***
Сон Синчэня был беспокойным всю ночь, и Сун Лань следил, словно ястреб, чтобы внутренние тревоги не нанесли ему настоящей боли, – по правде, это было весьма желанное отвлечение от его собственных страхов и пугающих умозаключений. Таким же отвлечением было и вручение амулета Гао Лин. Признаться, оно не должно было пройти совсем иначе, но госпожа Гу позаботилась о том, чтобы навести суету – она демонстративно громко расхваливала сплетение узелков, восклицая во всеуслышание, что, должно быть, дева Гао невероятно удачлива, раз сумела заполучить такое благославение. И суть этого представления наверняка заключалась в том, чтобы пошли правильные слухи. То ли не меньше Сун Ланя желая отвлечься, то ли просто по привычке желая помочь, то ли на волне общего настроения, но Синчэнь немедленно вовлекся в этот спектакль, охотно подыгрывая, – он интуитивно балансировал между образом Яркой Луны и невинным озорником, который нет-нет да и проскальзывал в нем после города И. Это представление почти заставило губы Сун Ланя изогнуться в улыбке, но девушка оказалась настолько преисполненной чувствами, что вновь расплакалась, то и дело продолжая их благодарить под одобрительные возгласы завтракающих местных. Ему самому конечно же хотелось бы отдать ей амулет в более приватной обстановке, но он предполагал, что вручение амулета на публике сработает на благо девушке куда лучше, чем сам амулет. Везение не так уж легко создать, сложно поймать в узелки да петельки нечто неосязаемое, но еще сложнее — отвадить страх былых злоключений. — Любой мужчина, обладающий мудростью, был бы рад приударить за столь благословенной девой! — воскликнула госпожа Гу, многозначительно окидывая взглядом толпу, и некоторые молодые люди и правда выглядели задумчиво, а кое-кто уже крутился неподалеку, выжидая окончания спектакля, чтобы тут же предложить девушке вместе позавтракать. — Полагаю, все прошло хорошо, как считаешь? — промурлыкал Синчэнь, едва они уселись за свой столик. Его лицо сияло довольным румянцем, он весь выглядел таким удовлетворенным собственными действиями, что Сун Ланю захотелось немедленно зацеловать его до полусмерти, но вся эта толпа, будь она неладна, тут же возьмется сплетничать не по делу. — Впечатляющее представление, — согласился он с тенью улыбки и получил в ответ заливистый смех. — Было забавно ведь, — отчасти защищаясь, отчасти выражая свои мысли, констатировал с улыбкой Синчэнь, когда служанка принесла чай. — Надеюсь, это принесет настоящие долгожданные перемены в ее судьбу. После всех тягот, что пережила ее семья, она, как никто другой, заслуживает хорошей жизни. «Тягот, которые тебе слишком хорошо известны», — подумал Сун Лань, но вслух ничего не сказал. Они разделили завтрак в полной тишине, а после остались сидеть за столиком, теребя чашки с остывшим чаем, в тщетной попытке оттянуть столкновение с неизбежной реальностью. Синчэнь, куда больше, чем ему хотелось бы, обеспокоенный историей девушки и ее последствиями в контексте собственных утраченных воспоминаний. И он сам, который… — Мне нужно сходить проверить Сюэ Яна, — выдохнул он наконец. — Подождешь здесь, или отвести тебя наверх? Синчэнь встревоженно прикусил нижнюю губу, затем покачал головой. — Думаю сходить в сад, помедитировать. Сун Лань дотянулся, чтоб легонько сжать его ладонь. — Я скоро присоединюсь к тебе. Синчэнь улыбнулся в ответ – но как-то совсем слабо. В очередной раз вздохнув, чтобы подготовиться к неизбежному, Сун Лань поднялся с места и, оставив Синчэня одного, отправился на кухню, чтобы взять поднос с завтраком. Наверняка Сюэ Ян сегодня в дурном расположении духа из-за вчерашней пьяной истерики, так что, вероятнее всего, будет бросаться из-за любой мелочи, чтоб компенсировать проскользнувшую было трогательную уязвимость. Или, что еще хуже, его состояние со вчерашнего вечера не изменилось, и он по-прежнему разбит и по-прежнему рыдает…. Или еще хуже… Существовала так же маленькая, но пугающая вероятность – Сун Лань провел в размышлениях об этом почти всю ночь, – что Сюэ Ян дорос до непосредственно… Размышления привели его к слову «любовь», тобишь к чувству столь милому и глубокому – и столь несочетаемому по своей сути с человеком вроде Сюэ Яна, — но все эти подозрительно мягкие улыбки, затянувшиеся взгляды в сторону лишь подтверждали догадки. Тем не менее вероятность того, что Сюэ Ян дорос до… привязанности к нему после нескольких недель вынужденной близости и заботы, очень даже существовала. Одна только мысль об этом вызывала, мягко говоря, глубокое беспокойство. Он и понятия не имел, что теперь с этим делать. Сун Лань сделал глубокий вдох, прежде чем открыть дверь, и, изо всех сил надеясь, что столкнется с привычной уже озлобленностью, трепеща вошел внутрь. Сюэ Ян по-прежнему спал, завернувшись в такой хаос из одеял, что любой кокон Синчэня сгорел бы от стыда, его лицо несколько распухло и, словно отчасти расплавленное, вжалось в подушку. Носки, видимо, среди ночи были сочтены возмутительно-неприемлемыми, поэтому теперь валялись в разных углах комнаты, голые переплетенные меж собой стопы торчали из спутанных одеял, и Сун Лань нашел бы это до непривычного милым, если бы в одеялах, конечно, находился Синчэнь. Сюэ Ян храпел в подушку, приоткрыв рот, и всем своим видом демонстрировал равнодушие к окружающей среде. Сун Лань долго смотрел на него, и его губы дрогнули в призрачной ироничной улыбке. Что ж, по крайней мере Сюэ Ян в отключке, вне сомнений, куда лучше Сюэ Яна в истерике, гневе или оскорбительной по своей сути привязанности. Тем не менее накануне вечером он был совершенно раздавлен, так что, наверное, нужно хотя бы проверить, дышит ли он там, и убедиться, что столь непомерное количество алкоголя вконец не растворило этот необузданный, гениальный разум. — Сюэ Ян, — вздохнув из-за необходимости нарушать тишину, Сун Лань все же отставил поднос с едой на табуретку. Хаотичный кокон из одеял не издавал ни единого звука, который можно было бы счесть за осознанный ответ. — Сюэ Ян. Просыпайся. Тот лишь безмолвно всхрапнул в ответ. Сун Лань покачал головой, взялся за край одеяла и встряхнул его так, чтоб Сюэ Ян, подобно сжатой пружине, вывалился из кокона прямо на скомканные простыни и одеяла, попутно вылупившись на него ошалелыми глазами. — Ну почему это всегда должен быть ты, — проворчал он, выплевывая слипшиеся от слюны прядки волос, непонятно как перекочевавшие в процессе сна ему в рот. — Уходи. Кыш. Никаких испепеляющих взглядов, застенчивых улыбочек или слез — и это не могло не радовать. Сун Лань облегченно выровнялся. — Я принес завтрак. Сюэ Ян непозволительно долго изучал его одним приоткрытым, сощуренным глазом, после чего зажмурился, поморщившись от света, и снова рухнул на кровать, зарываясь лицом в подушку. — Мфф. Может, позже. Дай доспать. Он принес еду, и Сюэ Ян теперь вполне способен принимать пищу самостоятельно, если вдруг пожелает. У него не было ни одной причины, чтоб оставаться в этой душной комнатушке дольше положенного и суетиться вокруг все еще захмелевшего тела, так что можно уйти раньше, чем предполагалось — это ли не облегчение? Но тем не менее… «Ты все, что у меня осталось», — захлебывался слезами Сюэ Ян прошлой ночью. Цеплялся так же, как и в той ледяной реке, когда думал, что утонет. Сун Лань бросил на него взгляд, непонятно почему разрываясь между желанием уйти и остаться. — Тебе нужно попить что-нибудь. Станет лучше, — сдался он в конце концов, почти лихорадочно уповая на то, что не вызовет этим очередную пугающе мягкую улыбку, подтверждающую его худшие опасения. — Если не перестанешь доебываться, я проблююсь на твои ботинки, и в этот раз уже преднамеренно, — проворчал Сюэ Ян в подушку к вящей радости Сун Ланя, доказывая этим, что все прежние домыслы были ошибочны, и что никаких настораживающе ласковых проявлений эмоций не намечается. — Выпей чай, — коротко велел он с явным облегчением. — Если я вернусь и увижу, что ты этого не сделал, я сам лично залью его тебе в глотку. Кокон из одеял заворошился, скручиваясь в крайне сложных маневрах, чтобы явить миру ладонь Сюэ Яна, чьи пальцы сложились в очень неприличный и грубый жест. Сун Лань качнул головой и ушел.***
