Сенека

Я резко вскочила, тяжело дыша, хватая легкими столько воздуха, сколько вообще способна схватить. От кислородного перенасыщения быстро начинает кружиться голова, но это меня даже не волнует. Пот медленно соскользнул с моего лба на шею, отчего создалось неприятное ощущение лишней влаги. Почему-то ломило все тело, особенно болел живот и позвоночник. Глаза открывать все еще было страшно — я переосмысливала все то, что видела до этого. Абсурд. Перед зажмуренными глазами витают яркие точки, растекающиеся созвездиями по внутренней стороне век. Замечаю несколько Больших Медведиц, прежде чем понимаю, что она должна быть одна — единственная и неповторимая. Смешок вырывается непроизвольно. Какой-то слишком тонкий и не такой грудной, как был раньше. Ранее он был хриплым от болезней, ломким от сдавшегося духа и слишком слабым, чтобы вообще что-то можно было сказать. Сейчас же мой голос стал слишком… детским? Непонятно-странным-смешным-глупым. Но все же, более сильным, чем есть у меня. Запахи, отчего-то особо острые приятно-неприятные, заполняют носоглотку, чуть ли не до кашля раздирая внутреннюю стенку горла. Такое чувство, будто перед тем, как я очнулась, здесь разбрызгали духи. — Глупости, — бормочу себе под нос по привычке, как всегда, разговариваю сама с собой вслух. Зубы привычно впиваются в нижнюю губу, из-за нервов начиная ее покусывать. — Я еще не отошла ото сна. Верно. Если такое кому-нибудь приснится, он, наверное, как и я, еще пять лет не захочет вставать с кровати. Собственный труп, ангел смерти, предвестники, фейри, все намешано в одну кучу в непонятном водовороте листов и воздуха. Если бы не знала, что не принимала никаких препаратов, то, грешным делом, обвинила бы себя. Под крепко сжатой рукой ворочается чье-то почти-теплое тело, я задерживаю дыхание и все же открываю глаза. На секунду тьма ослепляет меня, но зрение быстро восстанавливается, и я замечаю обшарпанные стены, обугленный потолок, будто здесь был пожар, и обвалившуюся крышу. В и так ветхой стене есть пробоины, а через маленькие точки внутрь проникает приглушенный солнечный свет. Мы в каком-то заброшенном здании, рядом — неизвестные тела, лежащие неподвижно, бездыханно. Рядом со мной незатейливо расположилась гадкая плесень, всем своим видом навевающая тоску. — Мари? — зовет кто-то хриплым, умирающим голосом позади меня, отчего мне приходится повернуться. Тело совсем неповоротливое и вялое, даже в руках и шее ощущается слабость, очень хочется есть и плакать. Не сказать, что это мое непривычное состояние, но все же… слишком много всего непонятного в одном месте, слишком много странных событий за последние сутки. Нет сил даже для того, чтобы открыть рот и узнать, что произошло в этом месте. Пока поворачивала голову, смогла лучше увидеть лежащие тела. Совсем молодой парень возле был лишен головы: она лежала неподалеку, с открытыми в упрямстве глазами; в само тело были воткнуты стрелы, будто отрубленной головы было мало. Я вздрогнула, разглядывая статный профиль, залитый бурой кровью — парень казался мне смутно знакомым, будто мы уже где-то встречались, но я никак не могла вспомнить, где это могло произойти. Остальные трупы одеты в какую-то белую униформу, уже запачкавшуюся о землю и гной. Чтобы поскорее забыть это зрелище, расширившимися зрачками впиваюсь в позвавшего меня человека. Взгляд цепляется за сухие, бледные щечки девочки, которая смотрит на меня с надеждой, словно я её центр мира, словно я мессия, которая должна спасти этот мир. От неё пахнет кровью так сильно, что я перестаю дышать. Девочка заторможено моргает несколько раз, и именно в этот момент я замечаю, что она ранена. Все ее правое плечо исполосовано, словно она дралась с каким-то диким зверем голыми руками; подбородок в крови, а на одной руке невооруженным взглядом заметен открытый перелом. Из живота торчат внутренности, наполовину вывалившись из тела. Все раны окутаны каким-то странным, зеленоватым светом, будто сдерживающим кровь. Что. За. Черт. Я глубоко