Прикажи мне здравствовать

По садовой дорожке от дверей гаража к дому, в застоявшейся тишине шуршали приближающиеся шаги. Ифань шёл чуть позади, пряча руки в кармане толстовки. За всю дорогу сюда он не сказал ни слова, как будто мыслями был не здесь, а где-то далеко. И это лишь ещё больше нагнетало обстановку. На нос упала первая прохладная капля, заставляя ненадолго остановиться и машинально поднять голову. Капли начали падать быстрее, стуча по крыше особняка, и Сехун обернулся, чтобы только одним взглядом дать понять – ему нужны ответы на все вопросы, а мокнуть под начавшимся дождём не входило в его планы. Ву вздохнул и также ускорился, чтобы уже через пару минут они вместе оказались на крыльце, а оттуда уже прошли в холл. Внутри было слишком напряжённо пусто и тихо, отчего их шаги здесь отскакивали глухим эхо. Не став надолго замедляться, младший успел лишь бросить через плечо: — Они ждут в кабинете, гэ. Идём, — эта фраза прозвучала слишком спокойно и даже холодно, отчего на миг даже хотелось отступить и сбежать. Но Ифань понимал, что не может, не имеет права сейчас сбежать и оставить всех и дальше в этом лживом неведении о своём мрачном прошлом, так скоро успевшем его настигнуть. Потому просто молчаливо следовал за другом к уже знакомому кабинету. Здесь обстановка была не менее напряжённой. Лу Хань стоял у открытого окна, спиной к двери, и напряжённо курил, выдыхая облачка серого дыма в сад. Тао же напротив, с не меньшим напряжением ожидал этого разговора, сверля взглядом дверь. И стоило только массивной двери открыться, пропуская в кабинет сперва Сехуна, Хань тут же обернулся и быстро потушил сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице. Под усиливающийся шум дождя за окном следом в комнату вошёл Ифань, всё также не поднимая глаз. Сейчас он сам не был на себя похож – замкнутый и скованный, больше походил на загнанного зверька, которого насильно забрали из родных мест только чтобы посадить в тесную клетку. Всё это ощущалось на интуитивном уровне, отчего становилось ещё более неуютно. Цзытао на миг показалось, что сейчас может запросто потерять его, словно этот странный парень окажется красивым фантомом и в какой-то момент просто раствориться в воздухе, стоит только отвести взгляд. Но именно этого не хотелось допускать. Едва переступив порог, Ву застыл на месте, так и не решаясь подойти ближе. И только Сехуну удалось подтолкнуть его — осторожно взяв за руку, потянул вглубь кабинета, где у стены стоял небольшой кожаный диван. — Рассказывай, раз уж мы все здесь, — сухо и несколько устало нарушил это молчание Лу, опираясь на письменный стол и глядя в окно. Дождь заметно усиливался, дыша в комнату колким сырым дыханием ветра. — Мне стоит извиниться за то, что заставил переживать. Я сам не знаю, как мог так сглупить и повестись на такой обман. — Гэ, я не думаю, что в этом есть твоя вина, — попытался возразить О, но эти слова скорее имели совершенно противоположный эффект. Ифань также холодно, как и до этого, отчеканил: — Сехун, будь другом и заткнись сейчас, пожалуйста, — после чего вздохнул и облокотился на свои колени, всё же показывая повреждённые кисти рук, скрытые бинтами. Он всё ещё не поднимал взгляд, но ясно ощущал на себе пристальный взгляд Тао, и от этого в горле застревал комок. — Я расскажу то, о чём хотел бы у молчать. У меня больше нет причин скрывать правду, но... Я всё ещё надеюсь, что вы мне поверите. — Никто никогда не сможет пройти чужой путь в той же обуви, пока сам человек не возьмёт за руку и укажет в пыли свой след, — довольно спокойно и как-то особенно ответил Тао, чем удивил остальных, — ты ведь так мне говорил? — Да, точно... — на