Баллада о глупом мальчишке

— По пятьдесят рома мне и этому парню. «Капитан Морган». Пряный золотой, — произносит скучающий голос слева. Рома косится в ту сторону, цепляет взглядом низко надвинутый капюшон толстовки, из-под которого торчат непослушные темные волосы. Сплошь татуированные пальцы, отбивающие по барной стойке мотив, едва ли совпадающий с песней. — И две банки колы. — Парень наконец поворачивается, и Роме кажется, что пялится пристально не просто — складывает в уме стоимость шмоток или рассматривает ярко-зеленый септум в носу. Но парень только роняет: — Диетическую. — Я не пью такое, — говорит Рома, проглатывая удивленное «Как ты узнал про диет-колу?» — Ничего. Со мной выпьешь, понравится, — отзывается парень невозмутимо, Рома теряется от возмущения, а Василиса, местный бармен, фыркает, отвлекаясь от бутылки «Капитана», и наигранно ворчит: — Артем, не пугай мне гостей. — Я заплачу, — вызывается Рома, потому что Артем ухмыляется в ответ на замечание Василисы, стягивает капюшон с темных лохм и молчит — хотя должен бы, черт побери, сказать хоть что-то, раз уж решился познакомиться спустя полчаса и превратить нечаянное соседство за баром в подобие дружеской посиделки. «Боже, Рома, — проносится в голове ядовитое. — Дружеская? Ты в гей-клубе, а не на утреннике. Разумеется, он тебя клеит». Кровь приливает к лицу некстати, и Рома кошмарно трусит. Снова, как три раза до того, когда приходил сюда, сидел, ждал подката, а потом сбегал после первого же намека на интерес со стороны другого парня. Только сегодня сбежать не получается. Паранормальная тяжесть держит его на высоком табурете, не давая двинуться с места. Соврать про дела, домашку, про то, что нет восемнадцати, про то, что не привлекают парни. «Так не привлекают же», — повторяет про себя Рома неубедительно, но упрямо. — Кажется, я тебя раньше видел. Лицеист? — спрашивает Артем, кидая на Рому краткий испытующий взгляд. Глаза у него темно-серые, очень грустные на контрасте с ухмылкой. — Да, лицеист. — Значит, в курсе этикетов и прочей ерунды. — Артем проводит большим пальцем по губе, смотрит снова в сторону, на ряд бутылок за спиной Василисы. А Рома смотрит на выпуклый шрам на пальце Артема, напоминающий по форме неровное сердечко. — Кто приглашает, а в моем случае заказывает, тот и платит. Убери кошелек. — Ладно… — Рома не находится со словами. Василиса ставит перед ними роксы, ведерко со льдом и две банки диет-колы. Артем кидает в рокс пару кубиков льда, делает глоток, а затем шумно и классически красиво, как в рекламе, открывает банку и прикладывается к коле. Мальчик-картинка в объемной толстовке с незамысловатым принтом продукта масс-маркета и татуировками, часть из которых поблекла от времени, часть, как край рукава на правой руке, — остались недобитыми. Грустный, с ненастоящей ухмылкой. Иногда Роме кажется, что он такой же, как эта ухмылка. Пластилиновый, искусственный. Рома повторяет за Артемом. И ром Роме почти что нравится, а вот напряженное молчание, в котором не проскальзывает ни единого намека на подкат — как ни странно, нет. «Тебя же бесит, когда к тебе пристают», — напоминает внутренний голос ехидным шепотом, но Рома предпочитает залить его алкоголем. — Вкусно, — комментирует, водя пальцем по запотевшему боку банки, лишь бы выдавить из Артема хоть слово. — Я же говорил, понравится. — Как тебя зовут? — светски интересуется Рома, прежде чем срабатывает стоп-кран здравомыслия. Ну вот. Еще и дебилом себя выставил. — Ты серьезно? — Ухмылка Артема становится шире и самую малость веселее. — Да, тупо вышло... А я Рома. Рома Парфенов. — Он протягивает ладонь, Артем смотрит на нее