Сказки Траурной Птицы.

Топ-топ… Идёт Большая Птица, птица, питающаяся падалью. Идёт-бредёт, постукивая иссечённой лапкой. Дорогу ей дайте! Сколько не ходи здесь, всё равно не приучишь их к этому. Под ногами мешаются, бегают вокруг, кто по делам, кто просто так. Если со мной Макс, к нам мало кто подходит ближе, чем на три метра. Тень моя ревнива, мнительна и не любит чужих, а если начинает нервничать — злобно зыркает из-за моего плеча и шипит. Многие его опасаются. Не могу их за это винить. Вокруг ползут и ковыляют диковинные звери, жители нашего зоопарка и их сторожа. Кособокие и совсем скрученные, безногие и на механических лапках, бледные как смерть и с диковинными пятнами. Кто-то здоровается, кто-то отмалчивается. Идём мы вдвоём с Луисом. Я хромаю. Луис пестрит яркими цветами. Улыбается нарисованным на собственном горшке ртом. В зубах нарисованная сигарета. Красавец. Несу его на сгибе локтя. Не очень понятно, выгуливаю ли я его или хвастаюсь им. Раздумывать об этом не хочу. Лопотун, увидев меня, стягивает берет. Метёт хвостом паркет. Со мной Тени нет, но он всё равно вытягивает голову и заглядывает мне за спину. Мы с Луисом проходим мимо. Обычно моя Тень сидит в это время где-нибудь на Перекрёстке. Он здесь общается. Все приходящие тени любят стягиваться к Перекрестку. Общих друзей у нас с ним немного, знакомых его порой я не всех могу самостоятельно разглядеть. С ним я вижу больше. Один вижу половину. Тень видит почти всех. И очень от этого страдает. Рядом с Перекресточным диваном Тени нет. С тех пор, как приняли новый закон, он сюда почти не ходит, слишком много народу. Сейчас сюда умудрились втиснуться три парочки: двое сидели на одном конце дивана, двое на другом и двое — посередине. Все шестеро милуются и очень старательно делают вид, что друг друга не замечают. Луис неодобрительно качает цветками. Мы проходим дальше. У классной двери я внезапно останавливаюсь. Заперто. Сейчас они все заперты, но для нас это не проблема. Открываю дверь, на меня выплёскивается стылый морозный воздух и запах пыли. Ровные ряды парт и чистый пол. На доске — остатки мела. Тень сидит там внутри, на подоконнике. Качает ножкой. Он довольный, улыбается. Смотрит на пустую парту и спрашивает, насколько буря размоет землю. Потом смеётся, когда ему отвечают. Жуткое зрелище — Тень, говорящий с пустотой. На слабонервных и особо чувствительных личностей действует это очень тягостно, в особенности то, что в эти моменты они могут увидеть или почувствовать собеседников моего брата. На деле бояться здесь почти нечего, но понимаешь это только тогда, когда увидишь, как Тень говорит с темнотой. Это видел только я. Напрягаю глаза и перестаю фокусировать взгляд. Над партой дрожит воздух, но большего я разглядеть не могу. Большинство из них растворяется на свету, и увидеть их можно только в полной темноте. Я стою на пороге, но даже тут чувствую, как сквозит из класса ледяным воздухом. Окна закупорены и обклеены, эту брешь не разглядишь глазами. Хотя брат мой, может быть, и сможет. Если захочет. Но хочет он редко, он чаще предпочитает отворачиваться и не смотреть. Близнец поворачивает голову и смотрит на меня. Его лицо на моё совсем не похоже. Более тонкое, более грубое. Никто, правда, отличий между нами не видит. Даже птички. Тень наклоняет голову на бок и щурит на меня жёлтые глаза. Лицо его неподвижно, но я знаю, что он улыбается мне. Он, конечно, рад меня видеть, он всегда рад меня видеть, но сейчас он занят. Может, узнаёт что-то важное, а может просто беседа приятная. Я неловко мнусь на пороге, как Крысёнок, опоздавший на урок. Выгляжу и чувствую себя глупо. На меня смотрят. На себе ощущаю