Слишком много "скорее всего"
18 марта 2024 г. в 18:20
Гермиона зевнула, пригладив растрепанные волосы. Она перекатилась с бока на спину и вздрагивает, когда Долохов целует ее в висок. Сладкое забвение сна спадает с нее медленно, не настолько чтобы сразу среагировать.
— Чего это ты? — сонно отвечает она.
Задремать на диване в гостиной получилось самой собой, стоило вернутся с егерского дозора где Скабиор прожужжал ей все уши про вкусную маггловскую еду из Макдональдса и упасть на теплую, мягкую ткань дивана. Гермиона пообещала купить пачку гамбургеров и картошку фри ему в следующий раз.
Она не стала думать о смешном и прозаичном факте где оборотень фанатеет от маггловской еды, сдавая волшебников магглов за пять галлеонов в Министерство магии.
Как именно в это уравнение влез Долохов полная загадка.
— Ничего, — он улыбается, пожимая плечами.
Гермиона зевает, припоминая что это квартира Долохова в Лютном переулке где в любой момент может вломится амбал под два метра ростом и кинуть заклинание, убежав со всеми ценностями.
Но этот спокоен и мил, что характерно. Может следствие уважения со стороны Стаи Грейбека, крышующего весь Лютный, но не трогающего дома корешей.
Скорее всего так, думается ей.
Тем более и Скабиор обмолвился как-то, что Стая не трогает «своих». Забавная дележка жизни ничего не скажешь.
Светлые и до зубного скрежета сахарные волшебники пытаются придумать план всея спасения, прячутся по норам скрытным как крысы. А они вольготно расположившись, царствуют и пируют пока весь мир горит.
Не это ли самое забавное?
Лицемерие с которым Альбус подходит к воспитанию избранного, тренируя его как свинью на убой, прекрасно зная возможный конец этого плана.
Никто не идеален и все по своему лицемерно жестоки.
Она кладет голову на грудь Тони, зевает сонно, прикрывая рот ладонью и щурится, высматривая стопку книг лежащую на столу в углу. Резкие, черствые линии букв непонятных и яркие корешки с названиями.
Его родной язык скорее всего.
Сухая, большая ладонь Тони по рыжим кудрям гладит, пальцами массирует кожу головы. Она закрывает глаза, улыбаясь довольно. В коридоре тикают часы мирно, размеренно.
-Тони.
— М?
— Спасибо. Мне нужен был этот перерыв.
Долохов закатывает глаза, усмехаясь и второй рукой похлопывает ее по плечу.
— Конечно мелкая. Всегда пожалуйста.
Мысли его витают на площадях революции под лозунгами о победах и смерти буржуям. Вот марширует красная армия, трубят барабаны войны и льются не переставая реки крови. Революции, революции. О как сладко ему это слово произносить, думать о нем.
Вся его жизнь сплошная революция и война, бесконечная и непрекращающаяся.
Сбежать бы далеко и надолго, скрыться под сенью берез и плакучих ив и читать стихи поэтов нового века, только на словах обсуждая бурю революции. Не на деле.
Вот он слышит крики до сорванного голоса маменьки, мат и ругань отца гвардейца и отборную брань кузины любимой. Опять Антошка сбежал из семинарии, прогуливает бездарь тупоголовый уроки. А оно ведь все нужное в жизни той простой и сладкой до истомы, все, все пригодится!
Ах, маменька знали бы вы в своей могиле куда глуповатого Антошку занесло, в какие дебри он залез и теперь не так-то просто вылезти отсюда.
— Сколько тебе лет то, а?
Гермиона бурчит сонно, вот вот проваливаясь и видя мягкие, девчачьи сны:
— Двадцать семь.
Он почти готов провалится в бездну отчаяния, заржать басистым смехом на всю червоточину его прогнившей души. Двадцать семь! Смех да и только для такого как он думать о вечном, о желанном любому человеческому существу чувстве.
Папенька, так не хватает твоих по солдатски сильных подзатыльников, которые все мозги выбивают из черепной коробки.
На смех поднять его надо, дурака непутевого.
— Молодая ты для меня, мелкая, — взъерошивая ее волосы, говорит Тони.
Гермиона цыкает раздраженно, тонкими руками обнимает его и в самое сердце едва не залазает ведьма страшная. Сковырнуть бы ее как старую рану, выбросить и растоптать. Да только рука не поднимается у него. Не мягко сердечным ли он стал? Вряд-ли.
Скорее девчонка слишком упертая.
— Молчали бы, а? Мистер Долохов.