вдыхаю, выдыхаю, и невнятно что-то хриплю. Зря вдохнула — резкий запах крови не делает лучше, кристаллами прорастая в болящих легких. Тошнотворный комок застревает в горле, и я еле сдерживаюсь, чтобы меня не стошнило прямо сейчас. — Второй отряд еще не добежал, — сипло выдавила незнакомка, хотя даже слышалось волнение и мертвенная хриплость тона. Я даже боюсь догадаться, почему она не чувствует собственные ранения. Возможно, наступил некроз конечностей, и она попросту не чувствует никакой боли? Даже не знаю, что страшнее: это или то, что она просто способна выдержать такую боль. Впервые за все время опускаю глаза вниз и замечаю детские коленки, запятнанные кровью. Меня колотит от количества багровой жидкости, прилипшей к телу. Тонкие пальчики невозмутимо касаются царапин на коленях, и не сразу доходит осознание, что это не мое тело. — Помнишь, как лечила раньше? Помоги, пожал… — она не успевает договорить, чуть ли не захлебываясь в крови, произносит слова на одном дыхании. Её светлые волосы, слипшиеся от красной жидкости, к кончикам становятся багряными от чужой-моей-её… ох. Меня начинает тошнить вновь, пока в воспоминаниях проскальзывает оскал белого оленя, которым тот меня наградил, прежде чем все завертелось-затянулось. Это было страшное видение, и теперь мысль о том, что я явно что-то употребила, не кажется мне безумной. Быть может, мне было настолько больно, что врачи прописали что-то такое?.. Да и разве было бы все так плохо под веселящими препаратами? Хотя, поверила бы я в это, если бы все было слишком уж идеально? — Мари? — ласково, как потерявшегося ребенка, зовет девочка, а я только сильнее хочу плакать от ситуации, в которой оказалась. Она явно растеряна, хочет дозваться до меня, чтобы я взяла все в свои руки, но мне так страшно. У неё — открытый перелом руки и разодранная грудная клетка, её кишки не сможет вернуть назад даже опытный хирург. Как она все еще может разговаривать? О господи, как она вообще еще жива? — Что происходит? — дрожаще выдавливаю из себя, подаваясь вперед, цепляясь за чужую одежду. Не знаю, куда девать руки, лишь бы только не ощущать себя не в своей шкуре. — Где я? Кто ты? — О Боги, — ошеломленно выдыхает девочка, закашливаясь и сильнее заваливаясь назад. — К-как я могу тебе помочь? — я бормочу сквозь слезы, сцепив зубы — если я действительно могу как-то помочь, то должна это сделать, чтобы всю оставшуюся жизнь не жалеть о собственном бездействии. Незнакомка из последних сил отшатывается, смотря на меня непонимающе и напугано. Я вновь глубоко вздыхаю в надежде, что это поможет, но эти глупые методы не по-мо-га-ют. Бок тянет тупой болью, но я не собираюсь обращать на это внимания до тех пор, пока меня вновь не положат в гроб. Мне страшно, мне больно, мне непонятно. Как я здесь оказалась? Кто я? Девочка начинает понимать мою ситуацию — её глаза постепенно округляются, наполняются слезами. Она хныкает, собирает собственные внутренности в каком-то глупом стремлении вернуть все на свои места, пока меня все же сташнивает на горизонтальную поверхность, прямо на ненавистную плесень. Горло сдавливает ненавистными мне спазмами, пока глаза крепко-накрепко зажмурены, чтобы не видеть всего того, что здесь происходит. — Я не хочу умирать, — она зарыдала, и этот звук эхом прошелся и по помещению, и по моей душе. Я загнанно дышала, боясь даже двинуться. — Я не хочу умирать, Мари! В её речи сплошная экспрессия. На секунду мне показалось, что меня проклинают, и даже приняла это как данность, потому что я готова была сделать это сама. Шок, испуг, растерянность — дикий коктейль, ударивший в мозг, затормаживающий все движения и слова. Чем больше она говорит, тем хуже ей становится, и я понимаю, что она скоро умрет. Мне больно от того, что я даже не знаю, что можно сделать — невозможно подняться от того ступора, что я испытываю. Это как ощущения, что на тебя несется машина, и единственное, что ты способен сделать, так это встать и стоять, ожидая удара. Она все еще не теряет надежды, бьется