Украсть свет у рассвета (to steal light from dawn)

Сад позади коттеджа широкий и разросшийся, намного больше по площади, чем сам дом, он простирается, уходя в скрытые уголки и затененные местечки, так что ни с какой точки невозможно рассмотреть его весь целиком. Пологая гравийная дорожка и трогательно устаревшая иллюзорная стена с перепадом высот придают саду очаровательно искривленный вид, в котором таится куда больше, чем кажется на первый взгляд, и за каждой драпировкой шпалеры и раскидистым розовым кустом прячется еще больше мест, только и ждущих, кто же их обнаружит. Эта эстетика, как и сам их дом, сильно отличается от эстетики Азирафаэля, с его пристрастием к захламленности, суете и беспорядку. Кроули всегда отдавал предпочтение простору, минимальному и чистому, и все же он не может заставить себя возразить, когда Азирафаэль расставляет новые книжные полки, а потом заполняет их книгами в мягких обложках и книгами в твердых обложках, а также книгами вообще без обложек, рукописями, кучами безделушек и чучел на подставках, которых становится все больше с каждой новой поездкой на очередную из многочисленных деревенских ярмарок. Ангел всегда возвращается домой сияющий, с охапками горшечных растений, которые он с восторгом передает на попечение Кроули. И тот снова не может найти слов или времени, чтобы этому воспрепятствовать. Их жилище совершенно бестолковое и беспорядочное, никакой чистоты и минимализма. Битком набитое радостными кусочками бесцельности и потакающими ангельским слабостям безделушками. Их дом полон этой ерунды, но в нем нет ничего от удушливой близости Ада, никаких острых углов, которые могли бы бить и царапать тебя и держать в вечном беспокойстве. Ничего такого здесь нет, в их полном любви доме, в их собственном саду, под распахнутым настежь небом. В тот день Кроули ухаживает за южным концом сада, где на слегка притененной площадке у забора пышно цветут великолепные гортензии. — Разве они не прекрасны? Кроули поворачивается и криво улыбается через плечо. — Не думай, будто я не знаю, что ты замышляешь, ангел. Азирафаэль бросает на него абсолютно невинный взгляд, заложив руки за спину. Он выглядит определенно довольным собой — в широкополой соломенной шляпе, дополненной растрепанным черным пером, вставленным в ленту. Хоть их телесные оболочки и похожи на человеческие, но солнечный свет не способен им повредить, а это значит, что ангел носит шляпу исключительно в эстетических целях. Вероятно, он думает, что она придает ему веселый и жизнерадостный вид. Простоватый и невинный. — Я ничего не замышляю, — говорит Азирафаэль, подходя ближе, чтобы посмотреть, как Кроули подстригает заросли. — Еще как замышляешь! Ты намеренно пытаешься испортить мою работу своими отвратительными комплиментами. Стремишься сделать так, чтобы все мои усилия пропали даром. — Я ничего такого не делаю. Я просто сказал, что они… Кроули тычет в Азирафаэля пальцем, кончик его испачкан в зелени и земле. — Нет. Остановись. Растения прекрасно себя чувствуют на строгой диете из глауконита, частом поливе и… — …и постоянных угрозах смерти. — И постоянных угрозах смерти, которые явно дают результаты! — Равновесие и умеренность во всем, мой дорогой. Я не понимаю, почему бы им тоже не получить небольшое поощрение. — Ну что ж, прости меня за то, что я не прислушиваюсь к советам садовода от человека, который считает, что все вредители имеют право на жизнь и им следует позволить свободно питаться моей геранью. Азирафаэль склоняет голову в знак согласия, слегка улыбаясь. Он не говорит того, что мог бы сказать когда-то, — что все они были Божьими созданиями и заслуживали любви. Кроули позволяет им погрузиться в молчание и снова поворачивается к растениям. Его секаторы стучат по густой зеленой листве, среди которой уютно расположились цветы цвета сахарной ваты. Цветы едва трепещут при виде карающих лопастей, вместо этого радостно выгибаясь навстречу ему, навстречу солнцу. Это действительно ужасно. — Иди сюда, — доносится до него тихий голос Азирафаэля. Кроули оборачивается. Руки Азирафаэля раскрыты в ожидании, а лицо — как всегда. Открытое. Ждущее только хорошего и верящее, что иначе и быть не может. Доброе и понимающее. Как всегда. Когда-то Кроули мог бы сказать, что