Heaven Has A Road But No One Walks It

      Ночь оказалась чертовски долгой и чертовски темной, Сун Лань истратил ее всю, сидя в дальнем углу кровати Синчэня, глядя в никуда, непрерывно ругая себя в голове.       Это… произошло.       Не должно было, но произошло. Нельзя было все повернуть вспять, так что и смысла думать об этом не было — он был в ужасе. Сун Ланю и правда стоило перестать об этом думать — ему было невыносимо стыдно. Он был в гневе — но не мог сказать наверняка, злился ли он на Сюэ Яна или больше на себя. Ему хотелось бы злиться на этого ублюдка, но было бы глупо отрицать, что это он сам схватил его за шею, толкнул на эту узкую кровать и…             Он мог бы поклясться, что ощутил вспыхнувший на лице румянец, и принялся яростно бороться с любыми проявлениями физиологических реакций, твердо выталкивая все мысли — воспоминания — об этом из головы.       Синчэнь рядом тихонько вздохнул, и волна панического стыда вновь прокатилась по его телу. Как он мог быть таким глупым, позволяя себе прикасаться еще к кому-то, кроме Синчэня, — прикасаться к Сюэ Яну?       Но ведь это же ради блага самого Синчэня, слабо возразил он сам себе. Впрочем, подобное возражение звучало все слабее и неуверенней по мере того, как тянулась ночь, и до тех пор, пока первые безжалостные лучи рассвета не растворили его полностью.       Как же он бесполезен, если не способен прикоснуться к тому, кого любит сильнее всего, не прикоснувшись при этом к другим. Практическое занятие, тренировочный забег — все ради него. Так насмехался над ним Сюэ Ян и, конечно же, он был прав — осознание этого ранило лишь сильнее.       Бесполезный, совершенно никчемный.       Синчэнь беспокойно заерзал рядом, его мягкое похрапывание постепенно перешло в нечто среднее между стоном и зевотой — Сун Лань знал, что он просыпается, еще за несколько мгновений до того, как тот повернул голову, будто бы выискивая что-то, и, едва заметив его присутствие, улыбнулся.       — Доброе утро, — произнес он, такой совершенный, сквозь очередной сонный зевок, и Сун Ланю вдруг захотелось провалиться сквозь землю.       — Доброе утро, — сумел выдавить он, уверенный, что его бесполезность, чувство вины и стыда отпечатались в каждом слоге. Но даже если и так, казалось, Синчэнь не заметил этого — он сел, и его улыбка превратилась в подобие озорной.       — Ты снова мне снился…. — он прикусил нижнюю губу, и Сун Ланю показалось, будто этим он выплеснул ему в лицо ведро ледяной воды.       Нет. Не я. Он.       Непозволительная ревность, подобно клинку в мозг, вонзилась в его собственный приступ панического раскаяния, и теперь он не мог разделить их, не мог понять, что должен чувствовать — злиться, обвинять или же стыдиться — поэтому лишь до смешного неловко выровнял ноги и встал.       — Пойду принесу тебе завтрак, — ему хотелось бы верить, что голос звучит куда уверенней, чем ему кажется.       — О, — спохватился Синчэнь, тоже поспешно опуская ноги с постели на пол. — Я с тобой. Не думаю, что выдержу еще один день, будучи прикованным к этой кровати.       — Ты уверен, что достаточно окреп? — Цзычень тут же отвлекся от собственных ничтожных размышлений. — Тебе не стоит перенапрягаться.       Синчэнь одарил его улыбкой — одной из тех, под которыми скрывалась сталь уверенности в принятом решении, и которая лишь подтверждала, что теперь его уж ничто не остановит.       — Я в порядке, Цзычэнь. Думаю, мое восстановление пойдет куда быстрее, если я начну двигаться, — затем его улыбка несколько смягчилась, и он потянулся к Сун Ланю. — Но, честно говоря, я был бы признателен, если бы ты позволил опереться на себя. Если, конечно, так можно.       — Разумеется.       Он без колебаний взялся за протянутую ладонь, стараясь удерживать ее неподвижно, пока Синчэнь ухватился за нее, пытаясь подняться на ноги. Он теперь явно был крепче, но на какое-то мгновение его колени едва не подкосились и он едва не упал, — Сун Лань инстинктивно поднял вторую руку, чтобы поддержать его, и внезапно оказался впутанным в незапланированные объятия.       