***
— Роман! Немедленно открой! — требует мать, прерывая их разговор, и громко колотит в дверь, явно собираясь высказать за побег с завтрака. Чуть не опрокинутую тарелку с креветками, впопыхах захваченную наверх чашку кофе («Еде и напиткам в спальне не место, Роман!»), смазанное оправдание про срочный звонок от старосты класса, на которое отец, хитро прищурившись, уж очень понимающе фыркнул. А мать ожидаемо не поверила и оскорбилась. Наверное так не улыбаются, принимая звонок по учебе, и не проносятся сквозь холл, чтобы взлететь вверх по лестнице, перепрыгивая по две ступени за раз. — Ма, я занят! — кричит Рома, прикрывая рукой телефон. — Потом доем… — Завтрак ради меня пропустил? — смеется Артем из динамиков, все равно расслышав, и мигом забывает про подробное описание пуделя, которого подкармливает на заднем дворе студии бэк-вокалист Анвар. — Решу же, что влюбился. Рома вспыхивает и думает с облегчением, что Артем хотя бы позвонил не по видеосвязи и не видит его лица. — С кем это ты разговариваешь? — с подозрением спрашивает мать из-за двери, обращаясь в слух, и Роме в какой-то момент до смерти хочется огрызнуться «с президентом Соединенных Штатов, блин». — Твоя староста разве не девочка? — Ма, пожалуйста, дай договорить, — просит Рома и добавляет, не удержавшись: — У меня что, не может быть других друзей кроме старосты, с которыми можно поболтать в субботу? — а Артему, нагнувшись к телефону, шипит: — Я и так скоро в двери перестану пролезать, нужен мне этот завтрак. — Будешь хуево есть, натравлю на тебя сам-знаешь-кого, — грозит Артем убийственно серьезным голосом, и Рома чуть не давится воздухом от возмущения. Знал же, что рыжая шпионка сливает Артему все. Неудивительно, если вплоть до того, тепло ли он одевается и как выглядит, когда выползает в клуб, чтобы выпить сока и за болтовней с Василисой поскорее убить очередной вечер. — Воландеморта грохнули, если ты не знал, — язвит Рома, прожигая телефон взглядом и надеясь, что Артем по ту сторону чувствует хотя бы легкие, но уколы совести. За то, что не понимает, как позорно от его заботы Рома улыбается то стенке, то учебнику по экономике. За то, что по ночам, просматривая по десятому кругу истории Артема в Инстаграмме, Рома засыпает с телефоном в руке. За то, что голос его мерещится постоянно и кажется, будто его группа из каждого утюга играет, не только на репите в наушниках по пути в лицей. — И вообще… хватит за мной следить. — Кто бы говорил, — тянет Артем, и даже в его голосе чувствуется фирменная ухмылка. — Ты создал фейковую страничку в инсте, чтобы палить наши истории. — Я ничего не создава… — оправдывается Рома неубедительно, но Артем перебивает: — Вау, она перестала стучать. — Ага, точно, — бормочет Рома, оглядываясь на дверь. Отчетливый шепот отца по ту сторону («Марина, пожалуйста, дай парню личное пространство») подсказывает, что казнь за пропущенный завтрак откладывается. Рома снова наклоняется к телефону, пристроенному на подушке, и спрашивает ехидно: — Так на чем мы остановились? На том, что ты себе невероятно льстишь? Повисает недолгая пауза, которая для Ромы, нервно теребящего уголок одеяла, растягивается до вечности. По телефону сложно. По телефону, когда не видишь Артема перед собой, кажется, что любое слово его задевает глубже, чем должна бы невинная легкая подколка. — На том, что я соскучился, — говорит Артем — издевается в ответ? — и, когда пульс у Ромы подскакивает, а щеки начинают гореть от прилившей крови, спрашивает уже точно искренне и тихо: — А ты?.. Неделя почти прошла. На заднем плане у Артема приглушенно звучит знакомый по прошлым созвонам голос Ильи, барабанщика: «Артем, да харэ уже лясы точить, кто репетировать будет?» — Тебя зовут, — замечает Рома, бросая одеяло и принимаясь покручивать септум в носу. Судя по тону, Артем побаивается, что неделя без личных встреч их-то, едва успевших на одно свидание сходить, снова поставит в разряд незнакомцев. Роме же кажется — в эту самую секунду, как откровение свыше, — что