в какой-то агонии, плачет и молит, явно бросается в меня проклятиями, пока я только и могу, что хвататься ладонями за собственные волосы и рыдать. Слезы даже не чувствуются на собственном лице среди прилипшей крови и грязи. — Я тебя ненавижу! — она замахивается и легонько шлепает меня ладонью, потому что на большее у нее сил не хватает. Я едва сдерживаю крик, когда вижу её предсмертные хрипы. Она захлебывается в собственной крови, когда зеленая пленка перестает светиться над органами и ранами. Я не понимаю, что происходит. Как я сюда попала? Кто эта девчонка? Почему она была ранена? Тысяча вопросов ворохом проносится у меня в мыслях, после оставляя лишь звенящую пустоту. Я продолжаю сидеть рядом с трупом, уставившись в одну точку. Руки дрожат в каком-то ненормальном треморе, меня мучает жажда. Вокруг кровь-кровь-кровь, все в ней пропиталось: и моя кожа, и моя одежда, и даже во рту горчит соленым привкусом кровь. Запахи медленно ослабевают, словно вместе со смертью незнакомки пропадая. На груди умершей лежит кулон в форме медведя, созданный, предполагаю, из дерева. Он блестит ненастоящими глазами, чернеет обгорелым боком, и насмешливо скалится. Меня начинает мутить вновь. Из состояния этого транса меня выводит звук взлетающей птицы, надоедливо каркающей неподалеку. Чертовы вороны, чертово зверье. Я ползу назад на негнущихся ногах, в непривычно-маленьком теле, осматриваю все вокруг, даже не пытаясь успокоиться. У меня все еще дикая истерика, меня колотит. Я не знаю, что делать, и никогда не была сильна в таких ситуациях. Одно дело — просто сдохнуть, очень скучно и грустно, а другое дело — очнуться в каком-то месте рядом с умирающим ребенком и неизвестными трупами. Логическая цепочка на время заходит в тупик, и я думаю отложить раздумья на потом, на более благонадежное время. Сейчас мне (или неизвестной, чье тело я почему-то заняла) нужно попасть в безопасность. Подойдет даже темный закоулок, лес или очень глубокая яма. Могила? Ха-х. Закрываю глаза. Да, ты не в своем теле. Да, ты неизвестно где. Да, ты даже не знаешь, что происходит. Но тебе нужно спастись. Я киваю, так сильно и много, что у меня начинает болеть шея. Медленно, но верно, я вновь качусь в истерику. Хватаю какое-то оружие, даже не проверяя целесообразность. Нож, на вид заточенный, и этого пока достаточно. Он лежал на виду, будто манил меня к себе, я ничего не могла с этим поделать. Да-да, именно так и буду оправдываться в суде, перед полицейскими, с невинными глазами ребенка. Хотя во мне все еще дремлет надежда, что я очнусь где-нибудь дома, под горой листов с проектами, и даже посмеюсь над всей этой ситуацией. Но у меня никогда не было таких реальных снов. Таких жутких, таких вымораживающих до ужаса, что единственным решением будет удавиться и не отсвечивать. Грустно-грустно-грустно, очень грустно. Мне приходится тихо ползти до порога, который вряд ли можно назвать порогом в полном смысле этого слова. Я жива. Это точно можно объяснить как-нибудь научно! Осознанный сон? Сонный паралич? Мара? Хватит. Заткнись, ты только мешаешь. Вокруг этой странной хижины никого. Я встаю и несколько раз попадаю подошвой на хрустящие ветки и разбитое стекло, тут же вжимая голову в плечи. До ужаса страшно, что сейчас кто-то найдет меня и добьет, раз этого не смогла сделать девчонка. Как же мне жаль её!.. Не время для этого, давай, приходи в себя. Долго оставаться на одном месте нельзя, не зря мы сюда попали. Скорее всего, нас кто-то преследовал. Здесь произошла страшная бойня, и я даже начинаю надеяться, что после смерти этих людей не придут их матери, чтобы затащить меня в подводную бездну. Впереди мелькает яркий свет. Благо, что наступают сумерки, и видно мельчайшие блики. Мимо проезжает машина, и это, в какой-то степени, даже радует. Значит, рядом есть трасса. По трассе можно дойти до какого-нибудь города. В окровавленной одежде? Повяжут. К тому же, мне теперь страшно выпускать из рук нож, а с ним я выгляжу, как какой-то маньяк. Мысли стали до