудобства, и все же, чтобы хоть немного проветрить помещение, мужчина решительно открыл окно, решив оставить его так, пока он будет работать над созданием действительно подходящих условий для Вайолет. Девушка могла бы посчитать это лишним, но ему хотелось сделать для нее хоть что-то. Ведь, по крайней мере сейчас, он был способен лишь на это... Старушка все еще копошилась у крыльца, продолжая что-то говорить, очевидно решив, что мужчина стоит в дверях и слушает ее, в то время как Гилберт, медленно проходя по первому этажу и осматриваясь, наконец-то разглядел в тени лестницу, спиралью уходившую наверх. Должно быть, Вайолет поднялась выше. Марта все равно не позволила бы ей помогать с уборкой. Стараясь не шуметь, дабы не привлечь внимание Марты, Гилберт начал подъем по старой, осыпающейся бетонной лестнице, в полумраке стараясь прощупывать ногой ступеньку прежде чем сделать очередной шаг. Кто знает, сколько лет этому сооружению. Даже старожилы не могли точно сказать, когда его построили. На втором этаже он тоже никого не нашел. Похоже, это и была комната смотрителя. Ничего, кроме двух старых кроватей здесь не было. Похоже, именно здесь Ходжинс и Вайолет провели ночь, прежде чем собраться в обратный путь. Разглядеть обстановку было сложно. Комнатку освещало лишь одно крохотное оконце, света из которого хватало только для того, чтобы не споткнуться, пробираясь через помещение к еще одной лестнице, которая должно быть и приведет его к вершине маяка. "Неужели Вайолет в такой темноте решилась подняться наверх одна?" Даже Марта, если той нужно было проверить работу лампы, просила кого-то из соседей составить ей компанию. А по темной лестнице и вовсе передвигаться было опасно. Тут и с двумя здоровыми глазами не просто, чего уж говорить об одноглазом офицере? Где-то наверху брезжил дневной свет, очевидно, из люка в полу, но сколько бы Гилберт не шел, казалось, так и не приближался к цели. В замкнутом пространстве бетонного цилиндра шаги мужчины отдавались эхом, а стена под рукой, за которую он придерживался, то и дело рассыпалась на борозды трещин и сколов. Теперь он и сам жалел, что полез сюда без лампы, надеясь на то, что Вайолет оказалась поумнее, чем он, и прежде чем начать подъем нашла, чем осветить себе путь. Маяк давно требовал ремонта, да только вот силами местных жителей восстановить его было невозможно. Может быть, однажды Гордарика вспомнит о существовании острова, некогда входящего в состав государства... Оставалось еще немного и, увидев как квадрат света над головой становится больше и больше, Гилберт, рискуя оступиться, прибавил шаг, надеясь, что Вайолет действительно там...