Зарисовки о конфетах

Пока дверь закрыта, они существуют в двух разных мирах. Ева перебирает в карманах подклад пальто, кидает взгляд вверх, вправо, на звонок, в подъезде чисто, но время берёт своё, здание как старая балерина, тянет ножку, тянет шейку, но морщины по толстым венам уже не скрыть. Работа Еву избаловала, приучила к вылизанному шику, к белым стенам и большим окнам, с которыми можно сделать всё, что угодно, от лофта до контемпорари. Ева коротким привычным движением откидывает волосы с лица, ассиметричное каре всегда на гребне модной волны и всегда будет жрать у неё полчаса сна на укладку. Ева ждёт, она думает о том, чем Лита занималась весь день, устала ли, понравилась ли себе в зеркале сегодня, и поспешные шаги за дверью всё топочут старый дорогой паркет, но топчут далеко, в комнате, у трюмо, потом на кухне. Ева покусывает губы, смотрит выжидательно в хитрый колодец-глазок, как со дна, и Лита никогда не видела её наедине с самой собой. Когда Лита открывает дверь, Ева становится другой. “Не устала”, — подумала Ева. Её пальто и её объятия распахнулись, в руке по бумажному пакету, они зашуршали Лите по спине, когда она прижалась к Еве всем телом.  Ты всегда можешь сказать, в какой плоскости близки люди, по тому, как соединяются их тела во время объятий. Руки Литы обвили её крепко, под пальто и под блузку, талия изогнулась под прохладными прикосновением её пальцев. Сплетение тел — шея, грудь, живот, пах, стукнувшиеся колени, — и дверь за женщинами захлопнулась, будто их поглотил и с удовлетворённым вздохом щёлкнул зубами новый, общий мир. Весенне-прохладный подъезд остро пах пряными, сандаловыми духами. На своей территории Лита была хозяйкой, милостивой царицей, ходи куда хочешь, бери что угодно. Любые ошибки прощались, кроме неловкости — за неё мстила ретро-мебель, отбиваясь от гостей до синяков, атакуя острыми углами и твёрдым цельным деревом. Лита заставила квартиру цветами, почти инопланетной техникой, а столик на трёх толстеньких ножках, образчик искусного декупажа, был едва ли не старше неё.  — Что ты там принесла? — Лита исчезла на зов электрического чайника, её властный голос, как на поводке, потащил Еву за собой. – Алиса, включи радио «мечтательное настроение». Громкость на шесть, музыка заиграла. Беспроводная зарядка, робот-пылесос, электрическая зубная щётка и бамбуковый коврик для йоги – всё у Литы было. Ева знала, что Лита ненавидела наедаться. Секс был как спорт, на полный желудок нормальные люди не бегают и не трахаются, не в удовольствие точно. Конфеты Ева приносила только особенные, покупала их в специальных бутиках и отдельчиках, импортные, редкие, в красивых обёртках; идеально, если с фундуком. Лита конфеты не ела, она их поглощала, касаясь пальцев уголками губ, слизывая на прощание подтаявший шоколад. Выходило у неё естественно и не пошло, будто пуговичка расстегнулась на шифоновой блузке, и белое кружево едва приподымалось над гладкой в венках кожей. Случайно и волнующе. Впрочем, было у Литы и кружево, и нежная румяная кожа, и последнюю сладость они с Евой всегда делили на двоих.  Лита переползает ей на колени или Ева садится на стол, широко расставив ноги, склоняется, и поцелуй длится долго, шоколадный, вкусный, они вылизывают друг другу губы, рты, сглатывают шоколадную липкую слюну, пока совсем ничего не остаётся. У Литы богатые чёрные волосы, очень взрослый взгляд, и самые шикарные плечи, которые Ева когда-либо целовала.  Они думают, что знают друг друга достаточно хорошо. Достаточно — это чтобы честно просить, чего хочется, чтобы не делать того, что не нравится. И, порой, чтобы не обижаться на вспышки, которые не сумели или не захотели перехватить.  