пару секунд, а потом спрашивает: — Не музыкант? — Нет… — Рома опускает ладонь, проводит неловко по брючине, делая вид, что избавляется от несуществующей складки. Черт. Да с ним реально хоть на минуту перестать нервничать и задаваться вопросом, все ли так плохо с самим Ромой, или это Артем странный донельзя? — Пальцы музыкальные, — сообщает Артем как данность, отпивая из рокса, но на этот раз не притрагиваясь к коле. Рома снова за ним повторяет и решает, что без колы оно как-то даже приятнее. — Ты здесь один? — скрепя сердце решается на расспросы Рома, хотя раньше интересовались разве что им и из него клещами тащили ответные реплики. — Нет, за компанию. Я к геям отношусь положительно, но не лично, — говорит Артем и показывает в ту сторону, где в мерцающем свете стробоскопов дергаются в хаотичном танце под электронику пять-семь человек. — Вон сестра моя. Диана. — С косичками? — спрашивает Рома, тщательно давя странные нотки разочарования в охрипшем внезапно голосе. Диана на Артема совсем не похожа. Хотя бы потому, что ее темно-серые глаза светятся искренней радостью, а очаровательная улыбка не кажется маской, за которой прячут боль. — С косичками. И с другом. — Артем показывает на худого парня в джинсовом комбинезоне, который прыгает рядом с Дианой, подставляя лицо под серебристые всполохи света. — У него несчастная любовь приключилась, какой-то мудак разбил ему сердце. Диана решила, что надо вытащить Пашу в клуб, а я тут на тот случай, если… Ладно, чего еще не случилось, о том говорить не буду. — Артем салютует ему роксом и допивает до дна. — Не все на улицах отбитые гомофобы. — Понятно, — Рома старается, чтобы это прозвучало небрежно, и отчаянно анализирует собственное поведение. Он ведь не пытался уделить Артему неоправданное внимание? Не приставал же сам. Просто пытался разговорить странного типа, который заказал ему выпить. И что с того, что Артем оказался не геем? Главное, что Роме шиза не ударила в голову, и он не показал себя со стороны «отбитого гомофоба», что Артему вряд ли бы пришлось по душе. Рома добавляет, чувствуя, как быстро расплетается язык под действием алкоголя: — Я тут на самом деле тоже… случайно почти. Думал знакомого застать. Извиниться. А вот это от правды не так далеко, как Роме хотелось бы. Только Антон и его ненаглядный Джо в клубе за прошедший месяц так ни разу и не появились, не дав Роме очередного повода струсить и сбежать. Или набраться смелости под градусом и сказать, что он, Рома, вел себя как последний баран. У Антона и Джо сейчас конфетно-букетный период. Может, они торчат дома — погода ноябрьская не радует теплом. Может, самозабвенно трахаются, и им нет дела до клубных тусовок и Роминых извинений. — Мальчики, что-нибудь еще? — Василиса наклоняется ближе к стойке, потому что новая песня звучит куда громче предыдущей, как и дружный одобрительный свист из толпы, подбадривающий диджея. — Рома?.. В смысле напитка, — объясняет Василиса со сдержанной прохладной улыбкой, когда Рома вздрагивает, очнувшись от разглядывания татуировок на пальцах Артема. Василисе — несмотря на то, что она почти никак не демонстрирует этого внешне, — ни Рома, ни его визиты в клуб ой как не нравятся. По крайней мере, она по-прежнему замирает настороженно, стоит Роме сесть за бар, прежде чем улыбается дежурно и принимает заказ. Она-то его насквозь небось видит. Его недешевые шмотки, недружелюбные замашки, поток спускаемых на пойло бабок, брезгливые гримасы, которые Рома давит, если видит целующиеся парочки. Для очистки собственной совести. Исключительно для совести и для голоса матери в голове, который повторяет, что молодежи засрали