take me home

— Эш, — в тишине комнаты голос Эйджи звучит так неожиданно и громко, что им не избежать вздрагивания. Линкс гладит телефон, лежащий на коленях, дрожащими пальцами, не подносит к уху — не уверен, что мог бы, даже если попытался, — я так рад, что ты позвонил. Спасибо, я так тебе благодарен, — голос японца ломается, но блондин тот, кто плачет, — я скучал. — Эйджи, — Эш бормочет шепотом, — Эйджи, мне жаль. Прости. — Все хорошо, Эш, ты ни в чем не виноват. Телефон на громкой связи, теплая каша в ее руках. Эйджи снова и снова повторяет, как благодарен за звонок, признается, что ужасно скучал, ворчит, рассказывая о проблемах с восстановлением визы. Джессика чувствует, что вмешивается в нечто, чему никогда ни одна душа не должна была становиться свидетелем, но она ни за что не покинет эту комнату. — Эйджи, — она напоминает спустя несколько минут тихим голосом, не желая перебивать, но не умея больше терпеть. — Да. Да, конечно, — он громко кашляет, плохо скрывая за кашлем всхлипывание, и продолжает бодрым тоном уже через секунду, голосом нежным настолько, что невозможно не дрожать, — Эш, знаешь, сегодня я был так занят, что совсем забыл поесть, у меня сейчас как раз поздний ужин. Ты ведь еще не завтракал? Поешь с мной, Эш, хорошо? Ты можешь сделать это для меня? — Я не знаю. — Давай хотя бы попробуем, — предлагает мягко, — расскажи, что у тебя на завтрак? Джессика подносит тарелку ближе к блондину, чтобы ему не было тяжело тянуться, и Эш недовольно морщится. — Каша, — произносит он настолько грустно, что Эйджи не сдерживает смеха, и губы Эша изгибаются в слабой улыбке против его воли. Джессика тоже улыбается, нежно хлопая его по бедру. Пристыженный, он избегает ее взгляда. — Ты вернешься к своей любимой нездоровой еде сразу же, как только тебе станет лучше, — Окумура обещает со смешком, — приятного аппетита, Эш. — Тебе тоже, — голос звучит уверенно, но Джессика замечает, как слабые его плечи напрягаются, когда он переводит взгляд на тарелку. Женщина улыбается ему мягко, поправляет отросшие волосы за ухо, безмолвно поддерживая. Линкс делает глубокий вдох, медленно выдыхает и, наконец, кивает. Джессика набирает немного каши на ложку и подносит ее ко рту подростка. Эш послушно проглатывает, пусть лицо его неприятно морщится, и они замирают, боясь, что тошнота в ту же секунду поселится в его желудке. — Не переживай, все хорошо, — Эйджи напевает, будто точно зная, что занимает мысли друга в эту секунду, — и не нужно хмуриться. Лучше скажи, какова каша на вкус? Тебе понравилось? — Спроси меня об этом, когда бабули не будет рядом, — он мученически вздыхает, — боюсь, она умудрится перерезать мне глотку, используя ложку, если я отвечу на твой вопрос честно. Он смотрит ей прямо в глаза, слабо посмеиваясь, когда женщина раздраженно выдыхает и стукает его по носу ложкой. Идиот. Заставляет их так беспокоиться, но даже в такой момент не забывает своего нахальства. Джессика улыбается. Его ворчание — возвращение во времена, когда все еще не было так плохо, его интонация — уже не злая насмешка и даже не всерьез. Ему совершенно не нужно этого делать, но все равно ребенок позволяет им почувствовать себя лучше, дарит кусочек благодарности и спокойствия таким своеобразным способом. — Засранцам, не умеющим готовить, слова не давали, — она ругается громко, поддерживая его маленькое представление, поднося вторую ложку. С перерывом в сорок секунд он съедает еще одну ложку каши. Окумура начинает рассказывать о своей еде, отвлекается на погоду и прочие неважные глупости. Эш спрашивает, как прошел его день и чем он занимался. Эйджи рассказывает скучные истории самым веселым голосом, вспоминая о собственной остывающей еде только после неоднократных напоминаний. Джессика бросает беглый взгляд на мусорное ведро, стоящее возле кровати, и переводит взгляд на наручные часы. Эш съел не больше десяти ложек, обязательно с небольшим перерывом во времени. Звонок длится едва ли больше восьми минут. Обычно он бы отказался есть уже на пятой, чувствуя подкатывающую тошноту, и меньше, чем через десять, его бы вырвало тем малым, что он смог съесть, и больше — желчью. Джессика набирает на ложку еще немного остывающей каши. Эш проглатывает ее, не отвлекаясь от разговора с