***
Горькая-горькая ирония — ну или, может, просто блядская карма, хуй знает, — заключалась в том, что его рука по-прежнему болела. Все еще. Большая часть руки за пределами пульсирующей агонии, в которую превратилось его разрубленное плечо, либо занемела, либо — преимущественно — странно покалывала. Но левая ладонь все еще болела в давным-давно сломанных и сросшихся костях — даже сейчас. А почему бы и нет? Она болит регулярно, так почему бы ей перестать болеть сейчас, когда всю руку едва не отрубили на хрен с концами? Бля, да если бы долбанный Ханьгуан Цзюнь был достаточно любезен, чтобы отрубить ему левую руку вместо правой, то, вероятно, его одолевали бы фантомные боли — а они едва ли хуже вот этого вот. А вообще, не имеет значения. Ему не привыкать. Из-за отвратного, горького пойла, которое Сун Лань заставил его выпить, Сюэ Яна теперь клонило в сон, и он позволил себе откинуться на кровать. Что толку бодрствовать? Не то чтобы толк был во всем остальном, если по правде. Он проснулся, матерясь, когда перевернулся во сне на изуродованное плечо, — свет переменился, и он слепо уставился на его маленький-маленький квадрат под самым потолком, напротив окошка. Этот проем был слишком мал, чтобы в него можно было протиснуться, а сама комната едва ли достигала трех шагов в ширину — надо признать, он бывал в темницах куда просторней этой комнаты. И в некоторых из них было даже не так больно. Не то чтобы сейчас это его ебало. Плечо раздраженно пульсировало, а обнаженная рука по-прежнему ныла, но все это было знакомой болью в отличие от той сокрушающей, удушающей раны в груди. Боль от нее пыталась комом подкатить к его глотке при малейшей возможности, перекрывая весь воздух и обжигая внутреннюю часть его век до тех пор, пока глаза не наполнялись влагой. Он яростно подавил этот ком, глядя на квадрат света до тех пор, пока он не размылся окончательно, — и только после этого вновь закрыл глаза. Все еще уставший. Все еще никакого толку от бодрствования. Хотя, надо признать, едва ли сны были веселее. «Сюэ Ян!» — презрительно восклицал Сун Лань, огромный черный ворон, глядящий на него с яростью и отвращением со своего насеста на крыше, — и его появление было предвестником конца. — Сюэ Ян, — вновь повторил Сун Лань, но на этот раз скорее чуть раздраженно, нежели яростно, на что Сюэ Ян лишь поморщился, перекатившись, и поглубже зарылся лицом в комковатую подушку. — Проваливай. Где-то позади раздался недовольный вздох — ему бы не хотелось вот так запросто подставлять уязвимую, беззащитную и нагую спину, но и беспокоиться о ее защите сил не было. Пускай убивает во сне, если так невтерпеж. — Я принес обед, — сказал тот вместо смертоубийства спустя долгие несколько минут осуждающей тишины. — Я выгляжу так, словно мне есть до этого дело? — промямлил он в подушку. — Ты выглядишь так, словно тебе должно быть до этого дело, — отбрил Сун Лань, и он почувствовал, как тот сделал шаг ближе, что вызвало зуд в позвоночнике из-за столь близкого присутствия врага и из-за всего, на что ему сейчас было насрать. — Как ты умудряешься каждый раз выглядеть еще хуже, чем в предыдущий? — Это талант, — протянул он. Подушка, как и все в этом месте, явно знавала дни и получше. Не сказать бы, что она пахла слишком уж хорошо. — Дар свыше, я бы сказал. Он почти видел, как Сун Лань раздраженно качает головой. — Невероятно. — Ага, как и все остальные мои таланты, — он повернул голову достаточно, чтоб одарить высокого даоса мутным взглядом, отстраненно замечая, что в комнате стало куда темнее, чем раньше. — Чего тебе? — Я уже сказал, — хмуро уставился в ответ Сун Лань. — Я принес тебе обед. — Не голоден, — он вновь уткнулся лицом в затхлую подушку. — Мне плевать, — в голосе даоса проскользнуло смутное предупреждение. — Либо ты встаешь сам, либо тебя поднимаю я и заливаю пищу тебе в глотку. Наверное, ему стоило бы оскорбиться. Ответить что-нибудь едкое и злое, расцарапав до крови и страданий небьющееся сердце мертвого даоса. Но для препирательств потребовалось бы слишком много усилий. Так что… может, в другой раз. Он угрюмо сел, до обидного неуклюже из-за отсутствия возможности опереться на руки, чужие, слишком большие одежды держались на нем исключительно благодаря поясу, больше похожие на одеяло, нежели на ханьфу. Забавно, на самом деле, — вообще, все это забавно. Чертовски смешно. Но смех тоже требовал слишком много усилий, поэтому он просто глянул на Сун Ланя и получил в ответ совершенно такой же недружелюбный взгляд. Есть с ложечки на этот раз было не так весело, но чем быстрее он с этим справится, тем быстрее Сун Лань свалит, позволив ему вновь вернуться ко сну. — Твое плечо по-прежнему кровоточит, — обвиняющим тоном, словно бы тот нарочно раздразнивал рану, заметил Сун Лань, отложив миску. Сюэ Ян попытался было пожать плечами, но его рука была слишком туго примотана к телу. — С ним такое случается. Даос одарил его очередным неодобрительным холодным взглядом. — Вставай. Сменим повязки. Он собирался воспротивиться чисто из принципа, но Сун Лань посмотрел на него так, как будто собирается сгрести в охапку и посадить на табуретку вне зависимости от его ответа. На короткий миг смутного любопытства ему стало интересно, правда ли тот готов сделать нечто подобное, поэтому возникло желание отказаться и посмотреть, что будет дальше. Но потом это утратило смысл, и он, позволив большим и теплым одеждам соскользнуть с плеч, встал. — Ты впустую тратишь время. Оно все равно не заживет до Цзиньлинтая, — он уселся на шаткую табуретку, неохотно отвернувшись. — Что, пополняешь запасы благородных поступков? Или просто пользуешься каждой возможностью поглазеть, как я истекаю кровью? Сун Лань обиженно фыркнул и дернул его за волосы, убирая их с раны чуть резче, чем нужно было, но, признаться, это жжение на коже головы было даже приятным, так что он просто закрыл глаза и позволил себе окунуться в эти ощущения. Когда Сун Лань приступил непосредственно к разворачиванию прилипшей к окровавленной ране ткани, он испытал почти настоящее разочарование. — Ты даже не пытался исцелиться, — сказал он, едва закончив со снятием старых бинтов, и теперь его голос вышел за пределы осуждения куда-то в сторону гнева. Сюэ Ян воспользовался ситуацией, когда путы исчезли, и тут же пожал плечами: боль, разом вспыхнувшая после этого, казалось почти сладкой. Теплая кровь, заструившаяся по его руке вниз, чувствовалась странно: она то исчезала совсем, то появлялась прохладой, минуя онемевшие, лишенные чувствительности участки кожи. — Прекрати так делать, — рявкнул Сун Лань, вступив в поле зрения Сюэ Яна, его обычное каменное лицо сменилось совершенно хмурым выражением. — Хочешь остаться без руки? Если не начнешь исцеляться, плоть начнет гнить. Это может убить тебя! — Отрежешь ее, если такое произойдет? — спросил он, изучая этот ровный взгляд, не в силах побороть любопытство. Может, хотя бы это уймет боль в его руке. Может, это стоит того, чтобы проверить. Челюсти Сун Ланя дернулись, приводя в работу желваки. Откровенно злой. Сюэ Ян на миг