Мы ещё живые

Раннее утро было туманным и сонным. Леви уже привык спать на спине и не слишком активно шевелиться во сне из-за рёбер, отзывающихся болью на любое неосторожное резкое движение, поэтому открыл глаз почти в той же позе, в которой его закрывал. Эрен так спокойно спать не умел, за ночь перебрался поближе, и его тепло приятно грело всю левую половину тела, Леви покосился на него, чуть повернув голову. Он спал, совсем не мёрз — игнорировал одеяло и рубашку снял, ложась в постель. Гладкая кожа матово блестела, на нём ни шрамов не осталось, ни следов от ремней, да и руки наверняка были такими нежными от полного отсутствия мозолей. Пучок на затылке совсем растрепался, длинные волосы закрывали лицо, шевелились от размеренного дыхания, и у Леви прямо кончики пальцев зачесались убрать эту мешающую густую копну. Эрен не проснулся. Нахмурился только, когда грубые пальцы неаккуратно подцепили шёлковые пряди, зачёсывая их на затылок. С оружием Леви одинаково хорошо управлялся обеими руками, со всем остальным дело всё ещё обстояло похуже несмотря на упражнения, хорошо хоть не разбудил. Эрен и так спал беспокойно, морщился во сне, нервно подрагивали длинные ресницы, губы сжались в упрямую линию. Что ему снится? Леви подумал, что не хотел бы этого знать. Ему с головой хватало тяжести собственных скелетов в шкафу памяти, а ведь он был просто капитаном, острым клинком в чужих руках, не главнокомандующим, не надеждой человечества. Удивительно, что Эрен вообще мог спать. Палец сам потянулся разгладить морщинку между густых бровей. Она не разгладилась, Эрен страдальчески скривился, пробурчал что-то невнятное и уткнулся лицом в подушку, и Леви решил оставить его в покое. Пусть спит, пока может. Сам аккуратно выпутался из одеяла, сел, привычно зажав рукой рёбра. Ледяной пол обжёг босые ступни. Леви поморщился, задавил в себе болезненный выдох, наклоняясь вниз в поисках обуви, но на ноги смог подняться без особого труда. И даже сделать пару шагов. И ещё пару шагов. Дверь открылась неожиданно легко и беззвучно, кто-то смазал скрипящие петли, и Леви на секунду замешкался на пороге, но потом всё же решительно шагнул в утро, не оборачиваясь. Утро было совсем раннее, на траве лежала роса, от которой намокли края штанин, пока он ковылял к уборной за домом. Единственное, чего Леви не хватало в этой тихой глуши — это канализации и городского водопровода. Раньше он не замечал за собой какой-то особенной тяги к комфорту, во время длительных экспедиций и на голой земле спать приходилось, и есть, не слезая с лошади, и мыться, как ручей попадётся, но сейчас необходимость преодолевать лишние метры до уборной только раздражала. Впрочем, раздражение улеглось само собой, пока он возвращался обратно. Утро было неожиданно тёплым, Леви совершенно не замёрз, а слабость оказалась вполне преодолимой, и на неё он тоже быстро перестал обращать внимание, сосредоточившись на новой потребности организма — пожрать бы. Дверь гостеприимно распахнулась от одного толчка ладони, Леви шагнул в комнату, со вкусом вспоминая, каким густым и наваристым бульоном он запивал вчера горькие пилюли, и отвлёкся. Домик был совсем крошечный, весь просматривался от порога: одна длинная комната, два окна и стол между ними слева, каменная печь и шкаф справа, кровать с низкой тумбочкой и вторым шкафом в самом дальнем конце. И спящий Эрен на этой самой кровати. Пока Леви ковылял во двор и обратно, он, не просыпаясь, перебрался на освободившееся место, как домашняя кошка, и теперь спал, обнимая подушку обеими руками. Волосы снова закрывали лицо, зато отлично было видно разворот широких плеч, мускулистую спину, штаны сползли пониже, открывая соблазнительные ямочки на пояснице… Леви стало жарко. Чтобы справиться с очередным приступом яркого желания подойти ближе, коснуться, убедиться в очередной раз, что это не сон, не видение, что он действительно живой, целый и невредимый, ушла пара долгих минут. Внезапный прилив крови к лицу побороть так легко не удалось, даже поплескав холодной водой на щёку, не скрытую бинтами, и бегло просматривая шкафчик у печки на предмет съестного, Леви чувствовал, как горит кожа. На одной полке нашёлся пирог с какой-то овощной начинкой, заботливо замотанный в полотенце, но всё равно подсохший по краю, на другой — вареное мясо, нарезанное полосками, бульон в котелке за ночь остыл и покрылся толстой жирной плёнкой. Топить печь, чтобы разогреть еду, было долго, Леви отрезал себе ломоть пирога, прихватил холодного мяса, плеснул воды в уже знакомую щербатую кружку и аккуратно присел за стол, чувствуя, как ноют рёбра и