Он был любим – и он это знал. Ветер мягко шебуршал в ветвях павловнии, но даже теплый летний день не был в силах пробудить ту безмятежность, к которой Синчэнь стремился, и ему пришлось напрячься, чтоб успокоить дрожащие ладони и сосредоточиться на черпании энергии и умиротворения из легкого ветерка. Он был любим – и он это знал, Цзычэнь всегда был на его стороне, заботливый и преисполненный беспокойством: он по-прежнему не был уверен, что заслуживает такой любви, но ценил ее и каждым вдохом, каждым ударом сердца старался отплатить втройне. Но как бы это ни было несправедливо, сейчас он был так отчаянно одинок. Словно бы этот единственный выбор был решающим на весах всех ранее сделанных им выборов. Все праведные мечты, все непростительные ошибки — все решения, от которых он трусливо отвернулся. Прикрываясь просветленным отрешением, он на самом деле просто убегал прочь… Целых полжизни убегал прочь. Синчэнь глубоко вдохнул, усилием воли успокаивая растревоженное тело, и принялся вызывать в памяти те воспоминания, которые сохранились, позволяя им, подобно песку, течь сквозь пальцы. Он аккуратно просеивал их снова и снова, пытаясь рассмотреть те, в которых чего-то не хватало. Иногда ему казалось, что почти получилось уловить их, поймать некий размытый край, где части разорванного полотна не сходились по бокам… но затем они снова ускользали, оставив чувство неопределенности. Сюэ Ян. Тот самый, что представился Чэнмэем, притворялся его другом на протяжении трех долгих лет, тот самый, что был – очевидно – заботливым, внимательным любовником в его глубочайших и самых интимных сновидениях. Так ему сказали. Тот самый, что так жестоко натравил его на Цзычэня, убил А-Цин, тот самый, что издевался над ним и высмеивал в час его смерти… Это – он помнил. Тот самый, что так радостно приветствовал его здесь, после пробуждения на горе Муйшань, а затем так горько проклинал, бросившись прочь, чтоб потом оказаться на грани жизни и смерти… Последняя мысль вдруг отозвалась болью в самом сердце, странной и ни с чем не связанной болью – всего на мгновение, а затем вновь растворилась в небытие, очередная размытая грань, ускользнувшая из зоны его внимания. Эта боль была похожа на головокружение то ли от ужаса, то ли от беспокойства, то ли от горя — своеобразная эмоция, пытающаяся выжить без своей основы, без нужного воспоминания, способного дать ей почву. Он не понимал, что это означает. По правде, он боялся копать глубже. — Не цепляйся за старые раны… Это вызовет лишь новую боль. Прошлую жизнь лучше оставить в прошлом, — кто-то сказал ему однажды, и пришлось потратить несколько мгновений, чтоб распознать голос. Его шиди дал ему этот прощальный совет в городе И, основываясь на благих побуждениях. «Вэй Усянь, уж он-то знает не понаслышке, — устало предположил Сяо Синчэнь, непроизвольно отвлекаясь на размышления о том, где сейчас может быть этот юный господин, обрел ли себя? Пересекутся ли однажды снова их пути? Он был бы счастлив получить еще один шанс побеседовать с сыном Цансэ, узнать его лучше, чем в ту мимолетную встречу на грани хаоса и растерянности… Может, все дело в его нынешнем недостойном ощущении одиночества, но внезапно он почувствовал тоску по связи, по семье, которую однажды принимал как данность и от того оставил позади. Он начал тосковать о времени на горе, когда жизнь была простой, а его идеалы оставались яркими, нетронутыми ржавой жестокостью мира внизу… Он тосковал о совершенно невозможных вещах. — Могу я присоединиться к тебе? — раздался вдруг знакомый голос и, с облегчением прервав свои, становящиеся все более мрачными, мысли, он с улыбкой поднял голову и похлопал по траве рядом с собой. — Конечно. Я не против компании. Цзычэнь сел рядом с ним — успокаивающая пестрая тень, стирающая все тревожные мысли, — и он не смог не прильнуть к ней, к этой тихой, но непоколебимой силе. — Я не знаю, как поступить, — признался он. — Не уходит из головы мысль о том, что сказала дева Гао прошлым вечером. Выбор ее отца – проживать жизнь без горя… Это мудрое решение или трусливое? Истинное благословение или невосполнимая утрата? Цзычэнь сохранял тишину довольно долго, всерьез задумавшись над вопросом. — Не знаю, — наконец ответил он. — Существует множество событий, не думать о которых я столько раз мечтал научиться, не переживать больше в воспоминаниях и ночных кошмарах… Событий, о которых я не хотел бы помнить. Но если бы у меня стоял выбор стереть их из памяти навсегда… Не уверен, что смог бы. Он вздохнул. — Но, с другой стороны, духам удалось пробраться и в мой разум, так что, наверное, я тоже сдался бы им. Поэтому даже не знаю. И снова растеклась тишина, а в ней на ветру трепетало столько былых печалей и горестей. — Мне жаль, что я не могу подсказать тебе ответ, — наконец произнес Цзычэнь опечаленно, словно бы считал, будто нынешнее затруднительное положение Синчэня случилось по его вине. Синчэнь заставил себя улыбнуться. — Наставница бы сказала: либо не делай этого, либо лишись покоя. Она бы велела принять решение, сделать выбор и смириться с ним. Никаких бесконечных тревог. Он был почти уверен, что Цзычэнь улыбается. — Звучит весьма разумно. — Хотелось бы мне, чтоб слово «разумно» имело то же значение, что и слово «легко», — посетовал он на выдохе. — Едва ли важные решения часто бывают такими, — ответил Цзычэнь и, разумеется, был прав. Затем, помолчав немного, он заговорил менее решительно. — У нас уже хватает запасов пищи в дорогу. Вы с Сюэ Яном восстановились достаточно, чтоб снова продолжать идти, если, конечно, мы не будем делать это в слишком быстром темпе. Но если уж нам выпала доля путешествовать вместе… — То мне придется столкнуться с ним опять, — сипло закончил за него Синчэнь, ощутив небывалую сухость во рту, из-за чего слова прозвучали вовсе не так, как планировалось. Дрожь, вызванная вспышкой гнева – не вожделенной тоски, конечно же — холодком скользнула вдоль его позвоночника. — Да, — просто подтвердил Цзычэнь, потому что по сути это и было просто: обыкновенная констатация факта. Все, чего он хотел, о чем тревожно бредил