Хоть розой назови

странной тенью на праздник огней проникая где-нибудь там, ей легко будет лгать на вопрос "кто такая?" нижним чинам и в стакан наливать завершая свой ужин просто вино, а ведь было когда-то питьё из жемчужин вспомнить смешно В.Бородина "Клеопатра"

Через несколько лет замечаю странность - после волшебного возвращения возраст мой больше не меняется. Через несколько десятков лет, когда близкие стареют, а старшие умирают - становится по-настоящему страшно. Сбежать, скрыться, спрятаться кажется мне лучшим вариантом. Ещё несколько десятков лет слышу в спину шутки про бастарда соберано и демона, но и они, со временем, стихают. Хотел ли я умереть за эти годы? Много раз. Пытался ли торопить события и лезть под пули? Случалось. И всё же, очнулся, когда однажды торговка на рынке смеялась прямо мне в лицо: - Такой ещё мальчик, а говоришь, как моя прабабка! Она имела ввиду буквально манеру говорить, строить фразы - так не говорят сейчас, так говорили четверть Круга назад. Её смех толкает оглянуться вокруг, перестать тонуть в своём горе и одиночестве. Пытаться жить дальше. Год триста девяносто восьмой Круга Ветра и вот я снова брожу по залам музея - бывшей когда-то резиденции соберано Кэналлоа, рассматривая картины старых мастеров, размышляя о бренности бытия и о своём очередном маленьком фиаско. Мои студенты сбежали на пляж даже не предупредив, а я, как идиот, сначала ждал их, потом стучался в каждую комнату, затем расспрашивал хозяйку и других постояльцев крошечной нашей гостиницы об этом загадочном происшествии, а позже, рассердившись, решил, что не стану предаваться унынию и всё равно отправлюсь на выставку. Предаваться унынию в некогда родных стенах, оказывается не намного веселей. Посетителей в музее сегодняшним жарким, летнем днём не то чтобы много, некоторые залы и вовсе пусты, и молодая влюблённая парочка, улучив момент, сняв красный бархатный канат, фотографируется на "троне" соберано. Мальчишка замечает меня, рассматривающего гобелены, которые я и так прекрасно помню вплоть до каждого узора, и прикладывает палец к губам, потянув за собой подружку. "Не выдавайте нас" и юные мотыльки упархивают дальше. В задумчивости вожу пальцами по контурам ласточек на ручке кресла, по синей обивке и высокой спинке. Кто-то подходит, девушка касается моей руки и я, наконец, понимаю, что она говорит. - Здесь нельзя сидеть! Не помню, когда я успел присесть на край кресла, но мне досадно: и в мыслях не было нарушать порядок в музее таким вопиющим образом, уподобившись давешним влюблённым. Пробормотав извинения, я встаю. Юная смотрительница, заметив мою растерянность, добавляет с улыбкой: - Я должна бы позвать охрану, но я вас прощаю. Понимаю! На него так и хочется сесть. Это трон последнего настоящего соберано - Алваро Алвы. Глупо, наверное, объяснять, что не я убрал заграждение и что мне совсем не хотелось сидеть здесь. Никогда не хотелось. Но я, зачем-то, говорю вслух: - Это реплика. - Верно, - чуть удивлённо улыбается она вновь, - Откуда вы знаете? Обывателям все равно, музей старается не афишировать, хотя это, конечно, не большой секрет. Сложно спутать, если всё детство за спинкой того кресла ты прятался от старшего брата, он делал вид, что усердно ищет и не замечает торчащих туфель, а потом пугал неожиданно и трёхлетний Росио со счастливым визгом выбегал ища новое место для пряток; а однажды всё тот же Росио хотел срезать себе ласточку с узора, но только отколол хвост и поранил палец, а она так и осталась отколотой, никем не замеченная, и после смерти отца. Люди не любят правду, тем более такую, и я говорю какую-то правдоподобную чушь, о том, что мой дед когда-то тоже работал здесь смотрителем. - Хотите покажу вам настоящий? Не успев подумать, я соглашаюсь на это щедрое предложение, а после уже замечаю лукавый её взгляд и игриво теребящие пуговички форменной рубашки пальчики. Впрочем, может, красивая девочка в скучном музее, и впрямь, хочет показать любопытному посетителю старую рухлядь? Девчушка, повесив обратно бархатный канат, что-то щебеча, не переставая очаровательно улыбаться и поправлять волосы, ведёт меня через зал в бывшую столовую, ныне, конечно же, очередной зал музея, а я вдруг понимаю: до зубовного скрежета мне совершенно не хочется оставаться с ней, где бы то ни было, вдвоём. К счастью, я замечаю одного из своих студентов, который, надо же! Всё же предпочёл развлечения знаниям или забрёл сюда случайно? Снова колет обидой, от того что двенадцать здоровых лбов сбежали