Разделяющие сопредельность (Запертые)

Никита Если и раньше мне кусок в горло не лез в присутствии Титул, то что уж говорить, когда мы за столом оказались наедине. Тревога выворачивала наизнанку, запахов я не чувствовал, будто рецепторы уничтожило каким-нибудь вирусом. Злобная хозяйка стола и обители как ни в чем не бывало прикончила свою порцию печеной картошки с мясом и принялась распиливать меня взглядом. Не зная, куда себя деть, я начал было ковыряться в еде, но так и не смог заставить себя поднять вилку. Сидел я почему-то рядом, хотя обычно нас разделял Малыш. Ах да, он же уехал на подработку, вот мне и досталась эта опасная близость. Титул не упустила шанс поиграться со мной. Она потянулась к моим приборам и перехватила инициативу. А у меня перехватило дыхание. Подцепив кусочек, она поднесла его мне к губам. Я отвернулся. Внутри поднялась целая буря протеста. Да кто бы мне позволил не принимать правила — Титул вернула мое лицо на прежнее место, ухватив пальцами челюсть. Грубо, но аккуратно затолкала пищу мне в рот, заставив скривить губы в отвращении. — Ты так смотришь, будто готов съесть меня. Так почему же ничего не ешь? Я проглотил почти не жуя и выпалил: — Будто могу делать вид, что все в норме после прогулки к Верхам. — То было вчера, — она снова подцепила с моей тарелки и улыбнулась как кошка с загнанной мышке. — Ты омерзительна, — выдал я не задумываясь о последствиях. Мне и так было несладко. — Хочешь снова отведать моих шлепков? Или записать тебя в табель? Так сильно напрашиваешься, — она наклонилась вперед так, что я мог ощущать источаемый яд угроз через кожу. Буквально чувствовать змеиное дыхание и петлю хвоста вокруг шеи. — Не дави на меня, если не хочешь увидеть обед, вышедший из меня обратно на стол, — я не лгал. Я вряд ли способен теперь сглотнуть. — А может быть хочешь нечто другое? — она провела вилкой по воздуху и направила еду себе в рот, разгрызая еду как остатки моего самообладания. — Я могу быть плохой. Очень плохой. В момент самого сильного напряжения я дернулся так, что… проснулся. Некоторое время приходил в себя, усмиряя дыхание и образы, так и стоявшие перед глазами. Я не выдержу, я скоро точно не выдержу. Прикрыв руками лицо я глухо выдохнул и согнулся на простыне. — Ну что опять?! Ник! — раздалось над ухом недовольно. — Кошмары. Продолжаются. С новой силой, — ответил я чистую правду, совсем не прося жалости. Я хотел, чтобы она поняла, насколько сама виновата в этих кошмарах. Хоть это и бесполезная трата нервов — ей просто плевать. Титул была слишком задумчивой весь вчерашний день. Никому не сказав, о чем они говорили у Верха. Нам оставалось лишь догадываться. Зато вернулась от раздавленного к своему привычному хладнокровному и подавляющему облику. Для всех остальных, скорее, это было к лучшему, хотя я лично не разделял этого мнения. Стало все так, словно ничего и не происходило последние несколько дней, но вряд ли способствовало успокоению моей бдительности. Да и мысли об инициации пробирали навязчивым страхом. Спрашивать ничего, естественно, я не собирался — еще не хватало мне добавки к увиденному и услышанному. А вот Титул вполне могла вчера мозговать именно этот неминуемый момент в своей коварной голове, пока Малыша не было рядом. И это скверно, очень скверно. *** Следить за бурлящей кастрюлей борща было банально и скучно. Но знал бы я, к чему приведет мое любопытство, не отрывал бы лучше от нее собственного носа. Но, увы, по какой-то непрошенной причине мне, вытеревшему руки о полотенце, захотелось подсмотреть за Малышом в ожидании обеда. Всего за несколько часов его отсутствия вчера я словил неведомое мне в этом пространстве ощущение — казалось, успел соскучиться по его болтовне и развязному поведению. Как только в поле зрения попал едкий, полный глубокого смолистого цвет волос Титул в контрасте с