мозги пропагандой и радугой. Который твердит, что если ты гей, то надо страдать и раза по три в день в лечебных целях себя ненавидеть. — По сто, — заказывает Артем и приподнимает банку Ромы, потрясывая ее, чтобы проверить, пустая или нет. — И еще банку колы. — Василиса кивает и ныряет в подсобку на зов кого-то из официантов, а Артем облокачивается о стойку и только теперь продолжает разговор сам: — И как, получается? — Получается что? — Рома непонимающе хмурится, ерзает на табурете. Необъяснимо, но до чертиков сильно переживает рядом с ним, хотя казалось бы, вот тебе компания, от которой не надо воротить нос. Не надо себя четвертовать за неправильный выбор заведения на вечер пятницы, не надо себе лгать. «Ты ведь не лжешь себе, — звенит издевательское в мыслях, — когда говоришь, что сюда шатаешься только за качественной выпивкой, в которой все равно нихуя не разбираешься?» — Простить себя, — объясняет Артем, дергая плечом. — Зачем? — Рому недвусмысленные поползновения в сторону псевдопсихологии жалят сильнее отравленного дротика, расшатывают и без того никуда не годящиеся нервы. И из него все-таки льется дерьмо, которое и так слишком долго — почти весь вечер — держалось внутри. — Только не говори, что мне это «извини» важнее, чем ему. — Конечно важнее, — фыркает Артем, — иначе он сам искал бы встречи. — Артем взмахивает рукой, будто дирижирует, только подбирает не музыку, а нужные слова. — Чтобы закрыть гештальт. Закрыть для себя тему и забыть о том, что вы не поделили. Но ему пофиг, судя по всему. А тебе вот нет. Это о многом говорит. — Ты книжек умных начитался? — ощетинивается Рома раздраженно, почти обиженно. Единственный нормальный собеседник оказался с приветом и прицепом жизненной мудрости от лайф-коучей из «Вконтакте». — Давно я такой хуйни от живого человека не слышал. — Какая злюка, — говорит Артем, прищуриваясь, и кивает Василисе, которая ставит перед ними два новых рокса. Артем хмыкает тихо, давя пальцем крупные капли конденсата, натекшие на стойку с ведерка со льдом. — А то я уж решил, что ты тошнотная миленькая детка. Приятно удивлен. — Чего? — Рома теряется, промахивается рукой мимо рокса, хотя кажется, что трезв абсолютно, что алкоголь из него одной только этой фразой вымыло до капли. Артем делает глоток, прежде чем поднимается, шарит по карманам толстовки и достает потрепанный кошелек. Рома заставляет себя отвести взгляд — боже, чертов джентльмен, — когда замечает, что мятые купюры, которые Артем сворачивает и сует под банку с колой, в кошельке были последними. Рома понимает запоздало, почему Артем встал и начал собираться — песня заканчивается, к стойке подбегает запыхавшаяся Диана и спрашивает: — Погнали? Пашу надо домой оттащить, — она кивает в сторону Паши, который стоит столбом посреди опустевшего танцпола и покачивается уже без музыки, блаженно улыбаясь потолку. Диана вертится на подошвах растоптанных кед, дергает Артема за рукав толстовки, как гиперактивный ребенок, хотя при ближайшем рассмотрении выглядит лет на десять старше. — Ко мне Ася сейчас подъедет, можем дома продолжить… — Диана мажет по Роме быстрым взглядом, в котором мерещится неодобрение. — Ага. — Артем сует кошелек в карман, в последний раз оборачивается на застывшего Рому. — Не скучай, злюка. — Артем подмигивает на прощание, и они вместе с Дианой уходят, подхватывая под руки невменяемого Пашу. Пропадают на лестнице за спинами ребят, которые клянчат у диджея нужные треки. Рома сидит и по-прежнему не двигается с места. И думает, что есть какая-то неправильная, ебанутая ирония в том, что единственный, от кого он не сбежал в этом клубе, сбежал от него первым.