окончательно развязывается ослабевший бинт на коленке. Наклоняться для перевязки было тем ещё испытанием, так что он сперва поел, потом подумал о добавке, а потом о том, что пытается оттянуть неприятную процедуру, поэтому вставать не стал. Поднял ногу, закатывая штанину выше колена, стянул болтающийся бинт; опухоль почти спала, поэтому плотная повязка распустилась, раны, оставленные зубами титана, выглядели вполне прилично, и оставалось самое сложное — наклониться и плотно перетянуть ногу ещё раз, и Леви медлил, рёбра и так протестовали против любого движения после непривычно активного утра. — Доброе утро, — голос у Эрена был ленивый, сонный и немного хриплый. — Вы мне позволите? Леви не видел его лица из-за копны волос, но чувствовал внимательный и немного напряжённый взгляд. — Валяй. Эрен с постели не встал — стёк. Из него пропала вся мальчишеская угловатость, движения стали грациозными и плавными, будто у большого кота, и Леви не мог понять, когда успел пропустить эти изменения. Вроде бы совсем недавно он был пятнадцатилетним мальчишкой, лохматым и тощим, и надолго не выпадал из поля зрения, и вот такие внезапные перемены. Не за полгода в Марли он же так изменился? На пол у его ног Эрен опустился с такой же текучей кошачьей грацией. Осторожно коснулся всё ещё припухшего колена чуткими пальцами, выдохнул и как-то ссутулился, опустив голову. Волосы снова полностью закрыли лицо, но он, видимо, привык, потому что перевязке они совсем не мешали. Леви смотрел, как его ладони проворно двигаются, заворачивая ногу в бинт, и завязывают маленький, совершенно детский бантик. И остаются там, чуть касаясь лодыжки кончиками пальцев. Как раз в том месте, где зубы титана разорвали сухожилие и лишили куска мышц. — Это тоже моя вина? От сонной ленивой неги в его голосе ничего не осталось. Леви столько раз слышал этот голос, самый разный: звонкий и бодрый, испуганный и подрагивающий, уставший и расстроенный, и впервые слышал такой глухой, надтреснутый и безжизненный. Головы Эрен так и не поднял, поэтому Леви потянулся сам — собрать пряди, падающие на лицо, отвести в сторону, сжать в кулаке. — Твоя, — согласился он и, когда Эрен как-то болезненно напрягся, сжался, будто одно слово могло причинить нестерпимую боль, милосердно добавил, — единственная. Эрен поджал губы. — Вы хотите сказать, что вот это, — ладонь поднялась выше, безошибочно коснулась края бинта под рубашкой. — И вот это, — горячие пальцы скользнули по изуродованной кисти. — И это, — лица Эрен коснуться не посмел, но поднял голову, упрямо встречаясь взглядом. — Это всё — не моя вина? — Моя. Леви много раз видел, как Эрвин находил правильные слова, чтобы воодушевить, подбодрить, уговорить или принудить к чему-либо других людей. Знал, что нужные слова в нужный момент обладают невероятной властью, но сам никогда не умел пользоваться этим даром и сейчас с удивлением смотрел, как Эрен расслабился, обмяк, будто одно единственное слово могло взвалить на его плечи неподъёмную тяжесть, а другое — снять. Леви никогда не понимал, как это работает. — Я недооценил своего противника… — он осёкся и замолчал, потому что в тусклых зелёных глазах разгоралось неистовое пламя. От Эрена шло ощутимое тепло, наверное, если коснуться рукой кожи — оно обожжёт пальцы. Раньше он всё списывал на озноб и температуру, но сейчас Леви не мёрз, а Эрен стоял перед ним на коленях, сиял глазами и грел. Почти как титан. — Эрен. Эрен моргнул и наваждение исчезло. Леви крепче сжал в руке его волосы. — Как ты выжил? — Никак. Некоторые вопросы лучше не задавать, если не готов услышать ответ. Леви оказался не готов. На какое-то тягучее, долгое мгновение ему с болезненной чёткостью показалось, что он сошёл с ума от боли и жара, и всё это — Эрен, его глаза и голос, тёплые руки и шёлковые скользкие волосы в кулаке — зыбкий бред умирающего сознания, в груди распахнулась бездонная дыра, в которую провалилось сердце, а потом Эрен снова открыл рот. — Фактически я умер, когда марлийская девчонка отстрелила мне голову. Зик успел меня коснуться, и я оказался окружён силой Имир. В её мире время идёт по-другому, и я мог оставаться там вечность, но проклятие титанов нужно было снять. Я убил её, когда она оказалась уязвима, разделив силы между Прародителем, Атакующим и мной, и я должен был раствориться в вечности вместе с ней и силой титанов, но Имир не злилась, умирая. Сказала, что будущее не предопределено, и сделала последний подарок. — Ты мне так уверенно рассказывал про будущее своих друзей, — Леви едва слышал свой голос, дыра в груди закрывалась медленно, комната кружилась, воздух