А может,... ну его?...

— И если в небе красный закат, то бесспорно, значит перерезал небу кто-нибудь горло, — крупная ладонь охватила бутылку вина и поднесла к губам, что жадно прильнули к горлышку, в стеклянное горлышко упёрся кончик языка, основание которого двигалось с каждым глотком, проталкивая жидкость в глубь горла. — И так сложно сказать что-нибудь, «помоги», но нам нечего и некого спасать, ты пойми, — ответная фраза была словно удар в подых, рубленные черты лица от уличного фонаря стали совсем бледными. — Эй? — Райнер посмотрел вокруг, подтягивая к себе ноги, что лениво распластались на асфальте, поняв, что он на улице совсем один, рука выпустила из крепкого плена бутылку спиртного. — «Эй?», — ответ снова был откуда-то из вне, оставляя слишком много вопросов в нетрезвой голове Брауна. — Всё-таки, Габи права, надо бросать пить, — стоило лишь янтарным глазам сомкнуться, как из темноты сознания потянулись ему навстречу длинные смуглые руки, усыпанные веснушками. В панике глаза раскрылись: взгляд искал хоть какую-то загвостку, подтверждающую реальность этого мира. Бордюр, на котором сидел Райнер, уходил куда-то вглубь улицы, фонари по перспективе растворялись в тумане, лишь один Браун никуда не растворялся, лишь сидел и наблюдал, как пустой бутылкой играет ветер, задувая в неё поток воздуха и слушая шум и свист, — хех, Марко… — глаза снова сомкнулись, руки всё-так же тянулись из глубины ему навстречу, но в этот раз сердце спокойно билось, а парень в своём подсознании уже не сопротивлялся: тело высокого блондина с пьяным «эх» рухнуло на асфальт, погружая пьяного парня в омут его кошмаров.       Руки из темноты сжали блондина в своих объятиях, стискивая дыхание. Янтарные глаза окунулись в такие же янтарные глаза. — Ну здравствуй… Трус, — улыбка была ядовито-довольной, словно самая острая бритва, зубы блестели ровной линией. — Ты?! — Райнер попытался вырваться из крепких рук, — ты… Нет… Мы больше, — не успел Браун договорить, как его губы соприкоснулись с такими же губами, что укусили его до крови. — Да, мы — больше, и нам нужно больше… — янтарные глаза сузились в ужасе. — Райнер? — Да, и ты тоже — Райнер, — рельефные руки разомкнули свои оковы, освобождая вымученного, небритого и с перегаром контрабасиста, — мы должны сделать то, что начали. Если бы ты не поступил как крыса, испугавшись меня, он был бы наш, — этот Райнер был подтянут, мускулист, уложен, спокоен, речь его лилась как хороший коньяк — без примесей мата и постоянных междометий с запинками. Это была идеальная версия Райнера, ради которого обычный контрабасист старался изо всех сил. — Ты не понимаешь… — парень встал в мраке своего подсознания, достал сигарету и посмотрел на своё отражение, — я хочу быть и жить ради себя… Нам нужен я, а не Марко. — Это ты не понимаешь, — идеальный Райнер поправил уложенные назад волосы и дернул себя за воротничок пиджака, надетого на голое тело, ставя его колом, — он талантлив, а его голос… — на рубленном лице засияла чуть заметная улыбка, — его колыбельные завораживают… — Пойми, мы его убили, — из двух пар глаз потекли слёзы, — он теперь другой… Райнер, пойми, мы никому ничего больше не должны… Нам нужно, — но не успел он договорить, как парень в костюме сжал его шею. — Его убил ты… Я всё его хочу! — пальцы сжались крепче, а рука будто пыталась приподнять Брауна. — Но мы его не любим! — пальцы разжались и оба рухнули на колени, — его пора отпустить… а тебе пора… — но как только контрабасист раскрыл губы чтобы что-то сказать, собеседник исчез с одной лишь фразой. — Умереть…       Жан проснулся с первыми лучами солнца, что ударили в глаза из окна. Парень лениво вытянул руку из-под одеяла и схватился за шнурок от рулонной шторы, быстро перебирая пальцами, он закрыл окно и свет перестал бить по хмельным сонным глазам, отпуская шнур, молодой человек перевёл