Синчэнь выдохнул беспомощный смешок ему куда-то в ключицы, прежде чем восстановить баланс и сделать шаг назад.       — Спасибо, — произнес он, но звучало это как «я люблю тебя».       — К твоим услугам, — благоговейно произнес Сун Лань, изо всех сил надеясь, что сумел вложить в него «и я тебя люблю». — Всегда.       В конечном счете ему пришлось практически снести его вниз по ступенькам, но вместо огорчения Синчэнь почти не переставал задорно смеяться. И Сун Ланю не стоило бы удивляться ни этому, ни тому, что его смех растопил собой все тревоги, бушующие в его собственном сердце. Все, что случилось и чего не должно было случаться, перестало иметь значение — забывалось на контрасте с этой реальностью, растворялось рядом с этой любовью и теплом подобно любому кошмару, присущему лишь ночной мгле.       Разговляясь под деревом паотонг в саду на заднем дворике, окутанный солнечным теплом, окруженный щебетом птиц и смехом Синчэня, он почувствовал, что страшный сон, превратившийся в реальность этой ночью, больше не имел значения.       Ему удавалось убеждать себя в этом довольно долго — до тех пор, пока не исчезли все оправдания для отсрочки завтрака, который он должен был отнести Сюэ Яну.       Оставив Синчэня отдыхать и медитировать под деревом, он остановился у лестницы, чтобы забрать поднос с миской супа и чашкой чая от по-прежнему смущенной госпожи Гу, затем собрался с силами и направился к крохотной комнатушке. Поколебавшись мгновение перед запертой дверью, будучи сейчас совершенно не в состоянии сносить насмешки и издевки Сюэ Яна, он все же задержал дыхание и, сняв блокировку, вошел внутрь.       И едва не уронил поднос.       — Доброе утро, — Сюэ Ян скользнул в его сторону, чтоб поприветствовать, и, разумеется, он по-прежнему был одет лишь в накинутый на плечи просторный ханьфу — его ханьфу — а как же иначе, он ведь так и не помог ему прошлой ночью одеться, и, разумеется, его волосы по-прежнему были в беспорядке, распущенные и несколько растрепанные.       — Поздновато, — усмехнулся Сюэ Ян, подбираясь еще ближе, и Сун Лань вцепился в поднос так отчаянно, словно это последняя преграда на пути к тотальному саморазрушению. И вполне возможно, что так и было. — Я уже и не думал, что ты появишься.       Слишком просторный ханьфу без пояса то и дело распахивался, не оставляя воображению ровным счетом ничего. Сун Лань судорожно сквозь зарождающееся головокружение вдруг заметил прямо у ворота родинку на его ключице, которую ранее не замечал. Смотреть прямо на нее было куда лучше, чем позволить взгляду опуститься ниже.       — Я же сказал, что принесу завтрак, — сипло заметил он в конце концов, и Сюэ Ян засмеялся, скорее, даже хихикнул, глядя на него с улыбкой, которая, как бы сильно он не хотел признавать — а ему очень не хотелось, — выглядела застенчиво и несколько смущенно.       — Это да, но ты вчера так стремительно бросился прочь, и я, если честно, не был уверен до конца в том, что ты не наложишь на дверь дюжину печатей, оставив меня здесь догнивать, — он улыбнулся чуть шире, словно бы они только что разделили одним им понятную, дружескую шутку, и на миг показательно сверкнули клыки.       Он подошел вплотную к подносу и посмотрел прямо в глаза, удерживая взгляд — его ресницы всегда были такими длинными? От этих темных глаз возникало ужасающее напряжение, нечто обжигающее, похожее на голод, — просто потому что слово «голод» было куда комфортнее в отношении Сюэ Яна, чем слово «страсть».       — Я принес еды, — глупо повторил Сун Лань, словно бы вновь оказавшись в той холодной реке, где все они едва не утонули, цепляясь за скалы, отчаянно пытаясь найти более-менее твердый уступ, способный выдержать их вес и позволяющий ухватиться хотя бы за что-нибудь.       Улыбка Сюэ Яна стала до ужаса ласковой.       — Верно, принес… Ты так хорошо обо мне заботишься, даочжан Сун. Наверняка есть что-то, чем я могу… отблагодарить тебя, м?       