с запланированной экскурсии, как унары со скучного урока, даже не предупредив, но тут же мне становится весело: вот он и получит маленькую месть за всю группу. - Рихард! - улыбаюсь ему и машу, он неуверенно подходит и я, схватив бедолагу под руку, начинаю быстро возбужденно рассказывать, - Вы знали, что трон соберано Алваро Алвы в следующим зале копия? - Да что вы говорите?! - изобразив удивление, говорит он в тон мне. - Да, представляете? Только это тайна! - понижаю я голос. Возможно, я переигрываю в любителя древностей, но он, прекрасно зная, что обычно я не веду себя подобным образом, кажется, готов мне подыграть. - А эта милая дорита, была так любезна, что согласилась показать настоящий антиквариат! Юная дорита, заметно сникает, но, к моему удивлению, не отказывается от своих слов, а ведёт нас вдоль зала. Два поворота и мы оказываемся в какой-то кладовке заставленной мебелью. Память услужливо подсказывает: бывшая комната личной служанки герцогини. Подлинный "трон" стоит накрытый белой тканью отдельно от остальной мебели. Смотрительница откидывает ткань и отходит чуть к выходу, чтобы дать нам место подойти. Комнатка так плотно заставлена мебелью и экспонатами, что приходится прижиматься друг к друг локтями, а уж для троих тут, в самом деле, маловато места. Склонившись над креслом, я делаю вид, что просто рассматриваю его, но на самом деле украдкой трогаю ласточек и потемневший узор на ручке кресла. Случайно я касаюсь пальцев Рихарда. Он не убирает руку, не отдергивает, его пальцы тоже осторожно изучают замысловатое резное плетение, вторя моей руке и, подавшись порыву, я кладу свою руку поверх его, чуть надавив. Я задаю направление и мы находим ласточку с отколотым хвостом. Он поднимает на меня взгляд и долгие секунды мы смотрим друг другу в глаза. Это становится уже неприлично, а девушка, задев какой-то стул ногой, демонстративно поглядывает на часы. Мы скомкано благодарим и прощаемся, а стоит нам выйти в коридор, я сбегаю через второй этаж к выходу из музея, надеясь, что неловкая эта нежность к ласточке с обломанным хвостом и то, как я гладил его руку, ощупывающую узор, не слишком выглядело домогательством. У выхода с территории музея; к бывшим конюшням на двор и в часть где жили слуги; он меня догоняет, а может мы вновь сталкиваемся случайно. Не так важно, но к лучшему - я всё же хочу извиниться. - Простите, Рихард, что втянул вас в это небольшое приключение. Он тут же улыбается открыто и понимающе. - Не беспокойтесь, я рад был помочь, к тому же, мне всё понравилось. Я улыбаюсь неловко, неужели моё нежелание оставаться с милой доритой в тесном помещении проступало на лице так явно? Расходиться не хочется, я предлагаю пройтись до террасы, если он, конечно, не хочет присоединиться к остальным и сбежать от меня на пляж. На пляж он не хочет, а то бы ушёл утром со всеми. С ним легко и мы, непринужденно болтая о ерунде, отправляемся выпить по коктейлю. Рихард не из тех студентов, кто готовился к каждому семинару и присутствовал на каждой лекции, но я вижу, что ему действительно интересна история и помню, что был интересен мой курс, с ним так хочется говорить свободно, он с искреннем вниманием слушает и мы проводим милый вечер вдвоём, а когда совсем смеркается возвращаемся к нашим домикам по ветвистой улочке. В темноте он берёт меня за руку и этот жест, явно обозначающий интерес иного толка, не кажется неуместным или фальшивым, мелькает мысль, что он всё ещё считается моим студентом до завтрашнего вечера, мелькает и пропадает, потому что остановившись, он нежно, но настойчиво влечёт меня к стене какого-то домишки и целует прижав спиной к остывающей каменной кладке, просунув колено между моих разведённых ног. Хочется не думать ни о чём и просто отдаться моменту, но я так не могу. Мягко взяв его за плечи, отстраняю юного наглеца от себя. Он смотрит чуть удивлённо и вопросительно, его рука обвита вокруг моей талии и он тихонько гладит меня кончиками пальцев, полуобняв. Я поясняю: - Вы нравитесь мне и я могу закрыть глаза на то, что формально я все ещё ваш преподаватель, но... Я не хочу в подворотне. Он возражает, крепче обняв: - Маленькое безумство. Вам же двадцать семь, если я правильно помню, а не пятьдесят? - видя, что не убедил, он ещё раз тыкается носом мне в щеку; у меня мурашки бегут от этого и тянет на всё согласиться; он немного ослабляет объятие, пытаясь ещё настаивать, - Там скрипящая кровать, картонные стены... Пожав плечами я выворачиваюсь из его рук и иду в сторону