Совсем бы умный человек,
кабы не такой дурак!
— пословица
Идти в Рифтен из Вайтрана, не имея при себе лучшей брони и достаточное количество зелий — безрассудство чистой воды. Мало того, что Рифтен был центром преступного мира, так еще и путь пролегал через земли, на которых расплодилось очень много опасных тварей, таких как пауки, а так же спригганы. Идти туда одной, еще и без подходящего снаряжения — это, конечно, пахнет отвагой. А еще слабоумием. В любом случае, стоило направиться в сторону Данстара. Слышащая подъезжала ко входу в убежище со стороны руин, чтобы не мелькать лишний раз в городе. В этой местности она начинала присматриваться к каждой тени между деревьями. Обычно Цицерон устраивал тут пробежки — нужно же было Шуту поддерживать свою форму. Отчасти, ежедневные упражнения его даже забавляли. Несколько раз он карабкался на деревья и кричал подъезжающей Слышащей уже оттуда. В нем всегда было много энергии, это подбадривало, если предполагалось долгое путешествие. Но Цицерон умудрялся так же вовремя становиться тихим. По щелчку пальцев он переставал шуметь, а его взор обретал серьезность. Только замечая на себе взгляд Слышащей, имперец начинал кривляться, улыбаться или хихикать. В глубине пещеры на нее смотрела холодная дверь с черепом. Она вновь спрашивала пароль, как будто у нее серьёзные проблемы с памятью и вспомнить, что это лицо она пропускала десятки раз — сложная задача. Но даже это не напрягало Слышащую, она жаждала вернуться в убежище. Пройдя по коридору и спустившись в главный зал, Трина улыбалась, как будто вернулась в то единственное место, где ей были по-настоящему рады. Там ее уже приветствовали Назир и Рун. Они выглядели крайне настороженно, но Слышащая не придала этому особого значения — в их профессии вообще улыбка была не в чести. — Где же Цицерон? — лилейно произнесла Трина, будто подзывая самого младшего сына в семье за подарками. Назир кинул взгляд в сторону Рун и странно дернул плечами. — Понимаешь, тут такое произошло… Улыбка постепенно исчезала с лица Слышащей. Когда редгард говорил так медленно и аккуратно подбирая слова, дело явно пахло керосином. Или чем-то хуже. Что они не поделили за время ее отсутствия? — Что вы сделали? — Мы? Это все треклятый шут! — Назир взмахнул руками. — Когда вы ушли, то он был сам не свой. А позже стал совершенно неуправляем… Кричал, бросал вещи во всех, — Рун мялась, она явно пыталась не обострять обстановку, смягчая углы своего доклада. — Где он? — Трина стала серьезной, в душе она готовилась видеть последствия какой-то страшной внутренней драки братства. Существовала вероятность, что за нападение Цицерона уже давно покарали самым страшным образом, однако не мог же Шут ни с того ни с сего-ка кого-то наброситься? Должен был появиться повод. — Он обиделся и перестал выходить на контакт. Мы его практически не видели все время, пока ты отсутствовала, — наконец, произнес Назир и Трине стало легче от пояснения, что с Хранителем ничего не сделали. — Возможно, он прячется в каком-то укромном месте о котором мы не знаем, есть вероятность, что он у Матери Ночи. Я-то не большой любитель, сам к ней не часто спускаюсь… Примерно никогда. Но наш городской сумасшедший вполне мог там забаррикадироваться от внешнего мира. Когда пойдешь к Матери Ночи — будь осторожна. Слышащая напряженно выдохнула. Что же произошло, пока она занималась своими делами вне убежища? Назир мог что-то не договаривать. Было бы обидно, если Рун покрывает какие-то внутренние мужские разборки. Она была милой девочкой, не хорошо, если она вдруг решила подыгрывать кому-то конкретному из членов Братства. Интересно, из-за чего она, в принципе, могла бы так поступить? Из-за симпатии? Обидно, если ее схватит сиюминутная подростковая влюбленность. Не сказать, что Назир был страшен, но к своей душе он уже давно никого не подпускал. Нехорошо было бы отморозить руки, прикасаясь к такому холодному сердцу человека из песков. Убрав походные вещи в комнату, Слышащая, скрепя сердцем, направилась вниз, к Матери Ночи. Череда узких коридоров привела ее к плотной двери, обшитой по краям тканью, чтобы не