***
У них не так много времени, чтобы к открытию весеннего сезона поставить «Нирвану», поэтому включается состояние вечного цейтнота — и там, где обычно распределение ролей происходит дольше, сейчас пробы перемежаются со спектаклями и репетициями и добавляют суеты перед новым годом. Арсений впервые за долгое время чувствует действительно физическую усталость, когда возвращается домой: иногда у него нет сил даже нормально поесть и после душа нанести крем на лицо, и он просто падает в постель, засыпая почти мгновенно, а Руслан приходит и того позже — Арс просто во сне чувствует, как кровать принимает вес еще одного человека, и Руслан гладит Арсения по волосам, прежде чем отвернуться и уснуть тоже. Раньше они хоть по вечерам и по утрам виделись, теперь же нет даже этого — Белый уходит раньше и приходит позже, а у Арсения нет времени посреди дня доехать до его офиса. Получается только один раз на неделе по дороге в театр, и Арсений предупреждает Оксану в приемной, чтобы пять минут в кабинет никого не пускали, и как всегда кидает на нее неприязненный взгляд; здесь, на работе у Руслана, они стараются никак не афишировать свои отношения, потому что мало ли что, и только Абрамов знает, что они давно живут вместе. Все-таки в этих реалиях лучше перестраховаться и скрыть подробности личной жизни — это у себя в театре Арс не делает особенного секрета из своей ориентации, потому что в творческих кругах к этому относятся гораздо проще. — Но Руслан Викторович занят, — возражает Оксана, и Арсений закатывает глаза, еле сдерживаясь, чтобы не огрызнуться в ответ; Фролова никогда ему не нравилась, и надо признать, что это взаимное. Причины категорически неясны, но вообще есть научные исследования, что люди могут не поладить даже из-за того, что у них не сходится микробиом кишечника. — Оксана, я не задавал вам вопросов. Он заходит в кабинет Руслана, обнаруживая его в компании двух ноутбуков и Вани Абрамова, и Ваня с понимающим «привет, Арсений» забирает какие-то бумаги и выходит, оставляя их наедине — Арс смотрит ему вслед, протягивая к Руслану руку и привычно коротко поглаживая его по запястью под белоснежной манжетой рубашки. Руслан касается его пальцев губами — вместо привет. — Что-то случилось? — Белый снова углубляется в не умолкающий уведомлениями ноутбук. — Я сейчас поеду на встречу, могу закинуть тебя в театр. — Все ок, да, закинь. Я просто подумал, что мы давно не виделись, — хмыкает Арсений и шарится в столе у Руслана в поисках жвачки. Находит и сует в карман всю пачку. — Не надо гундосить, Арсений, ты и так хорошо все знаешь, — Руслан собирает в сумку рабочий ноутбук, папку с документами и чехол с ручкой. — Завтра, кстати, я планирую поехать забрать машину из салона, ее уже готовят, так что по возможности выбери время и будь здесь к обеду. Я хочу знать твое мнение. — Хорошо, я попробую отпроситься с репетиции. Театр им по пути, и почти всю дорогу они едут в молчании: Арсений курит, высунувшись в окно на перекрестке, как собака, а Белый разговаривает по телефону. Вокруг серо, мокро и тоскливо, как в любом из декабрей, и Арсу тоскливо тоже — это только в рождественских сказках и фильмах все постоянно сверкает гирляндами и снегом, а тут пока ничего, кроме луж и слякоти, а у Арсения как всегда такие красивые ботинки, что он просто не может любить зиму. Либо зима, либо красивые ботинки — третьего не дано. Они уже близко к театру, когда на очередном светофоре Руслан тоже закуривает и берет Арса за руку, сжимая пальцы, и тот в ответ только вздыхает, отводит взгляд — Белый, конечно, как всегда женат на работе и своих вечных проектах, но он не слепой и тем более не тупой, хотя первые часа два их знакомства Арсений честно пытался понять, как такого грубого долбоеба вообще