Началась музыка.
Глаза посмотрели на клавиатуру, пальцы погрузились в клавиши. Он играл спокойно, соблюдая все штрихи и нюансы, указанные в нотах. Сознание полностью сплелось с музыкой, он когда-то играл эту вещь, глаза закрылись и голова немного запрокинулась назад, темная пелена перед глазами начала просвечивать, оголяя чувства и мысли. Образ, что возник перед глазами, это был… «Марко?» — сам у себя спросил пианист. В мыслях парень обладал более мягкими линиями лица и тела, не теми, что он увидел в переулке: выпирающие ключицы, ямочки под щеками, тонкие руки, что прятал объемный свитер. Музыка лилась и звучала, но как только Бертольд закончил играть, в зале раздались глухие хлопки в ладоши. — Привет, давно ты не играл классику, — Бертольд испуганно повернулся в зал. К сцене между столиками шел Райнер, стараясь не задеть поднятые стулья чехлом для контрабаса. — П-привет… Ты ч-чего т-так р-ран-но? — оголенные чувства заставляли пианиста покраснеть и начать заикаться, будто его застукали за чем-то вульгарно пошлым. — Да хозяин сообщил, что ты уже приехал, вот решил поговорить, — контрабасист запрыгнул на сцену, вытащил барный стул из-за кулис и поставил в ложбинке рояля, занимая почетное место на сцене. — На тебя не похоже, — мысли собрались в единое целое и выставили оборонительный щит, — ты просто так не разговариваешь… — Ты прав, — он снял черную шляпу с приподнятыми к затылку полями, — мне не даёт покоя то, что мы видели Марко… — он выдохнул и посмотрел на Бертольда, по блестящим от единственного пыльного лучика света глазам можно было понять, что он ждёт реакции. Пианист поднял руки с клавиш и положил на колени, прикусил нижнюю губу, погружаясь в размышления. — Я не понимаю, зачем нам мисс Ботт сказала, что он умер? — зеленые глаза посмотрели в хитрый янтарь, что уже ухмылялся. — Не просто умер, а покончил с собой, — с губ Райнера соскочил смешок, — ну ладно, что сегодня играем? , — он достал из кармана на чехле кипу партитур. — Бедный Марко, что же тебе пришлось пережить… почему не написал?.. — Бертольд обреченно выдохнул.*Ту-дун*
Звук оповещения разорвал пелену повисшей паузы. Оба музыканта полезли за телефонами в карманы. — Заявка… — Райнер прищуренно посмотрел на оповещение на экране блокировки. — В Друзья! — Бертольд уже смотрел на разблокированный экран, — от Марко… — Ботта, — блондин громко сглотнул, — вспомни солнце, вот и лучик, — он как-то испуганно смотрел на экран. — Да, вот он, любимчик солнца, — Бертольд как-то романтично усмехнулся и потянулся на стуле, занимая намного больше пространства, — странно, но куда он пропал? , — парень вернул взгляд к экрану, в списке списке диалогов была одна беседа с аккаунтом " DELETED». В диалоге были сообщения, последнее было датировано: 31 января, — понятно…удалил страницу… а я и не заметил. — Бертольд, ты, вообще, не сидишь почти в соц.сетях, конечно, ты и не заметил… ты даже не замечаешь когда я меняю аватарки. — Ты — это ты… — парень как-то попытался огрызнуться, но больше это напоминало бухтение под нос. В воздухе снова повисла полная тишина, можно было даже услышать как в воздухе движется пыль, или как немного поддувает из окна.*Бзззз*
*Бзззз*
Два уведомления пришли Бертольду, телефон был моментально разблокирован.«Привет, Бертольд :)»
«Мы можем с тобой встретиться?»
Зелёные глаза сощурились от улыбки. «Марко», — голос в мыслях еще несколько раз проговорил это имя.«-Привет! Хорошо, где?»
Большой палец правой руки нажал на кнопку отправить. Где-то через пол минуты пришел ответ.«Давай в сквере психушки, что в Старом?»
«Необычную локацию ты выбрал, Марко», — губы поджались, показывая недоумение.«-Хорошо, я приду сегодня вечером».
