Всё, что останется

             Т ы з н а е ш ь , ч т о э т о з н а ч и т , Д ж е к Х а р к н е с с .       Бессознательно следуя за голосом, он оглядывался вокруг, но не видел перед собой ничего. Слепой, как котёнок, и ничтожный перед непостижимой наружностью бесконечности, он поражался голосу, который полнился силой и звучал отовсюду.              П о с м о т р и , к е м т ы с т а л .       Ужас царствовал в пустоте; движения скованны, безмерная бесконечность безобразно сжата до крохотных размеров гробницы смертного.       Он пытался пошевелиться — ладони и ступни встречали холодную грань. Он пытался дышать — горло и лёгкие сами как холодный гранит; камни и чёрная земля — единственное воплощение его настоящего              Э т о б ы л т в о й д о л г .       Невыносимо упираться в мёртвый ломкий камень, пальцами изнурёнными отрывать части от него и от себя, невыносимо больше дышать землёй, но жизнь неумолимо возвращалась к нему — вопреки. Раз за разом, продираясь сквозь затхлое посмертие, она возвращалась к нему копьём карающего света — должна быть даром, обернулась проклятием? В подношение забвенью, за милость его, чтобы не видеть больше режущий проблеск напрасного сияния, чтобы тени навечно заволокли и забыли, хотел бы он задохнуться в последний раз.       Мысль припадочно мечется; в ограниченной вечности она не знает ничего кроме боли, страха и сожаления. Все усилия, отчаяние в сопротивлении, канули в лету прошлых времён — над протестом зубоскалит неизбежность.       Холод… страшный холод. И неподвижность.              Т ы з н а е ш ь .       Тени перешёптывались вокруг, шипя и извиваясь, цеплялись гибкими скользкими тельцами за руки и ноги, зарывались в волосы, вползали под кожу, вбрасывая в вены страх. В непрерывном сплетении казалось, что они никогда не отступятся; что это никогда не кончится; что целую вечность они будут путаться здесь, под вуалью из лжи. Точно земли ему мало.       Как бы ни старался, он не мог игнорировать пресловутый шёпот, наполнявший сознание. Укоризненные слова, разбросанные по бесконечности, распускались ядовитыми цветами; одно и то же, из раза в раз.              К а к т ы м о г э т о д о п у с т и т ь ?       Тревожное видение рябило по краям терпкой болью; затуманенный рассудок хватался за голос из мрака, дорисовывая ему узнаваемые, но вместе с тем далёкие черты… недостижимый призрак из другой жизни.       Из последних сил он тянется к нему, прежде чем сорваться, и упасть, и задохнуться вновь. Не зная, зачем; — пока ничего не останется.       — Джек…       Посреди ползучего ужаса вблизи него возник другой голос, подобно лучу осязаемого света — бережного. И голос потянул его из бездны — прочь от обманного призрака.       Он был счастлив податься ему навстречу. Такой знакомый, такой живой… как же давно он его не слышал.       — Джек, очнись, ну же.       Он вздрогнул всем телом, в попытке стряхнуть с себя липкую тень. Мгновением позже, придя в сознание, он обнаружил себя сидящим.       — А… чёрт возьми, — само собой слетело с губ.       Он озадаченно смотрел на свои руки, с опаской разжимая смятую простынь. Как будто, если отпустить, он вдруг снова провалится; и прорвётся бездна; и мир прекратит существование. Постель под ним была еле тёплой. К тому же, его продолжало трясти, но не столь от пережитого кошмара — от холода. Здесь действительно было ужасно холодно.       Джек прерывисто вдохнул сквозь пересохшие губы. Из-за того, что мгновение назад он оборонялся от видения, пока в реальности ничего не угрожало, он почувствовал себя несообразно, смешно — и ругал себя. За то, что позволяет кошмарам беспокоить его. За то, что подобное стало происходить слишком часто.       Помимо необъяснимого холода, Джек явственно ощутил кое-что ещё: присутствие. Ещё даже не обернувшись, он уже знал, кто это был. Как и всегда — рядом.       — Янто, — с нескрываемым облегчением выдохнул он в следующую минуту и, повернувшись, слабо улыбнулся любовнику.       Тот же слегка хмурился, поглаживая Джека по плечу, успокаивая и молча жалея, что ничем больше помочь не мог.       — Всё хорошо, — заверил Янто и подарил ответную улыбку.       Он придвинулся ближе, провёл ладонью вниз по обнажённой спине Джека, отчего тот ощутил колкую, хотя приятную, волну мурашек; тёплое прикосновение посреди холода вызывало терпкий контраст; тем не менее, он уже был неописуемо рад, что мог ощущать снова.       — Опять тот кошмар?       Интересуясь с неподдельной искренностью, Янто надеялся, что достаточно хорошо давал знать о своей готовности помочь. Джеку же этого было достаточно, чтобы захотеть сгрести его в объятия и расцеловать прямо сейчас. Но что-то останавливало; мешало; какая-то необъяснимая причина, ноющее в затылке чувство, будто в настоящем моменте чего-то недоставало. Чего-то чрезвычайно важного.       — Да, — просто ответил Джек и снова медленно выдохнул, только теперь обратив внимание на своё дыхание — неглубокое и прерывистое.       — Мне жаль, — Янто сочувственно погладил его по голове, обнимая другой рукой. — Жаль, что они теперь как неотъемлемая часть нас. Ты знаешь…       Позволив себе поддаться слабости — прижаться, отчаянно нуждаясь в тепле, — Джек обнял Янто за талию; подарил ему благодарный поцелуй в лоб, затем в щёку; затем уткнулся носом в его шею, точно желал отгородиться от всего таким образом. Спрятаться — рядом с ним. Ощущая его и тепло.       Этого тепла всё равно казалось недостаточно. В разум закралась соблазнительная мечта о пушистом пледе, дополненная тем, как он завернёт себя в мягкую материю — и Янто вместе с собой.       Но разве он не чувствует? Как он только может сидеть в таком холоде совершенно нагим?       Джек растерянно качнул головой, крепче стиснув объятие. Задумчивость всё никак не отпускала его, а лишь усугублялась, и гипнотически мерные поглаживания спины и плеч от Янто этому только способствовали.       — Так… быть не должно, — не удержавшись, начал он. — Я вообще не должен видеть никаких снов. Я не сплю. А те видения, которые иногда приходят ко мне, когда я позволяю им… они не должны выглядеть так. Тем более — являться сами. Это неправильно. Это всё неправильно.       Он заметил только впоследствии, как Янто с трудом сдерживал смешки.       — Разве я сказал что-то смешное?       — Нет, нет, что ты… я всего лишь… ох, прости меня. Это просто, не знаю, какой-то День Сурка. Ты говоришь так каждый раз, как приходишь в себя, Джек, — он чуть повёл бровью, заметив новый оттенок замешательства на лице Харкнесса. — Вспоминаешь?       Осознанное понимание действительности в самом деле возвращалось — постепенно. Разрозненные осколки воспоминаний складывались во что-то логичное, осмысленное, но недостаточно быстро.       — Не знаю. Может быть… здесь есть что-то.       … Но в то же время в сознании маячило сомнение, будто бы реальность его обманывала; приглушённый набат на краю сознания.       — Вот, вот так, — Янто улыбался, снисходительно, точно поощряя ребёнка за небольшое достижение. — Теперь, может, ты ещё вспомнишь, что мы проверили всё, что могли? Ты в порядке. Ну… как обычно, по крайней мере. Если к тебе такое описание применимо.       — Да, — выдохнул он неуверенно. — Ты прав.       — Это всего-навсего проделки твоей совести. Не более того, — продолжал Янто всё с той же интонацией; слегка улыбаясь, точно говорил о сущих пустяках. — Ты не должен поддаваться им, верно? Будет гораздо лучше, если ты позволишь себе отпустить это. Правда. Всё равно больше ничего не осталось.       … Джек помнил: не так давно произошло что-то страшное — он не мог сложить из незаконченных эскизов воспоминания чёткую картину, но эмоциональный отпечаток был таковым. А то, как спокойно, не сказать — хладнокровно, Янто говорил об этом, как нарочно подталкивал его навстречу прошлому, провоцируя воспоминания вынырнуть из подсознания на поверхность, настораживало. Но Джек не хотел сейчас прояснять этот момент. Возможно, не захочет вовсе.       — Здесь так холодно, — сорвалось с его губ; он даже не заметил, как голос дрогнул.       Янто ничего не ответил, с любопытством глядя на него — как бы то ни было, образ растерянного капитана никогда не станет для него обыденным, даже столько времени спустя.       … Прихватив с собой тонкое одеяло и завернувшись в него, Джек подошёл к крупному окну, занимавшему почти всю стену в этой не слишком просторной комнате. “Шахматное” покрытие пола донельзя раздражало его по причине, которой он не мог вспомнить, потому Джек старался лишний раз не смотреть себе под ноги; старался даже не думать о своих босых ногах на этом полу. Оставалось только окно. От увиденного за стеклом у Джека на мгновение перехватило дыхание, пока очередной фрагмент воспоминания не встал на своё место, вселив убеждение, что беспокоиться не о чем — так стало уже давно; сегодняшняя реальность такова. Теперь он ничего не может сделать.       