другом. Не поднимая руки даже чтобы самостоятельно убрать волосы с лица, только время от времени слабо царапая ногтями чехол телефона из-за волнения, он все еще выглядит ужасно слабым, совсем непохожим на себя, но в его глаза постепенно возвращается блеск. Джессика безумно рада, но сердце ее вместе с облегчением охватывает и огромный страх. Влияние Эйджи на мальчика пугает. Безрассудность Эша пугает. Что это вообще такое? Выставленная нараспашку, без стыда и страха — эта великая сила и самая огромная слабость Линкса заставляет дрожать. Эйджи. Его единственный источник света, его гибель и спасение. Джессика многого не знает, и иногда ей даже не хочется, но вопрос, который она никогда не осмелится произнести вслух, расцветает на языке так же, как жизнь расцветает в Аслане благодаря его дорогому другу. Как ты допустил это, Эш? Рысь, которую невозможно укротить, с каким лицом ты вложил свое сердце, душу и саму жизнь в руки другого человека? На секунду ее охватывает злость. Это глупо — она знакома с Эйджи, говорила с ним не раз и видела силу его собственной любви, но страх в ее сердце кричит громче всяких известных истин. Если однажды осмелишься причинить ему боль, я... Джессика выдыхает. Это глупо. Эйджи — единственный, кому можно доверить это поистине хрупкое сердце и израненную душу — все, что от нее осталось и все, что не удалось спасти много лет назад. Через десять секунд она пробует накормить подростка снова. И снова. С перерывом ровно в пять секунд — она протягивает ложку два, четыре, еще шесть раз. Эш касается ее колена кончиками слабых пальцев, привлекая внимание. — Достаточно? — Джессика заботливо спрашивает. Окумура замолкает. — Еще много осталось? Женщина снова показывает ему содержимое тарелки. Не больше десяти ложек. Эш озадаченно поджимает губы, неуверенный, не вернется ли тошнота после еще одной ложки, но отчаянно желающий угодить людям, так ради него старающимся. — Знаешь, Эш, ты такой молодец, — Эйджи говорит, когда Линкс так и не решается ответить, — мы только попробовали, а ты уже так отлично справляешься? Я очень горжусь тобой! Джессика, разве я не говорил, что наш Эш самый удивительный и сильный? — Никто и не сомневался, — она отвечает с гордостью, не скрывая широкой улыбки, когда замечает, как бледное лицо приобретает яркий румянец и даже уши его немного краснеют. — Я не хочу больше есть, — Он произносит тихо, непривычно неуверенно, но без вины в голосе, о которой она так беспокоилась, — может, немного позже… — Тогда немного позже, — Окумура подхватывает, — обязательно позвоните мне, иначе я с утра не вспомню про завтрак! — С твоей памятью все стало совсем плохо, да, старичок? — Какой же ты вредный, — Эйджи ворчит недовольно, — я всего на два года тебя старше! — Американец смеется, и Окумура перестает ворчать, тоже радостно смеясь, совсем не над шуткой. Джессика снова заправляет спадающие на лицо волосы подростка за уши и позволяет себе улыбнуться. Может, это действительно так просто. Может, они могут притвориться, что это настолько легко. Джессика нежно гладит блондина по голове, покидая комнату под смех детей. Может, чуть позже, не обязательно этим вечером, она тоже сможет притвориться, что все хорошо и это совсем не страшно, не тяжело, но сейчас за дверью мальчики смеются над личной шуткой, разделенной только между ними двумя, а в ее ушах продолжает звучать чудовищное рыдание Эйджи прошлым вечером. Джессика всегда думала, что он слаб, он выглядел ребенком и был им. Даже вчера, не сдерживая плач после новостей о состоянии Эша, с икотой и дрожью в голосе узнавая подробности и обещая что угодно сделать, чтобы его спасти, он был не больше, чем ребенком, на плечи которого беспощадные взрослые повесили непосильную ношу. Она думала, что для японца это слишком, но не могла найти другого выхода. Называть его последней надеждой, произносить такие страшные слова, как смерть, самоубийство, когда он за тысячи миль и в полной беспомощности просто жестоко, но теперь Джессика понимает, что она не знала никогда и небольшой части того, в чем, казалось, была так уверена. Сегодня Эйджи показал ей силу, которую скрывал от всего мира, ту, что существует для единственного человека и только ради него. Силу, под величием которой даже