никого настолько близкого у него давно уже не было. А может, действительно не было, если не считать отца. Кого-то, кто болтал бы с ним по три часа подряд ночью. Рассказывал про пуделей, прикормленных Анваром, про выступления и музыку Америки двадцатого века. Кто расхвалил бы ему смесь, из которой при прямых руках, наверное, действительно можно сделать кекс в кружке, а потом смиренно выслушивал бы ворчание про заляпанную микроволновку. Кто опрашивал бы перед тестом по экономике, одновременно открыв на раздолбанном походном ноуте параграф, чтобы проверять правильность ответов. Кто интересовался бы им так, как интересовался Артем — без лести, желания втереться в доверие ради бабок. Про бабки Артем спрашивал только одно: «Хватает?». И тут же уточнял на полном серьезе: «Точно не надо скинуть? Нет, ну мало ли, твоя маменька тебя решила на столовские воду и хлебушек посадить». — Ответь, и я пойду, — настаивает Артем, и Рома фыркает: — Я задерживаю репетицию? — Именно. — Это похоже на вымогательство. — Рома сдерживает смешок и закусывает губу. Черт, и когда он успел настолько поднатореть во флирте? Как сказать, что безумно? Что горло сводит, а в голове туман от звонка до звонка? Что хочется сунуть руки в карманы его толстовки. Услышать именно от Артема, что с ним все нормально. Что он не поломанный и не искусственный, что он красивый хоть чуточку внутри, не только снаружи. Что в нем что-то есть. Неужели можно прямо? Можно? — Очень, — говорит Рома прежде, чем успевает себя одернуть. — Я очень сильно скучаю. Глупо, да? Неделя всего. Ну и мы.. ты… Артем протяжно вздыхает в трубку. И Рома боится, что скажет сейчас «Да, глупо. И я глуплю не по-детски». Но он только произносит тихо: — Ты бы знал, как я хочу к тебе. Еще целые сутки… — Тебя зовут, — повторяет Рома, когда Илья на заднем плане снова возмущается про отставание от графика. — Пока. Рома бросает трубку и падает лицом в подушку, чувствуя, как пульсирует кровь в ушах. Впереди целые ебаные сутки.***
— Долго еще? — спрашивает Рома, отбивая пальцами по столешнице нервный мотив. С матерью накануне днем разругались в пух и прах, и Рома уже думал, что его запрут за городом и прострелят шины любому случайному таксисту на подъезде. Но отец вновь вмешался, уговорил мать не психовать и не ломать трагедию, махнул рукой и сказал: «Просто позвони предупредить, если ночевать будешь не дома». Рома ничего такого не планировал, но внезапный фарт — он и в Африке фарт, поэтому собрал на всякий случай рюкзак с учебниками на завтра и кинул в него пару домашних вещей и зубную щетку. — Сейчас... Когда эта допоет, — флегматично отзывается Василиса и широко зевает. Они сидят за столиком в небольшом темном пабе и смиренно ждут, когда настанет очередь выступать Артема и его группы. И надо же было им вписаться на благотворительный концерт уже здесь, в родном городе, сразу после фестиваля. Василиса зевает еще раз — до хруста в челюсти, глядя на скачущую с микрофоном по сцене женщину, которая жутко фальшивит на каждой высокой ноте. — Выживет только сильнейший... — бормочет Рома и косится по сторонам. Судя по собравшейся за соседними столиками и у бара молодежи с кислыми лицами, не одни они здесь ждут заявленный инди-поп и рок, будто специально отодвинутые хитрыми организаторами в конец программы. Рома тяжело вздыхает и лезет в рюкзак, решив, что без толку откладывать неловкий момент: после концерта все мысли будут заняты только Артемом. — Вот. — Он кладет небольшую прямоугольную коробку на столик и двигает ближе к Василисе. — Смотри. — Это что? — Василиса вздергивает рыжие брови и косится на коробку с прохладцей, будто подозревает, что внутри маленький тараканий цирк, а надкусанное яблоко на крышке так, для прикрытия. — Обновку купил? — Василиса безразлично дергает плечом и снова смотрит в сторону сцены. — Круть. Рома не сразу понимает, что Василиса даже на секунду не задумалась, зачем на столе лежит новый айфон. — Это тебе, — выдавливает он еле слышно и складывает руки на груди, откидываясь