Ответ не заставил себя долго ждать.«ОК»
Запрос показал, что Отделение психиатрии больницы Св.Марии находилось в центре города, чуть ближе к северному району. Навигатор показал, что ехать туда примерно тридцать минут и около десяти минут пешком. Сегодня у трио была лишь репетиция, выступления не было. Бертольд поднял взгляд на Райнера, который сидел уже в обнимку с контрабасом и в наушниках листал мемы в «Подслушано у музыкантов». — Мне нужно будет в шесть уйти, — контрабасист даже не обратил внимания, Фубер гневно вдохнул и начал быстро нажимать на самую низкую ноту — ля Субконтроктавы. — А? Что? — Райнер встрепенулся, выдергивая наушники из ушей. — Повторяю, я в шесть ухожу. — А, ну оке, а чего это так? — Спроси у Энни, когда она приедет? — Бертольд проигнорировал вопрос от янтарных глаз, мгновенно пришло оповещение, — «играйте сами, я сегодня буду дома»… — Как всегда, так много вопросов и так мало ответов, — Браун выдохнул, — ну тогда давай порепетируем немного без неё. — Хорошо, — клавишник уткнулся в ноты, играя почти три часа безжизненные импровизации, когда-то заученные в колледже, и ровные и безэмоциональные квадраты. Райнер даже не обращал на это внимания, играл в своё удовольствие, словно медведь, что дёргает за щипу. Он был талантливым музыкантом, по мнению многих, но Бертольд не видел в нём той жизненной силы, той музыки, что играла под пальцами у Марко… Для него этот контрабасист был таким же как и многие — что-то среднее. Без пяти минут шесть часов вечера долговязый встал со стула, постепенно отрываясь пальцами от клавиш. — Утомляет, — ноты были быстро убраны на автомате в шопер, крышка рояля одиноко стукнулась при закрытии, находясь здесь со своим другом детства, он продолжал быть в одиночестве. — Классно отыграли, эх… Видели бы нас сейчас наши, уф, был бы стол горой! — В тусклом свете пыльного окна глаза Бертольда напоминали чем-то гравюры Дюрера — полные печали и осознания, будто познавшие саму суть мироздания и порицающие за бессмысленное существование остальных, — Эй, … Бертольд… — Райнер громко сглотнул, — ты заканчивай свои штуки с пронзительным взглядом… а то я будто на исповеди… мне и стыдно, и страшно. Брюнет отвёл взгляд в сторону. «За что же тебе так стыдно, Райнер?» — этот вопрос прозвучал в мыслях достаточно серьёзно, он прекрасно знал, что он останется риторическим. Накинув легкое пальто, парень покинул бар. На улице уже начало холодать ближе к ночи, но судя по тому воздуху, что наполнял всё жизнью и теплом, днём на улице было очень тепло. В основном Бертольд смотрел себе под ноги, стараясь занимать как можно меньше места он почти всегда слегка сутулился. Такому великану в каменных джунглях было непросто. Низкие потолки в метро, в вагонах, в переходах, низкие дверные проёмы — всё встречалось с его лбом, хотя он отчаянно старался избегать данных встреч. Получасовая поездка на метро придала немного бодрости, дальше по навигатору он пошел от метро в переулки, что ветвились словно крона какого-то старого дерева. В этой части города он никогда не был. Перед взором из переулка показался фасад двухэтажного старого особняка: над дверью был витраж, имитирующий готическое окно с розой, облицовка была выполнена в белых тонах, лента фундамента была коричневой с чёрными, будто дырки в зубах, заплатками. Бертольд окинул здание взором, он не встречал таких еще. Старая архитектура была какая-то по своей энергетике тёплая. Рука скользнула в карман за телефоном, большой палец правой руки моментально набрал сообщение.«-Привет! Я на месте]: 0»
— Отправлено, — глаза скосились в экран, появились две галочки, — о, прочитано, — где-то через пять минут входная дверь с грохотом открылась, на крыльцо выбежал парнишка в коричневых штанах-бананах с заправленным в них свитером. Волосы цвета коры дуба были взъерошены, грудь поднималась при частом дыхании, на лице воцарила ослепительная улыбка. — Привет! — Марко активно махал правой рукой в знак приветствия. Бертольд перебежал дорогу, подошел к старому другу. — Привет, ты чего прям так выбежал? — застенчивая улыбка поселилась на губах пианиста, зелёные глаза смотрели на поцелованного солнцем с какой-то негой. — Да еле с ужина отпросился, сказали, что у меня есть ровно 2 часа, в девять вечера я должен буду быть уже в палате. — Ого, — многозначительно произнёс Фубер, — как у тебя тут строго. Двое вышли из переулка и обошли больницу, со стороны внутреннего двора