удивительного обрывочными, будто от страха я потеряла способность ясно мыслить. Перебивки привычного защитного юмора нисколько не кажутся смешными, наоборот, будто нагнетающими и так мрачную атмосферу. К слову об атмосфере, воздух здесь удивительно свежий, будто нахожусь сейчас в деревне. При приближении к трассе начал болеть левый бок, вновь напоминая о себе. Словно я могу о нем забыть. В любом случае, пока что не могу узнать, из-за чего он так болит, ведь одежда на этом теле до ужаса закрытая, хоть и порванная в некоторых местах. Такое чувство, будто я стала выходцем католического монастыря. Трасса оказалась на диво ровной и уносящейся куда-то вдаль. Правильно оценив свои возможности, я решила вернуться к этой идее уже после того, как немного приду в себя и пойму, что вообще происходит. Пришлось немного присесть, уйдя как можно дальше от хижины и трассы, потому что стоять больше не было сил — это маленькое тело не терпело никакой нагрузки, к тому же, явно было ранено. Не было б печали. Я со вздохом откинулась на спину и уставилась на небо, закрытое кронами деревьев. Ни облачка. Было неприятно даже дышать — запах крови смешался с запахом желудочного сока. Как же противно жить. Руки наконец-то перестали дрожать, я поняла это только сейчас, когда отвлеклась от собственных горестных дум. В рот попала прядь длинных, светлых волос. Я неумело усмехнулась (корчить гримасы, почему-то, не получалось так же хорошо, как и раньше). Светлые длинные волосы в противовес моим темным коротким. Это в какой-то степени даже забавно. Заправляя тонкими, почти костлявыми пальцами, волосы, дотрагиваюсь до шеи и вздрагиваю. Почему-то больно и приятно одновременно, странное ощущение. Тихий вздох прошелся по найденной поляне. Отсюда были видны шпили, кажется, какой-то церкви. При мысли о ней внутри поднялась волна тревоги и ненависть, будто мне перекрыли кислород и заперли в клетке. Бровь нервно дернулась. Нужно хорошо обдумать, что вообще происходит, прежде чем идти куда-то дальше. Если даже принять во внимание теорию о реинкарнации, то я должна была бы, ну, не знаю, стать камнем? Или ро-ди-ть-ся! А не попасть в девочку, которой уже больше четырнадцати лет. Спокойствие все не приходило. Мое абсолютно негибкое в таких вопросах сознание не хотело принимать, что я попала куда-то не туда, причем и занесло меня явно не в сказку. Кровь, кишки, хардкор. Все, как хотел мой брат, когда насильно заставлял слушать рок-музыку в детстве. Более-менее очистив голову от ерунды, которая до этого отвлекала, я оглядела детские руки и ноги. Благо, что все было при мне. Бок, как оказалось, был пропитан кровью, а значит, там что-то очень и очень опасное для меня. Не помешала бы больница. С другой стороны, если нас хотели убить, то и в больнице найдут, если уже не ищут поблизости. Утомившись от собственной глупости, я хлопнула по земле ладонью. Ладно, что-нибудь придумаем. Сказала бы, что была в ситуациях похуже, но это было бы ложью. Лучше бы это не было ложью, право слово. В лесной тишине были слышны лишь пение птиц, музыка ветра и какие-то… шаги? Будто кто-то перебегал из одного места в другое. Лишь подумав об этом, я насторожилась — быть может, это именно тот «второй отряд», о котором говорила умершая? Но я даже не имею представления, мои ли это союзники или нет. Где-то вдалеке вспыхнул багровый огонек — и пламя, охватившее кроны дальних деревьев, разрасталось. Я с испугом на это посмотрела, сквозь боль и усталость встав прямо. Пожар? Почему огонь такой странный и бушующий? Даже если я очень сильно постараюсь, я не успею сбежать, и огонь меня поглотит. Полностью. Немного утихший страх разгорелся, как и этот огонь, с новой силой — охватывая всю мою суть, и оставались лишь мысли, порождаемые животным волнением: «Бежать, спасаться, к воде». Я затравленно оглянулась уже раз десятый за день, будто это как-то могло мне помочь сориентироваться. Вещи, все в крови, не давали мне возможности выбежать на трассу, ибо меня примут за убийцу или жертву