Курение, или Опыт, разбивающий сердце

Марко нервозно в который раз поправлял лямку рюкзака на плече, проходя по школьной парковке. Сегодня он был — вроде как — почти свободен, что-либо повторять или учить не было нужды и смысла: Ройс никогда не делал этого накануне экзамена, даже если стоило освежить какие-то моменты. Это уже только во вред всему результату шло. Но ощущение свободы шло вразрез с его зоной комфорта, парень предвкушал приступы беспокойства и паники дома за своё профурсетство. Недалеко от серебристого Фольксвагена стояли тер Штеген с Левандовским, Матс поодаль прощался со Шмельцером. — Красавчик, не подкинуть? С ветерком, — заставив Ройса всего передернуться, раздалось с плохо сдерживаемым хохотом через полпарковки. Немец так поплыл, оглох от своих размышлений, что сейчас по-настоящему перепуганно пялился на вяло скалящегося ему Роберта. — Можно, — Ройс просиял, не тушуясь. — А вы куда? — что им с поляком по пути он знал прекрасно. — Довезу ребят до корта, — Левандовский в белой футболке легко повёл плечом. У рыжего немца сердце сжалось. — А я? — и только по неделикатно скошенному взгляду Марка он допер, что только что сказанное было ошибкой. — А тебя домой, чудик, — рассмеялся, открывая дверь машины, Роберт, традиционно терпимый — или равнодушный — к затупам Ройса. Будучи причиной, будь уж так добр, терпи. — Решили с Матсом прокутить последний денёк перед экзаменом, — впервые за две недели воодушевленно помахал ракеткой тер Штеген. Этот каталонский университет, ещё не заимев Марка-Андре, уже проматывал ему все нервы, хотя подобный трюк едва ли мог бы пройти легко с ним. — Где Хуммельс завис? — боязливо приблизившись к машине, дал себе время на раздумья Марко. Дико хотелось сесть к Роберту. Этому не придаст значения тер Штеген? Матс не оставил это место за собой? Последние полгода их с Левандовским дружба переживала смутные времена и другие люди, вроде того же Хуммельса, Пищека или Мюллера, всё чаще оказывались рядом с Леви первыми. — Кажется, какие-то проблемы, — затемняя или не имея представления в самом деле, увел взгляд Марк-Андре, — у Марселя. Расставшись наконец-то со Шмельцером, Матс вежливо слил все вопросы тер Штегена и желание помочь и придержал заднюю дверцу, свистнув. — Забирайся, живо, — Марко показалось, что в ясно-карих глазах пронеслась вся жестокость мира, а командирство друга поставило точку в его нефартовости. С ноющим смущением он понимал, что сам попроситься к Роберту не осмелится. Хуммельс решил закинуть ракетки и сумки-рюкзаки в багажник, Леви поправлял зеркало заднего вида. Тоже как будто для вида. Марко апатично разглядывал свою обувь, быстро осознавая, что белые кроссовки, о новой паре которых он грезил лишь два месяца назад, не приносят счастья. Справа кто-то протарахтел, набирая скорость, и старшеклассник поднял глаза. С парковки на мопеде выехал Брандт... с Хаверцом, кто бы сомневался, бог ты мой, любители испытывать судьбу. Тёмные завитки были аккуратно убраны под шлем. Одноклассники, по почти религиозным для подростков соображениям высказывавшие свое "фи" безопасности, усмехались, что это Кай Хаверц — махровый трусишка. Ройсу же чуднó было жить со знанием из первых уст, что Юли настаивал на шлеме: когда дело доходило до этого друга, Брандт сомневался вообще во всем, и в себе в первую очередь, водил на пределе осторожности и берёг. Он самая близкая, — самая большая, значит, — угроза для Кая. Приглаженные солнышком кисти заскользили по талии Брандта, скрывшись в сквозном кармане серой толстовки-кенгуру. На повороте за здание гимназии Хаверц укромно устроил головку на плече Юлиана. Но не раньше. Марко посадили посерёдке, как винтик у ножниц. Или ещё можно было посоображать и изголиться, что Хуммельс и тер Штеген рассорились и Ройс сдерживает кошачью драку. Но что тогда поездка на корт — дуэль, и Матс выбирал оружие?.. Но Хуммельс миролюбиво пристроил стаканчик доппио в подставку рядом с Левандовским. Марко неуютно свёл колени: обычно в июне было под двадцать градусов, только летом их выпуска всё пошло по параболе, и кто-то сверху забыл умножить на два. Светлая кожа чуть синела на коленях в дырках серых денимовых джинсов. А поляк