белой обивкой дивана, из безмолвного исполнителя обязанностей я за мгновение превратился в полноценного зрителя разворачивающейся сцены. Длинная шея и волевой разворот плеч над спинкой будоражил воображение — очевидно она стояла одним коленом на сидении дивана. За ее спиной на плазме мерцала кадрами безликая реклама, а хозяйку увлекало совсем иное занятие. Внизу, у ее ног, чего мне было не видно, копошился Малыш. Но вот его подняли с пушистого белого коврика. Он потянулся было к Титул за поцелуем, но та остановила его прыть указательным пальцем. Упираясь ему в грудь, мягко опрокинула на сидение. Вытянув и зафиксировав стройное тело бедрами, Титул завела его руки наверх, и мне стали видны скрещенные тонкие запястья на правом подлокотнике. Отчаянно дарующий себя целиком властной бесстыдной Титул, Эндрю приковал мой взгляд на своих руках и бунтовал в воображении всей оставшейся незримой частью. Я мог легко представить его профиль и растрепанную по белой коже дивана шевелюру. И вообще всего, от острых локтей и до босых стоп. Его по-музыкальному тонкие длинные пальцы исполняли гипнотический танец: они творили свою музыку, писали свою историю о том, что на самом деле с ним происходило. Напряжение стало почти осязаемым в воздухе. В свободном пространстве пальцы искали невидимые прутья, чтобы за них ухватиться. И снова сгибались в моменты, озвученные стонами. Запястья пытались вскинуться вверх, столкнуть крепкую хватку хозяйки под акомпонимент вздохов. Но пальцы лишь вздрагивали и выпрямлялись, снова и снова. Титул настраивала своего мальчика как инструмент для обоюдного удовольствия, а я даже не заметил, как у меня у самого сбилось дыхание. По кистям я мог только догадываться, насколько расплавлен, насколько глубоко Малыш пропитался негой от языка и прыткости рук той, кому он буквально поклонялся. От собственного поехавшего чердака меня передернуло: неужели мне не опротивили манеры этой женщины, этой сумасбродки, по отношению к более слабому, насильно удерживаемому и управляемому? Я что, поддаюсь, моя защита дает трещину? Или мне все еще нестерпимо больно и тошно от ее манипуляций? В горле запершило и меня отшвырнуло в тот момент, как я попал сюда с завязанными глазами… в то время, когда был растерян и напуган. Как притащили меня в комфортабельную клетку словно в подвал, привязав к стулу по рукам и ногам. И лучше бы вовсе повязку с глаз не снимали, не заставляли из раза в раз смотреть на то, что происходит. Я выдал какой-то обреченный полу-выдох полу-звук, а может даже дернулся и задел что-то на кухне, только опомнился слишком поздно: к полному моему ужасу Титул замерла и коброй уставилась. Оценив мое состояние, она не преминула хищно ухмыльнуться. Но хуже всего, она встала и поманила к себе пальцем. «Вашу ж мать» — простонал я про себя, готовясь сквозь землю исчезнуть. Все потому что в голову лезли совсем не те мысли, которые следует. Ну вот зачем я оторвался от повседневной готовки? Кто просил меня мешать чему-то еще кроме борща? Освобожденный Малыш продолжал лежать, изнывая без продолжения. Нежные бледные запястья почти слились без движения с цветом обивки. Растворилась и былая фантазия. А внутри меня девятым валом разрасталась тревога. Не подчиниться значило бы навлечь еще больше проблем. Пришлось установить на конфорке таймер и подойти. Пройти несколько несчастных шагов от столешницы к боковушке дивана. Титул не удовлетворилась этим и встала вплотную, вторглась в личное пространство, заставляя оттягивать шею, отстраняясь. Как питон, она обхватывала повсюду, удушающими кольцами затягивала в то, в чем участия принимать я не желал. — Кто тут у нас захотел присоединиться? Я прямо чувстовал ее издевательский тон. — Нет, абсолютно точно и совершенно не хотел вам мешать. — Прямо-таки совсем, — Титул провела рукой по моей груди, спускаясь туда, куда