прикрыл собственные глаза, затем открыл их и, поймав чужой взгляд, принялся поддерживать зрительный контакт. Глаза — и, вероятно, единственная причина, почему они казались обеспокоенными на этом каменном лице, — принадлежали раньше Сяо Синчэню. — Мне приходилось иметь дело с тобой и последствиями твоих действий практически большую половину моей жизни, — мрачно произнес Сун Лань. — И я еще ни разу не видел, чтобы ты сдавался без боя. Но, разумеется, когда это упрямство может действительно принести пользу, ты просто взял и сдался. Он глубоко вздохнул, глянув вниз на свое ожерелье, словно верил, будто одного этого взгляда на печати будет достаточно, чтобы взять собственное раздражение под контроль. — Несколько дней назад ты спросил, что я когда-либо делал для тебя из того, что не обязан был. Тогда мне нечего было ответить. Сейчас я пытаюсь сделать то, что не обязан. Но и тебе тоже стоит попытаться. Циркулируй свою Ци. Запусти исцеление. Удушающее чувство в груди Сюэ Яна стало еще хуже, оно пробралось в нос, и было сложно, чертовски сложно изобразить на лице подобие ухмылки, чтобы скрыть его, закатить глаза, чтобы смотреть в потолок, а не на тупое лицо Сун Ланя. — Не могу, — просто сказал он, хоть и не собирался: слова сами выскользнули из его рта. — Не осталось духовной энергии. Наверное, где-то проебал. Отдал ее, поджег себя, чтобы осветить путь другому. Тому, кто уже его забыл. Он почти чувствовал, как вперился в него взглядом Сун Лань, твердым и непоколебимым, буквально зудящим на коже, — но упрямо отказывался смотреть в ответ. Наконец высокий даоши выровнялся с настолько смиренным вздохом, что сам Сюэ Ян ощутил себя отчитанным ребенком, поэтому оторвал взгляд от пыльного потолка и зыркнул на Сун Ланя. — Мог бы и сказать. — И что бы это изменило? — Я могу поделиться с тобой темной энергией, — нахмурившись, предложил Сун Лань. — Это сработает? Он так и не смог сдержать вырвавшееся, нервное хихиканье, помотав головой и снова отводя взгляд. — Прошло всего несколько дней после прошлого раза. Если я попытаюсь повторить это так скоро, то, вероятнее всего, меня хватит на три удара сердца. Вообще-то не такой уж и плохой способ уйти. Сун Лань выдохнул и медленно присел на край кровати напротив него, озадаченно нахмурившись, словно бы и правда изо всех сил пытался найти выход. — Ты же темный заклинатель, — наконец сказал он, и Сюэ Ян усилием воли искривил губы в предсказуемой ухмылке. — Ну надо же, ты порой так наблюдателен. Несмотря на раздраженный взгляд, Сун Лань упрямо продолжал удерживать зрительный контакт. — Я не посмел бы разделить свою Ци с Синчэнем, она запятнана темной энергией, это может ранить его. Но ты… Ты же темный заклинатель. Твое тело привыкло к ней. Ци со следами темной энергии не должна тебе навредить… Не должна ведь? Едва осознав, в чем заключается предположение — предложение — лютого мертвеца, он вдруг обнаружил, что пялится на него во все глаза. — Ну, предположительно, не должна. Сун Лань кивнул, встал, как будто этот ответ все решил, и снова вернулся на прежнее место за спину, исчезнув с поля зрения Сюэ Яна, и тот не смог сдержать мимолетную дрожь от этого. — Значит, ты соб… — начал было он, но едва не прокусил язык, когда одна из этих крепких рук приземлилась на загривке, чуть сжимая пальцами кожу, будто прикидывая, как много усилий понадобится, чтобы сломать этот позвоночник. Но затем яркая вспышка света возникла перед его глазами, и он издал совершенно жалкий звук, когда чужая Ци хлынула прямо в его задний мозг. Темная энергия и правда смешивалась с духовной. Чувствовалось приятно. Это чувствовалось как нечто чертовски знакомое, жизнь и смерть, сплетающиеся воедино, так естественно и легко вписывались в структуру его собственной энергии. На короткий миг столь яркого забвения мир снова стал почти прекрасным. — Циркулируй, — предостерег его Сун Лань откуда-то из-за спины, грубо вытащив из размышлений нажимом большого пальца на позвонок, чем почти выудил из него очередной, унизительно жалкий звук. — Направляй туда, где она нужнее всего. — Меридианы перерезаны, — заскулил он в ответ, — Я не могу просто… Блядь! По-прежнему вливая в него энергию, Сун Лань резко опустил руку, прижав пальцы к чему-то, что, судя по ощущениям, походило на воспаленный нерв у самой кромки открытой раны, чтобы практически затолкать струящуюся впустую Ци обратно. Получить полдюжины ударов Фусюэ напрямую в раненое плечо, наверное, было бы менее болезненно, — это чувствовалось, словно укусы тысячи пчел, словно молнии взрывались внутри плоти, и Сюэ Ян не мог подавить болезненное шипение. Затем пальцы сдвинулись, нащупав другой нерв на плече, чуть ниже раны, и онемение, которое царило там до этого, вдруг разорвалось шквалом фейерверков. Каким-то образом поток Ци прыгал между активированными нажатием точками, создавая себе проход даже там, где меридианы были прохудившиеся и рваные. Вероятно, это была самая высокопродвинутая техника, где комбинированно использовались Ци и нажатие точек, чтобы вновь соединить духовные артерии, возможно, она была отличной, полезной и целительной. Но еще она была пиздец какой болезненной. Он снова издал невнятный скулеж, когда безжалостные пальцы сдвинулись в поисках других нервных окончаний, протаскивая сквозь них свистящую энергию, словно молнию, привязанную на нитку, дальше по онемевшей руке. — Блядь, должно быть, это твоя мечта, воплотившаяся в жизнь, — выдавил он, жадно глотая воздух. — Ты изображаешь героя-спасителя и пытаешь меня одновременно! Сунь Лань лишь едва слышно недовольно хмыкнул позади него. — Расскажи ты мне все с самого начала, было бы не так больно. Пройдясь по всей руке, Сун Лань наконец отнял ладони, агония в миксе с эйфорией начали затихать, и Сюэ Ян в тот же миг отчаянно затосковал по ним. Теперь он мог чувствовать руку и изо всех сил хотел бы не чувствовать — она покалывала и жглась, будто бы у него под кожей застряло растревоженное осиное гнездо. — Если ты когда-нибудь захочешь сменить профессию, уверен, Цзинь с радостью возьмет тебя на должность местного истязателя, — пробормотал Сюэ Ян, пытаясь хоть немного размять предплечье, чтоб облегчить зуд, но не то чтобы успешно: он по-прежнему оставался слишком слабым и хилым, чтобы двигаться так, как хотелось. — И у тебя для этого есть все навыки, между прочим. — Это акупунктурная техника Байсюэ, — произнес Сун Лань откуда-то из-за спины после долгого, тяжелого молчания, и голос его звучал слишком странно. — Ты убил человека, который меня ей обучил. Позволив руке вновь опуститься сбоку, Сюэ Ян уставился прямо перед собой на шероховатую деревянную поверхность стены за кроватью. — И что ты хочешь, чтоб я с этим сделал теперь? Тишина затянулось, и ему пришлось бороться с желанием сдвинуть плечи, чтобы укрыться от явно спровоцированного врага за его спиной. — Ничего, — наконец произнес Сун Лань, и теперь его голос звучал устало. — Но тебе стоит знать. Несмотря на покалывание, он внезапно испытал желание залезть в кровать и вновь провалиться в сон. Уснуть навеки, больше никогда