***

— Пятьдесят «Капитана Моргана», пряного золотого, и диет-колу, — вяло просит Рома, скользя безучастным взглядом по головам. Сидит еще немного вполоборота к танцполу, будто на самом деле верит, что вот-вот увидит капюшон объемной серой толстовки. Но наконец сдается, вздыхает раздраженно и снова растекается по стойке, подкладывая руку под голову. Василиса ставит перед ним рокс, ведерко со льдом и банку. Пересекается с Ромой взглядами и произносит, явно переступая через какие-то внутренние принципы: — Его тут не было. Ни в понедельник, ни в среду. — При чем тут понедельник и среда? — Рома хмурится, почти убедительно продавая ей недоумение. — Тебя не было ни в понедельник, ни в среду. — Василиса забирает пустой бокал у девчонки, которая подбегает к стойке и тут же уносится обратно в танец. Разумеется, при Василисе тут не один спектакль душевных метаний отгремел во всех актах с короткими антрактами. Ее халтурными «почти» не обмануть. — Подумала, ты захочешь знать. Что не пропустил его. — Я что, о чем-то спрашивал? — вскидывается Рома раздраженно и испуганно. Василиса поджимает губы, закатывает с чувством глаза и отходит было к другому краю стойки, но Рома, поддавшись секундной слабости, задавив гордость и перескочив установку «Роман Парфенов ни за кем бегать не будет, как собачонка», выпаливает: — Ладно, черт… Прости. Можешь, пожалуйста, сказать… если вдруг?.. Он не заканчивает мысль и даже не представляет, что к этому добавить. «Мне нужно знать, приходил ли сюда один натурал, который заказывал мне выпить и которому я нагрубил»? Чем вообще оправдать ненормальный интерес к незнакомому чудаковатому Артему, ради которого он уже третий раз за учебную неделю приплетается в клуб и цедит в одиночестве ебаный ром? — Скажу, если перестанешь вести себя, как придурок, — произносит Василиса с достоинством и прищуривается, когда Рома, оценив все «за» и «против», сдержанно кивает. — Хорошо. — Она улыбается и бросает, прежде чем отойти в сторону: — Вон он, кстати. Рома вздрагивает и резко оборачивается. Мистика? Совпадение? Чертов знак? Но Артем в той же серой толстовке с низко натянутым капюшоном действительно пробирается к стойке, ловко лавируя между танцующими. Садится за соседний табурет, смотрит, как на баг в программе и паранормальное предвосхищение будущего заказа, на рокс и колу, переводит взгляд на Рому, и тому кажется — может, только кажется, но этого уже достаточно для ускорения пульса, — что Артем удивлен. И снова приятно. — Злюка? — уточняет Артем с кривой ухмылкой. Глаза у него уже не такие грустные, как в прошлую встречу, но это выражение непримиримой, въевшейся в радужку тоски, наверное, с Артемом на постоянной основе. — Привет. — Привет. Сразу прости, что в прошлый раз… — Рома делает неопределенный взмах рукой, а сам думает, что дважды за вечер еще никогда самовольно не извинялся. Не был настолько тошнотворно милой деткой. И заканчивает чуть прохладнее: — В общем, ты понял. — Понял, но извинения не принимаю. — Артем жестом показывает Василисе, натирающей бокалы у дальнего конца стойки, что ему нужно то же, что и Роме. — Почему? — Рома неловко поправляет септум. Дурная привычка, от которой ночью, когда от тянущей боли в носу не заснуть, приходится несладко. — Может, хочу, чтобы ты мучился. — Артем стягивает капюшон с непослушных волос. — Или мне не нужны извинения, потому что мне нравится, когда меня унижают всякие богатенькие злюки? — Ты больной, — резюмирует Рома с неуверенной усмешкой. Артем делает вид, что ловит его комментарий пальцами, как нечто осязаемое, водит щепотью у носа, принюхиваясь к воздуху, и тянет обреченно: — Бля, все-таки нравится. Рома смеется впервые за долгое время, Артем тоже улыбается так, будто давно не улыбался по-настоящему. — Как ваш Паша? — спрашивает Рома, когда они, приподняв роксы