миг Ифань даже попытался хоть немного улыбнуться, но не смог, потому что в горле противно царапал стеклом тяжёлый комок и от этого было трудно дышать. — А ещё ты не раз говорил, что никто никогда не пытался пройти этот путь в твоей обуви. Значит я могу стать первым, потому что хочу этого. — Даже если от этого может быть больно? — Даже если от этого может быть больно нам или тому, кто решился всё выслушать. Мы стремимся быть понятыми и услышанными, даже если это сложно, — голос Тао звучал спокойно, уверенно и так тепло, что Ифань терялся. Ему безумно хотелось сейчас сказать совсем другое, а не то, что может перечеркнуть все старания – сказать о том, как сильно хочется остаться здесь, рядом с Тао, как и о том, насколько же он стал дорог за такой короткий промежуток времени. Сердце сжималось от боли и страха, но это было неизбежно. — Хорошо... — ненадолго сделав паузу, собирался с мыслями, после чего наконец решил, с чего должен начать свой рассказ. — В тот раз я не ответил, почему я странно реагирую при упоминании Мин Цзюй... — Стоп, — внезапно вмешался Сехун, опять сея неловкость в и без того напряжённую атмосферу разговора, — гэ, это же не может быть связано с ней. Разве... Разве тебя избили не снова из-за твоей ориентации? — но стоило Ву бросить в его сторону осуждающий взгляд, осознал, что опять сказал лишнего. — А, ой... — Сехун, ты так хочешь, чтобы я тебя выкинул в окно? — вполне серьёзно, с едва уловимыми нотками сарказма, спросил Лу Хань, ненадолго оглядываясь через плечо. — Тут как раз под окном очень красивые розы растут... — Не надо, я понял. Молчу. — Так... В чём всё же причина? — Цзытао предпочёл не продолжать эту тему, возвращаясь к главному, и сейчас это было правильным решением. — Эта девушка и есть причина всего. Я уже говорил, что мы выросли вместе и для меня она была как сестра. Мин Цзюй была первой, кому я доверял свои секреты, она же собрала нас всех в одну группу, где мы могли быть теми, кем мы есть. Она наш лидер, наша Муза и... даже наш личный Амур. Именно поэтому её смерть стала серьёзным ударом по всем, и для меня особенно... Потому что в тот день именно я первым нашёл её тело. — Так что всё-таки произошло в тот день? — всё так же сухо, с нотками усталости и безразличия в голосе спросил Лу, продолжая смотреть в окно. — Я не знаю. Прошло уже больше полгода, но я всё ещё не знаю кто и почему её убил. Хань нервно выдохнул, снова доставая сигарету, и подошёл ближе к окну, пока поджигал её. Копаться вот так в чужой душе было очень тяжело эмоционально, учитывая то, что это произошло не потому, что все здесь были согласны открыться, а потому, что реальность буквально не оставила им выбора, приперев к стенке сегодняшним происшествие. — Ты это имел в виду, когда говорил, что твоя жизнь была похожа на Ад за те полгода? — наконец снова задал свой вопрос Лу Хань, и этим слишком уж походил на одного из тех, кто пытался раскрыть тайну этого преступления. От этой случайной аллюзии Ифань даже смог улыбнуться, хотя от этой болезненно горькой улыбки становилось лишь ещё более не по себе. — Вы так похожи сейчас на детектива полиции, который пытался добиться от меня признания вины, — всего лишь одна эта фраза заставляла лёгкие скручиваться от болезненного спазма и проносится по коже толпам колких мурашек, куда сильнее чем от ветра, что дышал в открытое окно. И снова эта угнетающая тишина, давящая на слух и сгибающая тяжёлым грузом до земли. Больше никто не решался задавать вопросы, поэтому дальше этот рассказ звучал уже более стройно, но тем лишь больше ощущалась боль, которую так долго скрывал в себе всего один человек: — ...