какого-то насилия. В любом случае, все приведет к полиции, а это не очень хорошо для меня, ведь в хижине остались… в хижине. Которая скоро сгорит. Вау. Можно ли назвать хотя бы эту ситуацию удачной лично для меня? В темноте на трассе, конечно, можно сделать вид, что я совершенно обычный человек, у которого в жизни не происходит ничего странного… Пять минут промедления приблизили ко мне огонь, и ничего больше не оставалось, как сорваться с места, беспорядочными рывками приближаться к дороге, где уже виднелась кучка каких-то машин. Изредка меня все еще пробивало на слезы, стоило только вспомнить недавно произошедшее. Почему-то начинало казаться, что я могла что-то сделать, но упустила возможность. Как будто я могла, черт возьми, просто взять, и пришить все на место голыми руками! Фыркнув на собственные чувства, которым уже не было никакого доверия, я вспомнила, что у меня в руках все еще лежит чужой нож. В этот момент появился ужасный выбор: оставить его или спрятать где-нибудь у себя. Оставлять я его не хотела хотя бы потому, что я в неизвестном городе, среди людей, которых не знаю, приближаюсь к трассе ночью. А еще я стала ребенком. А еще меня хотели убить. Что ж, нож все-таки лучше оставить. Неизвестно каким образом вывернулась, запрятав его среди складок юбки. Адреналин творит чудеса — жаль только, что его будет видно, если я забудусь и неправильно двинусь. Впрочем, сейчас главное не это. На трассе стояли пожарные машины, и работники всеми силами тушили алый огонь. Огромные потоки воды нисколько не приглушали это буйство красок, отнюдь, скорее наоборот подстегивало к новым всполохам. Я прищурилась, пытаясь разглядеть хоть что-то, а в груди натужно билось сердце. Оно сильно тянуло, отчего было больно дышать, но пока я справлялась. Через секунды две ужасающих дум, пустых страхов и жажды уйти обратно в небытие, о котором ранее жалела, передо мной появился мужчина в полном обмундировании. Он оглядел меня сквозь защитное стекло и схватил за локоть, без слов протащив за собой. Пересохшее горло кольнуло болью. Руки вновь затряслись в истерике. Господи, я такая тряпка. Все пространство вокруг вновь пахло странно: как аудиал, полагающийся только на собственный слух, я не могла не заметить, что в этом… теле все кажется совсем другим. Звуки и запахи острые, на грани ощущений. Еще немного — и меня бы начало тошнить от переплетающихся нитей и того, и другого. Все в избытке. Возвращаясь к теме запаха этого мужчины, нельзя не отметить ненавистный мне запах миндаля и кофе. — Ребенок, — возмущенно констатировал работник, когда привел к безопасному месту. Остальные уже почти потушили пожар, хоть он и оставил после себя пепел больших деревьев и полностью сожженную хижину вместе с церковью в отдалении. — Что ты здесь делаешь ночью, омега? Он мимолетно поправил свою одежду, как если бы пытался показать себя перспективной паре. Причем здесь астрономия?. Может быть, он хотел спросить что-то про космос, но сбился? Но зачем спрашивать о звездах или даже туманностях ночью у незнакомки посреди пустого леса, особенно когда к этому не было никаких подводок? — Я… я не знаю! — с отчаянием воскликнула я, отойдя от неизвестного на два шага. Его ноздри вдруг раскрылись, и он притиснулся на близкое расстояние, вдыхая воздух. Сейчас пахло гарью, углем и костром, хоть во всем этом и чувствовался противный миндаль. — Какая милая омега… сегодня день формирования? — он и впрямь напоминал какого-то хищника — меня это напугало. Я нашла одной рукой нож, крепко сжав его рукоятку. Хоть и было очень страшно, пальцы стискивали спасительное оружие так, словно это был единственный путь к спасению. Быть может, это действительно было так. Он оценивал меня, будто смотрел на какой-то товар или животное в зоомагазине. Меня покоробило такое отношение — все, чего я желала, так это того, чтобы меня закутали в плед, дали теплый чай и сказали, что меня не посадят. Типичные желания подростка. Ха-ха. Другие работники начали оглядываться на нас, как