***
Арсений ставит букет тюльпанов в широкую напольную вазу, купленную когда-то специально для этого, и еще какое-то время сидит на полу рядом и машинально гладит цветочные бутоны, пока проверяет уведомления в телефоне; отправляет Белому фото букета с сердечком, невольно улыбаясь — в этом весь Руслан. Следующий спектакль у Арсения только через несколько дней, а все остальное время репетиции, которые почти никогда не ставят на утро, и он даже рад — есть время нормально без спешки пройтись по магазинам, приготовить что-то, чтобы в холодильнике была относительно нормальная домашняя еда на несколько дней, и прибраться, хотя не то чтобы у них был вечный срач. Обычно едва Арсений задумывает генеральную уборку, у Руслана есть ровно две реакции на это: либо он с энтузиазмом впрягается вместе с ним, и они два дня азартно намывают окна, снимая рабочий стресс, либо закатывает глаза и предлагает вызвать клининг, вообще свалив из дома. С едой проще — Арсений не любит готовить и делает это не очень хорошо, но какие-то простые вещи типа супа, рагу или макарон по-флотски может наготовить на несколько дней, а если хочется чего-то сложнее, то лучше заказать, потому что однажды Арс уже пытался приготовить рататуй и ножом чуть не ампутировал себе палец. Или два — мозг услужливо стер стрессовые воспоминания, а Арсений бросил выебонские попытки кого-то удивить в этом доме. Арсений притаскивает домой фарш и на скорую руку лепит какие-то тефтели — как говорится, скажите спасибо, что хотя бы круглые; заливает их томатной пастой, тушит и варит пасту, закидывая это все в месиво (на удивление вкусно пахнущее). Оставляет это все на плите, плотно закрыв крышкой, чтобы Руслан мог поужинать, если вдруг вернется раньше — в конце концов, после холодильника это все уже не то, а до вечера явно не испортится. В театр Арсений едет безо всяких воспоминаний о предыдущем дне, хотя потом даже Катя уже ближе к ночи написала ему в телеграм, что этот новый капельдинер очень расстроился из-за цветов и спрашивал об Арсении в гримерке. Арсений же почти перестает расстраиваться в тот момент, когда Руслан говорит ему этого не делать — в конце концов, это действительно просто цветы, и нет никакой трагедии, но Арсений всегда был достаточно лиричен, чтобы переживать о вещах, которые иногда того не стоят. И сейчас Арс, заходя в главный вход театра, снова вспоминает об этих цветах и своем ощущении, как внутри что-то болезненно сжалось: казалось бы, такая мелочь, но Арсений слишком привык концентрироваться на собственных эмоциях и ощущениях от происходящего, потому что это форма профессиональной деформации. Неважно, актер какого плана вырос из него в итоге; он должен уметь отделять внутри себя эмоции, анализировать их, направлять в нужное русло, рефлексировать и давать на выходе то, что от него требуют — чтобы зритель верил ему. И неважно, сцена это или очередь в «Пятерочке». И Арсений, даже в этот момент отделяя внутри себя эту тоскливую эмоцию, не совсем понимает причины ее вот такой затянувшейся болезненности — будто какое-то нехорошее предчувствие. Рус, у тебя все в порядке? Арс (12:01) Да, кошка. У меня совещание, я перезвоню. Рус (12:14) Арсений знает, что Руслан давно привык к таким периодическим сообщениям с изначально тревожной формулировкой, и он уже давно не задает вопросов, почему Арс переживает — это происходит неосознанно, но магическим образом так или иначе действительно по какой-то причине. Однажды Арс написал ему сразу после того, как в их офисе произошло локальное возгорание, и сотрудников на всякий случай эвакуировали; еще один раз, когда Руслана подрезали на выезде из города, едва не снеся половину морды его «БМВ», пару раз по мелочи и тогда, когда отец Белого попал в больницу. Нет, было еще много в холостую и совсем по мелочам вроде разбившегося экрана