ещё и окно открыл. — Я попью? — не отвлекаясь от дороги, как коренной вышколенный немец, поляк прикоснулся к белой крышечке на двойном эспрессо Хуммельса. — В горле пересохло. — Да пожалуйста, — тряхнул кудрями Матс, с опозданием пожалев о своей щедрости: вообще, они с Марком-Андре на двоих брали. — Курить меньше надо, — сварливо прошептал куда-то в стекло тер Штеген, закрывая диалог в Скайпе с неким первокурсником Политехнического университета Каталонии Лео. Будущий второкурсник без смайликов и скобочек обещался помочь со сбором документов и предлагал делить на двоих плату за комнату-студию в двадцати минутах езды от их корпуса. — Марк, — внезапно боязливо прижал его ладонь к сидению, просяще понизив голос, Ройс. — Это и к тебе относится, — без снисходительности и особой надежды, поднял светлые брови блондин. Так подумать, его друг по переписке произвёл впечатление ответственного и прямого парня: "D’acord. Quant val?"³ не заставило себя ждать. А на крайнее замечание тер Штегена их водитель на сегодня рассмеялся свежо и непринуждённо. Марко почувствовал слабость и сжал прохладные коленки. Всё будто идёт по плану, но о котором Ройс не знает. И давненько. Едва они высадили ребят у корта, Марко ощутил, что остался один с Левандовским. И это странно: раньше никогда "наедине" для него не ощущалось как "в одиночку". — Не пересядешь? — неестественно яркие при белом дневном свете голубые глаза общались с немцем через зеркало заднего вида. — Конечно, давай, — ответил же максимально топорно старшеклассник, желая показать, что не боится. Но... разве он боится? К чему его утрированная небрежность в поднятых к самым ушам плечиках и неловком выползании с заднего сидения, как в первый раз в машине? Марко сел рядом с водителем, с излишней осторожностью пригибая голову, как будто его рост составлял футов шесть с кепкой. Пока он залезал, Роберт поднял стекло, из которого проветривал товарищей всю дорогу. Левандовский перехватил его ладонь и, не смотря в сторону немца, уложил её под свою поверх рычага переключения передач. Перевёл на первую. — Ч-чего? — вполголоса мутно пролепетал, сам себе не отдавая отчёт, рефлекторно Ройс. Это через секунду в голове заскрипело "ни слова, ни шелеста, тихо, тихо! ". Так он всё сломает, разобьёт. Десятиклассник заткнулся, молясь, чтобы поляк не услышал его блеяния. Их с Левандовским руки переключили машину на вторую передачу. Марко почти совсем не ощущал давления Роберта, так тот уже отработанно и властно управлялся с механизмом. При первой же возможности Марко... проигнорировал шанс ненавязчиво убрать руку, продолжив пассивно обнимать пальцами рычаг. Время от времени шатен сжимал их, переключаясь. Всё как будто шло своим чередом. Марко Ройс же часть его Фольксвагена?.. — Марко, — синие глаза с удвоенным вниманием стали цепляться за знаки и другие авто, — ты можешь сейчас? Парень скосил неверяще, запуганно, истерично понимающе глаза на поляка. Ройс... научился с ним быть понятливым. Резиновый коврик под ногами потерял физическую целостность, немец ощутил немотивированную воздушную яму. Это дошло до него, как услышанное со стороны; будто не он сидит в этой ужасающей ситуации и не ему давать нежеланный ответ. Марко отвёл помутневшие глаза к бардачку перед собой — и его мутило; зря, видно, Роберт прислушался и закрыл окошко. — Ладно, — протяжно выговорил немец, заторможенно поняв, что ответной реплики актера, фильм с которым он сейчас смотрит, не последует. Он ждал, что Роберт свернёт на обочину или... — Давай сейчас! — с искренним нетерпением напомнил о себе Левандовский, сжал рукой ткань правого кармана джинсов. Взгляд Ройса проследовал вниз, и во рту пересохло, внутри — оборвалось. И давно он... хочет... ещё пока вёз Марка с Матсом? Левандовский неделикатно потянул друга вниз, вцепившись в предплечье. Жесткая молния сложилась в три погибели, и, чтобы расстегнуть, ему пришлось приподнять бедра. Но Роберт удерживал прилегшего уже Марко правой, а левой руль — остальное стало заботой немца, с тупой бережностью отстегнувшего пуговицу, опустившего молнию и прикоснувшегося к Леви. Рыжая голова мешалась под рукой, а сам Марко молился на безукоризненные немецкие