зверь приклоняет колени и опускает покорно голову. Силу, способную излечить не только тело, но и душу. Силу, вдали от которой Эш погибает, стремительно увядая, но которая возвращает в его глаза свет и в тело — жизнь с такой легкостью, будто она действительно не знает ничего проще. Сегодня Эйджи показал ей свою любовь. И Эш готов был отказаться от этого из-за чужих глупых слов, из-за тысячи оправданий и лжи, из-за ненависти к себе и боли, проникших так глубоко, что тенью опустились на все счастливые воспоминания, на каждое доброе слово и крошечную веру, смерчем обрушились на едва горящую свечу надежды, которую оберегали только заботливые руки Окумуры, которого оттолкнул по глупости и от душевной боли. Джессика плачет этим утром, ее сердце чудовищно ноет. Слезы, за которые совсем не стыдно, высыхают на щеках, а в глазах снова загорается пламя. Ее волю не сломить, и весь мир может попробовать стать ей противником — она за руку отведет Аслана к его солнцу. Она кормит подростка еще пять раз в этот день. Он никогда не доедает даже половины тарелки, но очень старается, подбадриваемый похвалой и чужой любовью. Разница во времени — не преграда, Эйджи отвечает на звонки в любое время и всегда самым бодрым голосом. Джессика немного о нем беспокоится, звонит иногда, когда подросток спит — Окумура успокаивает ее тоже. Японец признается, что чувствовал себя ужасно с тех пор, как вернулся на родину, с трудом собирал тень себя по уголкам дома, ставшего вдруг чужим, и не мог найти покоя, рассказывает, что только после разговора с Эшем его сердце снова забилось правильно. Джессика говорит, что это немного страшно — их связь и любовь, которую они испытывают к друг другу. Эйджи смеется. Он говорит, что никогда бы от этого не отказался. Неделя проходит так быстро, что она даже не замечает. Макс привозит Майкла обратно. Ребенок волнуется — он замирает неуверенно у порога, боясь, что за дверью другу все так же плохо и страшно, но Джессика подталкивает его вперед и Линкс встречает его с широкой улыбкой. Майкл бежит так быстро, что почти падает. Мама ругается, объясняя, что подросток все еще болеет и очень слаб, но парень качает головой и не выпускает ребенка из рук. Когда приходит время обеда, Эш говорит, что попробует поесть без звонка, все еще переживая о японце в первую очередь, и Майкл, не понимая, о чем спорят взрослые, горячо поддерживает его предложение и решает занять место Окумуры как лучший друг Аслана. Эш смеется, но позволяет ребенку усесться к нему на колени и кормить его вместо матери. Даже если после обеда подростку приходится сменить футболку, он не выглядит так, будто это его хотя бы немного заботит, с улыбкой благодарит и хвалит за помощь. Майкл собой гордится. Джессика, не покидающая комнату на протяжении обеда старшего ребенка, смеется и, целуя уже занятых играми детей в лоб, возвращается к делам. Она звонит Эйджи, чтобы рассказать о чужих успехах, немного позже, когда в Японии наступает утро. Эш все равно хотя бы один раз в день ест, разговаривая с другом по телефону, находя время, в которое японцу будет удобно, но Джессика догадывается, что теперь это только повод провести вместе немного больше времени. Ему становится гораздо лучше. Джессика увеличивает количество порций и к концу третьей недели перестает готовить для него только супы и каши, позволяя время от времени Максу приносить ему фаст-фуд (мужчина всегда съедает большую часть купленного и делает это скорее ради радостных возгласов подростка, страдающего от здоровой еды словно карикатурный американец). Удивительно даже подумать о том, насколько быстро жизнь возвращается в чужое сердце, и все еще очень страшно. Излечение ребенка удивительным способом помогает ей самой. Джессика не позволяет себе переживать, поднимается каждый день с кровати с улыбкой. Кошмары не пропадают. Часто они снятся и Эшу. Иногда он говорит об его личных призраках с ней, иногда предпочитает, чтобы она просто оставалась рядом. Совсем редко, после его истошных криков среди ночи она подходит к двери, но никогда не проходит в комнату, не желая вмешиваться в нежные разговоры шепотом, разделенными между двумя тоскующими душами. После таких ночей и откровений, которыми Эш никогда не поделится ни с кем другим, он