не имея дел ни с одним из этих даосов. Они умудряются причинить боль самыми немыслимыми способами и в самые неожиданные моменты. Он машинально позволил Сун Ланю промыть свои раны и наложить несколько швов там, где первые лопнули и разошлись. Не считая плеска воды, тишина была настолько тяжелой и напряженной, что ему хотелось заорать, лишь бы развеять ее. — Он продолжает задавать вопросы, — сказал Сун Лань спустя какое-то время. — Хочет знать, что он забыл. Его губы горько дернулись в ответ. — Что ж, тебе это как нельзя кстати, да? Можешь просто сказать ему все, что захочешь, и он поверит тебе. Даже не имея возможности посмотреть в его лицо, Сюэ Ян буквально чувствовал неодобрение, исходящее от высокого даоса. — Я не стану ему лгать, — за этим последовала тишина и короткий выдох. — Но боюсь, что если расскажу ему слишком много, напомню о слишком болезненных вещах, он расстроится. Расстроится настолько, что это навредит ему. Я… я не знаю, что говорить. Сюэ Ян еще какое-то время просто смотрел в стену. — И ты спрашиваешь об этом у меня? — У кого еще мне спрашивать? — огрызнулся Сун Лань, но вопреки всему его голос звучал скорее растерянно, нежели обозленно. Он попытался пожать плечами по привычке, но крепкая рука, забинтовывающая его рану свежими повязками, без единого слова удержала его неподвижным. — Я не знаю. Просто… делай это понемногу, наверное. Выясни, что он помнит, и от этого отталкивайся, может, получится найти того чокнутого, о котором говорил старик Гу. Ну, которого украли духи. Поговори с ним, может удастся что-то разведать. Узнай, получилось ли у него вернуть себе части украденных воспоминаний. — Хм, — отстраненно кивнул Сун Лань, завязывая узлы потуже. — Это… в этом что-то есть. Я подумаю. Спасибо. Он хотел рассмеяться, но звук, вырвавшийся из его спавшихся легких, прозвучал как нечто горькое, жалкое и в целом отвратительное. — Ага, конечно. Я вообще-то не должен тебе помогать — ебучий Сяо Синчэнь! Даже не смог дотерпеть до Цзиньлинтая, чтоб избавиться от меня. Мне стоило бы позволить его мозгу сгнить изнутри и посмеяться, когда он окончательно разрушится! — Но ты этого не сделаешь, — прагматично отметил Сун Лань, как чертов ублюдок, отступив, чтобы тщательно обтереть руки. — Ты правда рискнешь поставить на это? — недоверчиво фыркнул он, бросив на него взгляд через плечо. На миг их взгляды встретились, и Сун Лань просто пожал плечами. — Да. Он слишком устал для этого, заключил Сюэ Ян, прикрыв глаза и сглатывая вспыхнувшую снова боль в легких. К счастью, Сун Лань больше ничего не сказал, тишина нарушалась лишь позвякиванием фарфора, когда тот вытащил чистую чашку, смешивая воду и горькие травы. — В том лесу, когда он упал и почти… Разорвался, — произнес чуть запинаясь, Сун Лань, повернувшись к нему. — Он не помнил… не узнавал и меня тоже. Он подозрительно зыркнул на край чашки, пытаясь читать выражение лица Сун Ланя, понять, к чему он клонит, но лицо того было пустым, как и всегда. — Это не то же самое, — промямлил Сюэ Ян, проглотив отвратное лекарство, грубо подавив жалкий росток надежды. Но затем все равно спросил — не мог не спросить: — Сколько времени ушло? Чтобы он тебя вспомнил? Сун Лань отвел взгляд, всем своим видом демонстрируя сожаление о том, что в целом позволил себе заговорить. — Всего пару мгновений. Но это были… — он встряхнул головой и вновь отступил из зоны видимости, чтобы собрать чашку из-под супа и медицинские принадлежности обратно на поднос. Крепко смежив веки, чтобы сморгнуть очередной ожог, Сюэ Ян широко ухмыльнулся, и его пересохшие губы снова потрескались в нескольких местах, болезненно жаля, но в груди болело куда сильней — это короткая глупая искра надежды лишь усугубила ситуацию, погаснув. — Это были паршивые пару мгновений, — наконец договорил Сун Лань. — Но он вспомнил спустя какое-то время. Мы позаботимся о том, чтобы и на этот раз он вспомнил. Даже после того, как он ушел, Сюэ Ян не сразу вспомнил, что может пошевелиться, встать и снова упасть в кровать лицом вниз. Проваливаясь глубже и глубже в плен этих горько-сладких снов.***
Дни шли один за другим, и он погрузился в суетливую, непредсказуемую рутину так же, как погружался в покой несколько недель назад. Чаще всего Сун Лань устало подмечал, что чувствует себя иглой из небезызвестной идиомы, снующей туда-сюда меж двух комнат. Его словно бы насильно пропихивали сквозь невидимый глазу барьер — сначала в одну сторону, затем в обратную — в тщетных попытках связать воедино две совершенно несовместимые части его жизни, по сути своей похожие на день и ночь. Присматривать за Синчэнем, когда тот бодрствует, присматривать еще внимательней, когда спит, чем, кстати, он по-прежнему занимался большую часть времени. Справляться с Сюэ Яном и его обескураживающим настроением в промежутках. Выискивая умиротворение в уроках Шифу, он занимал руки, чтоб успокоить разум, осознавал себя здесь и сейчас, пытаясь не тревожиться и не предаваться мыслям о том, что их всех ждет в дальнейшем. В нем нуждались, в его спокойствии и заботе, и обычно у него хорошо получалось давать людям то, чего от него ожидают. Так что, подобно игле, он сновал меж двух комнат, от случая к случаю выбираясь в мир снаружи, носил еду наверх и посуду с ночными горшками вниз, собирал грязную одежду и повязки для стирки, затем возвращал их обратно чистыми. Ну, по крайней мере, хотя бы возвращение чистой перчатки на пару градусов снизило уровень вспыльчивости Сюэ Яна. Старушка Гу казалась уязвленной и смущенной из-за его скромных трудов, поэтому через пару дней ей все же удалось преодолеть собственные опасения настолько, чтоб поздним вечером загнать его в угол, буквально требуя позволить ей и прислуге взять на себя черную работу, ведь благородному господину не пристало заниматься подобными вещами. Он милостиво объяснил ей, что Дао присущ подлому и мерзкому так же, как благородному и доброму, — и да, он есть даже в этих ведрах с отходами — так что он и сам не прочь поработать. По правде, бесценное время, проведенное в трудах, позволяло ему побыть наедине с собой в абсолютной тишине и размышлениях, но отчего-то Сун Ланю казалось, что это не то, о чем стоит рассказывать. После этих слов она глянула на него совершенно новым взглядом, едва ли не со слезами на глазах. — Ты так тяжело работаешь, чтобы ухаживать за своими друзьями, — произнесла она, явно тронутая этим. — Как твой… Как и Сюэ-гонцзы, когда только-только вас притащил. Вы так хорошо заботитесь друг о друге. Она как-то нервно отвела взгляд и поправила юбки. — Люди продолжают болтать, даже после того, как тот заклинатель ушел, говорят много лишнего и неприятного… Но вы ведете себя как порядочные и благородные люди. И вы освободили нас от духов. Они… они утащили мою сестру, когда мы обе были еще детьми. За это… вам всегда будут рады здесь. Он поклонилась в отчаянной решимости, прежде чем вновь начать волноваться, отступая назад, поклонившись и став такой же кроткой и почтительной, как и раньше. — Прошу прощения, что отвлекла в трудах твоих, даочжан. Если ты