находился городской сквер, часть которого была передана больнице. Всё готовилось уже цвести: яблони уже раскрыли свои листики, наслаждаясь негой вечернего солнца; почти цветущая черёмуха предвещала похолодание и дожди; так же жизнью наливались листья и будущие цветки каштана; оживал жасмин; вдоль дорожек одиноко вылезали тюльпаны и нарысы. Сначала беседа шла как официальная встреча — разговоры о погоде, о каких-то глупостях, о книгах. — Марко, скажи, что у тебя приключилось с родственниками… — Бертольд остановился у небольшого мостика через декоративный прудик, — почему они все говорят что ты мёртв? — Потому что для них я, действительно, умер. — эти слова прозвучали в гробовой тишине, даже птицы умолкли. — Что?! Ты не сказал им что ты жив?! — Бертольд хотел еще что-то сказать, но на плечо опустилась смуглая ладонь. — Они сами от меня отказались. Ну да ладно, это не так уж и важно… — Марко только вдохнул полной грудью. — В смысле «не важно»? Что между вами произошло с момента переезда? У вас же была такая семья, о которой только мечтать можно было! — зелёные глаза приобрели холодно-красный отлив, полный непонимания, пристальный взгляд пытался сверлить Марко, на что тот лишь насупил брови, будто до него докапываются на пустом месте. — А тебе Райнер не сказал разве? — голос прозвучал максимально холодно, — а то ты такой хороший, решил вдруг спустя полгода ПОГОВОРИТЬ… при том что сами сказали, что видеть меня не хотите… Бертольд стоял в полной растерянности. Что ему должен был сказать Райнер? Кто не хочет его видеть? Что это значит? Марко посмотрел в луговую зелень глаз в попытке найти ответ, а нашел там лишь испуг и непонимание. — Что мне должен был сказать Райнер? — тогда повисла уже неловкая пауза. Только спустя десять минут окажется, что в те два самых сложных месяца Райнер был самым близким человеком и началом конца для Марко. Только Бертольд тогда был увлечен общением с Энни и не сильно заметил отсутствие в социальных сетях Ботта, а вот Марко… Запертый с четырёх стенах с сектантами, что пытались «излечить» его, отсутствие друзей в своей жизни заметил очень остро. Выслушав историю от начала до конца, Бертольд сидел на скамейке и чувствовал как сознание покидает его. — Но зачем это Райнеру? Зач… — ответ на вопрос был намного печальнее. чем предполагал брюнет. — Райнер признался мне в симпатии… я подумал, что он серьёзен в своих чувствах и словах… а этот пьяный гомофоб пошутил так… потом сказал моим по телефону, что я к нему лез… Вот так и началось моё хождение по мукам, — Марко повернулся к Фуберу и улыбнулся так, будто искренне рад, что всё что произошло — уже прошло. — Марко… — такой расклад совсем завёл Бертольда в тупик… По сути, друг оказался предателем… или же Марко поступил глупо… но вот итоги: Марко в дурдоме, а Райнер даже боится ему в глаза посмотреть. — Он не играл никогда на контрабасе так, — эта фраза вырвала Бертольда из тягостных дум, — как играл на чувствах… Возможно, если с ним поговорить, я смогу его понять и простить, а пока что, я не хочу об этом думать, — шоколадные глаза опустились вниз, потом как-то застенчиво посмотрели на Бертольда, губы растянулись в глуповатой улыбке, — а как у тебя с Энни? — долговязого аж переклинило, он глупо запинался, потом вовсе не мог что-то целесообразное ответить. — Ну, мы, это, как там, этого, ну это, как бы, ну мы, эммм… — он хлопнул себя по резко покрасневшим щекам, — френдзона. Марко рассмеялся, будто знал ответ заранее. Этот заливистый и искренний смех разлетелся по скверу и переулкам. — Мне, кажется, тоже скоро будет светить долгая френдзона, хотя…кто знает, — парень усмехнулся, но почему-то его усмешка была горькой и полной сожаления. — Только не говори, что ты тут уже присмотрел себе какого-то врача, либо инвалида по развитию… — голос Бертольда был то ли настороженным, то ли уже каким-то уставшим. — Да ладно тебе, он вполне нормальный…наверное, — последнее слово сказано с сарказмом, он и сам еще не знает. — Ладно, Марко, ты как обычно, оставил мне кучу вопросов и так мало ответов… До крыльца больницы молодые люди дошли в умиротворенной тишине, никаких слов больше не требовалось. Спокойной ночи, — Бертольд обнял своего друга. Дождавшись когда Марко скроется за входной дверью, Бертольд направился домой… В голове лишь звучала одна фраза:«Он никогда не играл на контрабасе так, как он играл на чувствах».
«Ну ничего, Райнер, мы с тобой поговорим…»