просыпается днем полным сил и с ярким блеском в глазах, готовый вскочить с кровати и помчаться изо всех сил к будущему. Будущему, от которого отказался, в которое не верил. Джессике интересно, обретают ли слова Эйджи магию в ту секунду, когда он переводит их с родного языка на привычный им английский, или это нечто, что делает его нежный голос. Эйджи говорит, что не может дождаться встречи. Эш поднимается с кровати. Начиная с недолгих прогулок по дому, в итоге он почти перестает проводить время в собственной комнате. Сначала это греет душу — видеть, как к нему возвращается сила и желание чем-то заниматься, занять каждую минуту дня, будто не существовало никогда последних месяцев, полных безразличия и покорного ожидания смерти. Эш гуляет по двору, часто помогает на кухне и большую часть дня проводит в гостиной или в комнате Майкла после того, как ребенок возвращается с учебы, иногда он даже занимает место на кресле в комнате Макса и Джессики. Это мило. Иногда это проблема. Эш не любит проявление их привязанности. Он не жалуется, когда взрослые дарят ему внимание, до сих пор с волнением принимая нежность Джессики, и всегда благодарит Майкла, когда тот приходит поцеловать его в щеку перед сном, но любовь между родителями друга заставляет его лицо недовольно морщиться каждый раз, когда он становится ей свидетелем. Макс над этим смеется, это действительно смешно и всегда помогает справиться с подростком, постепенно возвращающим себе привычное нахальство. Макс возвращается вечером с работы, проходит в комнату, стягивая с шеи галстук. Джессика занята чтением, пока на другой половине кровати дети листают одну из любимых книг Майкла. Мужчина проходит вперед, напевая, и притягивает ее ближе к себе, нежно целуя в затылок. Джессика прикасается к его губам своими на доли секунд. — Какие же вы мерзкие, — Эш вздыхает страдальчески, сразу же отвлекаясь от книги, — старики, любите друг друга в другом месте. — Засранец, ты в нашей комнате, — Джессика бросает в ребенка подушку. Майкл хихикает. — Пусть любят друг друга, Эш, — мальчик приподнимается на колени, треплет друга по голове со вздохом, объясняет серьезно, будто истину жизни, — все лучше, чем их ссоры. — Хоть кто-то из наших детей желает нам счастья, — Макс смеется, обнимая женщину за плечи. Эш вздыхает, поднимаясь с кровати, и подхватывает Майкла на руки. — Мы уходим, — он торжественно объявляет. — Похищают! Похищают, помогите! — Майкл смеется, пытаясь вырваться из чужой крепкой хватки, протягивая руки к родителям в поисках помощи, цепляясь за одеяло, но подросток щекочет его, побеждая в недолгой схватке, и быстрыми шагами покидает комнату. Когда за мальчиками закрывается дверь, Макс со смехом падает на кровать, ложится головой ей на колени. Джессика мягко разминает его плечи с улыбкой. — Они так привязались к друг другу, — Макс тоскливо улыбается, — наверное, Майкл проведет в слезах всю неделю, когда Эш улетит в Японию. Руки Джессики замирают. — Я купил ему билет.

***

Джессика никогда не задумывалась о его семье, когда-то даже представить бандита частью чьего-то дома было невозможно, но теперь он сидит за столом, пока она готовит завтрак, и учит ее собственного сына складывать бумажные самолетики. Раздражая до смерти в первую встречу, сегодня Эш удивительным образом отыскал место в ее сердце. Место в ее доме. В ее семье. — Малыши, убирайте игрушки со стола, пора завтракать. Недовольное ворчание заполняет комнату, но дети послушно освобождают стол от бумаг, помогают накрыть на стол. Странно понимать, что этот однажды ставший обязательным распорядок повторяется в последний раз. Джессика снова чувствует себя глупо. Эш не пропадает, не уходит из их жизни навсегда и обещает обрести счастье, вернуть собственный огонек. Она это знает, повторяет и напоминает каждые несколько минут, когда оборачивается взглянуть на него снова. Все хорошо. Ей просто ужасно не хочется расставаться с этим мальчиком. С ее мальчиком. Завтрак проходит настолько шумно, что немного болит голова. Каждую свободную секунду Эш, не справляясь с волнением, стучит пальцами по столу. Макс разговаривает громко, повторяет одни и те же истории, не замечая, и смеется над собственными шутками — он хорошо справляется, но Джессика