Мне никто не хотел верить. Не было никаких следов, что могли бы привести к настоящему убийце. Да даже мой адвокат не верил, что сможет доказать мою невиновность. А на допросах со мной тем более не разменивались на вежливости, — вспоминая это, чуть оттянул рукав толстовки на правой руке, где прямо на уровне сгиба запястья белым серпом выделялся уже полностью заживший шрам. Осторожно коснулся пальцами этого шрама, тихо ответил на не озвученный вопрос Сехуна, что растерянно смотрел на друга, чуть сжимая его руку выше запястья: — На одном из допросов, когда детектив снова разозлился на мои слова, от его удара грубые края браслетов моих наручников оставили этот след. Но я даже не почувствовал боли, совсем. От слов было намного больнее. И вновь кабинет до краёв наполнился этим напряжённым молчанием, которое никто не знал, как развеять. Лу Хань докуривал сигарету, всё также не оборачиваясь к остальным, словно хотел найти для самого себя ответы где-то там, за стеной дождя или в облаках серебристого дыма, что тихо выдыхал из лёгких. Сложнее всего в этой ситуации оказалось удержаться от своей закоренелой привычки, которая сейчас успокаивала. И только Сехун не был согласен мириться с тем, как он медленно сжигает себя, как сигарету в тонких пальцах, а потому резко поднялся с места и в несколько шагов уже оказался рядом. Схватив любимого за руку, наконец встретился со слегка затуманенным взглядом и от этот сжал его запястье сильнее. — Прекрати это делать. — А ты решил мне сейчас указывать, что делать? — довольно грубо отчеканил Хань хрипловатым голосом и резко высвободил руку с сигаретой. — Может сперва подумаешь о своих ошибках?! Ты только и делаешь, что говоришь быстрее, чем думаешь, так почему теперь тебя резко стало волновать, что делаю я?! — Да потому что ты для меня не чужой человек, Хань! Прекрати думать, будто я всё тот же глупый ребёнок, каким был в нашу первую встречу! Я пытаюсь... — А может вы оба уже заткнётесь?! — довольно громко и грубо отчеканил Тао, которому сейчас меньше всего хотелось терпеть разборки этих двоих. Это подействовало, заставив парочку мигом умолкнуть и остыть, потупив взгляды. Лишь после этого Цзытао вновь посмотрел на поникшего Ифаня, что, казалось, слишком далеко в своих мыслях отсюда, и всё обратился к нему: — Ифань, я не собираюсь обвинять тебя ни в чём. Лишь теперь Ву наконец поднял взгляд, замечая ту теплоту в чужих глазах, что согревала замёрзшее сердце. Прямо сейчас... Если не сейчас, то уже никогда... — Сейчас вы – мой судья, Цзытао, я приму любое ваше решение и оспаривать не буду. — Но как и любой судья, я должен дать возможность последнего слова. Есть ли что-то ещё, что ты хотел бы сказать? — Да, но не здесь, — Ифань поднялся с места и подошёл к двери, – следуйте за мной. Его быстрые шаги глухо отскакивали в тишине и уходили далеко вперёд, но никто больше не решался ничего сказать, а потому все они прошли холл в полном молчании. Лишь когда остановился в зале у рояля, его намерения стали чуть менее туманными, но не так-то просто понять, что происходит в чужой душе. — На самом деле, я не умею говорить красиво о том, что чувствую, поэтому обычно за меня говорит музыка, — Ву сел за фортепиано и поднял крышку. Всё ещё не оборачиваясь, он очень ясно ощущал на себе взгляды, прежде всего тот, что принадлежал Тао. Но сейчас сердце больно сжималось от осознания своей ошибки, а эта боль подсказывала единственно правильное сейчас решение. И сейчас было плевать на то, что руки сильно пострадали в этой бессмысленной драке, ведь то, что так хотел донести, можно донести только так. — Все люди вокруг меня – это мелодии со своей историей и если бы меня попросили описать тех, кого я знаю... В