дороги и автобаны: парнишке стоило усилий не насаживаться в таком положении целиком, что было категорически невозможно и привело бы к неминуемой рвоте вкупе с полным шоком и отказом признавать, что сейчас происходит. Наверное, он был чертовски скучен и аккуратен, но, видит Роберт, Ройс всего-то силися не подавиться и не испортить настроение своему "клиенту" чем-то мерзотнее плохих ласк ртом. По набору скорости Марко осознал, что они на автобане. Левандовский уже пыхтел, не таясь, и выдыхал со смыслом, шумно. Это безрассудство. Он не может так следить за дорогой. Но затем стало ясно и что поехали они в неимоверный объезд [ройсова дома] по автобану, относительно нагруженному в полдень, час пик. Роберт не сможет неизменно нестись на скорости, всегда придётся под кого-то подстраиваться... Изощренность поляка и тщательная подготовка "стечения обстоятельств" делали голову Марко совсем невесомой, он даже думать не желал о таких сюжетах. На этот раз немец соскочил как ужаленный, как только так сразу. Выпрямился и откинулся на спинку, не увидел бы кто этот перформанс. По торопливому жесту Левандовского догадался отыскать в бардачке какую-то тряпочку, видимо, для протирания панели. Они зарулили на задний двор у киоска, в двух шагах от многоэтажки, в которой семья Ройса снимала квартиру. — Извини, что в прошлый раз так вышло, — Марко округлил вконец болезные глаза: они никогда с ним не говорили о прошлых разах и ни о каких грядущих, их связь существовала только в моменте. — Я не планировал. Я бы спросил твоего... желания. — Да, — инертно опустил глаза Марко. — Это было мерзко. Я ничего, но... Да, так и было, — не нашёл моральных сил рисоваться и отказаться от откровенности перед Робертом. — Прости, — уверенно повторил поляк. — Давай я тебе... Руки загребущие поползли к штанам Ройса, но этот маневр парень не понял. — Та-та-та, ты, ты чего ? — рыжий немец сжал чужие запястья так чтоб наверняка, в глазах протест и смущенная озадаченность. — Давай я тебе, — с упором пояснил Левандовский, не видя, видимо, всей ситуации, — помогу. Ну... руками. — Не надо мне, — всполошившись, как на пожаре, вконец растерялся Марко. Только сейчас Роберт догадался посмотреть на денимовые джинсы, рельеф которых не выглядел как что-то, нуждающееся в его спасении прикосновениями. — Как? — как космонавт, высадившийся на Луне и не нашедший ни одной сырной рытвины, патетично охнул Леви. — Ты не... возбудился ? — блекло от накатившей неуверенности от своих слов, договорил Левандовский. — Мне не хочется тебя, — не зная, как о подобном можно врать, кисло ответил Ройс. Нелепейшим образом, руки сами легли на пах, укрывая его от задумчивого взгляда Роберта, зависшего на ширинке Марко. — Так ты же заявлял... — обозленно похолодели голубые глаза. Честолюбивый поляк не без резона полагал, что сделал щедрое или, во всяком случае, милое дружеское предложение. Подрочить любившему его ртом Марко — как ответный реверанс. От таких не отказываются. — Ты же понимаешь, что я... — поскорее оборвал его немец, спеша умаслить Левандовского и, главное, забыть всё, что он когда-то там наговорил. — Нет. Я перестаю понимать немецкий, когда ты так мямлишь. — Роберт, — уныло глянул искоса Ройс. В нормальном — их нормальном — состоянии друг не придавал никакого значения зажатости и некой социальной невстроенности немца, этим интонациям, будто заряд садится, и неумению принимать решения. — Придурок, — желчно выплюнул поляк. — А не использовать презик — это по-умному, да, мистер Какой-с-меня-спрос? — а вот это было лишним. Но Ройс чересчур много разузнал и, соответственно, передумал об этом в последнее время, чтобы его роящиеся мысли не вывалились в самый страшный момент. — Ну да, — опершись локтем на руль, чуть наклонился к нему, вызывающе, Роберт. — Вдруг у тебя что-то есть, — двенацатиклассник надул щёки, как будто его норовило разорвать от смеха. — У тебя! — закололо в носу — Марко предпочёл думать, что от возмущения, — и запальчивая детская попытка отзеркалить обиду отозвалась паническим стыдом. Парень отстегнул ремень и выпрыгнул из Фольксвагена. — Идиот фригидный, — не ожидавший такой прыти, более смиренно проворчал Роберт. — Пошёл к