не позволяешь помочь, то хотя бы позволь этой смиренной старушке готовить тебе чай, — сказала она и уплыла прочь, оставив его в приятном смущении. После этого ему никто не мешал выполнять его ежедневные обязанности, но время от времени, когда он заканчивал, за дверью их комнаты очень часто его ждал поднос с ароматным чаем. Эта спонтанная доброта согревала его куда больше, чем сам напиток. Прошло еще несколько дней после того, как он начал свои терпеливые передвижения между комнатами своих спутников. — Мне снились странные сны, — однажды утром сказал ему Синчэнь, повернувшись набок, растрепанный и чертовски ласковый, как и всегда, когда он только просыпался. Сун Лань никогда не устанет созерцать подобное. — О чем? Синчэнь улыбнулся, играя с подолом рукава. — О тебе, наверное. — Наверное? — уточнил он, не понимая, радоваться ему или обижаться. Синчэнь просто засмеялся и выровнялся, сев, заводя волосы назад. — Это же сны! Они слишком туманные, и когда просыпаюсь, то не могу вспомнить все. Но… — его улыбка изменилась, он прикусил нижнюю губу, чуть смутившись, а кончики его ушей окрасились алым. — Учитывая природу этого сна, я понятия не имею, кто бы еще это мог бы быть. Зато Сун Лань имел. Его живот скрутило холодным предчувствием, и черная липкая зависть начала бурлить где-то под ребрами. Речь шла о том, что он старательно, изо всех сил пытался избегать. — И правда, — произнес он, пытаясь сохранить спокойный или хотя бы нейтральный тон. — Сны — это просто сны. Ты голоден? Я принесу нам позавтракать. Синчэнь на миг удивился, но тут же снова улыбнулся. — Да, спасибо. Ладони Сун Ланя чесались все время, пока он спускался вниз за едой и чаем. Синчэнь был немыслимо расстроен, когда узнал, что однажды считал Сюэ Яна другом. Как же он отреагирует, если выяснит, что однажды они, вероятнее всего, были… Он стиснул челюсти, по широкой дуге обходя слово «любовники», — но, даже несмотря на тщательное избегание этого слова, его суть вызывала уколы недопустимой ревности и неуместное чувство никчемности. Некоторая правда… Может, кое-каким воспоминаниям и правда лучше остаться в небытие. Пока Синчэнь и его вопросы оставались неизменно бесценными и очень хрупкими повседневными взаимодействиями, Сюэ Ян был по-прежнему предсказуемым в своей непредсказуемости. Видимо, в тщетных попытках сохранить остатки присущего ему здравого смысла, неустойчивое настроение Сюэ Яна беспорядочно колебалось между яростной грубостью и почти кататоническим отчаянием — и, надо признать, Сун Лань не мог с уверенностью сказать, что из этого было хуже. Впрочем, ему пришлось смириться с дискомфортным ощущением и признать, что прикосновение почти в любой ситуации срабатывает на ура. Протирание липкой от жара кожи теплыми влажными полотенцами или расчесывание волос и обратное их укладывание в прическу, чтобы открыть доступ к ране, — да, эта повседневная рутина на первый взгляд была лишь гигиенической необходимостью, но на второй — еще и на удивление эффективным способом смягчить отвратительный темперамент до практически сносного уровня. Эдакий успокаивающий ритуал, позволяющий Сюэ Яну оставаться неподвижным, тихим и податливым в его руках. С каждым днем становилось все легче и легче заставлять себя прикасаться к нему — а особенно после того, как раны почти перестали кровоточить и начали затягиваться под влиянием совместной работы их Ци. Словно упрямая скала, омываемая до гладкого состояния течением реки, он чувствовал, как его бурное отвращение и дискомфорт утихают из-за постоянного столкновения с чужой наготой. Однажды он даже поймал себя на том, что едва не отключился, пока методично расчесывал волосы Сюэ Яна, впав в некое подобие медитации, — но тут же отшатнулся, возвращаясь в настоящее совершенно ошарашенным от этого факта. И, несмотря на редкое подобие благодарности, Сюэ Ян хотя бы, в отличие от Синчэня, не задавал вопросов, не спрашивал: «Почему? Почему ты это делаешь?» За эту небольшую милость он был весьма благодарен — потому что и понятия не имел, что мог бы сказать в ответ. Он и себе не смог бы ответить на подобные вопросы. С другой стороны, вопросы Синчэня становились все настойчивей. Его привычное терпение и бесконечное благородство постепенно истончались, упрямая решимость перерастала в откровенное раздражение из-за его уклончивых ответов, и отношения между ними становились все более натянутыми и болезненными, чего он обещал себе никогда и ни за что больше не допускать. Он не то чтобы пытался что-то от него утаить, — убеждал себя Сун Лань. Он не собирался черпать из этого какую-то выгоду для себя. Но он не мог забыть тот первый раз в лесу, где Синчэнь, раздавленный простыми словами, лежал в сухих листьях посеревший и бездыханный, а он сам скулил над ним всю ночь, уверенный, что вновь потерял его навсегда. Зная, что раздробленная душа Синчэня и так была измучена и истерзана туманными духами, как он мог позволить себе испытывать ее на прочность? Но даже если бы он и решился рассказать все, что знал, и все, о чем Синчэнь никогда не упоминал, но о чем было не сложно догадаться, — что бы он мог сказать? Вы жили вместе три года. Когда я пришел, вы сидели рядышком на крыльце, прикасались друг к другу, поддразнивали и смеялись, ты был таким счастливым, каким я еще ни разу не видел тебя. Вы были близки во всех смыслах, я уверен. Ты любил его, и он любил тебя — он, к слову, все еще любит. И, я полагаю, ты тоже. Когда он целовал тебя — ты позволил этому случиться, так долго не отталкивая… Возможно, он беспокоился и заботился о том, чтобы уберечь Синчэня от противоречивых воспоминаний. Или, возможно, он был просто эгоистичным трусом. — Цзычэнь, — голос Синчэня вырвал его из собственных мыслей, и остротой его интонации можно было бы ранить. — Я уверен, что есть еще кое-что, много чего, что ты от меня скрываешь. Я не знаю, о чем спрашивать, — почему ты заставляешь меня играть в игры, чтобы узнать о моем собственном прошлом? Почему ты просто не расскажешь мне? Паника и отчаянная потребность доказать ему свою любовь заставили Сун Ланя дотянуться до чужого лица ладонью, прикоснуться и прильнуть для поцелуя. Синчэнь удивился и издал не менее удивленный звук, но резкость на его лице тут же смягчилась, перетекая в выражение умиротворения и совершенного иного рода желание. За последнюю неделю он стал куда лучше в вопросах устойчивости прикосновений. Он мог теперь запросто ласкать кожу подрагивающими руками напрямую без участия спасительной ткани, позволяя собственным пальцам расчесывать шелковые волосы, как делал это в последнее время едва ли не каждый день. И так же, как ожидалось ранее от Сюэ Яна, Синчэнь издал тихий, непроизвольный звук и растаял от его прикосновений. Он не знал, как должна такая реакция заставлять его себя чувствовать: польщенным или пристыженным. И все дело было не только в том, чтобы отвлечь Синчэня, вовсе нет. Неловко, взволнованно помогая Синчэню стащить его нижние одежды, чтобы прикоснуться к нему напрямую, он с легким головокружением от ужаса и ожидания наблюдал за тем, как его