этот момент он осторожно коснулся клавиш и начал наигрывать спокойную мелодию, такую смутно знакомую и простую, понятную каждому. И пока играл, по нарастающей эта прекрасная соната звучала всеми переливами минора, плавно перетекая в мажор и обратно, то становясь громче, то стихая до нежного шёпота, словно тихий разговор о любви один на один с тем, к кому непреодолимо тянется сердце и кто заставляет душу взлетать к небесам. Всего лишь каких-то три минуты чистого звучания струн и замирания сердец, чьи тонкие струны души дрожали в унисон от безмолвного восторга. — Почему...почему именно Fur Elise? —наконец спросил Лу Хань. Ифань улыбнулся – именно так, как всегда до этого, ощущая чужой восторг от сыгранной им мелодии. — Потому что именно таким, в этой сонате, я вижу вас, Лу Хань. Вы созданы любить так, как эта бессмертная соната говорит о любви мужчины. Знаете, мужчины и женщины любят совсем не похоже, но всегда по-особенному прекрасно. — Мне всегда казалось, что эта соната рассказывает о восхищении той, кому была посвящена, а не о чувствах самого создателя... — Но разве восхищение не сопутствует любви? — этот вопрос остался без ответа, да и не нуждался в этом, ведь и без того утверждал простую истину. Хань чувствовал, что в этой мелодии и этих словах он сам словно в один момент сгорел и вновь восстал из пепла подобно Фениксу, а на душе не осталось ничего, ни следа от того груза, что оседал на сердце за всё время этого переполоха, и потом, на протяжении того тяжёлого разговора в кабинете. Казалось бы, он слышал это творение великого классика до этого сотни раз и в исполнении своей приёмной матери в том числе, но ещё никогда душа так не пела от восторга. Неужели в этом и есть магия музыки? А тем временем Ифань снова коснулся клавиш, совсем не обращая внимания на лёгкое покалывание в пальцах, но прежде чем начать, негромко заметил: — А вот так я могу описать Сехуна, — и начал играть довольно громко, ударяя по клавишам в ритме безудержного веселья. Сложные сочетания переливов, переходящие то от похожего на марш в своей строгости, то прыгая точно убегающие по лужам безумно хохочущие влюблённые, кого застал холодный майский ливень. И эта такая невероятно противоречивая в своём построении мелодия завораживала всеми красками скрытой в ней юности и жажды любви, юношеского флирта и сверкающих улыбок. Как будто все они разом перенеслись на какой-нибудь бал во дворец европейского монарха и в свете множества ярких огней под звуки стройного живого оркестра в зале кружились пёстрыми бабочками дамы и кавалеры в пышных дорогих нарядах, безжалостно стаптывая свою обувь в танцах всю ночь напролёт. Лу тихо хихикнул, замечая некое замешательство напополам с детским восторгом в глазах младшего, а потому сам подошёл ближе, смыкая его руки на своей талии с довольной улыбкой. — И правда похоже на Сехуна – такой же яркий и громкий, как этот венгерский танец. — Разве ты не поэтому в меня влюбился? — с хитрой улыбочкой прошептал ему прямо на ушко Сехун. Сейчас в душе буяла весна и правил шумный бал, где хотелось до потери сознания кружить в танце своего прекрасного спутника сердца, пока все разногласия рассеялись как туман в первых лучах солнца. Хань ничего не ответил, да и не нужны тут никакие слова. За окном постепенно стихал дождь, всё ещё порывисто стуча в стёкла окон, пока Крис снова заставил струны рояля дрожать. В этот раз мелодия пробиралась от медленного звучания низких нот всё выше и выше, вместе с тем стремительно набирая темп. Эти сложные сочетания самых разных тонов, что будто сперва предвещали недоброе, а затем всё больше и больше переходили в безумную пляску, точно завлекали душу