целыми неделями напролет — наконец продолжить путешествие, дойти до Цзиньлинтая, встретиться с неуловимым Верховным Заклинателем и начать сложную работу по превращению его великой мечты в реальность… Внести перемены, искупая былые грехи. Выстроить нечто значимое. Это все, чего он хотел. Отголосок чужого, бессердечного смешка, казалось, запутался в листьях павловнии, словно бы издеваясь над ним. «Спасти мир? Насмешил! Да ты и себя-то не смог спасти!» — Не… не сейчас, — прошептал он, внезапно похолодев. — Мне нужно еще время. Завтра. Тогда и приму решение. Завтра. Уверенная рука нежно накрыла его ладонь, позволяя впиться в эту спокойную, надежную силу, раз уж его собственная дала слабину. Он любим. — Это лишь тебе решать. Не торопись. — Спасибо, — ему удалось с горем пополам выдавить из себя улыбку. Хотелось бы верить, что время – сколько бы его ни прошло – сумеет облегчить эту неизбежную встречу и последующий за ней выбор. Судьбоносный выбор, в котором сошлись его былые ошибки и надежды на будущее, вся его глупость и баланс чувств в его безнадежно разбитом сердце.***
В абсолютной пустоте Сяо Синчэнь был один. Полное забвение, абсолютное ничто, лишь удушающая белизна кошмарных туманов, смыкающихся вокруг, – он сделал жадный глоток воздуха, отбиваясь от лап демонов Фучэнью, но те все продолжали атаковать и преследовать его. Потерянный. Испуганный. Совсем один. Затем вдруг туман рассеялся и пространство очистилось — это оказались всего лишь завитки облаков, что растворялись с первыми лучами зари, благословляющей своим теплом вполне узнаваемую вершину. Весь мир снова превратился в плывущий по небу островок. Все еще задыхаясь и дрожа, Сяо Синчэнь удосужился сделать глубокий вдох, наполняя легкие чистейшим воздухом. Аромат утренней росы, свежих трав и цветущих персиков витал в легком, едва ощутимом ветерке – все здесь было таким знакомым, что хотелось плакать. Небольшой родник уютно спрятался за огромными валунами, в его прозрачной голубой воде отражалось древнее корявое дерево, растущее среди скал: запах цветов, облепивших его ветви, пьянил. Сяо Синчэнь лишь сильнее сомкнул пальцы на рукояти Фучэни, ощущая исходящее от нее почти живое тепло, деревянная поверхность была гладкой, словно нефрит, после долгих лет использования. Он получил свою Фучэнь здесь, под тем же деревом, из которого она была сделана много-много лет назад. Прощальный дар. — Наставница, я сбился с пути, — произнес он, оборачиваясь и склоняясь в низком поклоне, в то же время наблюдая, как шквалом осыпаются цветы, покрывая водную гладь. Выравнявшись, он столкнулся взглядом с мудрым взором всевидящих глаз на беспристрастном лице – стойком и вечном, как сама Гора. — И потому оказался здесь, — произнесла Баошань Санжэнь. Внезапно ему отчаянно захотелось сократить расстояние между ними, опуститься на колени и, обняв ее за талию, зарыться лицом в призрачно-белое одеяние, как он не раз делал, будучи маленьким. Маленьким и полноценным, словно деревце, необрезанная щепа, обремененная лишь цветами на своих ветвях. Он был таким столько лет назад. — Мир разбил меня на куски, Наставница, — признался он, преодолевая ком из слез, что застрял в глотке. Он больше не был единым целым с природой, он превратился в изрубленное жестокостью мира, заблудившееся и разрушенное нечто. Она ведь предупреждала его. А он повернулся спиной и покинул Гору вопреки всем ее словам. — Он разбивает меня снова и снова, — произнес он, хоть говорить было невыносимо больно. — Он вырезал из меня столько всего, оставив неизлечимые шрамы на том, что осталось. Я смотрю на себя и… больше не знаю, кто я. Она бросила на него пристальный, почти рассерженный взгляд. — По весне это дерево гордо раскидывает руки, чтоб показать небесам свой цвет, а летом позволяет ветвям опуститься под тяжестью плодов, — сухо произнесла она, указывая едва заметным жестом на старое дерево. — Осенью оно сбрасывает листья, обнажаясь бурям предстоящей зимы. Скажи, разве это персиковое дерево перестает быть персиковым во времена, когда на нем нет ни цветов, ни плодов? Еще несколько лепестков упали, создавая собой мелкую рябь на водной глади, а затем медленно поплыли вниз. — Если бы я срезала все его ветви, — продолжила она. — Убрала бы все плоды, листья или цветы, оставив лишь ствол, такой же опустошенный, как и скалы вокруг —оно все равно было бы не скалой, а персиковым деревом. Если бы я попросила самых искусных мастеров Поднебесья вырезать из него птицу, настолько похожую на настоящую, что казалось бы, будто она вот-вот вспорхнет в небо, это все равно было бы персиковое дерево, а не птица. Она снова бросила на него строгий взгляд, будто учитель, желающий убедиться, что его ученик достаточно внимательно слушает сказанное, и Синчэнь не смог удержать слабую, непроизвольную улыбку. — Да, наставница. Она подступила ближе, пронзительно глядя на него, но в ее извечных глазах промелькнула искорка тепла. — Персиковое дерево многолико, оно сменяет сотни разных личин из сезона в сезон, из года в год, но по своей сути всегда остается персиковым деревом. Дао – это десять тысяч разных вещей, но все эти десять тысяч разных вещей являются одним и тем же. Сяо Синчэнь всегда будет Сяо Синчэнем. Внезапно глаза начало щипать, и пришлось немедленно поклониться, резко вдохнув, чтобы скрыть этот неожиданный наплыв эмоций. Когда он снова поднял взгляд, наставница стояла прямо перед ним – так близко, что невозможно было не заметить тень ласковой улыбки на ее лице. — Порезы болят, я знаю, — произнесла она незлобиво. — Но и ты прекрасно знаешь, что попытки стереть их, притворяясь, будто их не существует, не способствуют исцелению. Ты не сможешь избавиться от этих порезов, вырезая их из себя куда большим топором. Отчитанный и в то же время утешенный, он склонил голову, неуверенно улыбаясь. — Я понимаю. Тишина затянулась, превращаясь в ничего не просящую от него безмятежность, и Сяо Синчэнь позволил себе выдохнуть. Он позволил себе просто быть. Это то самое место, где можно выдохнуть, получить утешение в безопасности и покое. Он был дома. — Ты сбился с пути, но не там, где тебе кажется, сяо-Син, — ласково сказала Баошань Санжэнь, изучая его лицо своими мудрыми, всевидящими глазами. — Ты всегда следовал зову сердца, самого сильного сердца из всех, принадлежащих моим ученикам – даже мне ты бросил вызов, чтобы следовать ему! Веру в него – вот что ты потерял. — Мое сердце, — он не сумел сдержать удрученный смешок. — Мое глупое сердце и сбило меня с пути! Оно вовлекло меня в распри, которые не имели отношения ко мне. Моя связь с Цзычэнем… Это стоило ему всего. Моя любовь к А-Цин, что позволила ей остаться рядом, и привела ее к гибели. И Сюэ Ян… Если бы я не остановился, чтобы спасти незнакомца на обочине дороги, если бы я не доверял людям так слепо, не произошло бы столько горестей и трагедий! Ее лицо оставалось бесстрастным и совершенным, подобно вырезанному из нефрита, но в глазах светилось сострадание, зеркальное отражение его боли, которой прежде там никогда не было. Может, потому что он, совсем юный и невинный, не мог ее различить, он ведь тогда и понятия не имел, как