на спинку стула. Делает вид, что чудовищно увлечен выступлением, но лицо предательски пощипывает от смущения. Главное, чтобы Василиса в сердцах не зарядила ему айфоном между бровей — не улыбается ему все-таки становиться Гарри Поттером. — Чтобы не таскаться с нокией-страхолюдиной. — Чего? — Василиса смеется звонко. — Парфенов, долбанутое у тебя чувство юмора. — Это не шутка! — сердится Рома. Черт, ну захрена ты, Василиса, заставляешь все это вслух проговаривать? — Это подарок. Возьми и хватит мне нервы трепать! — Да не могу я такое принять! — в голосе Василисы чудится плохо прикрытый злостью испуг. — Ром, он же дохуя и больше стоит. — И что? Для меня это мелочь... — Рома через силу смотрит на Василису, на то, как нервно она покусывает губу и озирается, будто ищет пути к отступлению. Приходится поставить ультиматум: — Слушай, мне стыдно, что моя подруга звонит по останкам динозавра. Не возьмешь — я все равно утоплю твою нокию в реке. — С каких это пор мы стали друзьями? — ехидно вворачивает Василиса, припоминая ему разговор недельной давности. Рома закатывает глаза и буркает, почему-то испытывая настойчивое желание рассмеяться: — Еще пару слов в таком же духе, и станем врагами. Василиса награждает его прищуром и хмыкает. Но больше не ломается. Берет коробку и кладет на колени, сжимая обеими руками, словно боится, что кто-то из ребят за соседними столиками вскочит и мигом ее грабанет. — Спасибо, — говорит Василиса громко и искренне, а у Ромы от этого «спасибо» мучительно перехватывает дыхание, и сил хватает только на то, чтобы поморщиться и отмахнуться. К счастью, женщина на сцене отдает организатору микрофон, зал оживляется и разражается аплодисментами, в которых мерещится больше радости по поводу того, что пытка кончилась, чем восторга от исполнения. Организатор коротко объявляет следующих выступающих, пока рабочие носятся по небольшой сцене, проверяя провода колонок и стойки под микрофоны. Рома чувствует, как подскакивает пульс, и резко выпрямляется на стуле — на сцену выходят Артем и уже знакомые по инста-сторис Анвар, Илья и Сережа. В зале хлопают активнее, приободрившись, видимо, при виде электрогитары в руках Сережи и барабанных палочек, которые Илья ловко прокручивает между длинных пальцев. Рома же взгляда не может оторвать от Артема. Тот стягивает капюшон толстовки, закрепляет микрофон на стойке и щурится, вглядываясь сквозь свет направленных на сцену софитов в зал. Скользит взглядом серых глаз по головам, наверняка различая только смутные силуэты. Рома еле сдерживается, чтобы не вскочить и не прокричать во все горло «Я здесь!», размахивая руками, как очумелая девчонка-фанатка. — Сиди на заднице ровно, — просит Василиса со смешком, видимо, устав наблюдать за его беспокойным ерзаньем. — Пара песен, и он твой. — Я и так ровно сижу, — отзывается Рома с достоинством, хотя и понимает прекрасно, что его поведение и наверняка покрасневшее лицо говорят об обратном. Боже, ну почему он так сильно вляпался? А вдруг Артема это отпугнет? Что какой-то истеричный пацан с багажом дерьмовых историй на него готов запрыгнуть с ногами уже после хрипловатого: — Хорошего вечера! Надеюсь, вы не против каверов? Зал гудит, зал разогрет и измучен ожиданием нормальной музыки достаточно, чтобы снова удариться в рукоплескание и одобрительный свист. — Хорошо. — Артем улыбается, а у Ромы внутренности скручивает от жгучей дебильной ревности, от желания эту улыбку забрать себе одному. А еще лучше — велеть всем остальным, за исключением, быть может, Василисы, дружно отвернуться. — Тогда погнали. Артем делает знак Илье, и тот ударяет по барабанам, задавая ритм. Сережа подстраивается, перебирая струны, и притихший зал заполняет красивая ясная мелодия. Неторопливая, смутно знакомая, звучащая так неожиданно сочно в исполнении электрогитары. Но Рома догадывается, что слышит Лану Дель Рей, лишь вровень с тем, как Артем, обхватив татуированными пальцами стойку микрофона, начинает петь: — I've seen the world, done it all, had my