не стоило лезть проверять, — не хотел? — Нет! — меня это уже не пугало, с возмущением разозлило. — Какого черта? Убери свои руки! Никогда в жизни я не захочу с тобой… — Как интересно, — глаза ее блеснули, а я запнулся. Мое нутро провалилось куда-то в пропасть, в свежераскопанную яму. Зубы скрипнули друг об друга. После следующих слов сердце ухнуло вниз, выцарапывая путь вверх, цепляясь за почву: — Значит, с Малышом. Понятно. Титул пихнула меня к дивану, надавила и опрокинула через подлокотник — Малыш уже убрал с него руки, а сам присел. Моя голова опустилась прямиком в дружески-мягко подставленные ладони. Секунду я приходил в себя от полета, затем скинул ноги вниз. Малыш мне помог расположиться рядом, поддерживая под ребра. — Расстегни его… И руки, пальцы, которыми я так восхищался, защищающие меня, новичка, от грубости Титул, потянулись к пуговицам, обнажая меня. Я оказался в кольце объятий, не веря, что это все действительно происходит. Да как он не мог ослушаться? Для него голос Титул — не просто безволие и послушание. Я понимал это. Возможно, поэтому сопротивлялся только внутри, до боли стиснув кулаки, вцепляясь в штанину на коленке и в спинку дивана. Руки Малыша расправлялись с пуговицами рубашки, щелкая петлю за петлей. Пока не спустились и не обняли теплыми ладонями живот, раскрывая часть тела. Горло душило так, что вздохнуть я не мог. Соблазн входил в обязанности Малыша, но это впервые, когда он применил его на таком закоренелом куске камня, как я. Малыш, будучи марионеткой, умудрялся щадить мои чувства, по-товарищески, стараясь увлечь Титул куда-нибудь в более интимный угол, подальше от меня. А вот сейчас он старался втянуть меня в их безумную игру. Настолько дерьмово мне было в мой первый день, в джакузи. — Теперь сядь к нему на колени. Нет, еще хуже. Руки отпустили мою холодеющую кожу. Малыш встал, обогнул меня с нечитаемым выражением на лице. Одно дело под масками, с гримом и красным глазом видеокамеры, совсем другое — реальное испытания нервов. Он колебался. Его прыть испарилась. Очень медленно, расположив руку за моей шеей на спинке, перекинул свое по-юношески острое колено через мое бедро. Затем второе. Сел также аккуратно. Тяжелым он не был, куда тяжелее ощущался наблюдательный взгляд Титул. Она даже на расстоянии словно давила Малышу на плечи, вопиюще используя преданность по своему желанию. Я обреченно-вымаливающе пялился в лицо Малышу, «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… Кажется, я сделал ему больно. Он сгорбился надо мной. Вдвоем, в постыдной, отторгаемой всем существом, позе, мы выглядели как две подбитые птицы. Хрупкая, как крыло, не причиняющая неудобств, рука Малыша легла мне на плечо. Я готов был сорваться. Сорвать эту руку с себя и оттолкнуть. Только не все это, не по приказу Титул! С ненавистью за все, что она вытворяет. И с кем? Со своим же беззащитным существом, пытающимся подстроится под ее извращенные вкусы. Я уже схватился на руку. Очень тонкое запястье. Как его вообще не пугало пристегивание поручами? Как он вообще мог безбоязненно принимать взбучки, а потом защищать и гладить рыдающую Викки? Эти руки хотелось лелеять, уткнуться в них и плакать. А схватить разве что для того, чтобы вывести из этого омута, если бы был хоть малейший шанс, хоть капля пространства и путь к выходу… Я мог бы… отдать все что угодно. Только не игру под страхом ухищрений паразита. «Не надо», — беззвучно пролепетали мои губы. Малыш поднял глаза, на побитом лице дрогнул подбородок, в одном только безмолвном: «прости». В глазах потемнело. — Поцелуй его! — а дерзости нахалке не занимать. Внутри меня все вскипело и истошно завопило. Я мотнул головой, схватил Малыша за предплечья, скорее на голом инстинкте. Малыш с горечью сглотнул. Его ресницы опустились. А я беспомощно ощутил всеми соприкасающимися частями наших тел