Украсть свет у рассвета (to steal light from dawn)

В понедельник Азирафаэль застает Кроули врасплох в ванной, когда тот укладывает волосы каким-то неприлично дорогим гелем. Азирафаэль подходит сзади и кладет руки на его бедра. Кроули встречает в зеркале темный и горячий взгляд ангела, и в животе у него все мгновенно обрывается. Затем Азирафаэль опускается на колени позади Кроули, на ходу стягивая с него брюки, широко раздвигает ягодицы Кроули и влажно облизывает и посасывает его дырочку, даже не пожелав доброго утра. Через несколько минут Кроули превращается в дрожащее поскуливающее желе, склонившись над раковиной, прижавшись к зеркалу, уперевшись в запотевшее стекло и вскрикивая от каждого толчка и движения ангельского языка внутри него. Член самого Кроули болезненно твердеет и подтекает, глаза закатываются, и Кроули стремительно приближается к оргазму, замирая буквально на грани — когда Азирафаэль встает, облизывает губы и выходит с улыбкой. На следующий день Кроули занимается весьма необходимой перестановкой своих джазовых пластинок по алфавиту (то ли потому, что они перепутались во время переезда в коттедж, то ли потому, что он остро ощущает, как Азирафаэль, сидя в кресле, наблюдает за ним краем глаза, и ему настолько не по себе от этого взгляда, что нужно немедленно чем-то занять руки). Он успевает добраться до Луиса Примы прежде, чем Азирафаэль захлопывает книгу, которую читал, и подходит к Кроули, сидящему на полу. Он протягивает руку, чтобы нежно, но непреклонно взять Кроули за подбородок, приподнять его голову и снисходительно улыбнуться ему, и Кроули чувствует такой жгучий прилив жара прямо к своему члену, что ему приходится закрыть глаза. Пластинка с грохотом падает на пол. В тот же день чуть позже Азирафаэль склоняет Кроули лицом вниз над тяжелым дубовым письменным столом у окна и трахает его пальцами так долго, так медленно и так недостаточно, что тот начинает, подвывая, крутиться на этих пальцах, судорожно сжимаясь и отталкиваясь от не совсем удовлетворительной толщины внутри него и всеми силами стремясь насадиться на них самой важной, самой жаждущей прикосновений точкой, а ангел каждый раз ускользает, нежно обводя его простату по кругу. Все кончается тем, что руки Кроули влажно разъезжаются на инкрустированном розовом дереве, он прерывисто дышит, пристанывая, не способный уже даже умолять, а Азирафаэль осторожно вынимает пальцы и нежно целует его в поясницу, прежде чем уйти. Среда и четверг включают в себя, соответственно, незавершенный минет за садовым сараем, прерванный телефонным звонком в помещении, хотя телефон никогда раньше не звонил, и свернутый сеанс взаимной мастурбации на диване, который только-только начал становиться действительно интересным и в полном значении этого слова захватывающим, когда Азирафаэль вытаскивает руку из брюк Кроули, чтобы пойти включить радио, потому что было семь часов, и он хочет послушать «лучников». К вечеру пятницы Кроули чувствует, что готов выпрыгнуть из кожи. Его трясет. В тот вечер они ложатся в постель скорее по привычке, чем ради чего-то еще, и Кроули уже собирается выключить свет, когда Азирафаэль ныряет под одеяло и принимается сосать член Кроули, черт возьми! Кроули шипит, дергается и стонет, пытаясь еще глубже погрузиться во влажный жар и ускорить и без того стремительно накатывающий яркий край оргазма, который Азирафаэль прячет от него всю неделю. Как только он зависает на краю пропасти, Азирафаэль с громким, скользким, чавкающим звуком отстраняется, и Кроули со всхлипом отчаяния откидывает голову на подушку. Азирафаэль выныривает из-под одеяла, его напоминающие одуванчик волосы растрепаны во все стороны, рот покраснел и распух, но выглядит при этом ангел чрезвычайно довольным собой. — Ангел, — шепчет Кроули, задыхаясь, чувствуя головокружение, безумие и отчаяние. — А теперь… ты… Разреши мне, пожалуйста… Но Азирафаэль говорит: — На сегодня достаточно. — Своим чопорным, вежливым голосом, даже не скрывая суровости, с которой отталкивает Кроули. Снова. Кроули подтягивает к себе руки, скрещивает их на груди и, дрожа, зажимает под мышками. То, что он не может дотронуться до ангела, приводит его в бешенство. Азирафаэль, поставщик и распространитель всех безобидных человеческих удовольствий, который столько тысяч лет наслаждался всеми возможными излишествами, с его склонностью к прекрасным вещам, к вещам, которые доставляли наслаждение, не только отказывает Кроули в каком-либо удовлетворении, но и необъяснимым образом перещеголял всех католиков, лишив удовольствия их обоих. Это определенно не так хорошо, как изначально думал Кроули, но он ведь именно об этом и просил, не так ли? Поэтому он лишь крепче зажимает руки подмышками и ничего не говорит.