взгляд на свой мобильный, что лежал на столе, коснувшись кнопки «домой», Жан посмотрел на экран, где высветилось время: 6:14. Голова приятно опустилась на подушку, расслабляясь от осознания, что спать осталось еще три часа с чем-то. Как только сознание снова погрузилось в сон, на талии сомкнулись плотным кольцом чьи-то руки: волосы встали дыбом, дыхание сперло где-то в горле, глаза округлились в испуге. Горячие пальцы приятно ощущались на животе сквозь футболку, немного опустив глаза вниз, Жан увидел смуглые усыпанные веснушками руки, что прижимали его спиной к горячей груди. В ягодицу упёрся стоящий член брюнета, даже сквозь 4 слоя ткани он был очень горячим, плоть немного пульсировала, а уткнувшийся носом в плечо Марко сопел и тихо постанывал. Сказать, что Жан не привык к таким утрам, ничего не сказать. Пепельноволосый лишь старался не шевелиться, во сне Ботт подался бедрами вперёд, потираясь об ягодицу художника. — Марко… ты спишь? — в ответ тишина, бёдра сзади начали двигаться то вверх, то вниз, — Марко… ну у тебя и сны… — Жан лишь громко сглотнул, ощущая как внизу тоже начинает образовываться комок, что приятно давил на нижнюю часть живота. Правая рука брюнета, что проходила снизу, стала опускаться с живота Кирштейна на штаны, проходясь по встающему члену художника вверх вниз через ткань. С губ парня с хмельными глазами сорвался очень тихий стон, колени напряглись. — И это ты называешь «Я не умею тихо»? , — голос прозвучал с иронией, художник по интонации понял, что парень за его спиной улыбается. — Т-ты, М-Марко, — голос был дрожащим и хриплым, колени, что были сведены, подрагивали, левая рука брюнета, что лежала сверху на левом боку Жана, быстро скользнула в штаны художника, закрадываясь через плотную резинку боксеров к члену, — а~а, — Жан закусил костяшку, испугавшись изданного им звука. — Ах ты ж врунишка… стесняешься? — смуглые пальцы плотно обхватили основание, — или же боишься? — плечи пепельноволосого подрагивали из-за частого дыхания, а уши горели ярко-алым пламенем. — М-Марко… Пожалуйста, — бледные пальцы сжали запястья кларнетиста, из-за чего тот недовольно прокряхтел, — перестань… Эт-то… Это неправильно! — Кирштейн вскочил с кровати, запутался в ногах и рухнул на соседнюю койку. Марко посмотрел на него с легкой улыбкой, хихикнул, но взгляд выдавал его разочарование с ног до головы. Смуглые плечи были опущены, создавая иллюзию, что парень расслаблен и спокоен. — Это неправильно… Я тебя понял, — брюнет стал мрачнее тучи, хоть внешне и сохранял улыбку и прищуренно-добрые глаза. В купе повисла неловкая пауза, Марко сел на кровати и начал раздеваться, Жан впервые увидел ярко-белые шрамы на смуглой коже. — Эй, Марко, это? — ровная белая дорожка шла от пупка до резинки и уходила куда-то под ткань. — Да, — интонационно Ботт поставил точку, из-за чего художник быстро лег в холодную постель и повернулся к кларнетисту спиной, погружаясь в мысли о том, что он опять что-то делает не так. Пальцы снова начали ковырять почти зажившие болячки. Страх ответственности за свои слова начал давить на парня с новой силой. Брюнет обречённо выдохнул, сжимая в своих руках футболку, что ему на ночь давал Жан, — у меня в семье не было геев, и когда они об этом узнали, — Жан приподнял голову с подушки и без лишних слов вскочил с койки и крепко обнял Марко, из-за чего тот моментально покраснел. — Я понял, прости, — глаза были у обоих на мокром месте, — я просто никогда не спал с парнями, а анал практиковал с девушками в качестве актива, — Ботт смущенно посмотрел на Кирштейна, — я готов быть с тобой и я… люблю тебя? — взгляд хмельных глаз стал немного затуманенный, — никогда раньше не говорил таких слов парням, прости, — тонкие губы изогнулись в мягкой улыбке, — ты готов дать мне второй шанс? — Жан? — если бы Марко мог покраснеть еще сильнее, он бы покраснел, но