пустили в современное толерантное общество. — Ты же явно хочешь что-то сказать, кошка, — говорит Руслан, отпуская его руку, когда Арсений все-таки к нему поворачивается. — Я же вижу. Ну? — Мне ведь опять эту роль не дадут, — тихо говорит Арсений спустя долгие полминуты; он не любит делиться этими переживаниями даже с Русланом, потому что сразу чувствует себя каким-то жалким и слабым. И пусть он уже сотню раз понял, что рядом с Русланом он может позволить себе быть слабым — все равно этот червячок точит изнутри. Как это я, весь такой-растакой, буду жевать сопли рядом с атлантом, который держит на плечах весь мир? Ему же тяжелее, так что это как-то не по-пацански, несправедливо. — Сегодня все окончательно распределят, и я так хотел, так готовился, — продолжает Арсений, потому что если уж начал не быть пацаном, так надо идти дальше. — Начитался столько всего, что мне эта «Нирвана» снится уже каждую ночь. Но вот что-то подсказывает мне, да и слухи все эти… В общем, я опять буду в пролете. Руслан трогается с места, когда светофор дает зеленый сигнал, и какое-то время молчит, лавируя из ряда в ряд, чтобы не пропустить поворот; Арс, выговорившись, устало замолкает и прикрывает глаза — нет бы просто пялиться на своего мужика за рулем и залипать на красивые выглаженные рубашки, он тут разводит творческие метания. — Арс, не мне тебе объяснять, что иногда роли дают не потому что кто-то лучше, а кто-то хуже, — голос Белого звучит мягко, насколько это вообще возможно; он по жизни резкий и грубоватый, и даже округлая картавость не делает его мягче самим по себе. — А потому что кто-то подходит на нее больше по каким-то параметрам, которые не зависят от таланта. — Да, но в этом и заключается профессионализм актера, — возражает Арсений, нервно срывая с новой пачки сигарет мембрану. — Чтобы тебе дали роль Гитлера, даже если ты славянская женщина. — Или еврей. — Слушай, если бы ты был комиком, я бы забанил тебя на всех каналах страны. Когда они подъезжают к театру, Арсению уже легче, хотя Руслан вряд ли сказал что-то новое — просто с ним все в целом как-то обычно легче, и искать причинно-следственные связи здесь бесполезно и бывает даже губительно. Просто существует какая-то условная константа, и она работает ровно до того момента, пока не начнешь ее препарировать, и это Арсений понимает прекрасно, поэтому просто не лезет. Пока ему с Русланом хорошо и спокойно — он не будет искать причины, потому что от излишнего ума бывает только горе. — Да и потом, просто напомню тебе еще раз, — говорит Руслан, прежде чем Арсений наступает своими любимыми ботинками в коровье пятно прямо в грязную лужу от подтаявшего снега. — Это все шелуха — бабки, признание, роли, хуели. Главное, чтобы ты чувствовал себя счастливым, а эта хрень обычно все-таки безусловная. — Блядь, ты не мог остановиться не около лужи?***
Антон перевешивается через перила балкончика, наблюдая за актерами, и ему так прикольно, что другого слова не подберешь: друг семьи устроил его сюда почти случайно, когда Шаст отчаянно искал какую-нибудь вторую работу, которая желательно не будет связана с компьютерами, продажами, доставкой еды и колл-центрами. Он и так с утра до ночи сидит и пишет программы для одной достаточно крупной компании, и ему откровенно осточертело сидение и лежание на месте с учетом того, что он сам по себе достаточно социальный и плохо переносящий уединение — и когда ле маман говорит, что их знакомый может пристроить его капельдинером в театр посменно, он соглашается, потому что это звучит прикольно. И оказывается даже интересно: кроме того, что здесь есть дресс-код, театр оказывается живым и не душным, в отличие от многих, куда по малолетству его водили родители, жутко любящие всю эту скучную богему, до