в знак примирения, уговаривают по пятьдесят и обмениваются ничего не значащими комментариями про погоду в городе. Артем неуловимо мрачнеет, и Рома успевает пожалеть, что нарушил шаткое равновесие в разговоре, но Артем все же отвечает со вздохом: — Вряд ли отошел. — Он ерошит волосы рукой, и Рома замечает, что шрам на пальце в виде неровного сердечка кровит, как будто его совсем недавно обновили. — Не знаю, чем я его так зацепил. — Так он… — Рома надкусывает кубик льда, за что правая нижняя восьмерка ему не говорит спасибо, но от смеси смущения и легкой паники Рома на боль в зубах не реагирует. — Так это ты ему... сердце разбил? — Да. — Артем крутит пустой рокс, отрицательно качает головой, когда Василиса, проходя мимо, предлагает повторить. Какое-то время прислушивается, вроде бы, к заигравшей мелодии, даже отбивает кроссовком незамысловатый такт по перекладине табурета. Потом, словно опомнившись, выпрямляется, давит свою ненастоящую ухмылку и поворачивается к Роме со словами: — Диана почему-то решила, что в ту пятницу я увижу, какой Паша классный, и упаду к его ногам. — Нихуя он не классный, — мрачно заявляет Рома, допивая остатки теплой колы со дна банки. И не знает, злится на себя за резкую реакцию насчет любовных перипетий, которые его вообще не касаются, на Диану, на ухмылку Артема, за которой тот прячется. На то, что придурок разодрал шрам за каким-то чертом. А может, на то, что Артем не понимает, чем цепляет людей. Хотя ему-то наверняка виднее, чем Роме, который объяснить логически магнетизм Артема не в состоянии. — И никто не обязан любить в ответ. Из жалости, по приколу или по дружбе любовь не строится. — Кто-то умных книжек начитался? — поддевает Артем, и Рома кидает на него взбешенный взгляд. — Вау, вот это глаза! — Артем постукивает татуированными пальцами по стойке и тянет нараспев, как будто в дудочку для кобры играет: — Злая, злая детка. — Перестань, — просит Рома сдавленно, чувствуя, что отчаянно краснеет и ведется, как малолетка. — Не то я решу, что ты не за выпивкой сюда приперся, а по прямому назначению... — А кто тебе сказал, что я здесь сегодня ради выпивки? — спрашивает Артем и встает. «Ебаный ж ты нахуй», — грохочет у Ромы в голове, за что дома, ляпни он такое вслух, непременно наказали бы чем-нибудь вроде гороха под коленями. Но Артем встает, даже не прикидывается, не ломает комедии с «Я сейчас уйду, видишь? Уже ухожу… Уже делаю первый шаг», наклоняется к Роме, который сидит ни жив ни мертв, не в силах отшатнуться от теплого дыхания, касающегося уха, и вкрадчивым шепотом спрашивает: — А ты?.. Рома зажмуривается, еле держится дрожащими пальцами за табурет и за остатки самообладания. А когда открывает глаза, Артем уже идет к выходу решительным бодрым шагом. — В этот раз ты платишь? — спрашивает Василиса ехидно, перегнувшись к нему через барную стойку, и Рома, очнувшись от наваждения, бормочет: — Видимо.

***

— Диет-колу. Только ее. — Сегодня без алкоголя? — удивляется Василиса, доставая из холодильника банку, и одобрительно произносит: — Уважаю, Парфенов, уважаю. — Ты со всеми такая язва, или только мне повезло? — ворчит Рома, открывая банку. Пена лезет из-под алюминиевой крышки и течет тонкой струйкой на новые красные штаны. В этом мире только мальчикам-картинкам вроде Артема простые действия даются зрелищно, как в рекламе или кино? — Бля. — Не бойся, мокрые штаны красивую морду не испортят, — хихикает Василиса, протягивая ему салфетницу. — Что? — невинно спрашивает в ответ на взгляд с убийственным посылом и фыркает: — Ну прости. Мне просто нравится, что ты перестал заходить в клуб с таким выражением лица, как будто тебя в помойку кинули вперед головой. — У меня не было такого выражения лица, — огрызается Рома мрачно. — Было. — Василиса перегибается через стойку, буквально рыбкой ныряет, хватает