чёрту, — клацнул зубами в ответ, негромко ругнувшись, Ройс. У себя Марко переоделся, выложил тетради, заварил крепкий чай с бергамотом и уселся за своим столом с кружкой, когда понял, что ни к какому чёрту Роберт не идёт. Отменить, отменить. Немец так же внезапно, как попал в ловушку поляка, обнаружил себя рыдающим над чаем, бессмысленными движениями подбирающим рассыпающиеся локоны укладки. И это не собиралось прекращаться, из него воистину хлынуло. Вспомнил, на свою беду, как вдохновенно всё начиналось. Начиная с десятого класса, он с Левандовским были не разлей вода. Насколько это возможно с Робертом, как человек суховатым, витающим где-то в своих целях и не всегда способным понять чужой юмор. Шутки Марко, всем казалось, он боготворил: покатывался со смеху, как наивная школьница, желающая приворожить своим восхищением кавалера. Пускай это не высказывалось вслух, но одноклассникам стало очевидно, что Левандовский пошатнул, а впоследствии потеснил позиции Марка-Андре. Отныне тот в глазах окружающих был не более чем "старым добрым другом детства" — навсегда в сердце, но с тренировки "Боруссии" Марко уезжает на великах с поляком, бегает за кофе до автомата рядом с гимназией с ним же, не пересел, но зависает на переменах на его первой парте. В начале двенадцатого класса в солнечную голову постучались: Марко Ройс осознал, что влюблен. Он знал это на сто двадцать процентов, потому что уже не раз влюблялся раньше, и вот это вот, что у него сейчас, ни разу не было похоже на прошлые истории. То, что он чувствовал рядом с Робертом, раскрепощало его, он видел впереди тучи перспектив, а жить было интересно. Годичной давности Марко запросто признавался себе, что вот та девочка "купила" его ямочками на щеках, с этой было неплохо в кафе-мороженом обсуждать его любимые сериалы, а третья изо всех сил походила на Шеннен Доэрти. Роберт Левандовский был бóльшим — он был уютным. Марко в рот ему глядел и не жалел об этом ни разу, поляк создавал атмосферу и был его атмосферой. На голых чувствах и уверовав в силу "было бы желание", на старте выпускного класса немец обнародовал свою любовь перед Левандовским. Знать бы ему тогда, что накануне Томас, обиженный очередным проявлением кидка-Роберта, наобещал тому суровое возмездие... И шатен-поляк, потеряв краски в лице, не оставил всё же надежды вывести этот, как ему сперва показалось, "заговор" на чистую воду. Улыбаясь дрожащими губами, он доигрался в "Если любишь — докажи", предложив Ройсу минетом подтвердить серьёзность своих слов. Для него это было сравни матерной шутке, пока Марко, как в воду опущенный, задушенно смущенный и гневно прячущий глаза не оказался своим ртом на уровне его бёдер. А Левандовский... Слабак или чёрт дёрнул, но он позволил другу приспустить с себя штаны и доказать. Никто раньше не делал такого для него. И Ройс рдел до ушей, когда польский друг звал на перекур, всегда как будто не настаивая, но он-то понимал, что идти надо непременно. В том, чем именно они занимались, опасливо уединяясь в кабинке, было всё примерно как в подростковом курении: Марко, например, особо не проникся и прикола не оценил, но сбегáл с Леви "пропустить по сигаретке", чисто чтобы составить компанию. В их дружбе появились сквозняки, парни стали видеться чуть реже и всё чаще в компании третьих лиц; Ройс самым естественным образом "вернулся" к тер Штегену, но — дружить с Робертом все же они не переставали. Когда они были вместе, ничего ниже пояса будто и не стояло между. Леви хотел получать спец-дружеские-услуги от него, Марко млел от его неправдоподобно мелодичных и благодарных постанываний, восторженно распахнутых глаз, но так и не привык к его телу, был посредственен в своих умениях, знал обо всех тех бастионах, которые так же, видимо, преклоняли колено перед поляком... Ройс переместился на кровать, прикрыв локтем разболевшиеся глаза, выдыхая всхлипы-обрубки. Разве мог он отреагировать сегодня иначе? Он вовсе не желал, чтобы его касались — то было бы уже "трогали", — и намерения, пускай даже природнившегося Роберта, его отвратили. Похоже, Левандовский просто счёл, что так будет справедливо, по-взрослому. Не надо Марко такого взросления. Он просто любит.