В этот раз, солнечным весенним вечером, кухонный стол покрылся крошками кокосовой стружки, и нежный крем на губах потерялся быстро. Во втором пакете, в коробке, тщательно завёрнутый, лежал второй подарок, эдакое подношение, гораздо более пошлое, чем конфеты любимой женщине, но любопытство и пошлость друг другу не помеха.  — Я подумала, тебе может понравиться, — Ева улыбнулась, хитро и довольно. — Понадобится некоторая… синхронность. Но ты же мастер контроля над разными мышцами.  — Разумеется, — хмыкнула Лита. — Я посвятила йоге и пилатесу всю свою жизнь, но вдохновляла меня главным образом Камасутра. Сама-то ты не хлопнешься от изнеможения, после такого-то монстра? Смех зазвенел по комнате, влага белых зубов, остатки красной помады на припухших губах. — Моя только половина! — Ева щёлкнула пальцем по розовому силикону. — И я честно постараюсь не подвести. Могу показать тебе видео, если хочешь. Как им пользоваться.  — Инструкцию ты случайно не прихватила, педантка чёртова?  Они действительно знали друг друга достаточно хорошо. Задумчивая, Лита делалась очаровательной, сдвинутые брови, расчётливый взгляд, Ева обожала её от кончиков пальцев, от матовых длинных ногтей до полной округлой груди, и целовала так же, от подушечек вверх по сильным рукам, и каждый сосок приминала губами, как бутон.  Танец был бы скучным сравнением, в танце роли не меняются, один ведущий, другой ведомый, и в редких соло характер вспыхивает, чтобы завлечь и подчинить, а затем движения повторяются, и снова тот же самый ведёт, тот же самый следует. Наивную, более молодую Еву легко было вести, завести даже, уронить её на спину, посадить её в ноги, Лита гладила её по щекам, в горсти собирала белые волнистые волосы. Ева запрокидывала голову, ей было трудно дышать, но она — Лита знала, — ловила кайф от пальцев на шее, от ощущение этого взгляда вниз к губам, но вверх к потолку, больно и волнительно. Ева любила больно и волнительно, неожиданно глубоко, а затем мягко и по кругу. Лита играла с ней, с удовольствием сжимала мягкие половинки её задницы, прикусывала кожу, зализывала. Никаких синяков, синяки — это болезненное послевкусие, это что-то, что можно забрать с собой, а Лита, настоящий тиран, всё наслаждение предпочитала заключать в себе, быть единственным источником ласковой боли. Чтобы голод возвращался быстро, и Ева снова томилась, придирчиво выбирала конфеты.  Простыни приходилось менять каждый раз. Догги-стайл был не про них, неудобно и бесполезно, одна свободная рука на двоих, куда такое годится, но Лита, которую, если захочется, можно было завязать в узел, питала слабость к “Уттана Ширшасане”, а проще говоря, выгибалась в пояснице, выпятив задницу к небу, и стонала в смятые простыни с похабством мартовской кошки. Она просовывала одну руку под собой, между бёдер, и Ева нарочно задевала её пальцы своими, теми, что были снаружи, напряжённые и скользкие от смазки. Низкий голос вибрацией пробегал по телу, Лита стонала и подавалась навстречу толчкам, сильная, тонкая, такую все завистливые с презрением назвали бы “недокормленной”, не подозревая, что Лита могла сделать стойку на руках, а затем коснуться собственной макушки пальцами ног. Бесполезный навык, если некому его оценить. Стопы сбивали простынь, сильные пальчики поджимались, томно и трогательно, лубрикант тёк по бёдрам, и рука Евы, которой она удерживала Литу на месте, всё время соскальзывала. Ева вслушивалась в стоны и неразборчивые бормотания, её пальцы с хлюпаньем исчезали внутри Литы, проникая в вагину с единственной целью ублажить. Конечно, не без собственного удовольствия, не без пьянящего ощущения власти над чужим наслаждением. Ева выучила все кнопки, все жесты, и стоило ей томно прихватить другой рукой половые губы Литы, нажать там, оттянуть тёмную нежную кожу, и в награду ей посыпались хриплые маты и восхитительно-жалостливый, искренний скулёж. Ева усмехалась, кусала губы, желание довести свою женщину до грани напоминало то чувство, когда хочется задушить в объятиях до смерти.  