руки — его собственные руки! — легко опускались на обнажившуюся кожу. Дрожащие, но не отдергивающиеся, и Синчэнь издал почти обиженный стон, когда он едва ощутимо сдвинул их, — обычная мягкая ласка, но это было настоящее прикосновение, кожа к коже, и это чувствовалось так сильно, что хотелось плакать. Четкие контуры ребер и лопаток, мягкая кожа, гладкая, не испещренная тысячей невидимых серебристых шрамов, как у Сюэ Яна… Он резко отбросил эту мысль, сосредотачиваясь на теле перед собой — здесь и сейчас, — на единственном теле, которое имело значение. На единственном теле, которое всегда имело первостепенное значение. — Цзычэнь… О, мой Цзычэнь, — почти всхлипнул Синчэнь, прильнув к нему, сначала осторожно, а затем, когда он не уклонился, более настойчиво, почти отчаянно. Какая-то глубоко укоренившаяся часть его самого все еще хотела вырваться из собственной кожи, когда он прижал Синчэня покрепче, другая же восхищалась этим: возможностью делать подобное — обнимать, прикасаться, заботиться… — Синчэнь…— едва слышно прохрипел он. Ему так отчаянно хотелось иметь возможность сделать это, дать столько, чтоб было достаточно, — подарить Синчэню все, чего он заслужил, а он заслужил целого мира…. — Обними меня, — выдохнул Синчэнь, и он обнял, прижал его еще ближе, позволив дрожащим пальцам скользить вдоль его ребер и спины, опускаясь на бедро. Когда Синчэнь прижался к нему, накрыв изящной рукой собственную возбужденную плоть, — он заставил себя не уклоняться, помогая ласками и поглаживаниями вдоль всего тела, целуя заалевшую кожу плеч и шеи, целуя затылок. На какое-то мгновение он почти растерялся, не обнаружив там, под волосами, шрам с духовной меткой Фусюэ. С задушенным вскриком Синчэнь наконец излился, крепко обнятый его руками, дрожа от остаточных импульсивных толчков собственного тела — и Сун Лань любил его, любил так трепетно, что был готов на все ради его счастья, даже на это. — Тебе стоит отдохнуть, — сказал он, когда сумел обрести дар речи, и Синчэнь, лениво вытирающий себя краем сброшенной нижней одежды, тут же поднял голову, одарив его улыбкой, которая с легкостью могла бы заставить устыдиться любой рассвет. — Только если ты останешься со мной, — он соскользнул ниже, укладывая голову ему на колени, заставив его дернуться и слегка поерзать. — Всегда, — пообещал он. Пронаблюдав за его дыханием, за тем, как по мере засыпания краснота сошла с кончиков его ушей, Сун Лань закрыл глаза, отчаянно пытаясь достичь внутреннего равновесия от медитации, впиваясь в энергию Цзин, по-прежнему бурлящую недозволенным где-то внизу живота, что делало его собственное возбуждение практически болезненным, — он изо всех сил старался трансформировать его в духовную энергию, во что-то полезное, терпимое и не настолько пугающее в своем желании. Он понятия не имел, что хуже, — то, насколько тяжело ему это делать… Или то, насколько лихорадочно он жаждет научиться это делать.***
Каким-то образом новоприобретенный навык столь интимного прикосновения к Синчэню одновременно облегчил и усугубил ситуацию с Сюэ Яном. Облегчил — потому что теперь каждый раз, когда Сун Лань инстинктивно избегал прикосновений к нему, он мог напоминать себе о выгоде преодоления собственного отвращения и использовать столь нелегкие встречи с Сюэ Яном, чтоб научиться трогать Синчэня без дрожи в теле. Усугубил — потому что теперь воспоминания об изгибающемся и стонущем в его руках Синчэне всплывали в совершенно неожиданные моменты, вынуждая его думать о неподобающих вещах в процессе уборки, например, или ухода за полуобнаженным Сюэ Яном. Он не мог понять, то ли дело в его собственной мертвой, оскверненной крови, то ли в низменной душе, что так долго подвергалась контролю, то ли просто в интенсивности этих совершенно новых для него, унизительных стремлений, — но теперь ему было куда сложней взять свое тело вместе с совершенно недопустимыми реакциями под контроль. Как бы то ни было. Так не могло продолжаться. — Ты грязный, — вздохнул он одним поздним вечером, когда принес Сюэ Яну ужин и лекарства, предварительно убедившись, что Синчэнь в безопасности и благополучно спит. Да, большую часть чужого тела он тщательно отмывал в процессе лечения травмы, но Сюэ Ян по-прежнему оставался в штанах с момента получения увечья, и после нескольких суток лихорадки и пота без смены нижнего белья это начинало проявляться весьма ощутимо. Сюэ Ян лишь закатил глаза и обиженно зыркнул в ответ. — Я бы с радостью посетил купальню, но, если ты не заметил, кое-кто запер меня здесь. Он едва удержался от вздоха, крепко стиснув челюсти. Среди всего прочего, принесенного им сюда, уж чего-чего, а горячей воды и полотенец было достаточно, чтоб искупать среднестатистического взрослого человека, — ему просто не хотелось. Но, как бы ему это ни претило, а Сюэ Ян сейчас был под его опекой, так что оставить его в таком состоянии, когда он сам не способен позаботиться о чистоте своего тела, будет совершенно бессердечно и невежливо. — Вставай, — пробормотал он, кивнув на мочалку и воду. Раньше ему уже приходилось помогать с развязыванием штанов по вполне естественным причинам, но снимать их полностью — еще ни разу. Он еще не был к такому готов. Но, по крайней мере, Сюэ Ян выглядел не менее напряженным, чем он сам, судя по тому, как медленно он встал, натягивая жесткую, совершенно похабную ухмылку, и уставился на точку в потолке, когда Сун Лань неохотно сократил дистанцию, развязал шнурки на штанах и методично стянул с него остатки грязной одежды. Сама по себе нагота не смущала, ведь, по сути, это естественное состояние человеческого тела. Но каким-то образом Сюэ Ян, опустивший свой потемневший взгляд, чтобы встретиться с его собственным, и одаривший его дерзкой вызывающей ухмылкой, вызвал этим чувство неловкости. — Нравится? — насмешливо спросил Сюэ Ян, и Сун Лань знал, что, провоцируя, он хотел скрыть собственную уязвимость и неловкость, что, признаться, не очень срабатывало. — Мы закончим куда быстрее, если ты заткнешься и перестанешь дергаться, — коротко огрызнулся он, повернувшись и опустив мочалку в мыльную воду. Это не сильно отличается от того, что приходилось делать уже не раз, — твердо говорил он себе. Кожа и кожа, подумаешь. Тяжело вздохнув, он принялся сначала за раненое плечо, как обычно, вытирая верхнюю часть тела. Затем, не колеблясь ни мгновения, он приступил к ноге — на ней обнаружился очередной, глубокий шрам, затянувшийся и почти исчезнувший, но по-прежнему ощутимый как растянутый узел из плоти и кожи. Видимо, этот порез прошел слишком близко от кости. Шрамы были своеобразным облегчением — чем-то, на чем можно было без труда сосредоточиться в процессе мытья. Пока что этого хватало. Но не увидеть эффект, который производили его действия, было невозможно — Сун Лань не смотрел специально, но, сидя на корточках, он уже не мог этого не заметить. Каждое прикосновение влажной ткани мочалки к коже вынуждало чужой член дергаться и подниматься чуть выше, а когда Сун Лань принялся за внутреннюю часть бедра, Сюэ Ян напрягся всем телом, подрагивая, и