Из мира исчезли все краски. Всё снаружи выглядело неправильно. Как будто мир был неизлечимо болен, и жизнь в нём едва-едва теплилась — даже те остатки, последние искры, стремительно покидали планету.       … В какой-то момент Джек ощутил, как чужие руки пробрались под одеяло и обвили его талию сзади.       — Н-да, Джозеф что-то совсем разошёлся с утра пораньше.       — Джозеф?       Янто кивком указал в сторону, на странный клубок тёмно-серой материи вдалеке, похожий на скомканную сжатую бурю, раскатывавшую гром внутри себя, сверкавшую белыми молниями, направленными и искривлёнными совершенно нелогично, — безобразная атмосферная аномалия. Туча хищно припала к земле и медленно передвигалась, так, будто выискивала что-то на иссушенной поверхности, ворча и приглушённо громыхая, жаждая чего-нибудь живого, чтобы поглотить.       — Знаю, тебе не нравится, когда я даю им имена. Но почему нет? Надо же как-то развлекаться, пока ты проводишь время вдали от меня, сражаясь с тенями.       — Это просто кошмары. Я ни с чем не сражаюсь.       Джек медленно опустил взгляд, чтобы рассмотреть находившееся далеко внизу. Там, на посеревшей щербатой земле, испещренной чёрными трещинами, предстало зрелище столь же безрадостное: обезображенная поверхность не похожа ни на что ранее виданное Джеком, даже с учётом его чрезмерно многолетнего опыта. Бессчётное множество покорёженных либо разрушенных зданий, ошмётки там, где когда-то были дороги, выкорчеванные и будто окаменелые деревья, переломленные фонарные столбы, всё остальное… всего лишь остатки цивилизации. Только теперь он заметил, как тихо вокруг. Никаких признаков жизни; ни в этом чудом уцелевшем здании, где они с Янто остались, ни где бы то ни было на земле.       — Почему… здесь так холодно?       Вопрос сам собой сорвался с губ, хотя Джек, пожалуй, всё-таки знал ответ. Он напрасно поправил тонкое одеяло на плечах, чуть ближе придвинулся к Янто, приобнимавшему его со спины.       — Разве ты этого не чувствуешь?       — Нет. Да и как могу я? Я же мёртв, Джек. Помнишь?       В следующую секунду Джек отстранился, резковато, но скорее затем, чтобы посмотреть на него, чем от возмущения; он встретился взглядом с Янто, стоявшим подле него как ни в чём не бывало — абсолютно спокойным и будто бы даже… довольным чем-то.       — Конечно, ты помнишь. Как забыть такое? Ведь ты позволил этому случиться. Можно сказать, ты убил меня.       Резковатый шорох за плечом вынудил повернуться обратно. Джек обнаружил, что оконное стекло вдруг исчезло — он отпрянул, почувствовав себя опасно близко к ничем не защищённому разъёму, в который по неосторожности можно было бы запросто выпасть.       А Янто продолжил, снова сократив между ними дистанцию.       — Ты уже говорил, что это твоя вина. Помнишь? — он пристально глядел на него, никак не обращая внимания ни на смятение, ни на необъяснимое исчезновение стекла. — А ещё ты говорил, что забираешь свои слова назад. Ради меня, — он улыбнулся, тронутый этим воспоминанием. — О, это действительно было очаровательно. И драматично, конечно, тоже… Но что более важно: тебя услышали.       В сознании продолжали пробуждаться воспоминания, которые Джек интуитивно отказывался воспринимать и предпочитал подавлять. Какая-то особо непокорная часть его стремилась осознать: что-то не так, что-то не сходится, что-то лживо и неправильно. Но они были настоящими. Это, казалось, всё, что у него осталось.       — Да, я всё ещё здесь. Но ты же не думаешь, что от этого легко избавиться? От смерти. Как от болезни, которую можно перебороть и забыть. Я-то думал, ты знаешь…       Приглушённый шум, вдруг раздавшийся где-то над ними, на мгновение отвлёк внимание Джека от слов Янто. Мысль, что он слышал этот шум раньше, молниеносно пронзила сознание, но так же быстро ускользнула обратно в забытое.       — Не отвечай лучше. Ничего страшного. Теперь ведь всё в прошлом, да? Никому из нас больше не за что корить себя, — Джек вздрогнул, почувствовав, как Янто взял его за руку; теперь и его руки были холодными, как лёд. — Теперь здесь только мы. Так долго — сколько потребуется. Разве это не то, чего ты хотел?.. Хотя, признаюсь, я до сих пор не уверен, что разобрался в том, чего ты на самом деле хочешь. Или что хотя бы в верном направлении ищу.       