множество внимательных взглядов. Хозяев их почти не вижу. Я знаю, что если подойду к близнецу, Тень мне покажет их. А может, и ещё что-нибудь покажет. Он всегда мне показывает то, что видит. С детства. Я не подхожу. Решаю не мешать брату и не смущать его друзей своим присутствием. С потусторонними личностями у меня диалог почти никогда не клеится. В коридоре меня подхватывает знакомая мелодия. Я ей не сопротивляюсь, и она утаскивает меня в Кофейник. Здесь душно. В глазах рябит от пёстрых причёсок Крыс. В Кофейнике людно и забито, но моё место, как всегда, свободно, моё и ещё одно рядом. Напротив моего стула сидит Валет, играет на радость Крысам. Я подхожу, сажусь. Заказываю кофе. Рядом, слишком активно подпрыгивая в такт «Кучи любви», падает со стула на тонкой ножке Крысёнок. Играет Валет хорошо, но со словами было бы ещё лучше. Голоса у него нет, но песен это не портит. Поёт он хорошо. Душевно. Когда Пёс заканчивает песню, несколько Крыс невпопад хлопают. Я морщусь. Не люблю, когда ещё звучащий в воздухе звук музыки перебивают грубыми хлопками. Валет улыбается мне. Хвалит Луиса. Я поворачиваю горшок нарисованной рожицей к нему. Пёс тихо смеется. — Сыграй что-нибудь ностальгическое. — прошу я у него. Валет начинает играть «Лестницу в небо». Я молча пью кофе, мурлычу себе под нос. На плечи мне ложатся ладони. Переползают на шею. Слегка сжимают. Я поднимаю руку и глажу брата по волосам. Тень урчит. Руки у него тёплые. Он всегда тёплый в своих свитерах. Даже горячий. Сейчас ещё и шарфом замотался. Я отодвигаю для него стул слева от себя. Тень садится не сразу. Прижимается к моей спине, касается подбородком моего затылка, сползает ладонями вниз. Торчит руками с моих плеч, смотрит. Раздумывает, не слишком ли ему не нравятся те, с кем я рядом сижу и с кем разговариваю. На Тень смотрят. Поворачивают головы. Наверное, смотреть начали ещё с того момента, как он вошёл в Кофейник. Я проглядываю слишком явную параллель с тем, как сам вошёл в пустой класс, где разговаривал с Невидимками мой брат, и мне это не нравится. — Привет, Тень. — говорит Валет. Тень ему кивает. Я беру близнеца за руку. Ему тоже не всегда удаётся склеить разговор с живыми из плоти и крови. За друзей и знакомых из этой реальности отвечаю я. Мне хочется, чтобы он сел рядом, и мы бы вместе поболтали со старым чумным братом, но настаивать я не могу. Только попросить. Макс тихо вздыхает и сползает на свой стул. Разматывает свой чёрный шарф и накидывает один конец на меня. Я радуюсь. Крысёнок, рядом с которым сидит теперь Тень, не очень. Он даже качаться в такт песне перестаёт. Украдкой смотрит на перья в волосах и птичьи кости. Тень это не смущает. Веселит и злит, но не смущает. Близнец выжидает момент и ловит взгляд Крысенка. Потом шипит на него и скалит зубы. Крыса ойкает и сползает со стула к своим. Сверлящий взгляд Тени — это само по себе страшно, а когда мой милый брат начинает ещё и шипеть, то становится совсем тяжко. На меня это правда не действует совсем, но я-то привык. Я укоризненно смотрю на Макса. Он улыбается, закидывает на меня механическую часть своей иссечённой лапки и забирает мой кофе. Валет, забывшись в музыке, вместо соло уже в четвёртый раз играет припев. Тень зевает и прячет лицо в моём плече. Я закрываю его шарфом. Мы тихонько качаемся в такт песне. Мне хорошо, и я по неосторожности пропускаю тот момент, когда Макс становится тяжелым, тёплым и совсем мягким. Со мной он заснуть может практически где угодно и в каком угодно положении. Особенно, если вокруг шумно и много людей. Тень не любит ни то, ни другое, и начинает дремать, чтобы спрятаться от раздражающего его мира. И только когда я