можно было без труда услышать, как он пытается подавить короткие судорожные вдохи. Сун Лань поднял было предостерегающий взгляд, рассчитывая столкнуться с абсолютно ожидаемой, коварной ухмылкой, но Сюэ Ян уже даже не смотрел на него: он просто скалил сжатые зубы, его глаза сузились до едва заметных щелочек, а лицо исказилось чем-то средним между беспомощной яростью и взъерошенным возбуждением. Сун Лань резко выпрямился, отступив, чтобы выровнять сбившееся дыхание. Ему нужно было сделать что угодно, хоть что-нибудь, что позволило бы ему оттянуть необходимость прикасаться к Сюэ Яну еще интимнее, чем он уже это сделал, — ему нужно было сделать хоть что-то, чтобы успеть взять свое тело и его непредсказуемые реакции снова под контроль. Он сосредоточился на дыхании, раз за разом бездумно споласкивая тряпку в рисовой воде с тонким цитрусовым ароматом. — Кажется, ты кое-где пропустил, — наконец произнес Сюэ Ян, вероятно, рассчитывая поддразнить, но его голос прозвучал рвано и сдавленно, почти надломленно, и Сун Лань тут же разъяренно обернулся. — Прекрати усугублять напряжение! — рявкнул он и тут же пожалел о сказанном. Глаза Сюэ Яна вспыхнули, и он ощерился самой мерзкой из его ухмылок. — О, полагаю, оно уже и так…. — Не вздумай произнести это, — рявкнул он в ответ, с такой силой скрутив в руках тряпку, что глаза Сюэ Яна выразительно метнулись к ней, а насмешливая ухмылка встревоженно дернулась. Сун Ланю пришлось несколько раз шумно вдохнуть и выдохнуть, чтоб вновь обрести почву под ногами. — Просто заткнись, Сюэ Ян, и мы покончим с этим куда быстрее, — отрезал он, подступив на шаг ближе, и оставалось только надеяться, что это прозвучало как разумное требование, а не жалкая мольба. Разумеется, этот засранец тут же открыл рот, чтобы оставить последнее слово за собой, но сразу захлопнул его, громко щелкнув зубами и издав жалкий сдавленный звук, когда Сун Лань решительно шлепнул его мокрой тряпкой по паху. Но даже сквозь нее он без труда мог чувствовать его плоть, напряженную и обжигающе горячую в ладони, мерзкую и в то же время соблазнительную. Он стиснул челюсти, механически продолжая вытирать чресла и подрагивающий ствол, скользкий, влажный и безупречно чистый, — может, подобным образом ему удастся научиться прикасаться так и к Синчэню… И, может, это были вовсе не те мысли, которые стоило бы сейчас допускать, — а спохватился он слишком поздно, когда яркие, насыщенные образы уже хлынули в его разум, вынуждая его собственное возбуждение болезненно пульсировать. — Повернись, — прохрипел он, и его единственным, к слову, крайне скромным утешением было то, что сам Сюэ Ян выглядел едва ли не таким же опустошенным, как и он сам, смущенным и возбужденным — и совершенно точно готовым убивать, лишь бы скрыть это. — Что? Может, мне еще и наклониться? — зашипел он, удерживаясь на ногах определенно ненадежно, его ладонь то сжималась, то слабо разжималась. — Это было бы кстати, да, — парировал он, что, к счастью, вызвало лишь вспышку смущения и гневный взгляд в ответ. Ощущение неудобства и отчаянное стремление скорее покончить с этим сделало его действия более грубыми, он резкими движениями дочиста протер ягодицы Сюэ Яна и расщелину между ними, а затем вернулся к тазу с водой и, сбросив в него мочалку, принялся одержимо отмывать собственные руки, снова и снова. Их тяжелое, прерывистое дыхание казалось особенно неприличным из-за того, что они оба изо всех сил игнорировали друг друга, тщетно пытаясь восстановить скудную иллюзию самообладания. — Сядь, — наконец буркнул Сун Лань, постелив сухое полотенце на табуретку. — Я перевяжу тебе плечо и расчешу волосы, пока будешь сохнуть. Сушка, вероятно, займет куда больше времени без участия полотенец, но Сун Лань не собирался больше прикасаться к этому телу какой-либо тряпкой, будь то сухое полотенце или влажная мочалка. Ни за что. Стоял Сюэ Ян определенно неуверенно, поэтому сел без возражений, упрямо глядя куда-то в сторону, лишь чуть склонил голову для удобства Сун Ланя — почти инстинктивно, — когда тот принялся собирать его волосы. Беспомощно взывая к внутренней гармонии, к стойкости разума — и тела заодно, — Сун Лань тщательно сосредоточился на том, чтобы потуже затянуть чистые бинты, затем собрать волосы и, разделив их на прядки, расчесать, используя рисовую воду для очищения. Распутывая маленькие колтуны, он изо всех сил старался заглушить звук участившегося дыхания Сюэ Яна, дрожь, то и дело бьющую чужое тело, его жар, обжигающий руки даже сквозь тяжелые, густые волосы… Мимолетный взгляд вниз лишь доказал, что чужая эрекция все еще присутствует, красная, разбухшая, сверкающая влагой, и Сун Лань торопливо отвернулся, смутившись, ощущая, как и сам дрогнул. Должно быть, из-за этого он случайно потянул прядку волос чуть сильнее — вырвавшийся из глотки Сюэ Яна жалобный, наполовину задушенный стон не способствовал восстановлению душевного равновесия от слова «совсем». Шумно сглотнув, он посмотрел на собственную ладонь — она словно бы сама по себе опустилась на холку Сюэ Яна, чуть сжимая кожу. Это ведь так просто. Так просто было бы сжать ладонь еще сильнее, свернуть ему глотку быстрым, милосердным движением руки. И так же просто было бы толкнуться вперед, вжать Сюэ Яна лицом в постель, и сделать с ним все те грязные вещи, которые он хотел бы знать, как делать, хотел бы научиться делать их идеально, прежде чем делать их с тем единственным, кто действительно имел значение. Так просто было бы взять и уйти — и, наверное, именно так ему и стоило бы поступить. Сюэ Ян потянулся за его прикосновением, и даже под таким углом можно было заметить, что его глаза закрыты, а челюсти сжаты. Сун Лань с ужасом осознал, что в таком состоянии, что бы он ни захотел сделать с Сюэ Яном, тот, вероятно, позволит ему, — и это осознание сломало что-то внутри окончательно, вызвав мощный всплеск глубоко в нижнем дантьяне. Словно во сне он наблюдал, как сам рывком бросается вперед, как колени Сюэ Яна болезненно приземляются на пол, когда он толкает его, наклоняя вниз, сгибая почти пополам над кроватью. Без всякого сопротивления, податливый и покорный в его руках, Сюэ Ян позволил вжать себя лицом в матрас, издав лишь короткий придушенный стон, когда тот наконец ослабил хватку. Сун Лань уставился на распластанное перед ним тело, влажные шелковистые волосы рассыпались по его спине и плечам, обрамляя бледную, испещренную тысячей мелких серебристых шрамов кожу. Он мог прикоснуться — абсолютно наверняка — без особого отвращения, и он это сделал. Теперь между его рукой и обнаженным телом не было никаких влажных тряпок или бинтов, служащих барьером: только его непосредственное прикосновение и кожа, на удивление мягкая и горячая. Когда Сун Лань на пробу провел большим пальцем по выступам позвонков вниз, Сюэ Ян издал невнятный звук в матрас, нечто похожее на всхлип или сдавленный стон. Если не считать этого, он по-прежнему оставался совершенно до непривычного тихим, воздержавшись даже от вполне ожидаемых едких замечаний или насмешек, и, по всей вероятности, это