слушателя всё глубже и глубже во владения горного короля, что устроил пышный бал нечисти в саму Вальпургиеву ночь. И в свете мерцающих бликов от самоцветов в горной породе, где посреди огромного зала под каменным сводами эхом танцевала нежить, добывая из своих диковинных инструментов мелодии, а ведьмы и черти кружили в такой бешеной пляске, что попади к ним обычный путник, то не выбраться ему из этого бала живым. Немеющие от усталости и заметной боли напряжения пальцы продолжали всё быстрее плясать по клавишам, пока улыбка на лице парня становилась всё более болезненной и уже походила на маску, чем на его настоящие чувства. Но остановиться было просто невозможно, и поэтому на последних скачках мелодии, что окончились с последним сочетанием низких нот, он как будто находился в подобии транса, откуда его смог вытащить лишь чей-то голос. Ифань как будто проснулся, почувствовав чужую хватку на своей дрожащей руке, и открыл глаза. За руку его держал Тао. Сам не понимая, откуда в нём появилось столько силы, чтобы заставить своё тело подчиняться велению сердца, но сейчас он крепко сжимал пальцы левой руки на чужой кисти, пока взгляд был прикован к чужим глазам. И стоило только их взглядам вновь встретиться, уже точно знал, что должен сказать. — Прошу, прекрати причинять себе боль. Это того не стоит. Я знаю, что кажусь таким же мрачным, тяжёлым и не постоянным, как эта мелодия, но... Ифань, я прошу тебя остановиться. Я не стою того, чтобы лишать тебя возможности играть. Прямо сейчас я чувствую то, насколько тебе больно и это в сто раз сильнее и хуже моих фантомных болей. В любой другой ситуации я бы мог слушать, как ты играешь, до бесконечности, потому только в эти моменты я забываю обо всём и чувствую себя свободной птицей в небе... но не сейчас. Тебе не нужно терпеть боль и заставлять себя улыбаться лишь для того, чтобы что-то доказать. Того, что я знаю о тебе, уже достаточно для меня, чтобы верить тебе. Ты не тот, кто способен причинить боль другим... Если не считать меня сейчас, — на последних словах Тао улыбнулся, изо всех сил сдерживая слёзы, что застревали тяжёлым комом стекла в горле и путались в ресницах по уголками раскосых глаз. — Нет, на самом деле вы стоите даже больше, чем я могу поставить на кон, — Ву осторожно накрыл его ладонь своей, — просто вы сами этого не понимаете. Вы подарили мне надежду, когда я был сломан и растоптан. За те полгода, что длились бесконечность, я не мог находиться в тишине. Я был лишён возможности слышать музыку и думал, что схожу с ума в той тишине одиночной камеры. Но вы научили меня слушать эту тишину, научили её любить. Потому что только когда вы рядом, мне уютно молчать. В то утро я впервые за всё время играл и чувствовал себя на своём месте, потому что хотел говорить с вами музыкой. Сейчас, если и выбирать... Я предпочту стерпеть боль, но подарить вам хоть одну мелодию, чтобы ни о чём не жалеть. Если я не смогу играть для вас, лучше уж жить в полной тишине остаток дней. — Не говори так... — Цзытао с трудом сглотнул ком в горле и уже громче отчеканил: — Не говори так, словно собираешься уйти! Ты обещал всегда быть рядом, и я не собираюсь отпускать тебя так просто. Да, я буду эгоистом, но если тебя не будет рядом, зачем мне жить? Ты говоришь то, что я должен слышать, придаёшь мне сил идти против своих страхов и знаешь, как подобрать музыку абсолютно к любому моменту. А когда ты улыбаешься... это самое прекрасное, что я видел, — голос предательски дрожал и ломался, пока говорил о том, что так хотел донести. Лишь на миг замолчал, снова попытавшись улыбнуться, одна особо противная слезинка всё же сорвалась с ресниц и сбежала по щеке, сверкнув