выглядит боль. — О, Синчэнь. Твое сердце – не причина боли, оно универсальное исцеляющее средство, способное унять любую боль. Разве смог бы ты поступить иначе, кроме как предложить свою помощь и свою любовь? Вот кто ты есть на самом деле, вот кем ты всегда был. Ты не смог бы быть другим так же, как персиковое дерево не смогло бы перестать быть персиковым деревом. Она покачала головой. — Ты пробыл в мире слишком долго, дитя. Теперь ты видишь сложность в простых вещах, бесконечно тревожишься о том, как должен и как не должен поступать, что стоит и чего не стоит делать… Это все о коварстве человеческого мышления. Но поток Вселенной довольно прост – что-то либо есть, либо нет. Вот и все. — Но мир сложнее, — беспомощно возразил он. — Что, если я вновь сделаю неверный выбор? Ее взгляд прожигал, будто бы пытаясь заглянуть в самые потаенные уголки его хрупкой души. — Чего ты боишься на самом деле? — ее вопрос безжалостным лучом света сжигал один за другим все слои его утешительной нерешительности, обнажая самые глубокие страхи, сомнения и стыд. — Что, если я обрету утраченные воспоминания, и они снова ранят меня? — попытался было он возразить наотмашь, но тут же почувствовал всю абсурдную неправдивость собственных слов. Ее всезнающий взгляд безжалостно уличил его в этом, и ему самому пришлось отвести глаза. — Что, если я любил его? — прошептал он куда более ужасающую правду. — Что, если я все еще люблю? — И что же тогда? — спокойно спросила она. — Это будет неправильно! — сердито воскликнул он. — Что-то либо есть, либо нет, — повторила она с легкой ноткой веселья в голосе. — Ты либо любишь, либо нет. Либо принимаешь это, либо нет. Но вырезание кусков сердца не уменьшит твою любовь и не сделает ее более разумной. Она выдохнула, выглядя сейчас так по-человечески, – он ни разу не видел ее такой раньше. — Любовь в принципе неразумна, дитя. Но ее нельзя делить на правильную или неправильную. Как и все остальное, она просто есть. Он почти утратил способность дышать, его легкие сжались и в то же время раздулись до невероятных размеров, словно бы сотни удушающих, тяжелых цепей, сковывавших их ранее, вдруг спали. — Да, наставница, —прошептал он, принимая правду, и эта правда обжигала глаза. Легкий ветерок снова задел ветви, заставляя цветы осыпаться, нежно-розовый цвет лепестков персикового дерева отразился с востока на горизонте, освещая миг никогда не заканчивающегося рассвета. Над его головой таяли звезды и блуждал серебристый отголосок луны среди бледных облаков. «Подарок, — догадался он, — Напоминание». «Я Сяо Синчэнь, — признал он, наконец-то глядя в свое отражение без страха. — Названный в честь зари, звезд и мирской пыли» О, он был любим. Он был любим, и ему было позволено любить. Позволено любить этот сломленный, уродливый и в то же время прекрасный мир земных сует, сломленных, уродливых и в то же время прекрасных людей в нем, любить их всем своим сломленным, уродливым, но в то же время прекрасным сердцем. Ее черты лица вновь смягчились улыбкой. — Сяо-Син, мой самый яркий, самый добрый ребенок… Твое сострадательное сердце всегда было путеводной звездой. Не бойся следовать за ним. И в этот раз он так и не смог сдержать свои слезы, они катились и катились, очищая его изнутри. Наконец-то они начали смывать всю ту старую, загноившуюся боль, что беспощадно терзала его. Наставница спокойно наблюдала за ним, яркая белизна ее одежд скорее успокаивала, нежели удручала, ее присутствие всегда означало утешение, безопасность, мудрое наставление. Любовь. — Мне так тебя не хватает, — взахлеб выдохнул он, стоя перед ней, словно заново переродившаяся Яркая Луна и одновременно с тем, словно мальчишка, разодравший коленки. — Глупости, дитя, — ее губы содрогнулись в улыбке. — Разве ты не говоришь со мной прямо сейчас? Он рассмеялся сквозь слезы в ответ. Уложив Фучэнь на изгиб локтя, Сяо Синчэнь сомкнул перед лицом ладони и склонился в глубоком поклоне. — Спасибо, Наставница, — сказал он, имея в виду «я люблю тебя, мама». Когда облака, пахнущие персиковым цветом и мягкие, словно перья, вновь сомкнулись вокруг, унося его прочь, последнее, что он увидел, была понимающая улыбка в ее взгляде.***
Первое, что заметил Сун Лань, едва успев открыть дверь, – кровь на лице Синчэня, и страх ледяной волной прокатился по всему телу. Он отсутствовал не больше получаса, оставив Синчэня сидящим в медитации на кровати, да и ушел, лишь чтобы отнести Сюэ Яну ужин – и вот пожалуйста, теперь на повязке обильно пропитанные кровью алые пятна, а просочившиеся капли уже успели вывести узор на бледном лице Синчэня. В два торопливых широких шага Сун Лань преодолел расстояние и сжал чужие руки в своих. — Синчэнь! Синчэнь медленно поднял голову в его сторону, будто бы все никак не мог отойти ото сна, и оказалось, что он… «Он улыбается», — ошарашенно заметил Сун Лань. По настоящему яркой улыбкой, а не тем скупым, вымученным подобием, которым он пытался подбодрить его недавно. — Цзычэнь. Его собственное имя звучало подобно сокровищу из этих уст, голос Синчэнь был успокаивающим и нежным, словно бы это он утешал Цзычэня, а не наоборот. — Ты плачешь, — неуверенно отметил Сун Лань, все еще беспокоясь. И Синчэнь рассмеялся сквозь слезы. — Я знаю, — резонно ответил он, сделал паузу, глубоко вдохнул и снова улыбнулся. — Все в порядке, Цзычэнь, — заверил он, проворачивая ладонь и сжимая ими чужие. — Со мной все в порядке. Просто я… кажется, только что я говорил с Наставницей. — Баошань Санжэнь?.. — переспросил он, совершенно сбитый с толку и едва ли способный отвести взгляд от алых слез на чужом лице, чувствуя себя так, словно его отбросило на десять шагов назад. Синчэнь кивнул, по-прежнему ослепительно улыбаясь. — Сон… видение. Нечто. Она напомнила мне… — он покачал головой, и его улыбка приобрела оттенок тоски, хоть лучезарности и не утратила. — Я так боялся, боялся все время. Я боялся принять неверное решение, вновь повторить былые ошибки… Но не принимать решений совсем едва ли лучшая перспектива – тогда я наверняка потеряю шанс принять правильное решение! Останутся лишь сожаления — и это в лучшем случае. Синчэнь сильнее сжал его руки. — О, Цзычэнь, я утратил не свой путь, — заверил он, выравниваясь на глазах, и Сун Лань вдруг понял, что раньше даже не осознавал, как много тот потерял еще до того, как вернулся к жизни на его глазах. Теперь же его тело словно бы светилось изнутри стойкой и надежной уверенностью. — Я утратил не свой путь, а веру в него. У Сун Ланя перехватило дыхание – эдакое удушающее чувство бесконечной любви и благоговения перед столь светлым созданием, перед одной мыслью о том, что ему позволено разделить с ним жизнь, разделить мечту. Понимать и быть понятым им, ходить рядом и называть своим. — Ты выглядишь таким счастливым, — наконец сумел выдавить он, глупо и неуместно, но Синчэнь вновь расхохотался, громко, искренне – это все, что имело значение. — Да, — согласился он, несмотря на кровь, капающую с его подбородка и распускающуюся алым сливовым цветом на белом рукаве. — Позволь, я утру твое лицо, — неловко пробормотал Сун Лань. Ему не хотелось разрушать эфемерный