пропускать холод склепа к смертным. «Готовься увидеть нечто шокирующее» — едва различимо шептал голос Матери Ночи, когда Слышащая коснулась ручки двери в подземелье. Неужели, ей есть, чего опасаться? Да так, что даже мумия решила ее предупредить? Петли не скрипнули, как это обычно с ними бывало, от чего Трина вошла беззвучно. Вокруг было холодно, как будто Слышащая проникла в работающую холодильную камеру. Комната использовалась так же как кладовая для различных старых вещей, по типу книг и свитков, которые было страшно хранить в общедоступном месте. Несколько шкафов загораживали вид на лежащий серебряный гроб Матери Ночи. Да, именно лежащий гроб — он не стоял на входе в убежище как старый пыточный шкаф с железными гвоздями внутри. Выглянув из темноты, Трина замялась. Цицерон в самом деле сидел возле гроба Матери на коленях, держа руки в замке у груди и быстро нашептывая знакомые ему молитвы. «И так уже несколько дней. Даже я уже устала, — сказала Матерь Ночи, обращаясь из ниоткуда к сестре Братства. — Повышенное внимание от мужчин льстит, но скоро он и сам отправится в пустоту, если продолжит. Цицерон предан, но у него совсем нет чувства меры… Ох, беспокойная плоть, неспокойная душа и попытки удержаться за то, что есть — это он. Прикажи ему передохнуть, если не хочешь смотреть за тем, как он чахнет». Трина сделала шаг и впервые со своего прибытия в обитель Матери издала малейший шорох. Цицерон дернулся, словно просыпаясь ото сна, но вскоре он продолжил читать молитву, на которой остановился. Однако, он уже знал, что не один здесь. Он опускал голову ниже, прислушиваясь к тому, как крадется Слышащая, как она дышит и сжимает пальцы, разминая их от холода. Казалось, он даже не дрожал, сидя на каменном полу покрытого изморозью подвала, хотя у Слышащей от здешних температур уже заметно валил пар изо рта. — Ты не мерзнешь, Цуцик? — попыталась шутливо начать разговор Слышащая, но Шут не обратил внимания на ее голос. Он сидел недвижимо, вблизи Трина заметила, как его плечи пробирала мелкая дрожь. «Он уже пятнадцатый раз возносит просьбу верного сына, — поставила в известность Слышащую Матерь Ночи, — мне кажется, что он уже холоднее меня». Мать не была такой, какой ее описывали в книгах. Во многом она казалась простой женщиной, в каких-то вещах даже слишком наглой и нахальной. Девушке она напоминала по манере общения худую, иссушенную временем старуху, которая в почтенном возрасте красит веки синими тенями и курит то, что посмеет вдохнуть не каждый бравый мужик. Была у девчонки из другого мира подобная соседка, что ходила в кедах с черепами и экспериментировала с нейлоновыми колготками разного цвета. Поверьте, если ТАКАЯ старуха назвала бы кого-то проституткой, то Трина первая бы попросилась посмотреть на то чудо, что вызвало осуждение у престарелой барби. Кто-то бы сказал, что такой яркой и блестящей руине заказан путь на панель, но панель бы сама отказалась от подобных кадров в рядах своих служащих. Однако, нельзя сказать, что от той курящей соседки был какой-то вред. Во многом, единственное слово, в которое девушка смогла бы уложить всю краткую характеристику подобного кадра, это — «запоминающаяся». Да, она была другой. Не такой обычно представляют старость, когда говорят о пенсии. Это была та старуха, которой не потребуется стакан воды. Она будет требовать Хеннесси. «Бедный. Но мне нравится смотреть за его молитвами, — Матерь Ночи вывела своим мечтающим голосом Слышащую из размышлений, — какие же у него шустрые губы, когда он торопится закончить мольбу. У него быстрый язык. Я бы на твоем месте не кривилась, а приняла на заметку, все вы не осознаете прелести своей жизни. Поверь — ты бы не хотела отказываться от того, что тебе предлагает природа». — Фу, не надо, — Трина закрыла глаза и поерзала ладонями по лицу, словно желая очиститься от пагубного влияния мертвой женщины. Она не сразу поймала себя на том, что Цицерон не слышит, о чем говорит Мать Ночи. Однако, это не отнимало у девушки стеснения перед ним. «Пора расти. Я же могу довольствоваться только прикосновениями, когда приходит пора сохранять зачахшую