телефона, так что Руслан как всегда предпочитает просто Арсения успокоить. Арс проходит в служебные помещения, краем глаза замечая, что все цветы в урнах со вчерашнего дня убраны, и пол хорошо вымыт от грязных уличных разводов. У них сегодня несколько репетиций и сбор с художественным руководителем и режиссером — а это значит, что, скорее всего, будет новая постановка на грядущий весенний сезон, и снова выбор, снова слушания на роли, снова суета и изучение пьес, и все это как всегда вселяет приятный мандраж. Арсений отвлекается на эти мысли, обсуждая будущий сбор с другими актерами труппы, и за всем этим не замечает ни звонка от Руслана, ни еще каких-то сообщений в телефоне — а там уже начинаются репетиции, с которыми нельзя затягивать, чтобы успеть закончить вовремя и освободить сцену для подготовки реквизита к вечернему спектаклю. Репетиция проходит на одном дыхании, как и занятие с преподавателем вокала — для поддержания навыков их организовывают пару раз в неделю или хотя бы раз, чтобы актеры даже в условиях отсутствия музыкальных постановок все равно помнили, что такое работа голосом. Арсений от этих уроков кайфует едва ли не больше, чем от репетиций, потому что обожает петь, но считает, что не умеет этого делать – на уроках же по вокалу можно петь и не бояться опозориться, все же свои. Да и день выходит какой-то в целом музыкальный, потому что на общем сборе сразу после урока художественный руководитель говорит, что на весенний сезон принято решение ставить историю Курта Кобейна, и Арсений аж подпрыгивает на месте. Это звучит безумно круто, и у него буквально загораются глаза — даже если ему не дадут главную роль, само по себе участие в постановке обещает откинуть в бунтарские подростковые 90-е, когда он знал эти песни наизусть, в целом не зная даже самого языка. — Я тут, кстати, подумал, — активно жестикулируя, говорит Арсений, когда они вместе с художественным руководителем и парой других актеров выходят из малого зала в служебные помещения, едва всем назначают время проб. — Уже потом, когда будет премьера, в дни «Нирваны» можно ослабить театральный дресс-код для посетителей. Ну, допустим, разрешить джинсы, кеды, майки. Будет круто, это же прямо атмосфера, а то как вы представляете себе на сцене Курта Кобейна и Кортни Лав, на драг-вечеринки которых из зала смотрят зрители в одежде а-ля смарт кэжуал, афтер файв и коктейль? — До премьеры еще как до Китая на черепахе, но да, Арсений, я согласен с этой идеей, — говорит художественный руководитель, и Арс буквально жмурится от удовольствия. — Все-таки театр должен говорить со зрителем на одном языке, чтобы донести суть. — Если бы в моем детстве были такие идеи, я бы, может, тогда охотнее ходил в театры, — раздается чей-то знакомо-незнакомый голос, и Арсений оборачивается, пытаясь понять, кому он принадлежит; ну конечно, этот новый неуклюжий капельдинер помогает специалисту по реквизиту достать что-то из-под потолка, потому что с его ростом только этим в театре и заниматься. — А то мама вечно засовывала меня в костюмы, а когда тебе десять, ты как бы ну не можешь оценить всей их прелести. Капельдинер слезает со стремянки и протягивает реквизитору коробку с кучей старых бижутерных колье, от которой буквально за метр пахнет дешевым пластиком огромных бус и цыганских браслетов; Арсений невольно подмечает его огромные яркие кроссовки — у них в театре в таком не ходят. — В десять тебя бы не пустили на «Нирвану», Антон, — одергивает его художественный руководитель и тоже указывает на кроссовки; Арсений делает вывод, что они либо успели познакомиться, либо этот парень попал в театр не совсем случайно. — Надеюсь, ты помнишь, что нужно переобуться, прежде чем выйти к гостям. Арсений ловит себя на мысли, что невольно рассматривает этого Антона, потому что в театре давно не было никого нового — у них очень устоявшийся коллектив; ну и еще потому, что он очень высокий, и вместе с огромными подошвами кроссовок возвышается над полом на все два метра, что тоже не может не притягивать взгляд. Арсений зависает, наблюдая за мимикой удивительно подвижного лица, и со смущением выныривает из своих мыслей только тогда, когда новый капельдинер обращается напрямую к нему (и видимо, не в первый раз): — Арсений, — и голос такой настойчивый, уверенный. — Арсений, простите, вас ведь так зовут? Я хотел бы еще раз извиниться за вчерашнее, это был мой первый день, и я просто бегал, как растерявшаяся пси… Собака. Арсений смотрит поначалу отчасти растерянно, потому что засмотрелся непонятно на что, и от этого даже фоново раздражается: и от своей глупой заминки, и от этих настойчивых извинений, которых хватило еще вчера, а этот Антон все еще мусолит, как будто он не цветы уронил, а как минимум сидит в Нюрнберге пособником. Арсу даже смешно от собственного сравнения в голове — просто у Руслана рядом с кроватью на его стороне вечно открыта книга по истории Третьего рейха, потому что ее чтение якобы помогает ему уснуть, и вот Арс на днях тоже попробовал, а теперь расплачивается. Спал он, кстати, правда после нее на удивление хорошо. — Да все в порядке, Антон, успокойтесь, прошу вас, — немного раздраженно отвечает Арсений и, поняв, что они каким-то образом остались в помещении почти одни, тоже спешит уйти, не замечая на себе долгого и слишком, пожалуй, пристального взгляда вслед. — Это всего лишь цветы. Реквизитор грязно и совсем не по-театральному матерится, когда дешевые цыганские бусы рвутся, хотя как будто они ему что-то должны.#увидимсявтеатре Над дверью почти каждого здесь помещения.
У Арсения нет сегодня спектакля, поэтому он после перекура с Лазаревым, где они еще минут пятнадцать обсуждают идею новой постановки, забирает пальто и собирается вызывать такси, потому что погода на улице стремительно портится, да и он по глупости в декабре под пальто надел только тонкую водолазку; еще до недавнего времени он упорно именовал всякую такую вещь бадлоном, пока Руслан не пригрозил ему, что выселит его в Питер. В Питер Арсу не хочется, хотя он его очень любит — проще называть водолазку водолазкой, чем там заново искать театр, морозить жопу (как будто он здесь ее не морозит) и испытывать непреодолимое желание жить бомжом на финской границе. За этими мыслями и очередной сигаретой в зубах в ожидании такси Арсений и стоит в курилке, отвечая Бебуру на триста восемьдесят пятое сообщение в телеграм, где он опять показывает пять абсолютно одинаковых оправ и спрашивает, какая из них ему идет больше; у Арсения под конец рабочего дня они все круглые, хотя он сам любит очки и неплохо в них разбирается, но после репетиции, урока по вокалу и в холодной курилке любые очки это очко. — Арсений, вот вы где, я вас тыщу лет искал, — боже, опять этот настырный голос. — О, вы тоже курите, можно с вами? Арсений едва заметно закатывает глаза, когда видит, что это снова Антон, все еще, кстати, не переобувшийся в нормальную обувь для встречи гостей, но зато в огромном пуховике и с букетом тюльпанов в руке, завернутых в коричневую крафтовую бумагу. Капельдинер не обращает внимания на реакцию Арсения, сует в зубы сигарету и ловко подкуривает, умудряясь лучезарно улыбнуться сквозь первый клуб дыма — и протягивает Арсению цветы, почти такие же розовые, только все равно не такие, а чуть темнее. — Решил возместить вам морально-материальный ущерб, — говорит просто, но увидев, что Арсений даже не думает брать букет, вздергивает брови. — Ну Арсений, вы что, обижаетесь? Или это игра? Вы же актер, у вас так принято? Вы не сразу принимаете букеты? Блин, это все потому что я в детстве не любил театр. Арсений тушит сигарету о край урны и выкидывает окурок, чуть морщась от запаха