это были чисто физически невозможно. — Да, я — дурак, что думает только о себе, но… я хочу быть с тобой, — Марко лишь быстро закивал. Весь образ сильного и доминирующего парня исчез моментально, когда художник одной рукой толкнул того вглубь кровати. — Жан, ты чего? — голос сорвался на вопросе, обрываясь стоном в тихом вагоне. — Эй, ты чего такой громкий? — голос Жана зазвучал вдруг немного с хрипотцой, словно самый дорогой ром, опьяняя лежащего. Тонкие бледные пальцы, аккуратно и нежно скрутили оголённый тёмный сосок брюнета, из-за чего тот выгнулся в пояснице, и громко выдохнул, — постарайся расслабиться, — эта фраза прозвучала шепотом, пробежав разрядом тока по всему телу Ботта. — Прям здесь?! — но резинка треников была подцеплена вместе с резинкой боксеров и потянута вниз на уровень колен. Горячие смуглые пальцы крепко сжали копну ржаных волос и потянули на себя, — Жа~ан! — Эй, — парень резко поддался вперед, нависнув над Марко, заглядывая ему в глаза, — доверься мне… — Блять… Ни ты, ни я с парнями НИ РАЗУ не спали и ты просишь тебе довериться! — частое дыхание и полностью обнаженное до колен тело Марко заводило не по-детски. Ключицы выпирали из-под смуглой кожи, грудные мышцы были обтянуты так, что было видно, как играют сосудики и капилляры, соски были цвета кофе с молоком, подкаченный пресс, выпирающие подвздошные кости, бритый лобок и дорожка из белых шрамов. — Просто доверься, я тебя не обижу, — Жан подался вперёд и поцеловал Марко, на что тот раскрыл губы в ответ и кончики языков соприкоснулись. Художник разорвал поцелуй, смотря как брутальный Марко часто дышит и смотрит на него прикрытыми глазами, — готов? — брюнет закусил губу, улыбнулся и немного улыбнулся, — вот и славно.       Горячие губы коснулись веснушчатой кожи на шее, на ключицах, поцеловали сосок, а язык обвёл его, из-за чего музыкант сжал пальцами простынь. Дальше Жан провел плавную дорожку из поцелуев к пупку. Касаясь губами кожи на животе, Кирштейн почувствовал, как брюшная артерия стучит по коже, выдавая волнение и возбуждение Марко с ног до головы. Жан хозяйскими движениями раздвинул ноги брюнета, устраиваясь там поудобнее: он оперся на левую ногу, закинув на нее правую руку, устроившись полубоком сидя на полу. — Я не профессионал в сосании мужчинам, — интонация была с сарказмом и страхом, который Жан решил спрятать за глупой шуткой. Марко приподнялся на локтях и заглянул в хмельные глаза. — Жан… — Чщщщ, — художник обвёл головку горячим зыком, покрывая ее слюной. — А~ах, — брюнет положил на затылок Жана правую руку и немного сжал пепельную волосы, которые словно вода выпадали сквозь пальцы. Сидя на коленях, Жан следил за реакцией Марко: как он извивается, как он постанывает, как он сжимает его волосы в своей смуглой руке. Губы сомкнулись плотным кольцом, заключая головку в плен горячего дыхания, что обжигало крайнюю плоть, и языка, что описывал круги вокруг уретры, немного на неё надавливая. Голова подалась одним движением вниз и в горячий плен стал погружаться весь член, брюнет сладко постанывал, подсознательно подаваясь бедрами навстречу горячему горлу.       Из-за дверей закрытого купе были слышны лишь тихие постанывания и скрип голых коленей об линолеум, который был выбран производителями вагонов в качестве напольного покрытия…       Глаза цвета янтаря открылись, как только по ним ударило солнце. Райнер очнулся лёжа на асфальте, от бутылки вина отражался солнечный свет и разлетался солнечными зайчиками по асфальту. — М-да… В зелени бутылочного стекла мы с тобой встретились, мы с тобой и расстались, Райнер… — парень тяжело встал с асфальта и начал отряхиваться от дорожной пыли, — я — омерзителен. Марко обещал написать, когда мы встретимся, — покачивающийся силуэт крупного блондина растворился в утреннем тумане улицы, оставляя лежащую бутылку одиноко свистеть на ветру.