пару салфеток и помогает Роме со штанами. Возвращается на место и интересуется, явно не раз прокрутив вопрос мысленно: — Кстати, ты мне расскажешь, как тебе твой дружок простил подставу с бабками?.. Как его там? — Жигалев, — подсказывает Рома безжизненно. — Точно, Жигалев. — Не простил. Мы теперь не общаемся. Даже… в столовку в лицее вместе не ходим. — У Ромы портится и без того паршивое настроение от этого вопроса, но он рассказывает — все-таки, Василиса по отношению к нему слегка оттаяла, и теперь он может отплатить той же монетой: — Ты бы простила? Я типа знал, что поступаю по-детски. Но что-то в голове щелкнуло… и я все равно так поступил. — Как злюка? — Василиса вздергивает брови. — Как злобное чмо, — поправляет Рома, ловя себя на мысли, что ему не нравится, когда злюкой его называет не Артем. Артем, по крайней мере, про подставу, до которой он опустился пару месяцев назад, не в курсе. — Но деньги-то вернул? — Конечно, вернул! — возмущается Рома, хотя не ему с послужным списком говнюка возмущаться и строить оскорбленную гордость. — Я не собирался их прикарманивать — своих полно. Только… хотел, чтобы Жигалев подумал, что бабки Антон стащил. — Рома морщится, в животе тянет, как от изжоги, от пресловутого стыда на грани с уже привычной ненавистью к себе. «Оздоровительные гейские три раза», — думает Рома невесело и тихо произносит: — Я просто пиздец какое злющее чмо... — Хорошо хоть, ты это признаешь, — уклончиво хвалит Василиса, кидая скомканные мокрые салфетки в мусорное ведро. На несколько минут она пропадает, принимая заказы и делая красивый «Космополитен» присевшей на бар девчонке, а потом возвращается к Роме, ныряет через стойку и пихает его в плечо, снова соскакивая на пол. — За что? — возмущается Рома, едва не падая с табурета от неожиданности. — Не за что, а чтобы не кис. — Василиса показывает ему язык, в котором торчит — и не хватило же ей двух здоровых гвоздей под нижней губой — серебряная штанга. — «Не кисни, на радуге зависни»! — Знакомый слоган, — звучит за спиной не менее знакомый голос, и Роме стоит огромных усилий немедленно не повернуться. Нет уж, пусть придурок не думает, что только его здесь и ждали. Артем садится рядом, стягивает капюшон и вскидывает брови, не заметив рокса. — Сегодня без алкоголя? — Сегодня всех заботит моя печень? — резче, чем следовало бы, спрашивает Рома. Василиса прыскает и уходит, получив от Артема заказ на апельсиновый фреш, а он сам садится вполоборота и выстукивает по барной стойке уже въевшийся на подкорку мотив. Интересно, что за мотив? Роме мерещится в какой-то момент, будто Лана Дель Рей. — Дуешься? — спрашивает Артем миролюбиво. — На дураков не обижаются, — роняет Рома и с облегчением, за которое хочется себя проклясть, отмечает, что шрам на большом пальце заклеен пластырем. Рома окидывает Артема придирчивым взглядом с головы до ног, пока это можно оправдать тем, что только-только подошел. — Ты эту толстовку не снимаешь, что ли? — У меня три одинаковые, — немедленно сообщает Артем и усмехается. — Хочешь, подарю одну? — Я похож на того, кому денег не хватает на шмотки? — буркает Рома. Всегда бы отвечать в таком духе, глядишь, и нервы рядом с Артемом перестанут скручиваться в канаты и хлестать по воспаленному сознанию со всей дури. — Ты похож на злую детку, которая с удовольствием бы таскала мою толстовку, — тянет Артем, не отрывая взгляда от него, ловя всю гамму эмоций, которая наверняка проступает на Ромином лице. — Чего ты добиваешься? — спрашивает Рома слабо, испуганно и тихо-тихо, хотя почти уверен, что честный ответ прозвучал бы как: «Твоей смерти от тахикардии». — А обязательно надо чего-то добиваться? Ты забавно реагируешь, — выдает Артем, вообще, кажется, не осознавая, насколько смущает своими словами. — Ты с Пашей так же себя вел? — Рома ловит в его