мелкую дрожь. С приближениеи его лица я бесконечно проваливался в отчаяние. — Титул! — вырвалось у него сквозь зубы. Он остановился. Буквально замер в нескольких сантиметрах до моих губ. Он не хотел… Я внезапно очнулся: — Я все сделаю, — и тут же поправил себя: — я все расскажу… — Мне хватило этой соломинки, чтобы… Хотя какое это спасение — я сдался. Не прямой угрозе, а намного более важной и ценной. Но поступить иначе не мог. Только не с ним. — О чем? — Титул не отрывала от нас платонически заинтересованного взгляда, не прерывая свое изощренное удовольствие. — О своем прошлом, о привычках… П-п-ристрастиях. Все. Только пожалуйста… — Не расскажешь. А покажешь. Ник. — В излюбленной манере делая паузы между слов, Титул обозначила условия, отсекая пути назад. Я даже не понял, как руки и колени исчезли с меня. Настолько раздрабливала дрожь, что уже ничего другого не чувствовал. Даже не посмотрел на облегчение, которое должно быть настигло Малыша. И что теперь? — Малыш, иди и подожди меня в спальне, — Титул даже не обернулась на него, а вот я посмотрел… От подобного пренебрежения светловолосый мягкий ангел утратил свою легкость и прозрачность. Лицо потускнело, стало выглядеть старше, глаза посерели, а скулы выделились. Резкий разворот босоногих пяток разрезал замершую тишину острым ножом. Он вышел из холла через коридор так, что стены пытались расступиться. Титул слышала шаги, но не проводила как я жалостливо глядя в спину. Она победно смотрела на меня, а я… как всегда остался неприкаянным, извечно загнанным в ее ловушку. *** Малыш больше уже мог оставаться Малышом. После того, как с Ника на его глазах сдирают последнюю шкуру, самого заставляя сыграть в этом не последнюю роль. Через пару минут, а может пары десятков минут, Титул появилась за его спиной в спальне. А он так стоял в ее центре, не зная, куда себя деть. Эндрю развернулся, и духу у Титул поубавилось. Она стояла напротив и тоже не произносила ни слова. Признавать ошибку очевидно было поздно. Мириться — рано. Выслушать, пожалуй, единственное, что ей оставалось. И Малыш произнес то, от чего крепкие стены обители с треском начали расходится по швам, грозясь их засыпать и похоронить облаком пыли. Сказал совершенно спокойно, без истерик, коротко и точно в цель: — Я все понимаю. Ради чего ты все затеваешь. Правда. Всегда понимал и всегда мирился. Но знаешь, ты стала забывать самое важное, — он сделал шаги и поравнялся с Титул, приближая полный разочарования профиль поближе к ее уху под стянутым наверх хвостом темных волос: — Ты портишь последние месяцы, что между нами остались. Это было тише, чем шелест листьев, но громче, чем хлопок от двери. Он вонзил в нее правоту слов и отправился прочь, не дав возможности ответить, не позволив остановить. Под осыпающуюся штукатурку их отношений. Он хотел только уйти и узнать состояние Ника. А промелькнула ли хоть капля сожаления на лице Титул, хоть частичка узнаваемой боли, на данный момент не волновало совсем. Может и к лучшему. Ведь неизвестно, как бы он среагировал, если бы услышал заветное, что столько раз просил ее произнести. — Анд-рей, — сорвалось шепотом, через высохший надлом голоса. Настолько невыносимый, что могло вынести все стекла от основания до крыши небоскреба. Только вот стены не дрогнули. Черное сердце уже было пробито. Заплатка просто не могла на нем удержаться. Она скоро останется здесь, запертой в одиночестве в пятнадцати стенках квартиры, без решеток и окон, на двадцать седьмом этаже, под тихим наблюдением видеокамер. А Малыш, выйдя за эти стены, забудет как кошмарные сны, как самое темное пятно прошлого, которое хочется вырвать и вычеркнуть из летописи жизни. Глотнуть настоящего, прекрасного и чистого ночного воздуха в свете городских огней, вздохнуть полной грудью. Ведь этого она и хотела, этого для него добивалась. Или же нет?..