Механические люди профессора Востокова

Все время до суда он работал, тщательно высчитывая, выверяя и составляя чертежи той машины, которую задумал еще в Москве. Теперь все аккуратно ложилось на бумагу. Машина различала людей и электрические сигналы автоматонов. Она должна была носить подвижную надежную броню и легко уклоняться от снарядов. Или гасить их мощность, если уворот не удастся. Она должна была снабжаться всеми возможными устройствами, делавшими ее быстрой, летающей, плавающей, почти неуязвимой. Это был его дар человечеству, его тридцать сребреников, которые он собирался вернуть людям, прежде чем быть повешенным на старой смоковнице. Суд, против его ожиданий, был закрытым. В обвинении фигурировало почему-то не убийство, а покушение. А его увесистую папку с чертежами и расчетами судебный пристав принял, но гарантии, что эти изыскания получат публичность, у него не было. Разжалование и приговор он встретил спокойно — он был достоин всего этого. Он должен был исчезнуть А перед самой казнью вместо священника в его камеру вошел Востоков. Да, Натан Эразмович стоял перед ним в полном здравии, словно Коля никогда не бросал в него бомбу. Это вызвало в его душе одновременно и облегчение, и досаду. Все было напрасно. Востоков подождал, пока за его спиной с лязгом захлопнется железная дверь и по-отечески ласково улыбнулся оторопевшему Коле. Но как?.. — Вы ведь не думали, что меня так просто убить, — Натан Эразмович присел рядом с ним на жесткую лежанку, закинув ногу на ногу. — Вы ведь должны понимать, что все испорченные механизмы заменить проще простого, а все важные механизмы всегда дублируются, — он постучал себя по лбу, и под его пальцем разлилось алое свечение. — Вы действовали как всегда необдуманно и неосмотрительно. Я неоднократно предостерегал вас от этого. К слову, Государь Император тоже жив, здоров и возмущен. Коля сжал голову руками. У него ничего не вышло. Но тогда, возможно, его не повесят? И он сможет еще бороться, создать свою летающую машину если не в России, то, может быть, в Британии? Или во Франции? Да хоть в Америке! — В вашей судьбе это ничего не меняет, — угадав его мысли, сказал Натан Эразмович. — Но, возможно, очистит от некоторых терзаний вашу совесть. — А Фаина? — с надеждой спросил Коля. — Мертва, — жестко бросил Натан Эразмович. — Но она ведь тоже... — Никогда не была усовершенствована, хотя и не верила в это. Я никогда не делал с ней ничего, на что она не давала согласия. Не могу обещать того же вам, Кибальчич. Вы, конечно, будете повешены, после помилованы, достаточно быстро, поскольку ваш мозг мне нужен как можно более свежим, и мы с вами продолжим работу над вашей новой машиной. Я ознакомился с вашей последней работой и приятно впечатлен. С определенными коррекциями эта машина положит начало армии непревзойденных автоматонов. Нашей с вами армии. Коля похолодел. У него даже не оставалось больше возможности покончить с собой. Проворонил. — Если все так, то зачем весь этот фарс с казнью? — горько спросил он. — Скрутили бы меня, и нацепили бы еще живому ваш чертов венец. — А так и будет, — кивнул Натан Эразмович. — Но сама процедура без казни мне кажется недостаточно красивой. Повешение придает всему особый смысл, оттенок масонской инициации, если хотите. Смерть и новое рождение, полет в вечность, в небеса нового мира. Вознесение. Когда все закончится, вы согласитесь со мной. И будете, наконец, счастливы со своей, как ее, Катенькой?.. Он встал и постучал по двери. Вышел, пропуская конвой, и последовал за ними во двор тюрьмы, к уже подготовленной виселице. Не дожидаясь даже начала казни, Натан Эразмович открыл свой саквояж и подготовил к работе венец, любовно проведя пальцем по шипастому ободу. Он больше не таился. Коля поднял взгляд к небу, выискивая дирижабль, но небо было плотно затянуто свинцом. На землю наконец начал падать белый пушистый снег, скрывая промерзшую черную грязь искристым покрывалом. Снежинки, крупные, разлапистые, сыпались невыносимо чинно, оседали в волосах, цеплялись за ресницы, дразнили своей чистотой и геометрической правильностью — Приступаем, — скомандовал Натан Эразмович, щелкнув крышечкой своих знаменитых часов. — У нас еще много работы!