взгляде привычную грусть, проступающую из-под проснувшейся было веселости, но Артем не уходит в себя, не отмалчивается, даже бравады почти не теряет, говоря: — Я, конечно, мудак, но не настолько, чтобы заигрывать с тем, на кого у меня при всем желании не встанет. Рома выдыхает шумно. Терпит, перебарывает резкий порыв головокружения, удерживается от вопроса «А со мной ты заигрываешь?». Потому что ответа на этот вопрос два. Прямой и тот, который Рома додумает у себя в голове. Потому что к подобному он точно еще не готов. Хочет знать, но боится, до чертиков, до ледяных мурашек по коже. — Ясно. — Рома резко подрывается, хватая куртку с крючка под барной стойкой. Натягивает так нервно, что путается в рукавах под удивленным и грустным — да, не только ты умеешь съебываться на полуслове — взглядом Артема. — Мне пора. — Куда? — Домой, блядь! — Стой. — Рома вздрагивает, когда Артем перехватывает его за локоть и держит, будто строптивого зайца, который даст деру, только хватку ослабь. Артем ловит его взгляд и говорит серьезно настолько, что кажется совсем другим человеком: — Понял, переборщил. Останься. — Я не хочу пить, — отзывается Рома после недолгой паузы и чувствует, как пальцы Артема разжимаются, поднимаются от локтя к плечу и поправляют съехавший рукав. И мурашки уже не ледяные — это, черт побери, даже не мурашки, а брызги от раскаленной лавы в том месте, где Артем касается нечаянно его шеи, выправляя волосы из-под воротника. — Я тоже. — Артем усмехается краем губ, опускает руку. — Дождемся моего сока и пойдем гулять. Василис, скоро? — Скоро, скоро… — произносит Василиса глухо, и Рома, покосившись в ее сторону, видит, что она замерла у соковыжималки с половиной апельсина в руке и смотрит на них во все глаза, ловя каждое слово. — Кхм, да. Уже делаю… — С чего ты решил, что я хочу с тобой гулять? — спрашивает Рома тихо, когда включается соковыжималка, и разговор хоть ненадолго, но остается только между ними двумя. — Я не решил. Я тебя приглашаю, — поправляет Артем и добавляет вежливо, от чего Роме вспоминается его небрежное «в курсе этикетов и прочей ерунды»: — Пожалуйста. — Ладно, — сдается Рома, хотя сдался-то он сразу же, как вскочил и увидел обалдевшие грустные глаза Артема, только придурку этого знать не обязательно. — Недолго. У меня… — Рома сознается, будто в преступлении: — домашка по экономике. — Будущий бизнесмен? — интересуется Артем, забирая у Василисы небольшую бутылочку фреша и расплачиваясь по счету картой. — Чаюха в следующий раз. — Ловлю на слове. — Василиса демонстрирует Артему штангу в языке и уходит в подсобку. — Да, — отвечает между тем Рома и решает козырнуть наблюдательностью: — А ты музыкант, да? — С чего ты взял? — Артем кривится, будто вопрос задевает его за живое, но, кажется, не против поднятой темы. Кивает в сторону, и оба идут к выходу, поднимаясь по лестнице в полутьме по неоновым указателям. — Выводы сделал, — отвечает Рома уклончиво, опуская подробности про привычку Артема долбить пальцами по барной стойке, не сбиваясь с ритма даже от клубных песен, кроссовком — по перекладине табурета, уж явно не от нервов. Про замечание о музыкальных пальцах. — Так да или нет? — Хотел бы им стать. — Артем надевает капюшон, когда они оказываются на улице, и достает из заднего кармана джинсов помятую пачку. — Куришь? Ого, нет? Хвалю, детка. — Перестань называть меня так, бесишь, — огрызается Рома для проформы и спрашивает, когда Артем закуривает, и они направляются неспешным шагом к выходу из дворов в сторону набережной: — Хотел бы? Почему только хотел бы? — Отец настоял, чтобы я пошел на инженера. — Артем выдыхает дым через ноздри, а Рома неосознанно, на это покосившись, поправляет септум. — Времени на гаражное бренчание с корешами мало остается. Так, хобби. — Студент? — Рома прощупывает почву осторожно, хотя