это тоже ужасно. Теперь же он знает, что это единственное, ради чего стоит жить. Он откладывает инструменты, вытирает липкие от сока руки о бедра — на нем сейчас грубая и поношенная пара джинсов, специально предназначенных для работы в саду — и шагает в свободный круг рук Азирафаэля, скользнув руками под его льняную куртку, чтобы устроиться на выпуклости его бедер. За последние несколько недель Азирафаэль сильно изменился, став совсем другим. Он выглядит более уверенным, более сдержанным. Он менее склонен мучиться в течение получаса каждый раз, когда приходится принимать решение, и куда более решителен и быстр в этом выборе. Он снисходительно оставляет начатые им проекты незаконченными, говоря, что займется ими когда-нибудь потом, когда придет время. Больше нет такого страшного отчаяния, стремления непременно успеть сделать все, и сделать немедленно и идеально. Азирафаэль словно бы постепенно свыкается с мыслью, что теперь у них есть время — время совершать ошибки, время наслаждаться друг другом. Кроули буквально распирает от гордости при осознании того, что он, возможно, пусть и совсем немного, но помог с этим ангелу. Своему ангелу… Однако распирает Кроули не только от гордости. Азирафаэль держит его на взводе, словно перетянутую часовую пружину. Под собственной кожей Кроули ощущает постоянное отчаянное гудение, безжалостное магнетическое притяжение, притягивающее каждый его нерв остро, неумолимо и болезненно, как железные опилки к сильному магниту. Каждый раз, когда Азирафаэль обращает свой взор на него, все тело Кроули превращается в переполненную желанием и остро нуждающуюся стрелку компаса. — Поцелуй меня, — шепчет Азирафаэль. Кроули бросается вперед и делает, как его просили, сбив на ходу нелепую шляпу. Он жадно целуется, облизывая рот Азирафаэля, насколько это возможно, небрежно скользя языком по зубам, с силой вдавливаясь в мясистую влагу его щек, в чувствительную верхнюю часть неба. Он рычит и шипит, когда делает это, наполовину задыхаясь от собственного желания, когда атакует рот ангела, посасывая его губы жадно, грязно, влажно, в животном отчаянии. — Кроули! — ахает Азирафаэль, отпрянув назад, его волосы спутаны там, где Кроули, неосознанно, крепко и судорожно цеплялся в них пальцами, губы распухшие и покрасневшие, глаза широко раскрыты и полны желания. Кроули наблюдает за ним, тяжело дыша. Он чувствует себя ободранным, выпотрошенным, грязным, и все это только от поцелуя. Азирафаэль снова притягивает их друг к другу, линии их тел переплетаются, обвиваясь вокруг друг друга, как нити ДНК, пытающиеся перестроиться, и они целуются с тяжелыми стонами и прерывистыми вздохами, пока Азирафаэль не прерывается на достаточно долгий срок, чтобы сказать: «Вниз», а затем снова засовывает свой язык обратно в рот Кроули, где ему и полагается быть, и целует его еще немного, укладывая их обоих на траву рядом с гортензиями. Разгоряченный и растерзанный, Кроули оказывается на спине, его колени связаны спутанными узлами джинсов, Азирафаэль тянет их вниз, футболка задирается до подмышек, обнажая торс от груди до бедер, его член отвердел и изгибается к животу, свежескошенная трава покалывает спину и задницу. Он почти наверняка расплющивает ничего не подозревающего жука или двух своими ерзаниями, но Азирафаэля, кажется, в этот момент не особенно беспокоят все существа, большие и маленькие, он куда более сосредоточен на сосании и кусании сосков Кроули, что и делает с шокирующей жадностью. — О, бл-черт, черт, да пошел я, о, — бормочет Кроули, впиваясь пальцами в траву по обе стороны от себя, чувствуя под ногтями твердую кучу земли и отчаянно пытаясь ухватиться за нее. Азирафаэль небрежен, оставляя скользкие от слюны следы на груди Кроули, используя влагу, чтобы облегчить скольжение пальцев, когда он сосет один сосок, раскатывая между пальцами и пощипывая другой, каждое болезненное сжатие посылает толчки острейшего наслаждения через все тело Кроули, они свиваются в электрическую магистраль возбуждения, которая поет по всей его коже. — Ангел, ангел, ангел. Азирафаэль отстраняется, влажно причмокнув губами. — Ты чего-то хочешь, любимый? — спрашивает он, понизив голос. Кроули дрожащей рукой прикрывает глаза: — А-что угодно. О черт, пожалуйста. — Что-нибудь