момент, но видеть кровь на лице Синчэня он больше был не в силах. Сун Лань на какое-то время сжал сильнее чужие ладони и затем отпустил их, чтоб взять полотенце. — О, — Синчэнь прикоснулся пальцами к щекам, удивленный липкости влаги. — Я и не заметил… Во сне это были просто слезы. Не… не такие. — Вот так, — ласково произнес Сун Лань, аккуратно утирая влажным полотенцем кровавые дорожки. На мгновение сияние Синчэня вновь померкло, когда он, смущенный, вдруг отвернулся. — Ничего, Цзычэнь, — поспешил он заверить. — Я могу и сам. Ты не обязан… — Но я хочу, — перебил он несколько грубовато и тут же коротко выдохнул. — Я не против, — прояснил он. — Я буду рад это сделать. Если ты позволишь. Синчэнь медленно улыбнулся, почти неразличимо кивнул в знак согласия, и Сун Лань вновь прикоснулся влажным полотенцем к его коже, утирая красные следы, после чего вдруг замер, колеблясь. — Повязка. Она… промокла насквозь. Могу я снять ее? На какое-то мгновение в воздухе повисла толика неуверенности и напряжения, но затем Синчэнь снова кивнул, полностью отдаваясь его рукам. Сун Лань отложил полотенце, развязал узелок и осторожно снял пропитанную кровью ткань, чтоб убрать ее в сторону. Усилием воли он заставил себя не колебаться и не стыдиться, когда снова взялся за полотенце и прикоснулся так мягко и невесомо, как никогда раньше не прикасался, чтоб обмыть глазницы и веки. Синчэнь дрожал под его прикосновениями так же, как, вне сомнений, дрожали и его собственные руки, — уровень интимности сейчас зашкаливал. Сун Лань вдруг поймал себя на том, что смотрит на это знакомое и в то же время незнакомое теперь лицо, столь беззащитно обнаженное без повязки, скрывающей следы невероятной жертвы Синчэня. Он медленно прикоснулся кончиком пальца к мягкой коже на скуле, выражая этим жестом безмолвную скорбь и благодарность, склоняясь в горьком болезненном благоговении. — Ты когда-нибудь сожалел? — непроизвольно вырвалось у него. — Никогда, — прошептал Синчэнь, прильнув щекой к его ладони, и Сун Ланю пришлось закрыть глаза, глаза, принадлежавшие ранее Синчэню, чтоб сморгнуть слезы. — Есть, конечно, вещи, которых мне не хватает, — пробормотал Синчэнь, поворачивая голову так, чтобы мазнуть губами чужое запястье. — Цвета, например, игра света и тени… Возможность видеть твое лицо. Но я никогда не жалел о своем выборе. Никогда. — Дар сверх всякой меры, — произнес Сун Лань в гробовой тишине, пытаясь подавить неуместный упрек и горечь. — Порой это… это почти невыносимо. Если бы ты спросил, я бы отказался. Синчэнь лишь нежно улыбнулся — нежно, но непоколебимо и так же стойко, как и Гора, с которой он спустился. Его возродившийся и исходящий изнутри свет буквально ослеплял. — Знаю. Именно поэтому я и не спросил. Сун Лань вновь сглотнул ком из боли, благоговения и любви — но любви, конечно же, в большей степени. Дрожаще выдохнув, он склонился и легко прикоснулся губами к закрытым векам – сначала с одной стороны, затем с другой. — Спасибо, — произнес он или, скорее, попытался. Даже несмотря на то, что ему не приходилось полагаться на уклюжесть настоящего языка, он боялся, что такое обилие эмоций в столь простом слове просто взорвет талисман. — У меня не было возможности сказать это тогда. Когда я проснулся… Ты уже исчез. Синчэнь резко выдохнул, наугад протягивая к нему руки, и Сун Лань, немедленно бросив полотенце, тут же поймал их, сжав в ладонях. — Больше никогда, — надломленным голосом пообещал Синчэнь. — Я больше никогда не оставлю тебя. Мой Цзычэнь. Он проиграл в сражении со слезами, издав до унизительного отвратительный звук, и выпустил ладони Синчэня только для того, чтобы захватить его в плен крепких объятий – вероятно, слишком даже крепких. Словно бы от их силы зависело, потеряет ли он снова Синчэня или нет. Никогда, больше никогда. — О, Цзычэнь, — выдохнул Синчэнь ему в волосы, обняв в ответ. Эта близость казалась почти невыносимой, но все же восхитительной, самой восхитительной на свете. — Цзычэнь, мой Цзычэнь… — Я хочу, — судорожно пролепетал он, неуверенно поглаживая ладонью шелковистые волосы Синчэня. — Я хочу попробовать… Ну, если только ты хочешь. Мне кажется, я бы смог… — Смог что?.. — голос Синчэня звучал приглушено, когда он, потеревшись о его плечо, все же повернулся с удивленным выражением лица, и Сун Лань мог бы поклясться, что краснеет, вдруг осознав, что посмел выразить свое желание непосредственно вслух. Но к счастью, на лице Синчэня вдруг появилось осознание и он почти беззвучно выдохнул стон, который отчего-то показался Сун Ланю самым возбуждающим из всех, когда-либо слышанных им. Он тяжело сглотнул, жаждая сохранить быстро ускользающие остатки контроля и сосредоточенности. — Если ты не против. Мы можем попробовать. Я не знаю, смогу ли, не уверен, что смогу дойти до конца, но… — Да, — перебил его Синчэнь, почти бездыханно. — Да. Пожалуйста. Если ты хочешь… Да. Только если ты правда хочешь. — Хочу, — поспешил заверить Сун Лань и на миг ошалел, осознав, что так и есть. Он чуть ослабил обьятия, соскользнув ладонями по спине вниз, вдоль позвоночника, чтобы замереть на талии, аккурат над бедрами, и, даже несмотря на слои одежды, Сун Лань почувствовал дрожь предвкушения. — Я хочу. По-настоящему. Я хочу тебя. Я так сильно хочу тебя… Синчэнь смущенно рассмеялся, ласково поцеловав его лоб. — А я тебя. С самого первого момента встречи, — выдохнул он в ответ, и движение его губ буквально ощущалось на коже, заставляя его дрожать. — Хотел тебя… Он отстранился, словно мог смотреть на него вопреки запавшим векам, и с серьезным видом принялся обводить ладонью контуры его челюсти, скул и щеки. Сун Лань зажмурился, прильнув к этой ласковой ладони. — Сколько бы ты ни был готов мне дать, я все приму с трепетом, — тихо сказал Синчэнь. — Как всегда принимал. Лишь бы ты… Он снова поцеловал его лоб, и Сун Лань уверенно поднял голову, чтоб без колебаний немедленно поймать его губы своими, поглощая едва слышный, мягкий выдох. Поверхностный поцелуй без проникновения в рот, но отнюдь не целомудренный — обжигающе горячий, грубый, жадный и затяжной. Сун Лань вдруг осознал, что его пальцы впиваются уж слишком сильно, но как только он попытался ослабить хватку, Синчэнь протестующе замычал в поцелуй. Медленно, на пробу он принялся сжимать сильнее, нащупывая большими пальцами очертания выступающих тазовых косточек и, словно бы в награду, из чужих уст раздался низкий стон. — Цзычэнь… — выдохнул Синчэнь, позволяя собственным ладоням соскользнуть с его челюсти вниз, по горлу — вызывая легкую щекотку, — чтоб добраться до плеч, зацепиться большими пальцами за запах одежды достаточно глубоко, чтоб прикоснуться к ключицам. Сун Лань содрогнулся, и Синчэнь замер в безмолвном вопросе. Но заметив, что тот не отстраняется, ловкие пальцы скользнули глубже, распахивая запах ханьфу настолько, насколько это возможно без развязывания пояса: этого хватило, чтоб обнажить горло и часть плеча. Затем уста соскользнули с его уст и проследовали по траектории пути, проложенного изящными пальцами. Синчэнь мазнул губами по его глотке, затем чуть разомкнул их, чтоб втянуть в рот кожу на изгибе шеи и плеча, отчего