означало, что он и сам этого хочет, — ведь, в конце концов, Сун Лань по своему опыту знал, что Сюэ Ян не стал бы сдерживаться в выражении собственного недовольства. Он мог делать — уже делал — это, прикасался, как ему хотелось, словно это больше не было чем-то невозможным. Медленно он опустил и вторую руку, позволив им обеим прижаться к перевязанной бинтами спине, к коже, такой же лихорадочно горячей и подрагивающей, как и его ладони. Тело, совершенно отличающееся от тела Синчэня, — лишенный его неземной стройности, Сюэ Ян был меньше и коренастее, но, вопреки округлым щекам, совершенно тощий в ребрах. Некоторые из его старых шрамов ощущались чуть приподнятыми, словно парчовые стежки на шелковой ткани. Он замер, когда дошел до самого яркого прямо под лопаткой, все еще разящего остаточными следами мощной вспышки духовной энергии Фусюэ, — удар с преднамеренным желанием убивать. Он вроде бы тогда целился в сердце — неужто из-за едва пробудившихся, смешанных чувств он промазал так сильно? Или это произошло на подсознательном уровне, преднамеренно, чтобы смерть была долгой и мучительно. Может, это был рок, судьба, проделки великого Дао — может, так должно было быть изначально, чтобы они все оказались здесь живыми вопреки всему. Все трое, пожизненно враждующие между собой, — связаны друг с другом, вынуждены быть вместе и не иметь возможности сбежать от этой участи так же, как и от любой другой части пережитой ими трагедии. Может, все и вело к тому, чтобы он оказался здесь, в маленькой темной комнатке, где его злейший враг дрожит от его прикосновений, отчаянно хватая ртом воздух, словно в истерике — или в непреодолимой жажде большего. Сделав глубокий вдох, Сун Лань позволил рукам соскользнуть ниже по спине, на что Сюэ Ян, словно кот, изогнулся под ним, жадно прижимаясь в поисках прикосновений. Придавив его снова, он уперся пальцами в его бедро, нащупывая очертания кости глубоко под крепкой плотью мышц. Затем сжал ягодицы, все еще алые и мокрые от его энергичного мытья их — и вызвал этим очередной хриплый стон. Вся ситуация казалась совершенно абсурдной. Его собственная плоть была твердой, почти болезненно твердой, а он был возбужден сильнее, чем когда-либо на его памяти, — раз или два он прибегал к парному совершенствованию в юности, и непосредственное единение тел тогда казалось прискорбной необходимостью. Это не приносило удовольствия, и он решил больше не заниматься подобным. Оба раза и речи не шло о похоти, страсти или желании. С ужасом он вдруг осознал, что теперь желает. По-настоящему. Желает именно этого, здесь, сейчас — это осознание было настолько шокирующим и омерзительным, что почти заставило его физически отпрянуть. Но он был невыносимо возбужден, его нижний дантьян пылал, Ци и темная энергия бурлили в венах, а растущий натиск внутри требовал выхода. Он сжал руки так сильно, что наверняка останутся синяки, вынуждая себя прерывисто выдохнуть. — Ты… хочешь этого? — рыкнул он, потому что, несмотря на всю несвойственную Сюэ Яну — и, вероятно, являющуюся самым наглядным ответом — покорность, он хотел убедиться наверняка. — Да! — прошипел Сюэ Ян, повернув голову настолько, чтоб иметь возможность одарить его мрачным взглядом сквозь разметавшиеся волосы, он раскраснелся, его блестящие от слюны губы чуть приоткрылись, а глаза затянуло дымкой безумного отчаяния. Достаточно хороший вид. Не позволив себе ни на миг усомниться, Сун Лань стянул с себя пояс, распахнул ханьфу и сжал свою плоть, настолько мучительно возбужденную, что даже собственное прикосновение раздражало, как если бы это сделал кто-то другой. В первое мгновение, наполненное абсолютным ужасом, едва прикоснувшись ко входу в чужое тело, он чуть не потерял самообладание от этого унижения, отвращения и тошноты… Но он прорвался сквозь это, толкнулся внутрь, и Сюэ Ян закричал. Сам процесс вовсе не походил на его совершенствование с партнерами женского пола — внутри было настолько невероятно тесно, что становилось почти больно, опаляющий жар и мучительное сжатие мышц, как если бы он толкался чувствительным возбужденным членом в комок необработанного шелка. Сюэ Ян снова зарылся лицом в матрас, чтобы заглушить собственные вскрики, — они были подозрительно похожи на всхлипы, но он не вырывался, скорее наоборот: прижимался задницей, загоняя член еще глубже. Это не приносило удовольствия, по крайней мере при первом проникновении — было слишком сухо, слишком горячо, мышцы внутри Сюэ Яна смыкались с такой силой, что становилось невыносимо больно, и Сун Лань отстранился, сделав передышку. Второй раз был куда легче, сокрушительный натиск со всех сторон несколько спал, необработанный шелк постепенно превращался во что-то более гладкое и скользкое. На третьей попытке, похоже, кое-что в их телах все-таки сдвинулось, выровнялось, позволяя им соединиться окончательно, и Сун Лань вошел до упора, скользя в чужое нутро так же легко, как лезвие меча соскальзывает в ножны. Сюэ Ян под ним прохрипел что-то неразборчивое, жадно хватая ртом воздух. Его лицо было скрыто спутавшимися волосами и скомканными одеялами, но его рука судорожно сжималась, до побелевших костяшек впиваясь пальцами в простыни. Замерев на миг, почти дрожа, используя эту короткую передышку, чтобы осознать, где он находится и что делает, Сун Лань коротко зажмурился и, открыв глаза, начал двигаться. Сначала медленно, изучая реакции, привыкая к ощущениям. Он был почти уверен, что Сюэ Ян под ним слабо матерился, но чужой голос был слишком невнятным, чтобы разобрать наверняка. Как бы то ни было, он продолжал прижиматься к нему, выгибаясь спиной, чтобы прижаться к животу и груди Сун Ланя, отчего тот на секунду содрогнулся — что, конечно же, было совершенно нелепо. Сейчас они соприкасались друг с другом настолько глубоко, насколько вообще могли соприкасаться человеческие тела, — и едва ли брезгливость теперь была уместна. Это было чертовски хорошо. Настолько, что даже ужасало. Мерзко, отвратительно, но в той же степени и восхитительно, он сам содрогнулся в ужасе от смеси стыда и всепоглощающей эйфории, вторгаясь в него жестче, раз за разом вырывая этот задушенный скулеж, что эхом отдавался в его собственном теле, — он толкался снова, и снова, и снова. Сюэ Ян благоухал невероятной чистотой, от него пахло цитрусами, рисовой водой и тем, что, как Сун Лань уже выяснил, было запахом влажных волос, выражение его отчасти скрытого лица было наиболее откровенным и честным из тех, что Сун Ланю доводилось видеть. Подавляя рваные стоны на каждом толчке, он корчился, словно проткнутый насквозь и умирающий от этого, но продолжал широко раскрываться, втягивая в себя его плоть, позволяя проникнуть еще глубже. Сун Лань ненавидел его, о, как же он его ненавидел… А еще он никогда ранее так отчаянно не желал чье-то тело, как желал сейчас это — сломленное, угнетенное и обозленное на весь мир. Ненавистное тело вдруг одновременно напряглось и дрогнуло, затем мучительно сладко сжало его плоть внутри, и Сюэ Ян кончил с прерывистым вскриком, судорожно извиваясь, после чего безвольно рухнул