только закончили тушить внезапно вспыхнувший пожар. Дальше по трассе я заметила людей в белой форме и рефлекторно спряталась за служебную машину, чтобы меня не заметили. Пугающий мужчина наклонился за мной, поведя носом. Решение выйти именно к этим работникам теперь не казалось мне таким уж хорошим. — Омеге нужно в больницу, — он отвернулся, и мне показалось, что его глаза странно сверкнули. Скорее всего, это был отблеск от ближайшего света — успокоила я саму себя. Парни тут же согласно покивали, а кто-то даже приглашающе открыл передо мной дверь. Упускать такой прекрасный шанс выбраться из леса я бы не стала, если бы меня так не волновали эти хищные взгляды. Может быть, о трупах никто даже не узнает, и я смогу прожить нормально оставшуюся жизнь. Однако было страшно, что эти люди могут сотворить что-то похуже, чем просто сдать меня полиции — тот человек все еще обгладывал меня одними только глазами. Пространство сгоревшего леса стало слишком тихим, будто затаившимся перед какой-то бедой, меня же мутило. — Садись, милая, — бархатным голосом поторопил меня кто-то, пока я, уставившись в одну точку, решалась использовать в бою нож. Бежать, неважно куда, лишь бы подальше от них всех. В памяти всплывали неприятные прикосновения, мерзкие усмешки, боль, ужас и отвращение. — Отпустите меня, — прошептала, поморщившись от боли в горле. Работники насторожились, оглядывая кровь на моей одежде. — Что с тобой случилось? У тебя установилась с кем-то связь? — мягко предположил кто-то из близстоящих. Я растерянно моргнула: — Не знаю, я не знаю. Кровь, кровь, кровь — крики девочки, находящейся в предсмертной агонии. Внезапная вспышка боли заставила меня зажмуриться и схватиться за голову. — Эй, — к моему плечу прикасаются, заглядывают проницательно в глаза. — Успокойся, омега. Это действительно успокаивает, дыхание ненамного выравнивается, и нет уже такого панического страха. Я смотрела перед собой, вновь и вновь переживая те события, не имея никакой возможности что-то исправить. — Ребенок! Я крупно вздрогнула всем телом, мутным взглядом уставившись ему в лицо, на котором застыло какое-то непонятное выражение. Запах вокруг, став почти невыносимым, и я даже забоялась, что меня опять стошнит, хотя тошнить было явно нечем. Чувствовался приказ — что-то внутри меня скулило, как потрепанная шавка. Мне не понравилось это чувство, хоть я и не могла что-то с этим поделать. — Эд, садись с ней, — распорядился тот, кто и притащил меня сюда. Парень, всматривающийся в мое лицо, серьезно кивнул и потянул меня к открытой двери, пальцами сжав оголенный участок кожи на шее. Нож выпал по пути, ударившись глухо о траву — его никто не заметил. Я полностью беззащитна и не могу даже двигаться. Господи. Меня закрыли в машине, и Эд, этот странный парень, не переставал касаться моей голой кожи. Это было неприятно, и я чувствовала, как что-то внутри меня напряженно натягивается, как вынужденная струна. В салоне машины были только мы с Эдом. Он отпустил меня только тогда, когда уже ехал на большой скорости, будто это могло меня остановить в случае опасности. — Прости меня, — с сожалением произнес работник, повернувшись ко мне на секунду, — Мне жаль, что пришлось так. Я промолчала, боясь спровоцировать на какие-нибудь ужасные действия, которые мне точно не понравятся. Машина ехала медленно и очень плавно, очень скоро приближаясь к какому-то населенному пункту. Как только меня перестало так сильно мутить, я посмотрела в окно, поражаясь полной луне и звездам, светящим очень ярко — ночь наступила слишком быстро. Казалось, что вся галактика и весь космос решил собраться в этом маленьком клочке неба. Удивительная ночь. Видимо, не зря сегодня говорили о звездах. Некоторое время я смотрела на свои детские ладони, переворачивала их и двигала пальцами. Присутствовало ощущение какой-то эфемерности, отсутствия души в этом теле. Запястья не до конца слушались, ноги дергало судорогами от перенапряжения. Шея чесалась как ненормальная, заставляя меня постоянно