маленьким алмазиком в едва пробившихся лучиках солнца. И с этой улыбкой строки песни звучали совершенно в ином свете: — The only heaven I'll be sent to... — ...Is when I'm alone with you I was born sick, but I love it... — медленно и тем лишь более нежно подхватил Ифань, одним движением смахивая прозрачный след слезы с его лица. — Command me to be well! Крис осторожно разжал его хватку на своей руке и поцеловал дрожащие от такого долгого напряжения пальцы. Всё это казалось сюжетом какой-нибудь старой сказки, но за этими словами скрывалось куда больше чувств, куда больше переживаний и сомнений, куда больше боли, чем можно передать словами. Здесь не нужны те банальные слова о любви, чтобы понять, почувствовать тот трепет и крепкие узы, что алой нитью судьбы связали две заблудших души. Именно так и никак иначе. Стоящий за дверью столовой Сюмин только довольно улыбнулся, слушая этот разговор. Лишь теперь он бесшумно покинул тонущий в сумерках коридор и снова вышел на крыльцо, где его встретила приятная прохлада и свежесть дождя, а в небе над городом в лучах умытого солнца сияла всеми цветами радуга. Радуга всегда появляется после дождя, как и за жизненными невзгодами всегда следует нечто прекрасное.

***

— ...Прости, я снова заставил тебя переживать, — уже позже, в библиотеке, когда солнце клонилось к закату, Ифань разговаривал по телефону с мамой и ощущал стойкое чувство вины. Ведь не хотел ей врать, а сейчас за эту правду слишком стыдно. К тому же на том конце женщина явно плакала, а от этого только больнее. — Мам, не волнуйся, ребята меня вытащили, ничего серьёзного. — Я не могу не переживать, ты же знаешь. — Но плакать всё равно не надо, я ведь не смогу спать, зная, что ты там одна плачешь из-за меня снова, — взгляд отстранённо блуждал где-то вдали, где в золотистых лучах блестели окна небоскрёбов. Этот город, знакомый с детства, но всякий раз словно чужой ему, скрывал множество тёмных тайн. И кто знает, с чем ещё предстоит столкнуться, а что обойдёт стороной. — Хорошо, не буду, — даже по голосу было понятно, как она старается улыбаться, и от этого даже на душе потеплело. — Завтра обязательно к тебе загляну, так что до скорой встречи. — До завтра. Ещё несколько минут после того, как этот разговор был окончен, Ву стоял неподвижно, прислонившись плечом к проёму открытой двери балкона. То, что произошло сегодня, казалось немыслимым сном, но возможно впервые настолько реалистичным и красивым, что в этом сне хотелось остаться. Но всё же, это реальность и тем лишь более она прекрасна, что подбросила шанс на искренность. Думая об этом, Ифань улыбнулся, вновь ощущая на себе уже привычный взгляд, который мог узнать даже не оборачиваясь. — Снова подслушиваете мои разговоры? — Как будто ты их так уж скрываешь, — хмыкнул Тао. На миг даже засомневался, глядя на этот высокий силуэт, стоит ли... — Что во мне такого особенного... чтобы влюбиться? Разве есть хоть одна причина меня любить? — Причина? Думаете, любовь возникает осознанно? — Ифань наконец обернулся и посмотрел прямо в глаза. — Любить – это значит видеть сердцем, а сердце не умеет подсказывать рациональные решения. Нельзя оценивать умом то, что за гранью понимания. Любовь – это феномен, когда просто понимаешь, что для тебя важен именно этот человек, и никто больше. В толпе замечаешь только его, думаешь только о нём, и уже не важно, что хорошо для себя, но что будет лучше для него. В этом суть любви. По мере того, как говорил об этом, шаг за шагом приближался и вот уже застыл совсем близко. Ву склонился и уже вкрадчивым шёпотом на ушко добавил: — А причина всего одна – я хочу чаще видеть, как ты улыбаешься, Тао. Всего