Кончая, Лита падала животом на кровать, скользкая, звенящая, она прекращала мыслить и, кажется, существовать в чистой послеоргазменной неге. Часы тикают, солнце садится, голая Ева встаёт, чтобы задёрнуть шторы, шумный проспект за тройным стеклопакетом равнодушен к её покатым бёдрам. Звенят металлические кольца по гардине, проспект напоминает о себе светлой дымкой вокруг потускневших штор.  — Твои дефиле шикарны, дорогая, — сипит Лита, свернувшаяся калачиком, смотрит из-под руки. — Но мне же можно не только смотреть? — Хочешь потрогать? — Неси сюда свой двусторонний дилдо. Ева была уверенной в себе женщиной, три тюбика красной помады, кроссовки на светских раутах, но от взгляда Литы у неё, порой, подгибались ноги, и она, ватная, покорно ползла к ней на кровать. Или не на кровать. Куда позовут.  Лита любила трахать Еву сверху, садиться в ромб её ног, чувствовать трепыхания её тела бёдрами, сжимать в ладони красивую грудь яблочком. Ева скрещивала ноги, снова расплетала их, выгибалась мостиком. Её метания по простыням превращали модную стрижку в копну белых кудрей, короткие волосы слева как-то слипались, длинные пряди справа взлетали мечтательным облаком. Лита убирала их с лица, гладила Еву по щекам, по бровям. Рыча, Ева прихватывала её пальцы зубами и целовала в ладонь, часто просто раскрывая рот и крича, беззвучно или возмутительно громко. Какая же шумная, Лита вздыхала, и долгими, жадными поглаживаниями, немного больно — ровно так больно, как нужно было, — пересчитывала Еве рёбра.  Лите нужно было, чтобы в неё вбивались, она таяла от толчков, от ритмичных нажимов ладонью по вульве. В йога-классах она редко включала плейлист с барабанами, с диким ритмичным мычанием, такая музыка “влияла на настроение”. Алиса, судя по количеству плейлистов, знала много секретов. Ева, если у Литы не доходили руки, водила круги — по животу, по клитору, её тело поднималось навстречу волной. Еву можно было посасывать, она любила долгие длинные мазки языком по вагине и клитору, и если Лита дарила ей такие приятности, всегда благодарила в ответ, трахая Литу одновременно и снизу, и в рот, совершенными, безумными погружениями. Они знали друг друга хорошо, но от этого не становилось скучно.    — Давай руку, — говорит Лита.  Её пальцы немного скользкие, но большую часть лубриканта она вытерла о простынь, небрежно и по-хозяйски. Ева хватается за её запястье. Это надёжный, живой замок. Левая нога Литы поверх правой ноги Евы, правая — под левой ногой Евы, они подложили подушки под спину, и в целом их потное скользкое сплетение тел весьма похоже на видео, которое Ева взяла за инструкцию.  — Ненавижу розовый. Идиотский цвет, — говорит Ева. — Других не было? — Нормального размера вообще не завозят. Чёрный ещё был. Лита смеётся. — Ты же не расистка! Ева серьёзно смотрит ей в глаза.  — Я бы хотела, чтобы всё, что я в тебя сую, было моего цвета.  