кожу. Чувств нет, но мне нравится думать как бы ощущались эти сильные, красивые руки, если бы моя кожа могла поддаться на их ласки… » — Нет! Нет! Я ни-че-го не слы-шу! Нет! — Трина зажала руками голову и согнулась пополам, она напевала невпопад, перекрикивая пошлые словечки иссохшей многовековой мумии и надеясь, что той вскоре надоест лить в чужие уши поток пошлостей. Конечно, Матерь Ночи смеялась. Ей казалось забавным вводить в краску нецелованную девчонку, можно сказать, что для мумии это было развлечением века. — Слышащая? — голос Цицерона вернул ее в реальность. Убрав руки и подняв взгляд на серебряный гроб, Трина с облегчением застала тишину. Рядом взволнованно заглядывал в лицо Цицерон. Он метнул взгляд в сторону мумии, но почти сразу же вернулся к Слышащей. — Мать? Ты слышала зов Матушки? Трина махнула головой, убирая с лица растрепанные белые пряди. Шут вдруг улыбнулся, у него в глазах блеснули слезы. — Цицерон хорошо исполнял свои обязанности, Слышащая! Хранитель будет теперь исправно трудиться, как это и полагает последователю воли Ситиса! Цицерон будет хорошим… Трина пригляделась к его лицу: под глазами пролегли темные круги, лицо побледнело, щеки слегка опали, как будто Шут не ел все время, сколько они не виделись. Он подполз к Слышащей, волоча за собой онемевшие от долгой неудобной позы ноги и в отражении безумного взгляда Трина, кажется, увидела свое наполненное ужасом лицо. — Сколько ты пробыл здесь? — не без волнения спросила Слышащая. — Цицерон не ведает. Может час, а может — десять. Цицерон молил Матерь Ночи о прощении. Молил и каялся, что был плохим Хранителем. Как он мог? После всего, через что пришлось пройти Матушке? Трина дернулась, вспоминая, о чем говорила Мать еще недавно. Она… Правда представляет, что бы почувствовала живой под руками Цицерона? Бррр… Лучше не думать о причудах беспокойных трупов. Такие грани уже были слишком пугающими для Трины. Что-то завораживающее и мерзкое. Раньше ей казалось, что все было бы логичнее, если бы происходило наоборот. Хотя… Не надо. Слышать возмущение мумии и разбираться с некрофилией в ее адрес было бы…действительно за гранью добра и зла. Такие размышления парализовали своей бредовостью. Еще неприятнее было представлять, что же думал Цицерон на этот счет. Хотя… Шута лучше не посвящать в такие откровенные разговоры с Девой. Его крыша и без того не славилась своей устойчивостью. Цицерон немигающим взглядом уставился на Слышащую. Он улыбался, и в его нездоровом взгляде чувствовалось пожелание похвалы. — Цицерон может больше. — Нет, — наконец, ответила Трина, когда стала понимать, что Шут планирует продолжить свое заточение в обители Матери Ночи. — Ты сейчас пойдешь наверх, отогреешься и поешь, понял? Она встала и взяла его за руку. Пальцы казались твердыми и отмороженными, кровь в них словно застыла под натиском низких температур. Цицерон старался встать быстро, но его ноги покачивались, хоть Шут и не подавал вида, что что-то не так. До чего же он себя довел? — Можно же было делать паузы, почему не выходил? — Цицерон должен был. — Должен был…что? — Должен доказать сожаление! Он неловко развел руками, как ребенок, который с трудом объяснялся за свои поступки. — Дурак, — разозленно кинула Слышащая, хватая Шута за запястья и вытягивая за собой к выходу. — Что ты наделал? Думаешь, что мертвый Хранитель будет Матери полезнее? — Какие глупости, — шипел имперец, едва не падая на нечувствующих ногах, — Цицерон не мог от такого умереть. Слишком мало. — Мало тебе? — девушка хлопнула Шута по затылку. — Теперь достаточно? — Больше, — он смотрел на Слышащую так, будто просил о чём-то хорошем. — Мазохист что ли? — Трина смотрела на согнутого Цицерона сверху вниз, его жалкий вид не располагал к продолжению рукоприкладства. — Нравится боль? — Нет! — он бы подпрыгнул от негодования, но слабые ноги не давали оторваться от земли. — Слышащая правда не понимает расплату за проступок Цицерона? Он был плох-плох! Трина захлопнула дверь в обитель Матери как обиженный подросток и Шут вздрогнул. — Никогда не наказывай себя. Если нужно будет выдумать наказание, то над тобой