сигарет Антона — он курит «Винстон», и запах у них с непривычки какой-то химозный и заставляющий вспомнить об аллергии. С учетом того, что Арсений курит «Мальборо Голд», как и Бебур, а Руслан классические красные, Арс очень давно отвык от запаха чего-то другого. — Прекратите паясничать, Антон, — Арсений сам не понимает, почему сердится; это что-то такое, как будто тебя дернули за косичку, которую ты отстриг лет пятнадцать назад. — Это ни к чему, я вас не понимаю. Цветы красивые, но подарите их какой-нибудь девушке, в самом деле, я уже давно обо всем забыл. Закроем тему. — Но я купил их для вас, — упрямо говорит Антон и буквально всучивает Арсению эти тюльпаны, и Арсу впервые в жизни хочется отхлестать человека цветами по лицу, да так, чтобы на всю оставшуюся жизнь заработал себе аллергию; да только капельдинер смотрит на него так честно и открыто, что Арсений при всем своем врожденном гоноре тушуется и цветы все-таки берет. — Мне так будет спокойнее, ну правда. Вы вчера выглядели очень расстроенным. Арсений поджимает губы, бормочет скомканное «спасибо» и протискивается мимо Антона, чтобы тот не успел продолжить разговор — это все напоминает позорный побег, но Арсу все равно, потому что он не намерен потакать этой странной и бессмысленной беседе. Цветов в букете, конечно, не так много, как в том, что подарил Руслан, но тоже немало, и стоит он явно прилично; только бумага противно шуршит, Арс такую не любит, но цветы жалко — не выбрасывать же, вчера уже достаточно удобрили ими каменный пол. Поэтому Арсений, обернувшись, чтобы убедиться, что Антон за ним не пошел, спускается к буфету и с очаровательной улыбкой дарит букет Марии Федоровне — в конце концов, эта дама, служащая в буфете едва ли не дольше самого Арса в театре, своими стальными нервами и не сходящей с лица улыбкой заслужила и не такое. Пусть эти цветы порадуют хоть кого-то.***
Арсений попадает в самый час-пик и в итоге застревает во всех пробках, в которых возможно — успевает и подремать, и проверить все новости во всех лентах, и подумать о том, заметит ли этот Антон, что Арс передарил букет буфетчице и не стал забирать домой. Не то чтобы он сильно переживает за чувства нового неуклюжего капельдинера, просто тащить в дом чужие цветы, когда это даже не день спектакля, как-то не хочется; Руслан никогда особо не ревновал его ни к кому, даже в самом начале их отношений, и Арсений в целом всегда отвечал тем же — паритет. Белый при всей своей кажущейся отстраненности прекрасно знает расписание спектаклей, в которых участвует Арсений, и вряд ли стал бы допытываться, от кого цветы, но Арсу элементарно это не нужно; просто мысли об Антоне думаются сами по себе — такой он суетолог. И навел ведь суету, и засунул везде свой нос, и кроссовки эти дурацкие еще. Хотя в этом Арсений его понимает, потому что он сам любитель яркой обуви и до сих пор иногда страдает от театрального дресс-кода, вынужденный находить успокоение души пусть и в классических моделях обуви, но самых неожиданных цветов, оправдываясь тем, что если ботинки классические, то они могут сойти за часть нестрогого костюма, даже если они алые. Или зеленые. Или в коровье пятно. В остальном Арсений Антона не понимает. Он приезжает к жилому комплексу почти в восемь вечера, по пути заехав в магазин, чтобы докупить несколько бутылок вина на барную стойку и капсулы в кофе-машину — память услужливо подсказывает, что там что-то закончилось, и Руслан вряд ли будет заезжать в магазин после работы, зато вполне будет мандеть, если чего-то не окажется. Арсений хмыкает, когда пробегается взглядом по полке с винами Нового света — Белый все-таки жуткий заложник комфорта, так что во избежание тихо тлеющей жопы лучше перебдеть, чем недобдеть. Нет, Руслан никогда не выражает недовольство открыто, если вдруг дома не оказывается то, чего