замертво. Внезапность этого действия почти выбила Сун Ланя из колеи, срывая остатки контроля, и восхитительный пульсирующий ритм, в котором то и дело сжимали его член стенки заднего прохода, привел и его самого к неистовому излиянию глубоко внутрь чужого тела. Он практически ослеп на какое-то мгновение, став таким же безвольным и бескостным, как и сам Сюэ Ян, когда вездесущее напряжение покинуло его, и падения удалось избежать лишь благодаря мысли об отвращении, которое возникнет, едва он прижмется грудью к вспотевшей коже спины Сюэ Яна. Вместо этого он вынул член, поднялся на ноги и бездумно бросился к тазу с влажной тряпкой, чтобы очиститься. Неправильно, недопустимо во всех мыслимых и немыслимых смыслах, — но он сделал это, он способен это делать! Способен прикасаться, способен… действовать столь интимно. Не стоило. Милостивые небеса, он не должен был, только не так, не с ним. Не с Сюэ Яном. Безжалостная ясность медленно возвращалась вместе с паникой, едва первоначальная дымка похоти начала рассеиваться, он затравленно бросил взгляд на неподвижное тело, растянувшееся отчасти на полу, отчасти на кровати, похожее на сломанную, выброшенную игрушку, — и его передернуло. Никогда, больше никогда. Он обмыл себя еще раз, затем снова, чтоб наверняка, и только после этого избавился от беспорядка в одежде. Сюэ Ян по-прежнему не двигался, и, когда оправдания для промедлений закончились, Сун Лань крайне неохотно приблизился к кровати, чтоб обмыть и его. По крайней мере, эти движения вызвали хоть какую-то реакцию: Сюэ Ян надсадно простонал и медленно повернул голову, чтоб бросить на него угрюмый взгляд. — Свали. Дай поспать, а. —Ты частично на полу, — заметил Сун Лань, неловко пытаясь стереть липкое так, чтобы не соприкасаться больше ни с чем, с чем ему не хотелось соприкоснуться. — И грязный — опять. Сюэ Ян медленно растянул губы в томной усмешке: — Не моя вина. Сун Лань стиснул губы и, придя к выводу, что Сюэ Ян и так довольно чистый, схватил собственное верхнее ханьфу и набросил на его плечи, укрывая. Разумеется, его откровенная неловкость вынудила ублюдка лишь улыбнуться шире, а затем тот совершенно неподобающим образом взобрался на кровать и откинулся на спину с болезненным выдохом. Он поморщился и, искривив лицо в притворном выражении боли, бросил взгляд на Сун Ланя. — Бля, а с тобой и правда шутки плохи, да? Какой же ты жестокий зверь, даочжан Сун! Его, конечно, так трахать лучше не стоит. Сун Лань замер, непроизвольно сжав мокрое полотенце в руках. — Ты о чем? Сюэ Ян усмехнулся, затем молча уставился на него широко открытыми глазами. После чего вдруг недоверчиво рассмеялся. — Только не… Только не говори мне, что… Это что, был твой первый раз? Правда, что ли? Он смеялся уже сильней — так, как Сун Лань не слышал, чтобы он смеялся уже давно, совершенно коварным смехом. — Не может быть! Да ладно, серьезно, что ли? Поразительно! Это такая честь, даочжан Сун! И тут до меня дошло, что ты просто хотел причинить мне боль! Сун Лань ощутил, как его челюсти сжались, а по спине скользнул мерзкий холодок. Пройти сквозь всю эту неправильность, все отвращение, и узнать, что в конце концов так ничему и не научился. — Я не хотел, — наконец сумел выдавить он, хотя прямо сейчас соблазн причинить ему боль как раз появился. — Я не собирался, я… Что было… Что я сделал не так? Обжигающие глаза Сюэ Яна встретились с его глазами, сузившиеся, словно у хищника, почуявшего кровь, а затем по его лицу медленно расплылась опасная ухмылка. Голодная ухмылка. — Я могу показать тебе, — сказал он мягко. — В следующий раз. Гнев, ярость и тьма, которых он не чувствовал так давно, вдруг прошили его тело, и Сун Лань оскалил зубы: — Следующего раза не будет. Никогда. Сюэ Ян качнул головой, улыбка начала исчезать, постепенно меняя выражение его лица на задумчивое, отчасти превращая его в невинного и безобидного, — которым он, конечно же, не был. — Я покажу тебе, как правильно. Даже расскажу, как он любит. Будет не так уж и плохо, обещаю, — тебе тоже понравится. А после, если вдруг опять захочешь причинить мне боль, — ничего страшного. Я не возражаю. Ослепленный белой вспышкой ярости, он хотел — правда хотел, — ярко представляя, как делает то, что делал только что, но при этом его рука крепко смыкается на чужой глотке, сжимая сильнее, или сзади, на шее, давя позвонки в хлам… Он нетвердым шагом отступил назад, испытывая почти физическую тошноту. — Нет. Во взгляде Сюэ Яна что-то промелькнуло — вероятно, раздражение, потому что вряд ли это могло бы быть эмоциональной болью. — Ладно. Ладно, как скажешь! Будь по-твоему, выясняй все сам! Интересно, как скоро он разрыдается под тобой, м? — он сладенько ухмыльнулся. — Это ведь оно, да? Практическое занятие, своеобразная тренировка? Ради него, да? Он не такой стойкий, как я, но даже меня ты почти разорвал! Уверен, у вас все закончится просто великолепно. Его челюсти и корень языка начали ныть, и на короткий, ужасающий момент безнадеги, когда всего вокруг казалось слишком много, он подумал, что вот-вот расплачется. — Я заботился о тебе, — сипло произнес он вместо этого. — Даже когда ты этого не заслуживал. Но в конце ты все равно отплачиваешь мне вот так, со всей жестокостью. Это была ошибка. Я же сказал тебе, такого больше никогда не повторится. Он отвернулся, тщательно собирая влажные полотенца и грязные бинты обратно на поднос, чтобы унести. — Эй, — подал голос Сюэ Ян откуда-то из-за его спины, но Сун Лань решительно проигнорировал это. — Эй. Ну я же предложил помощь, разве нет? Не говоря и слова, он взял поднос, чтобы уйти, но тут же остановился, когда между ним и дверью возник Сюэ Ян — надо же, какой шустрый, когда ему надо, — нахмурившийся и едва ли твердо стоящий на ногах. — Я помогу тебе, — произнес он, чуть наклонившись вперед, чтобы поймать его взгляд и удержать на себе. — Хорошо? Я расскажу, как надо. А потом ты сможешь… ну… сам решить. Ты потом сам решишь, что тебе делать. Ладно? Он ненавидел его всеми фибрами своего мертвого естества. Ненавидел так сильно — но при этом помнил ощущение мягкой, теплой кожи под руками, беспомощный, обнаженный взгляд на этом обычно злобном лице. Глаза Сюэ Яна были темными и бездонными, они изучали его лицо в поисках… он и понятия не имел, в поисках чего. — Ладно?.. — повторил он, не получив ответа, и Сун Лань наконец кивнул. Тот улыбнулся, и если бы Сун Лань не знал его лучше, то мог бы поклясться, что в этой улыбке присутствовало облегчение. — Ложись спать, Сюэ Ян, — выдохнул он, внезапно почувствовав себя уставшим до мозга костей. — Отдыхай и исцеляйся. А завтра утром я принесу тебе завтрак. Сюэ Ян снова улыбнулся, его щеки немного приподнялись, как в те времена, когда он постоянно улыбался и смеялся, оставаясь до невыносимого заразным в своем безмятежном счастье. — Хорошо, да. Поговорим завтра. Тогда… увидимся, здоровяк. Покачав головой, он отвернулся, толкнул дверь и вышел, закрыв ее за собой и заперев, как обычно. Ему определенно нужно было в купальню. Принять долгую-долгую ванну с обжигающе-горячей водой.