cake now… — пение Артема, будто мед, течет в уши и посылает приятные жгучие мурашки по всему телу. Роме с его твердой пятеркой по английскому ничего не стоит перевести машинально: «Я добился всего, отхватил свой кусок счастья...» — Diamonds, brilliant, and Bel-Air now… — «Алмазы, бриллианты и Бель-Эйр». И если последнее название Роме ни о чем не говорит, то манера, с которой Артем поет, сколько силы и чувства вкладывает в голос, внушает обманчиво, будто он только что сорвался первым же рейсом с западного побережья Штатов, где тянул холодный лагер на берегу спокойного океана. — Hot summer nights mid July… — «Жаркие летние ночи в середине июля». — When you and I were forever wild… — «Когда мы оба вечно теряли контроль». — The crazy days, the city lights… — «Сумасшедшие дни, огни города». — The way you'd play with me like a child. — «И ты играл со мной, будто с ребенком». Рома замирает, как замирает и Василиса, и еле различимая боковым зрением компания за соседним столиком. Когда Артем снимает микрофон со стойки, когда вновь поднимает горящий взгляд под конец проигрыша и вступает в припев: — Will you still love me, — «Будешь ли ты любить меня по-прежнему», — When I'm no longer young and beautiful? — «Когда я перестану быть юным и красивым?» — Will you still love me, — «Будешь ли ты любить меня», — When I got nothing but my aching soul? — «Когда при мне ничего не останется, кроме искалеченной души?» В горле царапается, сердце бешено колотится в груди. И Рома не может оторвать взгляда от полных надежды серых глаз, которые, кажется, в этот момент обращены прямо на него. — I know you will, I know you will. — «Я знаю, что будешь. Я знаю, что будешь»… Артем пропевает это нежно, будто шепчет на ухо каждому в зале, делится тайной, в которую отчаянно хочет верить. Его темные ресницы трепещут, по лицу пробегает еле различимая судорога боли, которая ранит сильнее удара наотмашь. Рома почти не дышит, жадно ловя каждое слово, неповторимые эмоции исполнения, током бегущие по венам вместе с кровью. Артем пропускает текст через себя и отдает притихшему, завороженному залу с процентами, выворачивая душу под ноги, не стесняясь показать себя уязвимым и слабым. Живым, чувствительным донельзя. Мелодия становится энергичнее под пальцами Сережи, умело перебирающего струны, глубже — когда Илья меняет ритмику, пуская палочки в полет по барабанной установке. Голос Артема набирает силу, и его надрывное «Будешь ли ты любить меня?», и вкрадчивое «Я знаю, что будешь» Анвара, подпевающего во второй микрофон, сменяют друг друга, к кульминации заставляя Рому задержать дыхание и отдаться музыке полностью. Пустить ее под ребра и беззвучно шевелить губами, повторяя, как мантру, текст Ланы. Когда песня кончается, Рома смаргивает набежавшие на глаза слезы и аплодирует вместе с залом, который в ту же секунду взрывается гомоном и свистом. — Эта песня была для тебя, — говорит вдруг Артем в микрофон и улыбается коротко. — Я скучал. Рома застывает ни жив ни мертв. Артем смотрит на пальцы, обхватившие микрофон, никто не озирается и не ищет его глазами, но кажется, что громадная мигающая стрелка прямо сейчас зависает у Ромы над головой, выдавая его с потрохами. Рома сдерживает прущую из него улыбку, косится на Василису, которая строит ему глазки и ухмыляется, одними губами произнося: «Д-Л-Я Т-Е-Б-Я». В зале все еще хлопают, кто-то пытается прокричать сквозь шум название песни, которую хочет услышать в исполнении группы. Артем уже поднимает было руку в знак того, что они продолжают, но замирает, и оторопь на его лице заставляет Рому вытянуть шею и проследить за направлением его взгляда. Из-за одного из столиков ближе к сцене вдруг поднимается Паша, которого Рома узнает мгновенно, пусть видел лишь раз. — А его кто позвал? — шипит Василиса, наклоняясь к Роме. — Этот гад мне торчит за два коктейля! Паша подходит к сцене и протягивает Артему красную розу на длинном стебле. И улыбается. Улыбается так, будто «эта песня для тебя» воспринял на свой счет.