вокруг них сгустился, глаза Эрена мерцали тревогой и внутренним светом, растеряв усталость и мутное безразличие. — А теперь оно не предопределено. Напиздел? — Нет. Мне просто нельзя вмешиваться. Какое-то мерзкое холодное предчувствие заползло под рёбра, ладонь разжалась и бессильно упала на широкое плечо, волосы снова рассыпались. — А здесь ты вмешался? Глаза Эрена сияли всё ярче, видимые даже сквозь завесу из длинных прядей. — Вы умирали. Я не мог по-другому. Что с вами, капитан? Вам нехорошо? Голос его тоже менялся — становился звучным и живым, в нём явственно прорезались чувства: искренняя забота и волнение, и это почему-то вызвало странное, глубокое удовлетворение. — Я всё же сдох, — пробормотал Леви и качнулся вперёд: в тепло, в подхватившие его руки и в темноту. Очнулся ближе к обеду. Вставать не хотелось, и он не вставал, валялся, закутавшись в одеяло, и смотрел, как Эрен готовит, моет пол, стирает использованные бинты в деревянном ведре… Смотрел и думал о сраной иронии судьбы, которая забрала у него всё и вернула тоже всё, но не так. Леви понятия не имел, что делать с этим подарком. На чёртовом дирижабле он так много хотел ему сказать. Потом жалел, что не успел этого сделать. А теперь не знал, что делать со всеми этими словами, потому что они предназначались другому Эрену, тому, которого Леви хорошо знал, безрассудному упрямому мальчишке. Что сказать этому новому Эрену, он понятия не имел. Ни через день, ни через два, ни через неделю. Эрен растерял всё своё любопытство и болтливость. Охотно отвечал на вопросы, развёрнуто, не упуская мелких деталей, так, как сам Леви учил его когда-то докладывать, но практически ни о чём не спрашивал, кроме сугубо бытовых вещей, не интересовался новостями или последствиями всей каши, которую он заварил сперва в Марли, потом на острове, потом снова в Марли. Хотя рассказчик из него был хороший. Негромкий мягкий голос убаюкивал, Леви часто засыпал, слушая историю Имир или о путях, которыми были связаны все элдийцы. Эрен не раздражался, когда понимал, что его не слушают, и просто начинал заново, если Леви задавал вопрос повторно. Он вообще оказался покладистым и спокойным. За тем Эреном, которого Леви помнил, нужно было в оба глаза смотреть, этот же, если не убирался, не готовил и не стирал, то дремал, сидя за столом, уронив лохматую голову на скрещённые руки, будто не высыпался, и у Леви спину от одного вида его позы сводило. — Иди сюда, — ворчал он, отодвигаясь на край постели. — Смотреть тошно. Эрен послушно ложился рядом. Он как-то странно спал, свернувшись клубком, всегда беспокойно вздрагивал, хмурился, неровно дышал. Немного успокаивался, только положив на Леви руку, будто ему тоже нужно было чьё-то тепло, чтобы чувствовать себя живым. Леви не возражал. Чем больше он смотрел, — а это он делал всё время, которое не спал — тем больше подозревал, что судьба его всё равно поимела и Эрен вернулся с той стороны не полностью. Не весь. Леви не мог сказать в чём точно заключалась причина его подозрений, но он сам уверенно поправлялся, марлийские лекарства делали своё дело, лихорадка больше не возвращалась, приступы слабости становились всё реже, периоды активности — дольше и чаще, а Эрен всё так же беспокойно спал, измождённо выглядел и отрешённо говорил. От души вмазать за застывшую безнадёжную апатию на точёном лице больше не хотелось. Леви помнил, что в прошлый раз не сдержался, ударил — и ничего не изменилось, даже ему самому ничуть не полегчало, хоть и выплеснул бурлящие разочарование и ярость в коротком хлёстком ударе. От тягостных мыслей, что некоторым стоило бы в самом деле умереть, а не существовать омерзительным подобием, тенью самого себя, удерживало два момента. Во-первых, Леви сам был в некотором роде тенью себя самого и умел смотреть правде в глаза почти не морщась. Утраченные пальцы не вернуть, он никогда не сможет уверенно держать рукоять привода в руке. Правый глаз полностью не восстановится даже при самом удачном стечении обстоятельств, искалеченное колено никогда не будет нормально сгибаться. Острый клинок разведкорпуса остался без цели, заржавел, морально устарел и не был уверен, что ещё цел. Во-вторых, временами Эрен оживал. Застывшая маска вместо лица будто давала трещину, и за ней оказывались искренние чувства, которые Леви сперва принимал за собственные галлюцинации и лихорадочный бред, но потом признал, что на несомненно важные для себя вещи Эрен вполне живо реагировал, и дальше логика заходила в тупик. «Важным» оказывалось самочувствие Леви, его раны и его персона в целом. Леви отказывался верить тому, что видел.