знает, что он заплачет, как только придет время прощаться. Майкл уже плакал — несколько дней назад, когда рассказали о купленном билете, вчера и сегодня утром, когда разбудили. Он обещает Эшу проводить его с улыбкой и снова сидит у него на руках. Пытается отдать ему весь бекон с собственной тарелки, правда, безуспешно. Друг ему, конечно, ужасно благодарен, целует с улыбкой в макушку. Глаза Майкла время от времени сильно блестят, но он действительно не перестает улыбаться. Эш щекочет его каждые несколько минут и шепчет что-то секретное на ушко, может, дело в этом. Эш предлагает помочь ей с мытьем посуды, но ребенок не отлипает от его ноги, поэтому Джессика прогоняет их в гостиную. У нее еще будет время наедине с подростком — по дороге до аэропорта и до посадки. Она может подождать. Прошлым вечером они решили, что Макс останется с Майклом дома, а она отвезет Эша. Мальчики очень спорили — Майкл не желал оставаться дома, а Макс хотел быть тем, кто будет везти машину. Они оба так же быстро уступили. Майкл — добрым словам лучшего друга, мужчина — ее нежной просьбе. Майкл сдался с дорожками слез, высыхающими на лице, Макс не смог сдержать ворчания. В конце спора и Джессика, и Майкл остались с улыбками, Эш — с красными ушами и злым бормотанием. Макс остался без кофе. Назвавший опасную рысь маменькиным сынком, он был недостаточно ловким, когда уворачивался от удара подушкой. Джессика сказала, что он заслужил. Дети согласились. Поездка до аэропорта проходит в относительной тишине. Эш задумчиво рассматривает вид за окном, Джессика сосредоточена на дороге. В аэропорте они тоже почти не говорят. Джессика покупает им кофе, и они допивают его в тишине, давно ставшей между ними комфортной. — Я вернусь на работу со следующей недели, — она рассказывает спустя еще несколько минут. — Давно пора, — он усмехается, — думаю, я сдерживал тебя больше, чем все твои страхи. Прости. Но, знаешь, спасибо. Правда, спасибо. Еще не знаю, как, но обязательно тебе отплачу за это. И Максу тоже. — Мы просто хотим, чтобы ты был счастлив, — она отвечает, — чтобы жил. Этого будет достаточно. — Наверное, прозвучит ужасно, — предупреждает, — не обижайся, но я просто всегда ждал, что ты прогонишь меня или хотя бы попросишь чего-то взамен всей доброты. Она хлопает его по плечу. — Только потому, что люди в твоей жизни… — Нет, — он качает головой, поднимаясь с места, когда замечает, что до начала посадки остается меньше нескольких минут, — точнее, конечно, ты права, люди редко добры ко мне, но ты — это что-то совершенно иное. Ты, наверное, даже не понимаешь, и это как раз и ужасно. Джессика, я привел горе в твой дом, и все равно ты боролась за меня. То, что ты делала с такой легкостью, никогда бы не сделала для меня родная мать. Наверное, даже за деньги. Думаю, именно это всегда пугало меня. Проще знать, что за такое нужно будет заплатить, чем принимать и убеждать себя, что заслуживаешь хотя бы небольшой части этой доброты. — Это правда немного обидно, — Джессика тоже поднимается, — заслуживаешь доброты? Эш, это не о долге, не о том, заслуживаешь ты чего-то или нет. Не знаю, в каком свете ты видишь все мои поступки, но я просто забочусь о тебе, потому что люблю и желаю счастья. Мне тяжело говорить такое вслух, но ты умный мальчик, ты должен понимать. Я забочусь о твоем счастье так же, как я забочусь о счастье Майкла. Ты понимаешь? Улыбка Эша на секунду дрогнет. Это мгновение едва ли уловимо — парень уже натягивает на лицо широкую усмешку, но Джессике этой секунды достаточно. Может, даже слишком много. — Ничего себе, — он смеется, убегая от чужой искренности, к которой не готов, с которой не может справиться, — сначала поцелуи, теперь это. Что дальше? Мне называть тебя мамочкой? Сердце Джессики трепещет. Посадку на его рейс объявляют. Эш неловко трет нос рукой, не получив желанной реакции — женщина не кричит на него грозно, но несерьезно, и даже не отвечает шуткой. В ее глазах не появляется и намека на смех, только страшное нечто, честное и открытое настолько, что может только отводить глаза в сторону. — Мне нужно уже идти, если я не хочу пропустить посадку, — напоминает спустя секунду молчания. — Ты можешь, если это то, чего ты действительно хочешь, — голос Джессики немного дрожит