еще? — Азирафаэль задумчиво садится, глядя вниз на Кроули, лежащего рядом с ним, в распущенном беспорядке, соски толстые и опухшие, грудь напряжено вздымается, пот собирается на внутренней стороне бедер, член медленно пульсирует, истекая жидкостью на живот, а Азирафаэль еще даже не был и рядом с ним. — Тебе нужны мои пальцы? — спрашивает Азирафаэль, проводя ими по обнаженному колену Кроули, по сухой коже спереди, а затем слегка ныряя под него к скрытому изгибу сзади, и ох… к Иисусу Христу, и самому Сатане, когда это место стало таким болезненно эротичным? — Д-да, Господи, черт возьми, пожалуйста, о, пожалуйста. Напевая, Азирафаэль проводит подушечками пальцев по левому бедру Кроули, все выше и выше к складке его таза, дразняще близко, а затем опускается вниз, туда, где ноги Кроули плотно сжаты вместе. — Раздвинься, — говорит Азирафаэль, прищелкнув языком, когда Кроули не делает того, о чем его просили сразу, и чуть сильнее толкает их, чтобы раздвинуть. Со стоном Кроули позволяет своим бедрам раскрыться, насколько это возможно, все еще зажатым джинсами, которые спутались вокруг его голеней, и приподнимает таз вверх, практически умоляя. — О, прелестно, — выдыхает Азирафаэль и наклоняется, чтобы обхватить мошонку Кроули, осторожно поднимая его яйца, чувствуя их тяжесть, перекатывая в ладони, а Кроули извивается, тяжело дышит и старается не дергаться. Когда рука Азирафаэля ползет дальше, прижимая большой палец к бархатной горячей коже сразу за его яйцами, следуя за его складкой, чтобы войти и подняться между ягодицами, Кроули содрогается всем телом, как будто бы от шока, и издает высокий вибрирующий стон. — О, т-там, д-д-да, прямо здесь. — Здесь? — спрашивает Азирафаэль, весь невинный, хотя его голос полон теплой нежности и легкой, дразнящей радости. Он сгибает два пальца и гладит дырочку Кроули, сухую и немного шершавую, слегка надавливая, чтобы зацепиться за край. — Д-да, — с трудом выдавливает Кроули. Ему отчаянно хочется просто перевернуться, задрать задницу вверх, позволить Азирафаэлю войти и трахнуть его хотя бы пальцами, толстыми и горячими, засунуть их как можно глубже. Но Азирафаэль кладет руку ему на живот, удерживая на месте, и он чувствует себя пригвожденным этим так же сильно, как пристальным взглядом Азирафаэля, наблюдающего за ним, изучающего его лицо. А потом Азирафаэль убирает руку. — Да в бога душу мать! — стонет Кроули. — Только не это, — предостерегает его Азирафаэль, хлопнув Кроули по бедру. — Неужели ты не можешь быть немного более сдержанным? Кроули приподнимается на локтях и смотрит на Азирафаэля. Он весь в поту, и ему кажется, что по его липкой коже неприятно ползают два муравья. Либо так, либо это игольчатое покалывание пережатого кровотока, направленное прочь от его конечностей и полностью сосредоточенное на члене, раскрасневшемся, фиолетовом и твердом, как камень, упирающемся в живот. — Ангел. — Что? — Прикоснись ко мне. — Вот так? — Азирафаэль кладет два пальца прямо под головку члена Кроули и трет его, легко, как будто он мягко теребит гребаного кролика под подбородком. Кроули издает разочарованный стон, почти рыдание, и подается вперед бедрами, пытаясь получить больше. — Нет? — восклицает Азирафаэль с притворной невинностью, убирая руку. — Тогда как насчет вот этого? — А потом он протягивает один палец, чтобы коснуться самого кончика члена Кроули. — О боже… — шепчет Кроули, дрожа всем телом. — Боже-боже-боже-боже!!! Азирафаэль делает крошечные, дразнящие круги над щелью одним пальцем, медленно потирая, без какого-либо реального давления или ритма, просто мучительное прикосновение, от которого Кроули задыхается, шипит и раскачивается из стороны в сторону, пытаясь одновременно уйти и приблизиться. Его член мерно пульсирует в такт биению сердца, истекая жемчужно-липкой струйкой. — Прекрасно, — тихо говорит Азирафаэль. Он убирает палец, и шелковая паутинка прекома тянется за ним, влажно свисая с кончика члена Кроули. Затуманенным взором Кроули наблюдает, как Азирафаэль подносит палец к губам и сосет, размазывая вкус по языку. Кроули с глухим стуком роняет голову обратно в траву. Он больше не может этого выносить. Он готов взорваться или развалиться на части. А потом мучительные дразнящие прикосновения прекращаются, и