Даже несмотря на крепко перебинтованное плечо и руку, он умудрился согнуть локоть настолько, чтобы будто невзначай запутаться парой пальцев за кайму одежд Сун Ланя, а его усмешка стала шире, голоднее. Сун Лань совершенно неуклюже сделал торопливый шаг назад.       — Перестань.       Сюэ Ян лишь чуть склонил голову набок, задумчиво разглядывая Сун Ланя, словно бы тот был некоей головоломкой, которую предстояло разгадать.       — Ты же просил тебя научить, — заметил он и был прав, но в его взгляде все еще прослеживалось нечто совершенно неправильное. Слишком сосредоточенный, слишком напряженный, слишком нежный — таким взглядом он смотрел только на Синчэня.       — Нет, — произнес Сун Лань и добавил, почти сразу проклиная себя за вырвавшиеся следом слова. — Не сейчас.       Глаза Сюэ Яна тут же заискрились улыбкой, он засмеялся — но по-прежнему слишком мягко, от чего Сун Ланю все еще было не по себе.       — Ладно, потом так потом! Есть что-то сладенького или опять только убийственно пряный суп от госпожи Гу?       Однажды, еще в самом начале, он приносил ему конфету, помня, как трепетно Сюэ Ян пополнял свои запасы, пока они оба наблюдали за Синчэнем. Но едва он небрежно положил ее на подушку, как Сюэ Ян взорвался яростью, глядя на него стеклянным взглядом и проклиная так сильно, будто Сун Лань убить его пытался как минимум. Признаться, он так и не понял, что сделал не так, но больше конфет не приносил.       — Нет, — ответил он. — Но я попросил ее не класть кориандр.       Сюэ Ян удивленно моргнул, глядя на него во все глаза.       — Я ненавижу кориандр. Как ты узнал?       Сун Лань уставился в ответ.       — Вы с Синчэнем то и дело спорили об этом по дороге.       Сюэ Ян опять улыбнулся, но в этот раз иначе — неуверенно, с оттенком удивления, уголки его губ медленно приподнялись совсем ненадолго.       — О, наверное. Не думал, что ты запомнишь. Или что тебе будет до этого дело.       Его улыбка вновь стала невыносимо ласковой.       — Спасибо, — покладисто сказал он, и Сун Лань немедленно проклял себя за то, что паскудил Сюэ Яна из-за грубости и отсутствия элементарной благодарности. Благодарность была хуже грубости. Куда хуже.       — Просто ешь суп, — велел он, пытаясь (вероятно, совершенно безуспешно) выглядеть суровым и властным. — Я здесь ненадолго.       К счастью и на удивление, Сюэ Ян лишь кивнул, позволяя кормить себя супом, и Сун Лань совершенно точно не наблюдал за тем, как ложка сначала ныряет в приоткрытый рот, а затем чужие уста мягко смыкаются, словно бы не желая ее выпускать. Ну, точнее, едва поймав себя на этом, он отчаянно отвел взгляд.       Это… нехорошо.       Он продолжал убеждать себя, что вот-вот покинет эту премерзкую, крохотную комнатушку, цепляясь за слова, дрожа от беспокойства, больше похожего на искренний ужас — или на что-то иное. Он покинет эту комнатушку, присоединится к Синчэню, сидящему под деревом, и будет медитировать до тех пор, пока не удастся очистить разум от этих отвратительных, непотребных мыслей и желаний. Он ведь заклинатель, даос, хозяин самому себе. Если и было что-то, в чем он был уверен, — так это его самодисциплина и сдержанность.       Сюэ Ян глянул на него поверх чашки, поднесенной к губам, горящий взгляд почти спрятался под полуприкрытыми веками, и это положение лишь подчеркивало его длинные, темные ресницы.       — Не забудь в следующий раз прихватить с собой лекарственный мешочек Сяо Синчэня, — розоватый кончик языка непроизвольно скользнул по губам, едва Сюэ Ян сделал последний глоток чая. — Нельзя знать наверняка, когда, но кое-что оттуда нам точно понадобится, рано или поздно.       Сун Лань не сбежал — вовсе нет. Он просто собрал все на поднос в ускоренном темпе и ушел вполне размеренным шагом, даже не забыв запереть за собой дверь.       Сладенькая улыбка Сюэ Яна, блеснувшая на прощание, преследовала его все время, пока он спускался вниз по лестнице.