на миг, когда чуть отстранился после этих слов, поднял глаза и замер. Прямо сейчас вокруг них словно бы замедлилось время, пока настолько близко смотрели друг другу в глаза. В лучах заходящего солнца глаза Тао приобретали такой особенный тёплый оттенок, что в них хотелось тонуть. Что-то странное в это самое мгновение творилось в душе Криса – как будто потревоженные и расстроенные струны души понемногу настраивались на новый, до этого незнакомый лад и дрожали с невероятным трепетом. И в этом прекрасном дрожании струн всё также неосознанно рождалось желание рассказать о своих чувствах тем же прекрасным способом. Ифань вновь приблизился, чуть прикрывая глаза, но в последний момент остановился. Вместо этого на лице появилась улыбка – нет, это было бы слишком просто и слишком быстро, а он не привык торопить события. И поэтому вместо поцелуя приложил к своим губам два пальца, а затем коснулся ими губ Тао, ловя этот крайне растерянный и немного разочарованный взгляд. — Почему... ты передумал? — спросил он, расстроенно поджимая губы, когда Ву снова выпрямился. Эта загадочная улыбка несколько злила. — Вы так и не отгадали мою загадку, Цзытао. Поцелую, когда услышу правильный ответ. — Что? Какую загадку? — Почему для меня вы звучите именно как мелодия Грига "В пещере горного короля". То, что вы сказали, абсолютно неправильно. Подумайте лучше, — прямо сейчас Ву нравилось наблюдать за этой реакцией на свои слова. Ведь эта загадка была одновременно и проста, и невероятно сложна, но сам Тао пока об этом не знает. — Зачем тебе такие сложности? — Не только вы боитесь снова совершить ту же ошибку. Однажды я уже принял свои чувства к другу за любовь и это чуть не стоило мне всего. Мы не так-то долго знакомы, чтобы утверждать наверняка. Сперва найдите ответ на мой вопрос, а там уже как сложиться... — Что бы не случилось... Я всё равно не захочу тебя отпускать, — намного тише ответил Тао, опуская глаза, но даже так его слова согревали сердце Криса. — Я вам верю, — Ифань опустился рядом, как и в первый день, садясь прямо на пол по правую сторону, и обхватил колени руками, — просто... Дайте мне чуть больше времени узнать вас. Его осторожный шёпот ласкал слух и одновременно заставлял сердце вздрагивать от невероятного трепета. И пока Ву смотрел только вперёд, на красивые оттенки вечернего неба, Цзытао смотрел только на него. Тёмные короткие волосы до невозможности манили коснуться, утопая пальцами в наверняка мягких прядях. Чужой затылок был так близко, но одновременно так далеко для досягаемости любых касаний. От этих мыслей Тао даже на миг показалось, будто вновь ощущает то самое забытое чувство, когда по коже пробегают мурашки от восторга. И также неосознанно, будто цветок, что тянется к солнцу, пальцы на его правой руке снова дрогнули и едва заметно потянулись вперёд. Но стоило лишь Крису нарушить эту тишину, как это маленькое наваждение исчезло. Всё также не оборачиваясь, парень тихо напевал слова песни, но вместо привычных строк звучали совсем иные, не менее прекрасные: — ...It's not too late to build it back 'Cause a one in a million chance Is still a chance, still a chance And I would take those odds Unbreak the broken Unsay these spoken words Find hope in the hopeless Pull me out the train wreck! Unburn the ashes Unchain the reactions I'm not ready to die, not yet! Pull me out the train wreck...* И, возможно, Тао пока не может признать это вслух, но слушать, как Ифань поёт вот так, только для него, чертовски приятно. Такие моменты хочется продлить примерно на вечность, как жаль, что человеческая жизнь так коротка и быстротечная. Но именно в такие моменты больше всего хочется жить.