всегда есть Слышащий ради такой работы. — Слышащая слишком добра, — он прогнулся в спине и опустил взгляд на чужие ноги. — А ты сам по себе бесконтролен, — Трина сжала запястье, за которое все еще держала Цицерона и имперец тихо пискнул. Она не могла своими тонкими ручками схватить кого-то так сильно, чтобы причинить столько боли. Если только… Она перехватила руку выше и потянулась к чужому рукаву. Цицерон тут же запротестовал и, извернувшись, выудил руку из тисков. Он замер, стоя в шаге от Слышащей и болезненно прижимая кулаки к груди. — Ты… Показывай, что ты сделал! — Нет, — Цицерон крякнул, будто испуганный страус и тут же начал отходить назад, не оборачиваясь, чтобы проверить дорогу. Его взгляд был прикован к Трине, а та постепенно начинала злиться. — А ну-ка живо показал руки! Под не членораздельные звуки Шут побежал прочь. Слышащая даже удивилась: никак глупец отогрелся, если с ходу такую скорость разогнал, хотя еще несколько минут назад едва на ногах держался. — Стой, гад! Ты не сможешь прятаться вечно! Она не была так же вынослива, но и Цицерон был не в лучшем состоянии для гонки. Его сильно заносило на углах и качало при беге по прямой. Двое ассасинов метнулись в сторону, когда заметили глупую погоню за Шутом. — Ну, и что ты за говно… После такого? — выдыхала Слышащая, а молодняк шептался, гадая что же на этот раз учудил Хранитель. Упустив Шута, Слышащая вернулась в центральный зал убежища. Там уже стоял Назир, наслышанный о минувшей потасовке. — Помощь нужна? — он блеснул в свете ламп скимитаром.— Поймаем его вместе. — Все хорошо, Називин, — выдохнула запыхавшаяся Трина и улыбнулась. — Просто небольшая воспитательная работа. — Ну-ну. Я же просил меня так не называть. И что это вообще значит? Трина не успела ответить. Вдруг под потолком раздался искаженный голос Цицерона: — Здесь будет неспокоен мститель, Ведь не наказан осквернитель! И по Назиру плачет плеть, Пусть в Пустоте он будет тлеть! — Он снова нашел свою потайную комнату. Интересно, и где он вечно прячет ее? Слышащая вздохнула. Тяжело сказать, где же конкретно располагался проход в потайную рубку Шута — ее обитатель постоянно прятал, откуда он выходит к ней. По началу Трина ожидала, что выход где-то в старой и ныне пустой пыточной, но однажды Цицерон пропал из зала тренировок и вскоре по убежищу раздался его громкий голос. Хранитель старательно запутывал следы и никто не мог сказать где же он прячет свою тайную комнату. Может, она сама возникает перед ним? Как дверца в волшебный мир. Такой странный подарок от Матери Ночи. Глупости, конечно. Просто благодатная почва для фантазии. — Осквернитель! — Судя по тому, как это звучало, Цицерон морщился. —Прощения для Матери! Проси! Моли! Вой! — Ох, нет, — редгард тяжело выдохнул. — Опять. — О чем идет речь? О каком осквернении? — Слышащая направилась к Назиру. — Да этот псих совсем сбрендил, — отмахнулся редгард. — Ты от меня что-то скрываешь? — ее глаза широко раскрылись от удивления и нереальности той картины, что Слышащая представила. — Погоди… Ты что… Матерь Ночи… Того? Поняв, что догадки Трины позорят его гораздо больше правды, мужчина возмущённо набрал воздуха в грудь: да как она могла подумать о чём-то подобном? Кто ей вообще мог внушить такие фантазии? Редгард еще не знал, что главным рассадником подобных мыслей была сама Мать. — Нет, конечно! Я просто хранил мясо в той же комнате, а Цицерон взбесился. Я не намерен держать продукты в удаленном погребе, куда путь есть у всех, — он смотрел Слышащей в глаза, хоть сам и не был любителем заглядывать собеседнику в лицо. Все ради того, чтобы у нее не возникло мысли, что он что-то утаил. — В общем, мы не поладили по итогу. — Я услышала тебя. Думаю, что по этому поводу стоит спросить мнения самой Матери Ночи. В конце концов, это она должна ответить, считает ли хранения мяса в одной комнате с ней — осквернением. Теперь, по крайней мере, понятно, почему в убежище наступила такая тишина на время ее отсутствия. Назир с Цицероном вспылили на фоне общей нервозности последнего из-за фразы Слышащей про сдачу поста Хранителя. Фу, так неприятно осознавать, что