***

      Солнечное тепло и прохладное касание тени сменяли друг друга на его коже всякий раз, когда ветви колыхались под легким дуновением ветра — если сосредоточиться, то вполне можно вспомнить, как это выглядит: светлые и темные мерцают, пока веки смежены, а стоит их распахнуть — как остаточные отпечатки этих бликов все еще мешают рассмотреть картинку в полной мере. Едва слышным шорохом пустился дождь из лепестков цветущего паотонга, и Синчэнь улыбнулся, улавливая все вокруг через собственные чувства восприятия.       Уровень его духовной энергии по-прежнему был низким, а его тело ослабло и совершенно не желало сотрудничать, будто бы после тяжелой лихорадки, которой он переболел в глубоком детстве — если верить смутным воспоминаниям, конечно. Но тем не менее его телу теперь хватило силы, чтобы выйти на улицу — и это было прекрасно. Словно бы он вновь вырвался на свободу.       Ему по-прежнему нужна была помощь со спуском по лестнице — но это означало, что крепкие руки Цзычэня будут обнимать его чуточку дольше, а уж на это-то он точно жаловаться не собирался.       Медитируя в саду, ощущая спокойное присутствие Цзычэня рядом, он буквально чувствовал, как становится сильнее и уверенней с каждым мгновением, проведенным под открытым небом, с каждым вдохом теплого, согретого солнцем и наполненного живыми ароматами воздуха — все вокруг наполняло его своей энергией.       Вечера же способствовали исцелению по-другому, напоминая о тех временах, когда они просто сидели в таверне, потягивали послеобеденный чай и вслушивались в людской гомон. Поначалу местные жители были насторожены и несколько смущены, но теперь стали относится к ним куда добродушнее.       — Не хотелось бы лезть не в свое дело, — обратился Сяо Синчэнь к несколько взволнованной госпоже Гу, принесшей ужин в один из первых дней. — Но я слышу, как вы хромаете. Вы ранены?       — О, нет-нет, даочжан, — выдохнула она, так испугавшись, когда к ней обратились напрямую, что Синчэню едва удалось подавить желание протянуть руку и успокоить ее так, как успокаивают испуганную лань или малое дитя. — Это всего лишь изношенные кости и ноющие суставы, мне очень жаль, если медлительность этой старухи расстроила тебя, прошу прощения за это.       Он улыбнулся, вкладывая все тепло и расположение в эту улыбку.       — Не тревожьтесь об этом. Мне известны кое-какие травы, что могут помочь, и я бы приготовил их для Вас, если не возражаете.       Поначалу она, смутившись, отказывалась, уверяя, что он не должен беспокоиться из-за нее, но он мягко убедил ее в том, что ему это не в тягость, наоборот: лишь небольшая плата за их милостивое гостеприимство и заботу. В конце концов она позволила уговорить себя, но лишь для того, чтобы поскорее уйти — а несколько вечеров спустя, принеся поднос с чаем, она на короткое мгновение накрыла его руку своей дрожащей, шепча слова благодарности за то, что он унял ее боль, и ее голос срывался от сдавленных слез облегчения.       Он бы тоже расплакался, если бы не боялся до смерти испугать бедную женщину видом своих слез — может, он и был сейчас слишком слаб для достижения их великой мечты, но, по крайней мере, хоть на что-то он был способен. Мелочи, делающие мир лучше, возможность облегчить чужое страдание хотя бы временно.       — Ты светишься, — тихо заметил Цзычэнь, едва она ушла, так что Синчэню пришлось срочно схватиться за чашку и сделать глоток, чтобы подавить подступающие слезы. Он смог улыбнуться, благодарный без слов, потому что знал, что Цзычэнь поймет и так.       После этого местные потихоньку начали к ним тянуться — сначала по одному, затем все больше и больше, их настороженность постепенно превращалась в надежду, а затем — в искреннее восхищение. Они просили о помощи в мелочах, с которыми было несложно справиться — лекарства и амулеты, благословение и случайные предсказания.       — Вы истинное благословение, достопочтенные даоши, — сказал им однажды старик хриплым голосом, когда они отказались брать плату за талисман для сарая его козы. — Небеса наконец-то смилостивились над этими долинами — вы спасли нас всех! Вы изгнали и заключили во тьму злых духов, нам и вовек за это не расплатиться…       — Это не мы, — вдруг заявил Цзычэнь. — Наш спутник сделал это, а не мы. Будет нечестным принимать вашу благодарность вместо него.       