ему вот прямо сейчас хочется: просто раз в десять минут он обязательно найдет повод ненавязчиво, но максимально доебисто заметить, что «а вот если бы сейчас у нас было вино…» Или «что-то я не могу уснуть, знаешь, ученые говорят, что обычно помогает бокал вина перед сном…» Или «а что это там на полке, а, это масло, а мне показалось, бутылка вина…» Арсений обычно реагирует на это очень просто: вот дверь, вот деньги (причем твои), магазин работает до одиннадцати, не забудь надеть трусы. Руслан бухтит, но все-таки слушается и действительно даже надевает трусы, потому что обычно он ходит по дому в одних только домашних штанах и о белье под ними не переживает. Арсений берет несколько бутылок проверенного пино нуар, коробку капсул для кофе-машины и, подумав, заходит в аптечный отдел; он уже не помнит состояние их минимальной аптечки, но по крайней мере мазь для спины, обезбол, пластыри, смазка и увлажняющие капли для глаз там должны быть всегда, но на всякий случай можно продублировать. Арсу даже смешно, когда он выкладывает на прилавок этот набор — он явно стареет и превращается в запасливого деда, хотя Руслан превратился в него уже давно. Вернее, Руслан всегда и изначально был запасливым дедом — иногда создается ощущение, что он уже родился с бородой, и его первыми словами были не «агу» и «мама», а «я всегда прав». Арс заходит в пустую квартиру, привычно кидает ключи в ключницу и сгружает на стол покупки; сначала проверяет тюльпаны в вазе, которые перед выходом поставил на балкон — проверяет уровень воды и улыбается. Нет, эти все-таки гораздо нежнее и светлее, и их раза в три больше. И вообще, зачем думать об этом — пусть Мария Федоровна радуется, потому что ну когда ей в последний раз дарили столько голландских тюльпанов по московским ценам? Руслан приходит домой как раз в тот момент, когда Арсений выходит из душа, закутавшись в большой махровый халат, и мокрыми босыми ногами шлепает по коридору, чтобы забрать у него чехол со сменной рубашкой; видимо, опять загадил чем-то в офисе, как будто там как минимум производство гуталина, а не айтишники. — Не надо закатывать глаза, это всего лишь кофе. Твой любимый Ваня разлил его на меня, когда в очередной раз пытался доказать, что он прав, — Руслан клюет Арсения в щеку и сразу идет на кухню, демонстративно выключая на телефоне звук. Видимо, изголодался и порядком вымотался. — И нет, он не был прав, я уже знаю твой следующий вопрос. — Ну конечно, потому что прав был снова ты. — Совершенно верно, люблю твою догадливость. Ты выглядишь довольным, у вас новая постановка? — Руслан даже не дожидается, пока еда разогреется в микроволновке, и ныряет в тарелку сразу; Арсений не сдерживает улыбки — все-таки Белый умудрился изучить его вдоль и поперек. Или это он сам по себе открытая книга, потому что, в конце концов, их художественный руководитель всегда говорил, что актер должен быть открыт миру. — Ага. «Нирвана», представляешь? — Звучит круто. Тебе просто обязаны дать роль Кобейна. — Главное, чтобы не снюханной дорожки. Впервые за неделю они ужинают вместе, и Арсений даже тоже съедает что-то, потому что Руслан с таким аппетитом уминает его весьма посредственные тефтели, что становится просто интересно попробовать; после извечной сценической суеты он наконец-то ощущает покой — несмотря на то, что Арсений любит театр и буквально дышит им, там невозможно найти покой. Любой актер живет в постоянном поиске — себя, роли, эмоций, ресурса; но если не иметь той остановки, на которой можешь сесть и отдохнуть — можно очень быстро перегореть, и Арсений слишком хорошо знает, что это такое. С Русланом ему спокойно. Они говорят обо всем и ни о чем одновременно: Арсений рассказывает о новой постановке, Руслан о грядущем проекте, в итоге все это магическим образом переходит в обсуждение истории Третьего рейха и