Дилдо между ними удерживала она. Первый конец, направленный в Литу, скользнул легко, мазнув напоследок по раскрытым губам, лубриканта на него выжали с царской щедростью. Лита зашипела, постепенно раскрывая рот, сдвинула брови, градус изгиба рос вместе с остротой ощущения. Дурно и сладко становилось от одного её вида, Ева заторопилась, насадилась сама, засовывая второй конец дилдо в себя едва не по ребристую середину. От её движения первый конец толкнул Литу изнутри, и она застонала, длинные ногти впились Еве в запястье. Забили последний гвоздь в гроб их слаженного сексуального дуэта. “Господи, — раздавалось за стенами у соседей, — ооо, хорошо”.  Оказалось, синхронность для двойного дилдо была не так уж и важна. Важно было держаться друг за друга и полностью отдаться желанию. Чёртова гибкость, стонала Ева, хватая ртом воздух. Она держалась за ногу Литы, прижималась, целуя колено, крича в него матом, и честно не понимала, как Лите могло быть удобно извернуться таким образом, и как она могла взять упор, при этом не отпустив Еву. Ребристая часть дилдо, та самая серединка, которую Ева придерживала рукой, почти скрылась между их телами, часто и жадно мелькала склизким розовым силиконом в жарком пространстве двух хлюпающих вагин. Не хватало самую малость, не хватало вжаться, впиться губами в губы, и чтобы сжали грудь, и единение ритма стало полным, и переплелись руки и ноги. Ева дёрнула Литу на себя, опрокидывая её себе на грудь, та вскрикнула, дилдо, капая смазкой, выскользнул из неё, но эта силиконовая деталь уже не имела значения. Ева схватила Литу за промежность, заполнила её своими пальцами, чувствуя сокращения мышц живота, как всё поджималось у Литы внутри, содрогалось, точно в ней самой. Они едва не стукнулись зубами. Жадность, Лита часто бывала жадной, ела Еву, как те же конфеты. На грани, не чувствуя щекотки пота, стекавшего по вискам, она подхватила Еву под колено и парой глубоких волнообразных толчков выбила из неё оргазм. Длинный-длинный стон, Лита ловила его, эхо собственного удовольствия, целовала распахнутые серые глаза. Не было ничего лучше дуэта загнанного, тяжёлого дыхания в раскалённой от секса комнате.  Простыни отправлялись в стиральную машину, Лита давала Еве её, но свежее махровое полотенце. В душ всегда по отдельности, иначе можно было сорваться, продолжить в других позах и на других условиях, и как потом заканчивать — непонятно. К десяти ночи курьер, уставший, но любопытный, доставлял что-нибудь съестное, взгляд его едва не подзорной трубой прощупывал дверь и голые коленки под кромкой домашнего кимоно. “Это моё”, — Ева загребала себе коробки и пакеты, довольная и многозначительная, Лита расплачивалась QR-кодом, и вид на сногсшибательные колени захлопывался перед курьером навсегда. В том, чтобы дразнить чужих, они обе видели эксклюзивное развлечение. Вроде как, смотри, меня все хотят, любой готов, а я — с тобой.  Лита садилась за стол, упиралась поджатой ногой в табуретку и думала. Накладывала еду в тарелку и думала, от одной мысли становилось муторно и скучно. Сколько бы такого курьера, молодого и бодрого, пришлось бы учить? Заметил ли бы он вообще такие детали, круговые движения, чувствительные рёбра? Понял бы, сколько боли — достаточно? Куда там! Хотя… Может, и понял бы, может, и научился бы. Если бы Ева захотела ему рассказать и показать. Но что заставляет людей решаться, доверять друг другу такие интимные подробности? Почему с кем-то одним не стыдно сказать, не стыдно услышать, а к другим и подходить близко не хочется, стоять рядом мерзко?  То ли энергетика, то ли судьба. Колесо Сансары, все дела. Ева плюхает ролл в сою, запихивает в рот, заедает имбирём и довольно жуёт, поглядывая на Литу.  — Вибрирующие лучше, — заключает она. Витиеватый ход мыслей остаётся при ней, мокрые волны длинных прядей загадочно прикрывают правый глаз. — Согласна, — кивает Лита и тянется за филадельфией.