Ошарашенный Синчэнь передал его слова старику, который лишь неуверенно покивал головой и поспешил прочь. Цзычэнь вздохнул с совершенно не свойственным ему раздражением.       — Это Сюэ Ян нашел путь к логову духов, и это он создал мощнейшие талисманы, чтобы запереть их в горах. И за это они боготворили его, все эти люди, пока не пришел тот заклинатель. Теперь они предпочитают делать вид, будто его не существует.       — Разве можно их за это винить? — искренне недоумевал Синчэнь. — Они же узнали правду о том, кто он на самом деле. Конечно, это огорчило и испугало их.       — Как думаешь, что они сделают, узнав правду о том, кто я такой на самом деле? О том, что я лютый мертвец? — довольно ядовито парировал Цзычэнь, но тут же вздохнул тихонько, раскаиваясь. — Извини. Просто это так удручает, что люди способны запросто изменить свое мнение и пойти друг против друга, только дай повод. Мир зачастую куда сложнее, чем кажется, и нельзя провести четкое разграничение между правильным и неправильным, между хорошим и плохим.       Синчэнь почувствовал, как его рот открывается в удивлении, потому что эти слова были наименее Цзычэневскими из всех, которые он когда-либо слышал от него.       — Ты же всегда верил в абсолютную справедливость, — медленно протянул он. — В четкое различие между хорошим и плохим, в непоколебимый баланс всего, что есть между небом и землей.       — И сейчас верю, — поспешил заверить его Цзычэнь. — Конечно же, верю. Но ведь не всегда все так просто, верно? Знать правильное направление всех своих действий: что стоит делать, а что нет — знать, что можно простить, упустить из виду, а что стоит осудить или даже уничтожить. Само наше существование, твое и мое, то, чем мы сейчас являемся… Это правильно или неправильно? Мне известно, во что бы я поверил ранее, — и не думаю, что я поверю в это сейчас.       Он коротко, рвано выдохнул, будто бы сражался внутри себя за каждое, правильно подобранное слово.       — Если бы чаши весов не могли двигаться вверх или вниз, если бы счет у правильного и неправильного сравнялся бы и замер навеки, недвижимый, — разве можно было бы считать это балансом? Разве извечная борьба мира за достижение в нем самом равновесия не является доказательством того, что все постоянно меняется, и что оно может измениться?       — Полагаю, да, — признал Синчэнь, по-прежнему чувствуя себя непривычно выбитым из колеи. — Раньше я ни разу не слышал от тебя подобных размышлений.       — В последние месяцы у меня была кое-какая причина переосмыслить подобные вещи. По ходу дела наглядно выяснилось, что я был немного слеп к определенным нюансам, — иронично подметил Цзычэнь, и Сяо Синчэнь расслабился, позволив себе короткий смешок.       — Ну, может, всего немного, — согласился он, протянув руку через стол, чтобы накрыть чужую ладонь и легонько сжать. — Я обнаружил, что мир — удивительное место, которое не так-то просто постичь.       Цзычэнь положил свободную руку поверх его ладони, едва ощутимо сжал в ответ, и о да, мир имел свойство меняться. Некоторые перемены несли в себе горечь. Некоторые же дарили величайшую радость, которую он когда-либо мог испытать.       — Когда мы поднимемся наверх, — улыбка Синчэня стала всего на капельку более бесстыжей. — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.       Ладонь Цзычэня дернулась, сжимаясь чуть сильнее.       — Когда мы поднимемся наверх, — пообещал он, слегка охрипшим голосом. — Я поцелую.

***

      «Это Сюэ Ян создал мощнейшие талисманы, чтобы изгнать духов и запереть в горах», — сказал Цзычэнь, и Сяо Синчэнь никак не мог перестать крутить эти слова в голове, возвращаясь к ним снова и снова.       Почему?       Сюэ Ян был ничем иным, кроме как воплощением разрушения, которое едва ли можно было бы уместить в облик человечности. С какой стати ему не только создавать подобные талисманы, но и вот так запросто, бесплатно ими делиться? «Небеса наконец-то смилостивились над этими долинами — вы спасли нас всех!», — говорил с благодарностью старик. «Это был Сюэ Ян», — утверждал Цзычэнь.       Но почему?       Теперь он восстановился достаточно для коротких прогулок, Цзычэнь всегда был рядом, надежный и готовый предоставить свою поддержку, если она ему вдруг понадобится. Возможность двигаться была желанным отвлечением в моменты, когда он, сбитый с толку, то и дело пытался склеить воедино несколько имеющихся фрагментов воспоминаний, чтобы они имели смысл.       