она так же ответственна за этот бардак! Хотя… Во всяком случае, мальчики могли бы договориться и мирно разойтись, не маленькие же. Ну, в большей степени. Пока Шут не решил заколебать Слышащую просьбами поторапливаться с наказанием для Назира — стоило направиться к Матери Ночи. Быстрее разобраться с этим делом — это означало быстрее обрести покой и спокойно поспать. Все же вскоре предстоял долгий путь. «У меня аншлаг» — захихикала Матерь, стоило Слышащей открыть дверь. — Не сложно догадаться, почему я здесь, — Трина подошла к гробу. Ей не нравилось смотреть на мумию, да и чужой голос не становился громче — все же он исходил от духа, привязанного к плоти, а не из мёртвого рта, но вести диалог, смотря хоть на какого-то собеседника было от чего-то приятнее. Более привычно, можно сказать «по-людски». «Да, слышала. Этот гадкий гуар решил, что моя опочивальня — это кладовая для припасов. Что же с ним сделать?» — Вы оскорблены? «Оскорблена? — она рассмеялась скрипучим старушечьим смехом. — Никогда. Но наказание должно быть. И мы его с тобой обязательно придумаем, дитя». Трина вздохнула и села в ожидании, что же скажет Матерь Ночи.***
Новое долгое задание — это нечто, заставляющее каждый раз перебирать разложенные по углам вещи. В загашнике нашлась более прочная броня, а так же несколько эликсиров, которые могли помочь в решающий момент. В комнате добродушно потрескивал камин, высушивая поставленные возле него сапоги. Трина не спешила обзаводиться каким-либо другим домом: нигде ей не будет так же спокойно как в убежище. Забавно ли? Возле вампиров и убийц было гораздо легче находиться, чем в кипящем страстями городе. Матерь Ночи придумала шуточное наказание для Назира. Вернее, для нее оно будет шуткой. Для Назира — пыткой. Для Слышащей — моментом, когда все, наконец, успокоятся и всё вернется на круги своя. Кто-то робко постучал в дверь. Это было похоже на подчерк Рун. Зачем она пришла? Спросить про Назира? Неужели он ей все же начинает нравиться? Трина задумалась. Рун была еще девчонкой, не старше семнадцати, а Назир… мужик. Высокий, с массивными плечами и тяжелым взглядом пустынного воителя. Ему было не меньше тридцати пяти. Остальное зависит лишь от того, насколько хорошо отвратная жизнь отпечаталась на его лице. Назир не показывал свои шрамы, но у него их было довольно много. Самые заметные — это рубцы на лице. Один — над верхней губой, второй — на щеке, третий рассекал правую бровь на одну треть. Хотя… эти же отметины придавали ему мужественности и индивидуальности. Возможно, местные реагируют на такие вещи более спокойно — все же у них в мире полно возможностей для хорошего увечья. Трина открыла дверь. Но на нее взглянула не стеснительная, мнущаяся Рун, а виноватый Цицерон. Он горбился, смотря снизу-вверх на Слышащую как блудный пес на хозяйку. — Пришел спросить про Назира? Шут покачал головой. Он казался расстроенным и поникшим. Внезапно Трина вспомнила, что хотела проверить свою теорию, от чего она отступила, попросив Хранителя войти. Девушка старалась выглядеть спокойно, Цицерон ничего не заподозрил. Когда же дверь закрылась, Слышащая звонко задвинула щеколду, а следом щелкнула замком и вынула ключ. Когда она обернулась, Шут выглядел куда более сгорбленно и зажато. Его лицо театрально приняло маску страха, однако в глазах была заметна некая растерянность. Он боялся говорить, чтобы не выдать голосом юливших в голове спорных мыслей. — Цицерон, — Слышащая начала строго, как учительница в школе, — ты должен показать мне свои руки. Он отвел взгляд и едва заметно выдохнул. После чего даже как-то расслабился. Вернулся к вниманию девушки он снова с виноватым лицом, почти играя, но на деле — он нервничал. Все же в его голове засело неприятное чувство, что скандала не избежать. Теперь Шут выглядел ребенком, в такие моменты его черные глаза начинали блестеть и казались выразительнее обычного. Он вытянул руки ладонями вверх, точно под невидимую проточную воду. Его худые, невольно протянутые ладони показались Трине достаточно художественными, настолько, что их можно было бы сфотографировать для какой-нибудь статьи