Азирафаэль кладет подбородок на бедро Кроули. Кроули слабо поднимает голову и видит, что ангел смотрит на него сквозь светлые ресницы. — Ты еще не хочешь кончить? — спрашивает Азирафаэль. — Я… — Кроули замирает. Его член болит, яйца тяжелые и тугие, даже кожа содрогается от потоков белого острого возбуждения. Каждая частичка его тела жаждет освобождения. — Я хочу… — Что? Кроули чувствует, как на лбу у него выступают капельки пота, пропитывая рыжие пряди. Капли пота стекают из-под его рук, по верхним ребрам, по пояснице и в щель между ягодицами, они собираются у него за шеей и на коленях, на скомканных джинсах, спущенных и забытых. Он весь сведен к ощущениям, которые Азирафаэль вытягивает из него, и он не знает, чего хочет. Он открывает рот, но все, что он может сделать, это скулить. — Я скажу тебе, что я думаю, — мягко говорит Азирафаэль, когда становится ясно, что Кроули не может сам ничего сказать. — Я думаю, ты хочешь показать мне, насколько хорош ты можешь быть. Я думаю, ты хочешь показать мне, как много ты можешь вынести. И я думаю, что ты хочешь, чтобы потом я вознаградил тебя за то, как хорошо ты это сделал. Кроули издает долгий, низкий стон, потому что от ласки в словах Азирафаэля его член пульсирует таким острым возбуждением, что совершенно невозможно сосредоточиться на чем-то еще. — Д-да… — с трудом выдавливает он наконец. — Хорошо, — говорит Азирафаэль. Он поднимает подбородок от того места, где тот впивался в тощее бедро Кроули. Остается лишь ощущение земли под обнаженной спиной. — До сих пор ты держался исключительно хорошо, мой дорогой. Потерпи еще немного. Возможно, завтра вечером. Ты ведь можешь продержаться, правда? Кроули ничего не отвечает, только крепко зажмуривается, тяжело дыша. Азирафаэль встает, отбрасывая тень на Кроули, заходящее солнце находится прямо за его головой, и когда Кроули открывает глаза, Азирафаэль весь в золотом ореоле. Ошеломленный, Кроули поднимает руку и позволяет Азирафаэлю поднять себя на ноги. — Вот и все, вот и хорошо, давай же, дорогой, — бормочет Азирафаэль, подтягивая джинсы Кроули обратно, позволяя ему практически повиснуть на себе. Кроули издает негромкие жалобные стоны, его дыхание прерывается влажными рыданиями, когда Азирафаэль осторожно застегивает джинсы, оставив член Кроули торчать вверх, так что головка выступает над молнией, крепко прижатая к животу ремнем, который Азирафаэль осторожно застегивает. Он тянет футболку Кроули вниз, чтобы прикрыть член. — Ты так хорошо справляешься, дорогой. Кроули отчаянно пытается удержаться за Азирафаэля, все еще дрожа. В голове у него все кружится, он чувствует себя не в своей тарелке, словно плывет по течению. И он хочет — все еще страшно хочет. Не думая, он ощупывает руками одежду Азирафаэля, ища что-то, кожу или какую-то живую горячую часть его тела, к которой он мог бы прикоснуться, которая могла бы каким-то образом заземлить его. Пальцы безрезультатно царапают пуговицы рубашки и скользят вниз по брюкам песочного цвета. Когда его руки через тонкую ткань касаются обжигающе горячего и твердого члена Азирафаэля, Кроули чуть не вскрикивает от облегчения. Азирафаэль уже несколько недель не позволяет Кроули прикасаться к себе, и теперь было глубоко, одухотворенно, поистине приятно ощущать свидетельство его удовольствия и неравнодушия здесь, твердое между ног, слышать мягкий, «ох», горячим выдохом в ухо. Кроули трясет. Ему хочется тут же упасть на колени, прижаться лицом к члену ангела, чтобы он терся о его щеку, прижаться ртом, дышать горячим и влажным воздухом и беспорядочно сосать прямо через тонкие брюки, смачивая ткань слюной, пока ангел не потеряет над собой контроль и не разорвет застежки, чтобы просунуть горячий и ничем не обремененный член между распухшими, приоткрытыми губами Кроули, и не трахнет его в рот и не спустит прямо в горло. — А-а-а, — мягко произносит Азирафаэль, отводя руку Кроули. — Только не сейчас. — Он целует Кроули в хмурую и напряженную складку между бровями, нежный, как и всегда, но Кроули чувствует отказ как физическую боль, он рвет его кожу тоской и отчаянием, словно трещинами. — Позже, любовь моя. Когда Азирафаэль уходит, Кроули опускается на землю. Колени у него словно налиты свинцом, чувство одиночества шокирует…