нашей гостиницы, действительно не особо хорошей и реши мы, и в самом деле, заняться любовью в её стенах, на утро все обитатели соседних комнат были бы в курсе. Он догоняет меня и идёт рядом. Понимаю, что это форменный демарш с моей стороны, но ощущение будто что-то неправильное происходит, не пропадает. А, к кошкам! Мы ещё не вышли под фонарь у крыльца, и я беру его за руку, привлекаю к себе, целую долго и со страстью, которую, признаться, и сам считал давно спящей, и завожусь ещё больше, от ответных его поцелуев. - Идите первый, - говорю я и отпускаю его. Мне нравится его решительность и очень хочется разрешить себе маленькое это, как он сказал, безумство. Кивнув, он уходит, а я, кажется, впервые сожалею, что не курю. Вернувшись застаю идиллическую картину: на нём виснет Агнесс, она всегда на нём виснет - так они общаются. Милая Агнесс, с которой они "всё делают вместе". На экзамены ходят, сидят на лекциях чуть ли не за ручку, прогуливают пары. Меня, отчего-то, вновь разбирает досада, а все остальные студенты, находившиеся здесь же в общей комнате, стихают. Вспоминаю их сегодняшнюю дурацкую выходку, разговаривать с группой не хочется совершенно, как и повторять про время выезда или какую-нибудь подобную организационную ерунду, которую я должен сказать. Не маленькие, третий курс, четвёртый уже почти, разберутся. Поднявшись в свою комнату, щелкаю замком. Спать не получается и около полуночи, когда все уже должны спать, я слышу осторожные шаги и как поворачивается ручка моей двери. Открыть её, естественно, у него не получается. Иди, Рихард, найди себе кого-нибудь своего возраста. Наконец, заметь, как на тебя смотрит твоя подруга. Даже если на секунду допустить мысль, что для него это было бы что-то большее, чем развлечение на одну ночь или, может, очередной романчик на пару дней... Ты забудешь "маленькое безумство" через неделю, если не раньше. У нас ещё ничего не случилось, а меня уже накрывает чувством неизбежной потери. Даже если, предположим, (в лучшем случае!) у нас будет несколько счастливых и уютных лет, рано или поздно ты вернёшься к своей крошечной яркой жизни, а мне снова убегать и прятаться от людей, заметивших, что моя молодость никак не проходит. Четыре часа полёта до Новой Олларии я надеялся провести с музыкой наедине, но ко мне подсаживаются. - Ребятам очень стыдно за вчерашнее происшествие. Я усмехаюсь. Ни кошки им не стыдно. Да и какое мне дело. Тут до меня доходит, видимо, они по мрачному моему виду решили, что я так расстроен из-за их вчерашней выходки? Что оставил на последний день посещение самого интересного музея, а они всей группой сбежали насладиться летним деньком на морском побережье. Так это выглядело, возможно, но дело было совсем не в том. Мне горько улетать из Алвасете снова не найдя здесь того города, в котором я когда-то жил. Пора бы уже признать, что он существует только в моей памяти. Усилием воли возвращаю себя обратно из сожалений и воспоминаний, и с натянутой улыбкой смотрю на Рихарда. - А вам? Он улыбается: - А мне вчерашний вечер понравился. Поняв, что уходить так просто он не собирается я останавливаю музыку в наушниках, смотрю на него и наконец вижу и понимаю, что за горькое чувство преследует меня все это время. Я почти задыхаюсь осознав, кого он мне напоминает. Серые глаза, как скалы весной в Надорских горах, стрижек таких не носили раньше, но волосы разве что немного темнее. И даже чертами лица правильной северной красотой Рихард очень на него походит. Он старше моего Рики на несколько лет и смотрит совсем не так - открыто и с любопытством. Раньше так не умели смотреть. А юноша мой так и вовсе себе никогда не позволил бы. Вновь поддавшись порыву, поднимаю руку и касаюсь волос его надо лбом, отвожу их в сторону, рассматриваю небольшой шрам - россыпь светлых точек через лоб уходящих под волосы. - В детстве упал с лошади на асфальт, - улыбается он и поясняет, - Сразу говорю, потому что люди стесняются спрашивать откуда такой странный шрам, но это же все равно любопытно. У родителей ферма была. Козы, гуси. И лошади. Погладив пальцами у щеки и висок несостоявшегося своего любовника, убираю руку, стараясь обмануть себя будто не заметил, как он потянулся за пальцами вслед за лаской и говорю: - Вас ждут. Рихард оборачивается на подошедшую позвать его Агнесс, как мне показалось, с досадой, но все же улыбается ей и встаёт. "Иду". А я отворачиваюсь к окну. Так и не включив музыку весь полет утопаю в мрачных своих мыслях и тяжёлых воспоминаниях.