прогрессивной системы налогообложения, и это что-то такое привычное и умиротворенное, что даже если разговор имеет форму жаркого спора — Арсений прячется в этой домашней ракушке и плывет по течению очередной дискуссии или рассказа Руслана о том, что происходит у него на работе. Руслан выходит из душа в одних любимых домашних штанах, самых мягких и затасканных, и они держатся только на тазовых косточках, открывая живот и дорожку темных волос — Арсений всегда ловит себя на мысли, что залипает. Руслан из-за занятости давно бросил даже те редкие походы в зал, что у него были раньше, и сейчас его максимум — ленивая ходьба на беговой дорожке в тренажерке их офиса, но Арс собственными глазами видел, что это больше напоминает недовольного кота, который одной лапой перебирает по дорожке и продолжает не понимать, «какова хуя я еще не аполлон». Арсений улыбается своим мыслям, когда подходит к Руслану сзади и скользит руками по бокам на живот, еще влажный после душа, и ласково прихватывает загривок, наблюдая, как Белый делает несколько глотков вина прямо из горла — ленится доставать бокалы. — Хочешь? — Предлагает Арсению, поворачивая голову и потираясь о его скулу щетинистой щекой. — Не-а, — Арс мотает головой и утыкается носом в его плечо, вдыхая запах влаги, геля для душа, остатков духов и самый приятный — кожи. — Тебя хочу. Они никогда не играли в эти брачные игры и в соблазнение, предпочитая говорить прямо и решать все словами — хочу, не хочу, устал, давай еще раз, да какой еще, я уже двигаться не могу; Арсений навсегда запомнил их первый секс, потому что с тех пор он всегда готов к любой ситуации. Они были знакомы несколько недель и прекрасно общались, когда Белый позвал Арсения к себе, и тот, в целом, изначально был не против — обговорили все нюансы, купили презервативы, долго выбирали смазку, потому что у Арса на половину из них по жизни оказывалась странная аллергия, и еще полчаса, намазав ее на жопу подальше от опасных мест, ждали, не появится ли сыпь. Сыпь не появилась, но у Руслана прихватило поясницу, и вместо нежных послеоргазменных ласк Арсений полчаса втирал ему в спину вольтарен. С тех пор Арсений, как пионер — всегда готов. — Ну иди ко мне, кошка, — смеется Руслан и падает на край так и не заправленной с утра постели, протягивая к Арсению руки; тот бросает поблизости прихваченную из ванной смазку, развязывая узел халата, под которым тоже обычно ничего не носит — и идет буквально в руки, сжимая коленями руслановы бедра и прижимаясь низом живота к пока еще мягкому члену под тканью штанов. — Соскучился? Я тоже соскучился. Арсений трется носом о его щетинистую щеку, прежде чем накрыть губы молчаливым поцелуем и почувствовать, как крепкие руки в ответ сжимают его ягодицы, массируя и расслабляя, и это одно из лучших ощущений, потому что Арс обожает, когда Руслан делает это — и тот прекрасно об этом знает. Арсений спускается поцелуями вниз, цепляясь за массивную серебряную цепочку, и чувствует вкус серебра одновременно с винной кислинкой и сигаретами, и почти все их поцелуи такие: в конце концов, пачки сигарет у них всегда улетали быстрее, чем пачки презервативов, да и ими они совсем перестали пользоваться года через два, когда стало понятно, что в этом домике есть место доверию. Не то чтобы они занимаются сексом совсем уж редко — с проникновением, конечно, нечасто, все больше обходясь ленивой и сладкой утренней дрочкой, когда некуда торопиться, или оральным сексом в любой момент, когда вздумается; поэтому Руслан всегда очень аккуратен в такие моменты, и Арсений не переживает за боль или дискомфорт — Руслан будет массировать, расслаблять и растягивать столько, сколько потребуется, пока Арс не будет готов. Арсений никуда не торопится, потому что в понятие «соскучился» получение удовольствия им самим входит не в первую очередь — для него важно сначала что-то отдать; он накрывает постепенно твердеющий член Руслана губами прямо поверх тонкой ткани домашних штанов, вдыхая запах геля для душа и мускуса кожи, и льнет к ласкающей руке. Белый никогда не стремится надавить ему на голову, ограничиваясь тем, что гладит по волосам и приятно тянет прядки, когда наступает момент особенного удовольствия — и сейчас, когда Арсений влажно и туго вбирает в рот налитую кровью головку, надавливая кончиком языка на чувствительную уздечку, то чувствует, как пальцы Руслана сжимаются в его волосах. Для Арсения эти ласки целый ритуал — неспешный, без глубокой глотки, со вниманием к каждой чувствительной точке, которые он знает на теле Руслана буквально наизусть; языком влажно огладить яички, надавить на любимое местечко под ними, неспешно выцеловывать внутреннюю сторону бедер, чувствуя, как ствол под пальцами становится тверже и тяжелее, склоняясь к животу. Арсений слизывает с щелки каплю солоноватой прозрачной смазки, не удерживаясь от того, чтобы пососать ее подольше — он слышит, как дыхание Руслана сбивается, и пальцы оглаживают щеку с ощутимо выпирающей головкой. Руслан растягивает Арсения аккуратно, отвлекая поцелуями и трением животами, чтобы члены плотно прижимались друг к другу, скользя по смазке; они всегда используют ее много что для проникновения, что для обычных ласк — Арсению нравятся влажные скользкие звуки. — Хочу сам, — выдыхает Арсений в губы Руслана, чуть направляя его кисть, чтобы пальцы внутри оказались там, где ему нужно. — Ляг на спину. У них в доме неплохая слышимость, но соседи едва ли когда-то жалуются на них, потому что они всегда в постели на удивление тихие — и если Руслан скорее будет тихо рычать, прикусывая Арсу плечи и загривок, то стоны Арсения обычно негромкие, нежные и на ухо, когда он перемешивает их с какими-то неосознанными нежностями и именем. Сегодня Арсению хочется сделать все самому, и Руслан лишь скользит ладонями по его ягодицам, легко шлепая и сжимая в той степени, в которой ему нравится больше всего; Арсений двигается на нем неторопливо и глубоко, упершись одной рукой в крепкую грудь, а другой сжимая собственный член — ему обычно не нужно много времени, чтобы кончить, потому что в этой позе ему куда легче найти нужный угол и глубину, чтобы член и без дополнительной стимуляции ощутимо дергался и пульсировал. Они всегда много целуются в постели, в отличие от любых других моментов, и всякий раз Арсений потом облизывает губы, чувствуя их ощутимую припухлость — и гладит кончиками пальцев такие же Руслана; и сейчас Арс тоже кончает во время поцелуя, не прекращая двигаться и плотно сжимая головку члена — белесые капли пачкают пальцы и живот Руслана, но Арсений не отстраняется, хотя голова идет кругом, и на время он перестает ощущать себя в пространстве. Руслану нужно еще несколько минут неспешных глубоких толчков — он делает их сам, придерживая Арсения за бедра и прижавшись губами к лихорадочно бьющейся жилке на его шее; не отстраняется тоже, в какой-то момент замирая глубоко — и Арсений кроме тепла разогревшейся внутри смазки ощущает тепло спермы. — Извини, — шепчет Руслан, целуя притихшего Арсения за ухом. — Не хотелось отдаляться. Арсений только улыбается, окончательно ложась на его грудь и чувствуя, как спустя полминуты такого покоя член выскальзывает из него, и между ягодиц ощутимо холодит смазкой и постепенно вытекающей спермой — Руслан тянется к коробке влажных гипоаллергенных салфеток на полке рядом с постелью, и мягко вытирает Арсения сзади, стараясь не пропустить разводов. Не говорит сразу ни про душ, ни про еще что-то — просто какое-то время молчит. — Хочешь поваляться? — Шепчет на ухо, поглаживая Арсения по расслабленной спине, и тот лениво кивает, прикрывая глаза. Арсений мог бы провести так целую вечность. — Отдыхай, кошка.