Но они не имели. Не могли иметь.       «Даочжан, даочжан! Наконец-то ты проснулся!» — вдруг вспомнился голос, прозвучавший в момент, когда сознание с легким головокружением возвращалось к нему. Он среагировал рефлекторно на звук этого ужасающего голоса, ведь его злейший враг бросился к нему, едва тот успел очнуться… Но вспомнив этот эпизод теперь, он вдруг понял, что ни о какой насмешке или угрозе и речи не шло. Там звучал разве что восторг, да и только.       «Ты все еще помнил своего друга и не мог позволить его убить, — сказал Цзычэнь, неохотно, но честно. — И он по-прежнему считает себя твоим».       Друг. Сюэ Ян.       Слова, которые он просто не мог соединить одним предложением, как бы сильно ни старался. Противоположные, несовместимые по своему смыслу, неспособные занимать одно и то же пространство, слова.       Увлекшись размышлениями, он едва не споткнулся, но крепкая рука Цзычэня уберегла его, ловко перехватив за локоть. Они довольно медленно двигались по короткой улочке от гостиницы к пустырю за деревней, чтобы посидеть на опушке леса и послушать пение птиц и шум ветра в кронах деревьев. Не то чтобы он слишком устал — его тело восстанавливалось куда быстрее, чем его истончившиеся запасы духовной энергии, — но Синчэнь все равно был рад передышке.       Голова болела невыносимо.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Цзычэнь, и он выдавил из себя небольшую улыбку.       — Да. Немного устал.       «Чего ты не договариваешь мне?» — в очередной раз мысленно вопросил он, отчаянно жаждая заполучить хоть что-нибудь — все, что угодно, — что могло бы заставить те несколько разрозненных, имеющихся фактов встать наконец на свои места, оказаться целостной частью чего-то разумного и полноценного.       На миг его накрыло ощущением, словно он уже был здесь, тщетно соединяя несоединяемые частицы своих воспоминаний, чтобы понять нечто важное, восстановить утраченные куски своей жизни. Может, он и правда здесь был. По крайней мере, он не мог знать этого наверняка.       Вынужденная беспомощность вдруг разом заставила его испытать глубокое огорчение, а затем стыд из-за недопустимых эмоций. Но незнание по-прежнему давило на него, зудело под кожей. Ему так отчаянно нужно было понять.       Он решительно сунул руки в рукава и, глубоко вздохнув, вынудил себя успокоиться и сосредоточиться. Он ведь пришел сюда не для того, чтобы волноваться.       Лесная чаща за деревней пахла чем-то диким и живым, от нее доносился запах влажной земли и камня, солнечных лучей, скользящих сквозь мох и пробивающихся ростков свежей зелени. Теплое дуновение ветра вынуждало листья шуршать, насекомых стрекотать, а птиц чирикать. Умиротворяюще.       Он должен позволить себе насладиться этим сейчас. Он мог позволить себе.       — Люблю слушать птиц, — сказал он просто, чтобы нарушить тишину. — Они как цвета, которые ты можешь услышать.       Цзычэнь сохранял подозрительно странную тишину, и Синчэнь повернул голову в его сторону со слабой улыбкой.       — Звучит странно, да?       — Нет, — поспешил сказать он, — это просто напомнило мне кое-что… кое-кто уже говорил мне об этом однажды.       Синчэнь удивился, не в силах сдержать смех.       — Правда? Как удивительно. Не подумал бы, что это такая уж распространенная мысль.       Цзычэнь лишь вздохнул, почти незаметно поерзав, и Синчэнь ощутил, как и без того слабый проблеск улыбки исчезает. Еще кое-что, о чем он явно не собирается рассказывать.       Эти раздражающие моменты неправильности продолжали случаться, снова и снова, будто бы он оступался, балансируя на грани падения. Стоило только подобраться чуть ближе к тому, о чем Цзычэнь не желал рассказывать, тот тут же становился до странного отдаленным, внезапно затихал и начинал уклоняться от ответов. Словно бы он постоянно взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его, — или наоборот, не произнести, что происходило гораздо чаще.       Несмотря на беспокойство и бережную заботу, в одном прискорбном моменте Цзычэнь оставался непоколебим, категорически отказываясь рассказать что-нибудь из украденных воспоминаний, если считал таковое опасным для Синчэня — он молчал, как бы тот его ни просил, ни умолял и ни уговаривал, порой их мелкие стычки превращались в настоящие ссоры.       