оно и видно, что Артем старше. — Третий курс. — Артем придерживает Рому за рукав куртки, когда тот, зависнув, уже шагает на пешеходный переход. Вперед, к набережной, городским огням, разбившимся на полосы о чугунные перила и хлынувшим прямиком в холодную темную реку. — Куда? Красный горит. — Черт. — Рома морщится. — Задумался. — О чем? «О тебе. О себе. О том, что мне надо немного пострадать о том, какой я мудак, а то вечер уже, а я еще хорошенько по себе не проехался, только ты тут… нарисовался со своими прогулками, татухами, дымом через нос и глазами грустными». — Холодно, — недалеко от правды. Ноябрь, и кажется, что даже воздух стал под натиском приближающейся зимы вязким, как сорбет. — Руки мерзнут. Они переходят на другую сторону, останавливаются у перил набережной. Артем берет ладони Ромы, переплетает их пальцы и, ни слова не говоря, заставляя Рому машинально шагнуть ближе, сует в карманы своей толстовки. — Ого, — вырывается из Ромы удивленное, — утепленная? — Зимняя. Крутая на самом деле. Вот остальные две без подкладки, они полегче. Смешно. Стоят толстовки обсуждают, как две тетки в возрасте на одежном рынке. И руки Ромы у Артема в карманах, а сам он выдыхает дым, не вынимая сигареты изо рта. Пока она не догорает до фильтра. — Честно, — вдруг шепчет Артем, глядя на него сверху вниз, и Рома замирает, завороженный его глазами. Темнее, чем обычно. И ни на грамм ебанутой тоски, — я бы сейчас сожрал этот окурок или в реку плюнул. — Зачем? — Рома неуверенно улыбается. — Чтобы не отпускать твои руки. Это ненормально. Сердце здорового человека не должно так впахивать. Рома не придумывает ничего лучше, чем уткнуться носом в грудь Артема. Потому что щеки полыхают, в горле не остается воздуха, и все тело будто ломит. От одной фразы. Боже, Рома, от одной лишь фразы, ты что, дурак, так вестись на слова? Артем издевается. Ему нравится наблюдать за реакцией. — Мне надо домой, — бормочет Рома, переступая через глупые хотелки. Через не могу заставляет себя спустя секунд десять отлипнуть от Артема, отстраниться от запаха курева и мягко высвободить руки из его карманов. — Я… прости... — Рома отворачивается, чтобы не смотреть больше в его глаза. — Правда холодно, не по погоде оделся. И домашка. Я такси вызову… Тебе… — спохватывается Рома, — тебе вызвать, может? — Недалеко живу, я уж как-нибудь пешкодралом,— небрежно роняет Артем и отворачивается тоже, облокотившись о перила. Сплевывает окурок на ладонь, сует под пленку, которую не до конца отколупал с крышки сигаретной пачки. Прячется под капюшоном, за своей ненастоящей ухмылкой. Неспешно разматывает пластырь с пальца, смотрит задумчиво на затянувшуюся поверх шрама корку крови. — Заказывай, не мерзни. Рома открывает приложение на телефоне трясущимися пальцами. Кусает губы, когда выскакивает уведомление, что водитель будет уже через минуту. — Блядь, — выдыхает вместе с облачком пара, замечая, что белая тачка с нужным номером разворачивается на светофоре. — Артем? — Да? — Мы же еще встретимся? — Зачем? — в голосе, равнодушном, скучающем, проскальзывает нотка любопытства. «Нет, приятель. Ты разве не понял? — думает Рома невесело, тот трусишка Рома, который никогда, кажется, не подохнет. — Я не скажу. Клещами не вытянешь. Прости меня, правда, но я не умею так смело». — Проехали. Рома машет рукой таксисту, остановившемуся метрах в десяти, уже идет навстречу, глотая горечь обиды на нелепо заканчивающийся вечер. Но Артем вдруг тоже тихо выдыхает «блядь» и ловит. Снова ловит его за локоть, разворачивая на себя, и говорит: — Послезавтра в семь. Рома моргает растерянно, свет фар со встречки слепит, в горле горячо и холодно, на душе спокойно и пиздец. Артем наклоняется и быстро целует его в щеку. А потом отстраняется, мягко подталкивает к такси и добавляет: — Иди, детка. Не мерзни.