взгляд Сун Ланя помутнел, а из горла вырвался рваный выдох. — Все хорошо? — промурлыкал Синчэнь, не отстраняясь, и Сун Лань лишь кивнул. — Да, — едва смог он выдавить из себя. — Да… Пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтоб разомкнуть собственные пальцы, – особенно с учетом жалобных звуков, которые принялся издавать Синчэнь, не успокаиваясь до тех пор, пока Сун Лань не начал развязывать завязки на его одежде, чтобы прикоснуться напрямую. Он почти окаменел, испугавшись, что может испугаться. Казалось, время, ушедшее на короткое движение руки от ткани до жаркой кожи, заняло целую вечность, буквально застыло, но стоило лишь прикоснуться, и пальцы безошибочно нашли покрасневшие отметины, оставленные его хваткой: изгиб бедренной кости, большие пальцы рук почти соскальзывали за грань нижнего белья Синчэня. На ужасающий короткий миг Сун Ланю показалось, что он вот-вот расплачется от облегчения. Синчэнь вздрогнул, прижавшись к нему, его теплое дыхание обдало яремную впадину, а руки впились в края чужих одежд. — Цзычэнь… — пробормотал он, его губы обжигали кожу, будто раскаленный докрасна жидкий металл. — Могу я… — Да, — прохрипел Сун Лань, или, скорее, попытался, потому что мог бы поклясться, что ощутил смешок в собственной глотке, когда вместо самого слова получился жалкий невнятный скулеж. Синчэнь тут же поднял голову, и на лице его блуждало уже знакомое лукавое озорство. — Ты уверен? — спросил он, поддразнивая, но так нежно, что невозможно было злиться, даже несмотря на мгновенно загоревшиеся румянцем стыда уши и шею. — Да, — подтвердил Сун Лань, собрав остатки уверенности. Синчэнь вновь улыбнулся ему, настолько прекрасный, что не описать словами, и склонился, чтоб, легонько поцеловав его, стянуть верхний ханьфу с чужих плеч. Сун Лань прикрыл глаза, позволив себе подчиниться этим уверенным, заботливым рукам, когда те добрались до завязок его шэнъи. — Скажи, если хочешь, чтоб я остановился, — промурлыкал Синчэнь, вынужденный прижаться к нему всем телом – такой близкий, такой горячий — чтобы помочь выпутаться из рукавов и сбросить одежду куда-то на пол позади. — Не… — прохрипел он, оказавшись в одном нижнем белье и содрогаясь от холода, хоть его, по идее, он уже и не должен бы испытывать. — Не останавливайся. Он коротко вдохнул, прежде чем произнести следующую фразу. — Поцелуешь меня? Нечто вспыхнуло на лице Синчэня – то ли удивление, то ли искренняя радость — а затем он рывком прижался губами к губам, словно бы передавая сквозь этот поцелуй столь необходимый для жизнеобеспечения воздух. — Да, — пробормотал Синчэнь, невесомо скользя пальцами по волосам, оставляя пространство на случай, если его партнеру вдруг захочется отпрянуть – чего, собственно, этому самому партнеру делать категорически не хотелось – и, добравшись до затылка, прижал его голову к себе, продолжая сладко целовать, снова и снова. — Да, о да… мой Цзычэнь. Закрыв глаза, чтоб сосредоточиться, Сун Лань позволил себе соскользнуть руками вдоль бедер Синчэня, соприкасаясь кожа к коже в тошнотворной эйфории. Трогая вслепую, он чувствовал себя безнадежно неуклюжим – но Синчэнь едва не захлебнулся требовательным стоном в поцелуе, отчего все внутри до странного перевернулось, этот звук, подобно расплавленному золоту, растекался вдоль позвоночника, густыми и вязкими каплями перебираясь от ребра к ребру, сжигая каждый позвонок на своем пути и объединяясь в нечто раскаленное докрасна глубоко внутри. — Ты предпочитаешь… — начал было Цзычэнь и внезапно ощутил, что краснеет еще сильнее, заикается и смущается, как неловкий юнец, как глупый, возбужденный подросток, коим он по факту никогда толком не был. — Ты предпочитаешь… Отдавать? Или… или… Принимать? Он мог бы поклясться, что из-за всей неловкости услышал хохот Сюэ Яна на задворках разума, – и тут же принялся яростно подавлять этот звук. На лице Синчэня появилось несколько удивленное выражение лица, но затем он старательно изобразил равнодушие, будто бы тоже пытаясь подавить смех. Сун Лань чувствовал себя абсолютным идиотом до тех пор, пока Синчэнь не прильнул к нему вновь, одаряя очередным восхищенным поцелуем. — Как хочешь, — ласково произнес он, и его интонация звучала как снисхождение, но, если честно, Сун Лань испытал облегчение от этих слов. — Мы столько всего можем сделать, и существует столько способов это сделать – просто делай так, чтобы тебе было приятно. Я же говорил, что бы ты не захотел мне дать – я приму с благодарностью. Я просто… Он остановился, чтобы вдохнуть, и было чертовски приятно осознавать, что и ему тоже тяжело удерживать голос твердым, в отличие от улыбки. — Я просто так счастлив, что у меня есть ты. Именно ты. В любой позиции. Лишь бы вот так…. Ему стало категорически необходимо поцеловать Синчэня в ответ, еще и еще, лишь изредка подрагивая, когда ловкие пальцы Синчэня начали бороться с тканью его нижних одежд, затем сводя плечи, чтоб позволить им скользнуть вниз и… Внезапно он оказался абсолютно нагим и беззащитным, подобно улитке, лишенной своей ракушки. Ему пришлось сделать несколько глубоких, рваных вдохов, чтоб унять дрожь, и Синчэнь нахмурился, подняв ладонь так, словно собирался прикоснуться, но, к счастью, не стал этого этого делать. — Хочешь остановиться?.. Сун Лань покачал головой, тщательно стараясь не разреветься от огорчения. — Нет. Если мы остановимся сейчас, не думаю, что смогу… Он сделал еще один рваный вдох и едва не зарычал. — Я хочу этого! Синчэнь открыл было рот, наверняка чтобы сказать что-то утешающее, терпеливое и ласковое, но внезапно Сун Лань понял, что не сможет этого вынести. Он ринулся вперед, прильнув губами к чужим губам, чтобы перекрыть поток ненужных слов прежде, чем он польется. Сосредоточившись на точке единения блаженства и отвращения, он позволил своим рукам бездумно скользить по чужому телу, почти грубо стаскивая с него остатки одежды. Сун Лань поднялся, жадно глотая воздух, по телу то и дело бегали мурашки от холода, но жар становился сильнее, бурля в его кишках, обжигая меридианы базовой животной потребностью. — Цзычэнь… — заскулил Синчэнь в миг, когда их губы разомкнулись, его извечная терпеливость наконец пошатнулась – теперь он тоже дрожал, тяжело дыша, а лицо его покрывал румянец. Весь состоящий из плоскостей и точеных углов – будто сделанный из слоновой кости, каждая выпуклость, каждая впадина на его теле гладкая и бледная, словно рукоять Шуанхуа. — Нам надо… — выдохнул Сун Лань. — Надо что-то. Скользкое… нужна смазка… На долю секунды он испугался, что Синчэнь снова будет смеяться над ним, но тот лишь лихорадочно кивнул в сторону мешочка Цянькун, потерявшегося в куче сброшенной одежды. — В моей аптечке. Там гель из морских водорослей – маленький круглый пузырек размером с половинку персика, гладкий на ощупь, прохладный и блестящий…. Оставив руку на бедре Синчэня, чтоб не лишиться собственной лихорадочной решимости, он принялся вслепую нашаривать пальцами свободной руки хотя бы что-то, что напомнило бы вышеописанный пузырек. — Это? — спросил он, подняв какую-то стеклянную баночку и позволяя пальцам Синчэня ощупать ее. Тот кивнул утвердительно. — Да. Хочешь? Я