которой маленькому Антону дела не было. А сейчас ничего, ново и интересно — он даже приходит пораньше, чтобы понаблюдать за репетициями и актерами. Он снова выискивает взглядом Арсения, раз за разом вспоминая эту нелепую ситуацию с цветами: Антону действительно было сначала стыдно за свою неловкость, а потом обидно за поведение Арсения, хотя он честно пытался извиниться. Да, букет у него был не такой огромный, как тот, что они свалили на пол — там вообще была такая махина, что едва руками обнимешь, но это не повод сдыхивать антонов скромный букет-извинение даме из буфета. Так никто не делает, это неприлично — но Арсению, видимо, все равно. Шаст не знает, почему его вообще до сих пор печет: видимо, он надеялся на некий ответ и снисходительность, потому Арсений показался ему каким-то открытым и красивым, притягательным таким, а оказался куском какашки, что напротив только подогрело интерес. И продолжает подогревать сейчас — Антон с удовольствием смотрит на пробы новой постановки, любуется его пластичными движениями и думает, что вот таких мужиков и можно считать красивыми. Эдакие каноничные красавцы с голубыми глазами из фильмов про копов. Антон плох в сравнениях и еще более плох в анализе, так что принимает для себя как факт — Арсений ему нравится, и это нормально, потому что и до этого ему нравились парни. К тому же, Антон по жизни первая сплетница на районе, поэтому уже в первые дни умудряется разузнать все и вся, включая то, что среди актеров есть люди нетрадиционной ориентации, и Арсений очень подходит под это определение. Правда это или нет — пока непонятно, но это только пока, Антон уверен. — Антон, тебя реквизитор зовет, помочь там надо, — раздается голос сзади, и Антон от неожиданности едва ли не переваливается через перила вниз. Вот смеху было бы еще и упасть на голову этому Попову, вообще супер, одним букетом не откупишься. — А ты чего тут так рано вообще делаешь? Смена же только с шести. — Да просто посмотреть интересно, познакомиться со всеми, — пожимает Антон плечами. — Бля, меня теперь и тут из-за роста всегда припрягать будут? — Не матерись в театре! — Позов смотрит на него поверх очков-нулевок, и Антон прыскает. Вообще Дима ему нравится, адекватный персонаж (в отличие от некоторых), и в первые дни он именно помогает все осмотреть и везде освоиться, хотя Шастун и без этого та еще собака — куда бы не пришел, уже везде его территория. — Пробы уже скоро закончатся, работы станет больше, так что могут припрячь и не так, если будешь приходить раньше смены. — Ну и ничего, — Антон пожимает плечами. — Я зае… Долбался уже дома сидеть, а коды могу и ночью сделать, все равно сплю мало. Как думаешь, кому дадут роль этого суецыдника? Позов неодобрительно качает головой, но Антон не особо парится: он пробыл в театре всего ничего и точно пока не успел пропитаться всей этой атмосферой, зато будет первый на очереди переодеться в джинсы и кеды, когда в дни показа «Нирваны» будет отменен дресс-код. — Не знаю, я же не режиссер, — говорит Позов, и они вместе наблюдают, как актеры уходят на планерку; видимо, сейчас все и станет понятно. — Но если я хоть сколько-нибудь знаю руководство и наших ребят, то скорее всего отдадут роль Сереже. — Лазареву? А почему не Арсению? — По кочану. Давай уже иди к реквизитору, я с тобой тут не разговоры пришел разговаривать. И переобуйся ты, в конце концов! Шастун смеется и поспешно сбегает вниз, чтобы не разочаровывать коллег в себе прямо в первые дни работы, а сам все думает, чем же все-таки закончатся эти пробы; он торчит у реквизитора добрых минут сорок, потому что помимо помощи с верхними полками, до которых действительно может дотянуться только он, оказывается жутко интересно копаться в коробках с разным хламом и не