от волнения, но ее глаза не знают сомнений, — называть меня мамой. Если хочешь. Я была бы рада. Свет покидает лицо Эша — его улыбка погасает и глаза теряют всякое озорство. Джессика видела его нахальным, заносчивым бандитом, плачущим и даже смирившимся со смертью — никогда его лицо не становилось таким пустым. Это все еще странно. Его лицо — это не неиспользованное никогда полотно, скорее изношенная бумага, которой умелые руки подарили вторую жизнь, и он будто только пробует создать на ней что-то совершенно новое, впервые нечто такое, с чем никогда не был знаком и с чем никто не знакомил за все годы его невыносимой жизни. Эш поджимает губы, ищет ответы в ее глазах своими потерянными, и морщится так, будто все, что он находит в ее взгляде, причиняет физическую боль. Эш вздыхает. Посадку на рейс объявляют еще один раз. Это заставляет его вздрогнуть, разрушает тишину, окутавшую их посреди шумного аэропорта. Джессика не знает, сколько времени прошло, не смотрит даже на часы — отвести взгляд от лица Эша значит проиграть в сражении, с которым он не может справиться в одиночку. — Мама. Он пробует слово, будто неизведанное лакомство. Осторожно, неуверенно, со слабым блеском, зарождающимся на дне его изумрудных глаз. Джессика улыбается ему самой искренней улыбкой. — Да, Эш? — Мама. Его голос — вызов, произнесенное слово — призыв к войне. Борись, сражайся, сделай хоть что-то. Джессика давно отложила ружье в сторону, Эшу тоже пришлось оставить все свое оружие после ухода из мира, от которого никогда не ожидал сбежать живым. Нет оружия, не будет даже спора — только сердца. Одно хрупкое, принадлежащее не этой стране и не этим людям, маленькое испуганное сердце, только готовящееся открыться, и одно раскрытое нараспашку, обещающее принять. Ожидающее. — Что такое, Эш? — Мама. — Аслан, — она шепчет одними губами, — мой мальчик. Посадку объявляют в очередной раз. Эш не движется, может, даже не слышит. Джессика уже вела его однажды — прямо из лап смерти, и теперь это намного проще, может, самое простое, с чем ей приходилось справляться в жизни. Весь мир может попробовать стать ей противником — она за руку отведет Аслана к его солнцу, разве не так она обещала? Джессика берет его нежно за руку, переплетая пальцы, неторопливо ведет подростка за собой. — Хорошо веди себя там в Японии, понял? — Эш кивает автоматически, едва ли действительно слушая или осознавая, что ему говорят, не поднимая даже голову, не в силах отвести взгляд с их переплетенных рук, — звони хотя бы раз в несколько дней. Я попрошу Эйджи проследить за этим, но все равно лучше запомни: если забудешь мне звонить, я сама прилечу и оттаскаю тебя за уши прямо перед твоим любимым мальчиком, — Эш снова кивает, смешок вырывается из его крепко стиснутых губ, — обязательно возвращайся к нам, хорошо? Не заставляй свою семью ждать слишком долго. — Я вернусь, — они останавливаются, и Эш наконец поднимает голову, может, его глаза немного слезятся, может, так падает свет. Джессика не спрашивает. Она крепко его обнимает, тянет за шею поближе, прикасаясь ко лбу в нежном материнском поцелуе, и Аслан не позволяет ей больше отстраниться — снова обнимает, обнимает так сильно, что женщине тяжело даже вдохнуть, — я вернусь, мама. — И привози с собой Эйджи, — она гладит его по голове, запускает пальцы в волосы, позволяя себе еще несколько секунд нежности — расставаться становится тяжелее с каждой секундой, проведенной так близко. — Обязательно, — он сильнее зарывается лицом ей в плечо, бормочет снова, — мама. Мам. Произнесенное однажды, оно больше не покидает его губы. Слоги, которые впервые обрели значение, слово, найденное не в безличном описании из словаря или в воспоминаниях о редких откровениях о той чужой женщине далеко в прошлом отца, а в ее длинных волосах, нежных руках, дарящих комфорт и безопасность, громких спорах о бессмысленном, в подзатыльниках и материнских поцелуях. Аслан произносит один, второй, еще несколько раз. Лишенный этого на протяжении всей жизни, он ворует его у всего мира за то недолгое время, которое осталось до окончания посадки, и с каждым произнесенным «мама» Эш понимает, что этого недостаточно, никогда не будет. Может, это совсем не плохо. Джессика не собирается никуда исчезать.