могу и сам…. — Я сделаю это, — перебил Сун Лань, не в силах контролировать свою речь, свои мысли, ему нужно было действовать, продолжать делать то, что он делает. — Я так хочу, — заверил он, предвосхищая следующий вопрос. «Ему нравится, — сказал Сюэ Ян, а уж он-то точно был в курсе, времени выяснить хватило за три-то года, что жил с ним под одной крышей. — Можешь пытать его так часами, используя лишь пальцы». Он тоже хотел. Хотел увидеть это, поучаствовать в этом. Хотел узнать, как выглядит Синчэнь, взрываясь от удовольствия. Тот, к слову, уже был на грани, выдохнув в ответ и неосознанно скользнув языком по раскрасневшимся губам. Сун Ланю хотелось, очень хотелось поцеловать их, но яростная внутренняя борьба держала его в таком напряжении, что он вот-вот готов был сломаться, поэтому изо всех сил сосредоточился на том, чтобы открыть маленький пузырек. — Ляг, — процедил он, пытаясь трансформировать охрипший резкий голос в нечто более мягкое. — Позволь мне… Позволь сделать это. Для тебя. На беззащитном лице Синчэня возникло выражение удивления и любви, он безмолвно кивнул, соглашаясь, и опустился на кровать так изящно, словно шелковый полог или снежный журавль, расправляющий крылья. По сравнению с корой дерева бао ху гель из морских водорослей казался более плотным по текстуре и омерзительно скользким, но стоило лишь взглянуть в лицо Синчэню и услышать его стон от легкого прикосновения пальцев меж ног, как все отвращение мигом отошло на второй план. Синчэнь снова непроизвольно застонал, когда Сун Лань прикоснулся к нему, и отбросил голову на подушки, нежная кожа на внутренней стороне бедра то и дело сокращалась. — Цзычэнь… Пожалуйста… — простонал он полным вожделения, жадным голосом, и Сун Лань, словно зачарованный, принялся обрабатывать кончиками скользких пальцев вход в его тело, поражаясь той жадной пульсации, так напоминающей целомудренные неумелые поцелуи губами. Первое, о чем он отстраненно подумал, сунув палец внутрь, так это о том, что Синчэнь теплый. Теплый и тугой, втягивающий мышцами его палец внутрь, словно желая получить его как можно глубже. Он был достаточно уверен, что знает, как действовать дальше, – если, конечно, верить реакциям Сюэ Яна. Сун Лань на пробу согнул палец, получил в качестве вознаграждения захлебывающийся вдох и содрогание, потому чуть сменил положение и повторил. Налившийся член Синчэня дернулся и подрагивал так от каждого движения внутри, оставаясь безмолвным свидетельством чужого удовольствия. Из покрасневшей головки прямо на бедро начала сочиться прозрачная жидкость, и Сун Лань поймал себя на том, что смотрит на это, в равной степени испытывая как восторг, так и отвращение. — Второй? — спросил он после нескольких провальных попыток вновь обрести голос. Синчэнь безмолвно кивнул, снова откинувшись на подушки головой, его рот приоткрылся шире, когда Сун Лань добавил второй палец. Никакого сопротивления, теснота отступила, осталось лишь тепло и гладкость, напоминая текстурой влажный шелк, – тело Синчэня с жадностью приветствовало все, что Сун Лань давал. Он развел пальцы ножницами, затем снова согнул, выискивая ту самую заветную точку, и тело Синчэня напряглось, когда поиски увенчались успехом. Он уперся пятками в постель, его бедра приподнялись, а прекрасные изящные руки месили простыни, сжимая ткань в ладонях до побелевших костяшек. Синчэнь издал тонкий звук, почти всхлипывая, но на лице отражался небывалый экстаз. Вот оно: удовольствие. Самое красивое зрелище, что ему когда-либо доводилось видеть. — Цзычэнь… — лихорадочно повторял Синчэнь, едва ли в силах полноценно произнести его имя, но все равно пытаясь на каждом выдохе. — Цзычэнь, Цзычэнь… — Я хочу тебя, —всхлипнул Сун Лань, продолжая с любовью разрывать его на части. Он любил его слишком сильно, чувствуя, что вот-вот сам взорвется от этой любви, – она пробивала себе путь слезами через глаза и воздухом через легкие, его тело полностью превратилось в сосуд для любви, совершенно не способный удерживать в себе что-то иное на данный момент. — Я хочу тебя, я так хочу тебя… О, Синчэнь, можно я… — Да, — выдохнул Синчэнь, протягивая к нему руки, — Да, да, да…. Он вытащил пальцы, в спешке неуклюже вытирая их о первую же попавшуюся тряпку – то ли о сбитые простыни, то ли о груду одежд, – впервые не заботясь о таких мелочах. Все, что он мог – опуститься меж чужих ног, скользнув возбужденным членом внутрь, не давая себе и секунды на размышления или сомнения. Звук, который они оба издали, соединившись, оказался вульгарным и бесстыдным, их тяжелое дыхание смешалось воедино. Тело Синчэня оказалось таким жарким, таким тесным, оно всасывало его плоть все глубже и глубже, даже когда он пытался сдерживать ритм, быть осторожным, ведь последнее, чего он хотел бы сейчас, так это причинить Синчэню боль. — Все в порядке, Цзычэнь, — простонал Синчэнь, шире разводя ноги, чтобы прижаться еще плотнее. — Я хочу этого, хочу его полностью в себе… О, Цзычэнь… Достаточно убежденный, или, скорее, утративший остатки самоконтроля, он толкнулся глубже на всю длину, едва не плача, когда Синчэнь сжал его внутри. А может, и плача. — Мой Цзычэнь, — произнес Синчэнь так нежно, ласково и жадно, что Сун Лань содрогнулся в ответ, но тот продолжил куда более мягко, даже стыдливо. — Можно прикоснуться к тебе? Или это слишком? — Да, — выдавил он, хоть формулировать мысли казалось все труднее и труднее по мере того, как Синчэнь ритмично сжимался и разжимался вокруг его плоти. — Ты… можешь. Все в порядке. Он почти успел сказать, что хуже уже не будет, но, к счастью, остатков умирающего разума хватило, чтоб сдержать это утверждение. Впрочем, и эти остатки исчезли, когда Синчэнь обхватил его лицо руками, поглаживая пальцами вверх, по вискам, переходя на голову, соскальзывая по волосам на плечи и сжав их. Инстинкт взял верх, и Сун Лань отпустил себя, позволяя двигаться. Сначала толкаясь медленно и размеренно, завороженный короткими выдохами и тихими стонами, издаваемыми Синчэнем на каждом движении. Затем он начал двигаться глубже и резче – стоны Синчэня становились все громче и настойчивее. Его длинные, сильные пальцы впились в спину и плечи, будто стальные зажимы, ноги сомкнулись на талии, почти причиняя боль, но все равно казалось, будто Синчэнь сдерживается. Будто он старается оставаться на одном уровне с Цзычэнем – принимает все с благодарностью, как и обещал. Они оба были до отвратительного потные, издавали мерзкое пыхтение в процессе этой возни и сбитого ритма, следы возбуждения Синчэня размазывались по чреслам, когда его член, зажатый меж их телами, касался там, но Сун Лань отключился от этого, полностью сосредоточившись на эйфории, на собственной способности заставлять Синчэня выглядеть вот так, звучать вот так, распадаясь под ним на частицы. Больше никакого шелка, никакого лунного света или небесного журавля – лишь нечто раскрасневшееся и растрепанное, нечто совершенное, прекрасное. Человеческое. Распятый под ним, пронзенный его плотью, принимающий его полностью с неким подобием благоговения… Синчэнь кончил вот так, запросто – то и дело ритмично сжимая его в себе, ленивые