понимать, зачем тут все это нужно. В особенности это странное пончо, которое напоминает исключительно мем про «я с тобой, урод, покончу». И когда Антон выходит из служебных помещений, чтобы покурить и переодеться в форму для встречи гостей, он снова сталкивается с Арсением — тот летит на выход из театра, не замечая ничего вокруг; задевает Антона плечом, скомканно бормочет извинение, и Антон успевает только поймать его за локоть, чтобы тот не вписался в колонну. — Все в порядке, Арсений? Как вас там по батюшке, так и хочется съязвить, но Шастун видит, что тот слишком бледный и расстроенный, чтобы шутить шутки. — Более чем, — бросает Арсений и, обогнув Антона по окружности, выскакивает на улицу, даже не зайдя по привычному маршруту в сторону курилки. Антон смотрит Арсению вслед и вспоминает его лицо, когда люди нечаянно топтали уроненные тюльпаны, и оно было таким же бледным и тоскливым; Антон никогда не был на месте актера, но предполагает, что, наверное, это может расстроить, когда главную роль дают не тебе. По крайней мере, если тебе больно даже от оброненных цветов.***
У Арсения нет ни настроения, ни сил даже злиться, когда он приезжает домой и с фоновым удивлением обнаруживает, что Руслан уже там; в квартире пахнет кофе и какой-то едой, которую Белый наверняка либо заказал, либо купил по дороге, но Арса тошнит даже от ее запаха. Он скидывает ботинки, испачканные и мокрые — и без приветов, даже не зайдя на кухню, запирается в душе, пытаясь смыть с себя этот день. Конечно, Сережа был всегда популярнее и важнее для труппы, чем он сам, и это объяснимо — и его выбор на главную роль в «Нирване», и само по себе все происходящее; нет, Арсений никогда не испытывал к Лазареву неприязни, потому что это попросту невозможно. Сережа слишком открытый и искренний, и от него всегда исходит неуловимое тепло, в котором только греться, как кошки греются на теплом весеннем солнце — испытывать какую-то неприязнь и зависть к этому человеку кажется даже кощунством. Арсений каждый раз ищет проблему в себе — почему снова не он, почему кто-то другой, почему он снова не смог дотянуть, вжиться, заставить поверить в свой образ; почему Лис, а не маленький принц, почему Драг, а не Кобейн, еще тысяча почему и зачем. Почему даже сейчас он, чисто внешне подходящий больше, все равно не был принят? Да, кстати, забавно. Лазарев здорово похудел за последнее время для какой-то роли в кино, и это сыграло ему на руку — вряд ли Кобейна можно было назвать Аполлоном в самом расцвете сил. Все сошлось — опять и снова; Арсений мог бы уже перестать трепать себе нервы, каждый раз разрушая себя до основания, чтобы потом долго и кропотливо отстраивать это все, причем часто не только своими собственными руками. — Арс, завтра в два будь у меня в офисе, поедем за машиной, — Руслан заглядывает в спальню, и Арсений даже не оборачивается, выключая на телефоне все уведомления и интернет заодно тоже. — Может, поужинаешь хотя бы? Арсений честно пытается сдержаться и просто помолчать, чтобы не портить никому настроение, но все сдерживаемое наваливается в один момент — обида, разочарование (прежде всего, в себе), досада на часы потраченных сил, нервов, жалость к себе самому и еще масса всего; коктейль убийственный, коктейль почти Молотова, и если бутылку со всем этим говном бросить умелой рукой, можно подорвать среднестатистический поселок, населенный нереализовавшимися актерами театра. — Да не хочу я ни ужин, блядь, ни машину, ничего я не хочу, — Арсений оборачивается и с силой дергает на себя покрывало с постели, и телефон Руслана, лежащий на краю, падает на пол. Конечно же, как бутерброд — экраном вниз. — Отцепись от меня, ради бога, я ничего не хочу. Арсений буквально рычит, хлопком выключая свет в спальне, и падает