тянусь к чашке с остатками моего кофе, я понимаю, что он заснул. Точнее, я пытаюсь тянуться к чашке. На это движение тёплый Тень отвечает сопением и обнимает меня, не давая приподняться. Я осторожно приподнимаю шарф на лице брата. Совсем спит. Выглядит он расслабленным и таким умиротворенным, что я не могу решится его разбудить. Я прислушиваюсь ко сну брата на своём плече. Тени снится Степь и снимся мы до того, как родились и попали в Дом. Это хороший сон, и я прикрываю глаза. Наши сны всегда на двоих. Родная Степь, седая Степь… в Степи растёт ковыль. Ковыль — это боль и горечь земли, из земли эта трава вытягивает всю кровь и страдания. Когда ковыль цветёт, Степь седеет и переливается длинными серебряными нитями колосьев. Степняки говорят, что это волосы их погибших дочерей и матерей. Эти волосы мягки и ласковы, и поэтому ковыль зовут шёлковой травой. Листья и стебли у ковыля острые. Никто кроме великого Буха не смеет есть эту траву: острые листья оставляют после себя кровоточащие порезы, острые остья плодов больно режут языки и щёки. У тех неосторожных, кто польстился на шёлковую траву, кровоточит и гноится рот. Поэтому никто, кроме великого Буха не смеет есть ковыль, у Бухов Хека шершавые языки, и они слизывают шёлковую траву с земли без вреда для себя. Где начинает расти ковыль, там больше не растут здоровые травы: на корнях ковыля яд, от которого почва становится сухой и мёртвой, а земля становится Степью. Где растёт ковыль — там растёт Степь, поэтому ковыль называют мёртвой травой. Созревший плод ковыля уносит ветром. Ость втыкается в землю. В сухую погоду ость скручивается, а во влажную раскручивается, погружая зерно всё глубже и глубже в плоть земли. Глубоко и больно впиваются остья спелых зёрен в кожу. Стоит зацепиться плодам ковыля за шерсть и попасть в шкуру зверя, как они начинают погружаться в его тело, как в землю. По степным и лесным поверьям, кроить быка может только тот, кто умеет петь для Степи, а иначе земля не примет его кровь. Когда умирает бык, убитый тем, кто не имеет право, луна багровеет, а кожа земли истончается. В человеческие города приходят войны, в деревни — мор, в дома — холод. Бухи Хека — великие быки — огромны и добры. Пасёт быков Степной Сторожевой Пёс, и Степь стелется под его мягкими лапами. Идут быки по Степи, по шёлковой траве ступают тонкими ногами. По ночам Бухи рогами цепляют луну на небе, а по вечерам облизывают шершавыми языками закатные облака. И среди Бухов проходит иногда Большой Белый Бык. Он большой и белый, с огромными рогами и тонкими ножками, глаза у него умные и печальные, нос влажный, а язык шершавый, как наждачная бумага. Внутри Большого Белого Быка, который и есть Степь, тепло и безопасно. Внутри великого Буха есть только двое, и двое спят наяву среди тёплых безопасных внутренностей. У Тура толстая белая шкура, под шкурой — слой жира, широкие мышцы и крепкие кости. Всё это надежно защищает тех двоих от ветра, от острых стеблей и остьев шёлковой травы, от ужасных кусачих насекомых, назойливого писка комаров, холода ночей и зноя палящего солнца, зубастых волков и ядовитых змей и всего-всего, что только есть снаружи. Двое опять вместе, опять вросшие друг в друга, один из них глядит наружу быка, другой внутрь. Внутри великого Тура, ходящего по Степи, только мы вдвоём, спящие наяву среди тёплых безопасных внутренностей. Один из нас смотрит внутрь быка, а второй наружу, и от угроз внешнего мира нас защищают крепкие кости, широкие мышцы, слой жира и толстая шкура… Тень вздрагивает и просыпается, и я вздрагиваю вместе с ним. Вокруг всё так же лопочет народ. Гитара Валета рождает проигрыш к «Пустому космосу» из стенки.