импульсы дрожи прошивали его тело снова и снова. Его уста разомкнулись, а лицо смягчилось. Прекрасно. Сун Лань закрыл глаза, позволяя себе прочувствовать сладостные ритмичные сжатия, но, несмотря на это, ему все равно пришлось использовать стойкий толчок собственной Ци глубоко внутри, чтоб окончательно отпустить себя, испытывая запретное удовольствие разрядки. А затем облака пролились дождем – там, глубоко внутри. Ему пришлось немедленно вынуть член и откатиться на сторону, отчаянно нуждаясь в удержании определенного расстояния – теперь не осталось и малейшей дымки похоти, чтоб отвлечься от отвращения к липкому хаосу и прикосновениям. Сун Лань сильно вздрогнул, изо всех сил пытаясь дышать вопреки этому отвращению. Если Синчэнь и был разочарован столь резким финалом, то виду не подавал – взъерошенный и расслабленный, он одарял его легкой улыбкой, словно кот, объевшийся сметаны. — Мой Цзычэнь, — восторженно прошептал он. Ему хотелось ответить, произнести имя Синчэня вслух, подтвердить свою любовь, но все никак не получалось снова наладить работу его альтернативных голосовых связок. — Я правда так тебя люблю, — полностью повернув лицо к нему и оперевшись подбородком на руку, заявил Синчэнь. Эти простые слова вновь лишили его тех скудных запасов воздуха, которые ему удалось восстановить. — Ты мир, которым я восхищаюсь, цель, которую я обрел, и я бы спустился с той горы еще и еще, лишь бы быть с тобой. Надеюсь, тебе это известно. Сун Лань уставился на него — потому что весь остальной мир исчез — и попытался собраться с мыслями достаточно, чтоб сказать хоть что-то, что угодно, но что тут скажешь? Он вдруг понял, что снова плачет, и лицо Синчэня смягчилось от звуков прерывистого дыхания. Он нашел его руки и сжал их. — Я понимаю, — сказал он ласково в ответ на все то, что Сун Лань сейчас не был способен выразить словами, но чувствовал всей своей сущностью. Последовавшая за этим тишина была хорошей, мирной, не было никакой нужды в пустых словах. Они просто лежали бок о бок на достаточном расстоянии друг от друга, чтоб Сун Лань мог наконец-то прийти в себя, их замедляющееся дыхание выравнивалось в одинаковом ритме, а пальцы переплетались в причудливых касаниях. Наконец, Синчэнь удовлетворенно вздохнул и потянулся на всю длину конечностей среди смятых простыней, после чего кривовато ухмыльнулся, выражая этим то ли сочувствие, то ли поддразнивание. — Надо обмыться. Если уж я чувствую эту липкость и пот, то даже не могу себе представить, что чувствуешь ты. Сун Лань глянул на него и… продолжил смотреть, не в силах оторваться. Синчэнь еще никогда не был настолько идеальным, настолько красивым, как сейчас: иссиня-черные волосы разметались повсюду в хаосе, щеки окрашены румянцем, зацелованные уста идеально-розового цвета. — Оно того стоит, — сделал вывод он, и этот лаконичный вывод заставил Синчэня рассмеяться. — Ты того стоишь. — Я рад, — сказал Синчэнь, улыбаясь, легонько поглаживая большим пальцем его ладонь, чтобы не вызывать отрицательных чувств, только не сейчас, когда его тело все еще гудит от перенапряжения в контексте только что произошедшего. Лишь когда отвращение, скользящее по грязной коже, стало невыносимым, Сун Лань наконец заставил себя сесть, затем начал неловко перебираться через Синчэня, стараясь случайно не прикоснуться к нему, чтобы взять кувшин с водой и чистое полотенце. Он позволил себе сиюминутную слабость в виде тоски о мыле и кипятке, но, к счастью, сейчас ему хватит и чуть-чуть теплой воды. Искупаться он сможет и позднее. Они оба могут. На несколько секунд Сун Лань задумался о том, будет ли ощущаться разница между прикосновениями без воды и прикосновениями под водой, ведь под водой прикосновение будет оставаться стерильным в любом случае, а значит… Нужно будет проверить. Он тщательно вымылся, грубо натирая кожу до тех пор, пока вновь не почувствовал ее своей – ну хотя бы до сносного уровня — затем вернулся к кровати и куда осторожнее вымыл Синчэня. Тот выглядел совершенно безмятежным, его закрытые глаза, казалось, безошибочно направлены в его сторону, словно бы он мог видеть запавшими веками, а на его устах блуждала легкая улыбка. — Вернешься в постель? — спросил он, когда Сун Лань выровнялся, чтоб убрать таз с водой и полотенце. — Просто полежи со мной, не обязательно прикасаться, если не хочешь. Мне нравится чувствовать тебя рядом. Он заколебался, бросив сомнительный взгляд на сбившиеся, грязные простыни и не смог подавить дрожь от фантомного ощущения потной ткани с невидимыми глазу пятнами на ней. — Не в эту, — наконец, согласился он. — Другую, она чистая. Синчэнь улыбнулся, затем встал и, скользнув в тонкую чжунъи, направился к соседней кровати. Несмотря на то, что в комнате их было двое, она оставалась пустой и нетронутой с тех пор, как ушел Сюэ Ян, ведь Сун Лань проводил свои ночи, медитируя под боком у Синчэня. Синчэнь нащупал ее вытянутой рукой, затем сел и перекатился к стене, чтобы оставить рядом с собой довольно широкое пространство. Сун Лань последовал за ним, осторожно ложась на край кровати и Синчэнь снова улыбнулся, пододвигая к нему руку ладонью вверх. Спустя мгновение он все же вложил в эту ладонь свою. Все было в порядке. Они были в порядке. Опустилась ночь, синие сумерки уступали место тьме, но он по-прежнему мог различить в полумраке лицо Синчэня, закрытые веки с длинными ресницами, его бесценную улыбку. — Я хочу вспомнить, — наконец произнес Синчэнь в блаженной тишине, спокойно и уверенно. — Теперь мне это известно наверняка. Я хочу быть собой, цельным собой. Со шрамами и всем остальным. Сун Лань нахмурился, холодный кинжал тревоги почти по привычке пронзил его изнутри, и он едва не спросил, уверен ли Синчэнь, разумно ли это, сможет ли он справиться… Но одного взгляда на чужое лицо хватило, чтобы заметить абсолютную решимость человека, который уже сделал свой выбор и примирился с ним. Сун Лань сглотнул, сжав его руку сильнее. — Что именно ты хочешь знать? — спросил он вопреки всем тем глупым вопросам, которые собирался спрашивать изначально. Синчэнь устроился на подушках поудобнее, по-прежнему сжимая в своей ладони ладонь Сун Ланя. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне все. ____________________ "Эта глава об исцелении и надежде, мне хочется верить, что она принесет Вам хотя бы несколько минут радости и отвлечения, вне зависимости от того, где Вы сейчас. В столь ужасные времена так легко потерять себя, окунуться с головой в безнадёгу и страх, но будьте сильными. Принимайте и цените каждую рутинную мелочь, происходящую с Вами сейчас — особенно сейчас, в эти смутные и пугающие времена. Ведь это именно то, что делает нас людьми. Способность преодолевать тяготы и исцеляться после. Собираясь вместе, превозносите, отмечайте и восхваляйте то, что нам важно и дорого — ведь что может противостоять ненависти и жажде войны сильнее единения и дружбы? Что может быть крепче этих уз, неразрывных связей, всего того, что мы любим — и любим вместе? Способность держаться на плаву, ценить рутинные вещи — это ведь тоже сила. Берегите себя. Мир наступит. Не теряйте веру." (с) Silvestris, привет от автора)