шикать и дергаться, потому что притрагиваться к ней было попросту больно. Водитель сосредоточенно смотрел только вперед, отчего-то не желая больше говорить ни слова. Сил уже не было ни на что. Все, что я делала — это сжимала собственные руки и мысленно молилась, чтобы меня не убили, не изнасиловали или не посадили в тюрьму. Машина остановилась, только свернув к какой-то серой, ничем не примечательной больнице. Такой же, как и другие здесь. Одна из тысяч-тысяч других, одинаковых в своей унылости. Я оглядела её в какой-то странной лихорадке, только скосив глаза. Эд вдохнул немного воздуха, прежде чем целиком повернулся ко мне и уставился на меня каким-то слишком проницательным взглядом. — Пойдешь сама или?.. — он с намеком протянул руку и я отстранилась, будто меня ошпарили кипятком. Судорожно развернувшись, я слабыми руками открыла дверь и чуть ли не вывалилась из машины. Странно, но двигаться совсем не хотелось — хотелось лишь довериться, подчиниться его любым приказам. Это раздражало не только меня, но и что-то внутри, более темное и могущественное, готовое разорвать кого-то, растерзать и растоптать. Стряхнув с себя эти глупые желания, я быстро открыла дверь, пока он не успел мне ничего сделать. Секунды осознания, вспышка — он что, загипнотизировал меня? Было безлюдно, ничего необычного, ночью никто не гуляет, кроме некоторых, особо мучаемых бессонницей. — Ну как, строптивая? — захохотали сзади, пока Эд чуть ли не под руку вел меня к открытым дверям больницы. Лицо его свирепело с каждой секундой, отчего я инстинктивно сжималась, чтобы не попасть под горячую руку. Он открывал передо мной каждую дверь, будто я сама не в состоянии этого сделать. Бок, пробирающий болью, был теперь моей самой маленькой проблемой, по сравнению с тем, во что кинула меня судьба. Противный запах коконом обвил меня со всех сторон, до тех пор, пока мои легкие не переполнились этим противным ароматом. Эд постарался успокоить меня улыбкой. — Не переживай, омега, ты под защитой, — он сказал это почти около регистратуры, и, словно не удержавшись, скользнул к шее и пригладил то место, которое так сильно чесалось. Глаза невольно закатились от комфорта, который затопил все мое нутро. Хоть внутри все и вспыхнуло, я нашла в себе силы скривиться от ощущения несвободы, пронзившей все мое тело. За регистратурой презрительно фыркнули. Я хотела расцарапать Эду лицо, всадить нож и повернуть — хотя бы потому, что он действует против моей воли. После всего того, что я сегодня пережила, мне меньше всего хотелось бы, чтобы меня контролировал какой-то незнакомый человек… и хотелось бы знать, от чего это тело так легко поддается чужому контролю. Только если Эд не какой-то человек с мистическими способностями. — Здравствуйте, — парень полностью отвернулся от меня, и это дало мне возможность вдохнуть свежего воздуха без страха, что сейчас что-то произойдет. Медсестра кисло улыбнулась, совсем нам не радуясь и заполняя какую-то карту. Здесь все было настолько белым, что это слепило чувствительные от усталости и слез глаза, хотелось прилечь — хоть на пол, лишь бы не стоять на негнущихся ногах. Но приходилось держать себя в руках, собирать себя по крупицам после этого унижающего подчинения и не плеваться ядом. — Причина обращения? — безучастно вопросила девушка, не особенно заинтересованная в ответе, в то время как другая женщина, от которой явно несло тяжелыми сладкими духами, с интригой вслушивалась в каждое слово. — У омеги день формирования, неистинная связь, потеря памяти, — Эд покачался на носочках под удивленный взгляд обоих медсестер. Я с апатией смотрела на ровную плитку потолка. — Вызывать министерство? — обреченно отозвалась работница, уже что-то набирая в компьютере. Обняв себя за плечи, прикрыла глаза и ненадолго ушла от этого мира в себя. Мир погрузился в оглушительную тишину, потерял краски и словно пропал навсегда. Хотелось сделать вид, что все это происходит не со мной, но что-то подсказывало, что зря я надеюсь на пробуждение.