на кровать, чувствуя, как тошнота становится сильнее — он не ел со вчерашнего дня, и ему пора бы уже ставить на часы напоминалки, чтобы однажды действительно не бахнуться в обморок прямо на сцене. Хотя для его новой роли полумертвый внешний вид в целом не будет минусом — Кате придется меньше заморачиваться с гримом. Руслан молча поднимает телефон, пальцами почти наощупь проверяя, не разбит ли экран, и садится на постель с другой стороны, не приближаясь к Арсению. Арс уже жалеет, что вспылил, потому что примерно представляет, что будет происходить дальше. — Скажи, я что такого сделал, что ты разговариваешь со мной в таком тоне? — Голос Руслана звучит ровно, и это всегда самое для Арсения ужасное; они ругаются не просто редко — очень редко, но если это происходит, то след в памяти остается надолго, потому что если Белый делает что-то, то он делает это качественно. — Тебе не кажется, что это было лишнее? Арсений не поворачивается, так и лежа на боку на постели и чувствуя, как его придавливает буквально бетонной плитой — ощущение почти физическое, потому что даже дыхание становится другим, словно более тяжелым и трудным. Он помнит, как они с Русланом поругались в первый раз спустя пару лет после знакомства, и это тоже произошло потому, что Арс вспылил, и каждый редкий раз это происходило по одной и той же причине; Руслан всегда оставался хладнокровнее и разумнее, и Арсений сгоряча обвинял его в похуизме и нежелании понять его чувства — и только спустя время начать осознавать, что во многом был несправедлив. Как и сейчас — не во всем, конечно, но во многом. Руслан никогда не умел утешать или гладить по голове, как ребенка, и в нем никогда не было этого паттерна в стиле «все говно, а ты хороший», хотя Арсений иногда требовал именно этого — просто потому, что такую поддержку проще почувствовать, ее не нужно анализировать и пытаться понять. Она на поверхности, как любой несложный мотив или эмоция — все говно, а ты хороший. Ты самый лучший, самый талантливый, самый-самый, и я буду гладить тебя по головке и потакать твоей истерике, чтобы ты быстрее успокоился. Руслан так не умел и не умеет до сих пор, зато безукоризненно умеет продышать схватку — и там, где любой бы начал орать уже на моменте полетевшего на пол телефона, Руслан молча тщательно его осматривает, протирает краем пледа и садится на край кровати, протягивая руку к пачке сигарет, потому что иногда они могут позволить себе покурить и в квартире. — Не хочешь ужинать — не ешь, я не буду кормить тебя с ложки, не маленький ребенок уже, — негромко говорит Руслан где-то за спиной, и Арсений чувствует запах сигарет; видимо, закурил прямо в комнате. — Не хочешь ехать за машиной — пожалуйста. Я съезжу сам и оставлю ее на парковке, я не собираюсь тебя уговаривать ни на что. У Арсения внутри все сжимается, потому что он правда не хотел срываться, и Руслан наверняка уже понял, в чем дело — у Арса в жизни не так много поводов, чтобы расстраиваться, и как правило все они связаны с театром; Белый никогда не упрекает его за эту часто болезненную и гипертрофированную увлеченность, потому что для него естественно уважать то, чем занимается близкий человек, но не в его характере вместе с Арсением убиваться в попытке его утешить. — Спокойной ночи, Арс, — так и не дождавшись ответа, говорит Руслан и, судя по звукам, выходит из спальни, прикрыв за собой дверь; наверняка снова будет всю ночь работать в гостиной или на кухне, думает Арсений и натягивает одеяло поплотнее в попытке согреться. Он не чувствует в себе сил ответить даже на эту фразу и только в очередной раз надеется, что Руслан поймет все без слов — Арсений действительно этого не хотел. Ни срываться, ни быть несправедливым — ни в очередной раз кому-то проигрывать.