Невозможность узнать, что от него скрывают и почему оно настолько невыносимо, пугала его до сведенных зубов и вместе с тем причиняла боль.       Он и подумать не мог, что Цзычэнь когда-нибудь причинит ему боль. Только не снова.       Каким бы теплым ни был ветерок, нарастающая спиралью тревога скользила мурашками по коже, замораживая его внутри и снаружи. Синчэнь чувствовал себя изолированным, запертым в клетку, потерянным и обманутым. Рыдая над ранами, он даже не знал, откуда они и как исцелиться.       И от этого было еще больней.       Слишком больно.       — Цзычэнь, — произнес он тихонько, ощутив, как его спутник обернулся. — Это не… больше так не могу.       — Синчэнь? — переспросил Цзычэнь с беспокойством в голосе. Он помотал головой, сражаясь с раздирающими глотку слезами, сжал ладони, подавляя их.       — Ты сказал, что Сюэ Ян обманул меня, вынуждая считать его своим другом, вынуждая творить невероятные вещи, утаивая правду. А-Цин тоже лгала мне — я знаю почему, понимаю, но все же это была ложь. Теперь и ты утаиваешь от меня что-то. Кому же мне доверять теперь? Не зная, что я потерял, откуда мне знать, кто я такой? Я не могу… — он сжал уста, пытаясь усилием воли сдержать теплый липкий жар, собравшийся в пустых глазницах.       — Хотя бы скажи почему, — сорвано выдавил он. — Я знаю, ты желаешь мне добра, но Цзычэнь, ты не можешь, тебе нельзя ничего утаивать от меня. Я хочу доверять тебе — если уж не могу доверять больше ничему в этом мире, то хочу доверять хотя бы тебе. Пожалуйста. Расскажи мне.       — О, Синчэнь, — крепкие руки Цзычэня обвили его, бережно расправляя напряженные пальцы в тех местах, где они впились ногтями в кожу, — а он и не заметил. — Синчэнь, Синчэнь. Мне очень жаль.       Он тяжело сглотнул, ощущая, как влага все же просачивается сквозь повязку, несмотря на все усилия.       — Ну пожалуйста, — повторил он, чувствуя, как руки Цзычэня сжимаются еще сильней. Похоже, он тоже тихонько плакал.       — Я бы никогда не солгал тебе, — яростно заверил Цзычэнь. — Никогда. Как и не стал бы утаивать что-то от тебя без причины. Прости меня. Я ведь изо всех сил пытаюсь тебя уберечь. Раз уж в прошлый раз не сумел…       Он умолк, а руки его дрожали. Прежде чем Синчэнь смог совладать с собственным голосом и снова спросить, Цзычэнь глубоко вздохнул, а его пальцы сжались так сильно, что стало почти больно.       — Помнишь, самый первый лес после города И? — наконец сказал он, и в его голосе было столько невыносимой боли, что он почувствовал, будто она пронзает и его самого. Сяо Синчэнь попытался вспомнить, почти смог воссоздать эти образы, но они вновь ускользнули. Он медленно покачал головой. — Сюэ Ян сказал тебе что-то, я не знаю, что… Но ты так сильно растревожился, что это едва не разорвало опять твою душу. Ты…Это едва не убило тебя. Я… Я думаю, даже убило на какое-то время. Мне казалось, я потеряю тебя навсегда, едва вернув. Я думал…       Ошеломленный, он чувствовал капли влаги на их сплетенных руках и изо всех сил пытался вспомнить. Через какое-то мгновение Цзычэнь несколько раз вдохнул, успокаиваясь, чтобы вынудить себя продолжать.       — Конечно же, я боюсь снова расстроить тебя до такой степени! Как же мне не бояться? Духи навредили тебе так сильно, а твоя душа еще не восстановилась. Что, если… Что, если я скажу что-то, что… Что, если я потеряю тебя снова?       — Я не помнил этого, — тихо сказал он, бережно собирая этот достаточно острый обломок воспоминаний, чьи грани могли порезать и его самого. — Тебе стоило рассказать об этом раньше.       — Но и этим я боялся тебя расстроить, — беспомощно произнес Цзычэнь. — И спросить у тебя тоже не мог, ведь даже вопросы могли навредить.       Он попытался улыбнуться, но боль превратила улыбку в нечто искаженное, что вряд ли выглядело утешающе. Но ничего, не страшно. Цзычэнь поймет. Он всегда понимал.       — Спасибо, что рассказал, — сказал он вместо всех утешений. — Полагаю, теперь я лучше понимаю причину твоего решения.       — Есть еще кое-что, — неохотно добавил Цзычэнь таким тоном, словно сожалел о сказанном в процессе. Синчэню вдруг стало холодно, нечто испуганное зашлось под ребрами.       — Что? — ему хотелось знать теперь, когда осколков памяти, как и подсказок к ответам, стало больше. Цзычэнь колебался какое-то время, затем снова тяжело вздохнул, совершенно подавленный. Он все еще держался за него, будто боялся, что стоит отпустить — и Синчэнь растворится в воздухе.       — Мы думаем… Точнее, Сюэ Ян думает, и я полагаю, он может быть прав… Он считает, что ты сам решил избавиться от этих воспоминаний.       — Что? — резко переспросил он, едва не отдернув ладони от шока.       — Я не уверен, — тут же торопливо заговорил Цзычэнь. — Но воспоминания, которые ты потерял, довольно специфические... В мире духов, когда они пытались ослабить нас, атакуя разум изнутри, подобное предложение звучало. Они предлагали забрать наиболее невыносимые воспоминания. А ты был в плену так долго — мы торопились, делали все, лишь бы поскорей найти тебя, но у них было предостаточно времени, чтобы задеть тебя, вынудить сдаться.       Мир начал отдаляться, Синчэнь ощутил странное головокружение и от того лишь сильнее был благодарен за крепкие руки, удерживающие его на земле.       — Вот почему я так колебался, — пояснил Цзычэнь умоляющим голосом, неосознанно прижимая их сомкнутые руки к себе, будто само прикосновение было чем-то хрупким и бесценным. — Если речь о том, что так сильно ранило тебя, если ты по какой-то причине решил забыть, хотел забыть, нуждался в том, чтобы забыть их… Насколько же больно тебе станет, если я позволю вновь их вспомнить?       — Он тоже так сказал, верно ведь, — отстраненно произнес Синчэнь, думая о первоначальном сбивающем с толку хаосе в момент его просыпания. — Что в мире есть лишь одна вещь, которую мне настолько невыносимо помнить.       Сюэ Ян. Друг.       Несовместимые по своему смыслу слова, занимавшие однажды одно и то же пространство. Противоречивые чувства, что, вероятно, ранили, сбивали с толку и изнуряли сверх всякого здравого смысла — но неужто он и правда добровольно сдался и ослабил свой дух, позволив вырвать частички собственной души, лишь бы сбежать от этих чувств?       Он ведь уже сделал так однажды.       Шрам на горле обожгло сотней игл, сбивая дыхание, — а затем еще одно ужасающее осознание пронзило его разум, отчего во рту пересохло, а живот скрутило ледяной, пустотелой уверенностью.       — Мои сны, — сипло произнес он, боясь задавать вопрос — а ответа на него боясь еще больше. — Они не о тебе. Так ведь?       Цзычэнь содрогнулся — такого ответа более чем достаточно. Невыносимого, невероятного, пугающего ответа.       — Но они могут быть, — почти умоляя сказал он, неосознанно нежно поглаживая большими пальцами тыльную сторону его ладоней, снова и снова. Его голос звучал будто бы издалека из-за нарастающего рева в ушах и давящего головокружения. — Они могут быть обо мне. Мы можем создать новые сны. Вместе. Я могу научиться.       Возможно, это ветер в деревьях заглушал все звуки, а возможно — его собственное, гулко бьющееся сердце, грозящее обернуться ураганом в его голове.       Сюэ Ян. Друг. Любовник.       — Синчэнь? — донесся до него встревоженный голос, и он отчаянно вцепился в него, в его присутствие рядом, несмотря на то, что все звуки смазывались чем-то, похожим на бурю. Но руки, сжимающие его собственные, продолжали удерживать его на земле.       — Спасибо, что рассказал, — отстраненно сказал Синчэнь. — Теперь я могу понять все куда лучше.       Цзычэнь заколебался, но затем отпустил его ладонь, и Синчэнь почти успел запаниковать, когда снова ощутил его ладони — крепко, но бережно обнимающие его, защищая от всех ураганов, внутри и снаружи, удерживая его в безопасности, прочно привязанным к твердой почве.       — Если хочешь, чтобы я рассказал тебе все, я расскажу, — пробормотал Цзычэнь ему в волосы. — Ты прав, это должен быть твой выбор. Только прошу, пожалуйста… пообещай мне, что не позволишь себе вредить, спрашивая больше, чем будешь готов услышать. Пожалуйста.       — О, Цзычэнь, мой Цзычэнь, — выдохнул он, смыкая руки вокруг его талии, чужие, холодные, дрожащие ладони то и дело сминали его волосы, пока он сам цеплялся за Цзычэня. Ураган постепенно начал утихать, оставался лишь дневной свет, легкий ветерок и щебет птиц. — Обещаю.       Теперь он не был уверен, что хочет знать больше. Может, ему стоит просто довериться решению прошлого себя и оставить в покое те вырванные, отвергнутые им самим куски боли.       Может, и правда некоторые вещи лучше не вспоминать.       Несмотря на эти мысли, глубоко в душе он знал, что никогда и ничего не бывает так просто.