Грохот раздался вновь, на сей раз будто ближе. Даже не понимая до конца природу этого звука, Джеку ужасно захотелось уйти отсюда, скрыться где-нибудь, подальше от него.       … Хотя он пытался, до последнего, отрицать, но он помнил шторм. Великий последний шторм в ночи.       — Я знаю, ты не хочешь остаться один. В одиночестве доживать свою нескончаемую вечность… Знаю также, что тебя волнует — до сих пор, до глубины души. А кого бы не стало волновать? Разве что какого-нибудь… монстра. А ты, абсолютно точно, не монстр, — он вздохнул и отпустил руку Джека, затем отступив на пару шагов. — Но, может быть, монстр — это я.       — Не говори так. Это не правда.       — Да? Но кто я, если не монстр? Исключая очевидное, ты ведь прекрасно помнишь, что я сделал.       … Он помнил: разрушительное, неописуемое буйство стихий, бедствие, несущее за собой одну лишь смерть, а за этим всем — образ. Он помнил ощущение образа, но сам образ собрать не мог. Образ был тёмен; на него невозможно было смотреть, невозможно было смотреть прямо на него, познать его и остаться в своём уме; это было что-то настолько чуждое реальности, что взгляд из “реального” не в состоянии охватить его.       Но не столько воскресшее воспоминание о катастрофе ужасало его, сколько то, что он находил отражение невозможной тьмы прямо сейчас, перед собой. В образе Янто.       — Нет, — не желая мириться с настоящим, он возмущался, с трудом подавляя нарастающую дребезжащую тревогу. — Скажи, что ты этого не хотел. Пожалуйста, Янто, это же не ты.       — Теперь я. Но, пожалуй, всегда им был. Откуда бы тебе знать наверняка? Я ведь далеко не всегда был честен с тобой, мой капитан. Ты не знаешь… что я иногда делал. Я и сам не знал до какого-то времени. Забывал. Теперь же я не вижу в этом смысла. Лучший способ очистить совесть: не забыть — поддаться и позволить себе. Отпустить… распробовать. Вот тогда-то и становится на самом деле легко.       Джек в растерянности смотрел на него и не мог поверить в то, что перестал замечать. Его взгляд… нет, это уже был не тот Янто, которого он знал и любил. Больше нет. Как давно?..       — Снова этот твой взгляд.       Когда Янто снова заговорил, в его голосе звучал явный упрёк, опасно граничащий с агрессией. Похолодевшая до безэмоциональности холодная интонация казалась острее лезвия бритвы. Джек невольно отпрянул, совершенно забыв о пустой оконной раме за своей спиной.       — Ты не здесь. Опять. Ты сопротивляешься и хочешь вернуть всё назад — “как было”. Серьёзно? Ради чего?       Янто приблизился к нему, вынудив Джека снова отойти на шаг.       — Но чем этот мир хуже? Здесь по крайней мере есть я. Да, случилось страшное — какая теперь разница? Произошедшее в прошлом. Не важнее ли то, что происходит сейчас, в данный момент? Мы… получили то, чего так хотели. Нас. Навсегда.       Джек никак не мог выдавить из себя ни звука. Слова будто примёрзли к небу, пока противоречивые эмоции стискивали его нутро стальным капканом. Растерянность смешалась с волнением и непереносимой болью по тому, что оказалось немыслимо давно утеряно и забыто. А между тем его, Янто, настрой менялся всё быстрее, заметнее, пока от некогда любящего образа не осталось абсолютно ничего.       — Ты в самом деле предпочтёшь нас с тобой лживому шёпоту теней?       Джек видел его настолько разгневанным лишь однажды, и только теперь осознал, что больше всего на свете хотел бы, чтобы подобное никогда не происходило снова.       — Если ты действительно так считаешь — иди. Иди! Убирайся отсюда!       И он столкнул его — обратно в холодную неизбежность.       Тени обволакивали его, пока он падал сквозь забвение — быстрее и быстрее; казалось, без конца. Какие-то из них обретали всё более узнаваемые черты…       Бледное лицо предстало перед ним в пустоте.              Т ы д о л ж е н б ы л с п а с т и н а с , Д ж е к Х а р к н е с с .       И глаза смотрели на него поверх вечности — укоризненно. Глаза, закрытые давным-давно, по его вине. Их становилось всё больше, смотрели они отовсюду, но одни — ближе всего.       Презрение превращалось в ненависть, молящий шёпот — в громогласное требование.              С п а с и н а с .