о домашнем насилии. В глазах блеснула молния. «Это что за фотографии? Где выразительность?!» — странный мужской голос горланил откуда-то из недр воспоминаний о прошлой жизни. Трина тряхнула головой. Цицерон не заметил подозрительного помутнения сознания Слышащей — он смотрел в пол, будто провинившийся мальчишка. Девушка взяла Шута за ладонь и подняла рукав. Подозрения подтвердились. Чем выше она тянула ткань, тем больше удивлялась: множество порезов на коже, самых разных, но все они были не достаточно глубоки, чтобы нанести какой-либо серьезный вред. Запекшаяся кровь отрывалась от кожи, цепляясь за одежду, но Шут не пискнул. — Цицерон… — она почувствовала как тот дрогнул при упоминании своего имени. В голосе Слышащей не было злости или желания ругать, там была лишь жалость. Ей хотелось помочь Шуту, а не издеваться над его проблемой. — Зачем же ты так? Цицерон поднял взгляд на девушку, на его лице отразилась непонятная для Трины эмоция. — Нет! — его пальцы сжались в кулаки, но Хранитель не отбирал рук. — Слышащая должна кричать! Да. Кричать на Цицерона… Дурак. Глупый, дурной, такой… — Тише, тише, — она отпустила Шута и тот мгновенно сжался в ком, прижав кулаки к груди. — Стой на месте, — добавила Дова уже строже, отходя к своему столу. Поскольку ключ от двери был при ней, то пути отхода для имперца были перекрыты. Но все же в сторону выхода он не взглянул. Его взгляд метался по полу и лишь иногда задевал фигуру Слышащей, но после этого почти сразу же возвращался вниз. — Вот, — Трина достала из короба с флаконами какую-то мазь, — теперь сядь. Раны нужно обеззаразить. Шут не спорил. Не поднимал взгляда. Он послушно сел и вытянул запястья вперед. Трина придвинула к нему второй стул и расположилась рядом. Настолько, что когда она подавалась вперед, их колени слегка соприкасались, но в такой ситуации девушка старалась не придавать подобным мелочам особого значения. А Цицерон точно остолбенел. Он лишь слегка сжимал пальцы, пока его запястья с заботой обрабатывали и перевязывали чистым льном одно за другим. — Я… — Подожди, я почти закончила, — Слышащая не сразу поймала себя на мысли, что не стоило прерывать речь Шута, начавшуюся от первого лица. Он все реже говорил свое «я» и все чаще рассказывал обо всем отстраненно. Кажется, впервые за день в нем что-то надломилось, но она его перебила. Не дала закончить мысль. Как же тяжело становилось чувствовать все эти малейшие перепады его поведения! — Вот и всë, — радостно пропела Трина, фиксируя узлом повязку на чужой руке, — прости, что перебила. Говори. — Слышащая должна наказать Цицерона. Это… — он осмотрел свои руки. — Цицерон не заслуживает лечения. Кричи, метай ножи, бей дурака, — он почти вскочил, впадая в запал, но вдруг замер, подняв взгляд на Слышащую и закончил уже тише, — только не нужно так смотреть. Цицерон не заслужил сострадания. — Это мучает тебя? Он опустил голову мыслясь кивнуть, но вдруг остановился, словно обманутый. — Это и будет твоим наказанием. Никаких тумаков и пыток. Ты обязан пойти на поправку, хорошо поесть и успокоиться, — она подалась вперед и Цицерон испуганно округлил глаза. Это он обычно лез ей в лицо при разговоре, донимал байками и глупыми стишками, вытряхивал эмоции, но внезапно они поменялись ролями. Впервые имперец не стремился быть слишком близко. В освещении пляшущего в камине пламени отчетливо вырисовывались потемнения под его глазами. Сухие, потрескавшиеся губы открылись, но Шут побоялся что-либо произнести. — Ты похудел за время моего отсутствия. Он вновь застыл, стушевавшись. Несколько секунд Цицерон думал, а потом вдруг растянулся в глуповатой улыбке: — Цицерон больше не будет расстраивать Слышащую! Он откинулся на спинку и между делом поджал одну ногу к себе, поставив ее на сидушку. Таким простым и шутливым жестом он закрылся от девушки. Так же как подростки закрываются, скрестив руки на груди, когда их начинают отчитывать. Только вот Шут не страшился брани. Он оградился лишь от внезапно нахлынувших эмоций. От того, что он никому не хочет показывать.Какая иллюзия питает жизнь ассасина?
Что у него нет слабостей, брат мой.