Всякое справедливое дело,
чтобы восторжествовать,
нуждается в силе не меньше,
чем дело несправедливое.
— Анатоль Франс
В заснеженном исперском лагере солдаты чувствовали радость только приближаясь к костру. Ночь казалась недоброй из-за заметного понижения температур. Привыкшие к менее суровому климату молодые люди жались к теплу, собравшись в общей центральной палатке. Так было теплее. Кожа деревенела даже под казëнными перчатками, которые снимались только для того, чтобы согреть кости у огня. Кто-то переносил морозы более стойко, а кто-то менее мужественно, думая лишь о том, что в таком леднике несложно и окачуриться. Особенно в карауле. Солдаты — в целом неприхотливый народ, но многие из них начинали заметно уставать от подобной жизни на краю провинции Скайрима. Еще пару минут назад всë было тихо, как вдруг все засуетились, подскочив с места. В общем гомоне было слышно «нужна горячая вода», «принесите чего-нибудь крепкого», «найдите лишнее одеяло»… Один солдат из караула нашел замерзшего человека в солдатской форме империи. Его занесли, обеспокоенные товарищи пропустили беднягу к огню. Незнакомец был без сознания, видно, долго шел, не видя края треклятой метели, поглотившей Скайримские земли. На лицо — имперец, земляк, такой же непривыкший к холоду пришелец как и все обступившие его. Под шлемом — криво покоцанные рыжие волосы, похоже, человек простой, деревенский, не привыкший к длинным локонам. С незнакомца сняли броню и заскорузлую от мороза рубашку, чтобы прогреть едва живого бойца. На службе, скорее всего, он давно: уже заметны следы драк, шрамы и хорошая физическая подготовка. Было неясно, из какого горнизона он пришел, но не похож закаленный в бою незнакомец на беглеца. Наверняка, что-то случилось. Новое подозрение разошлось по рядам солдат как чума: «Драконы». Что бы не было бедой, нагнавшей имперский легион, это была не простая напасть, раз бывалый солдат остался совершенно один. Проснулся он не скоро, но говорить отказывался. Временами кивал, хмурился, но никому не позволял говорить о нëм, как о трусе. В первый же день подрался с кем-то, осудившим его за побег от сослуживцев. В целом, всем стало ясно, что новичку палец в рот не клади — откусит. Как ни странно, чем недоверчивее себя вëл новичок, тем сильнее он нравился Велиусу — а этот человек кого попало к себе не подпускал. Уже через два дня стало ясно, что с той драки у костра, Велиус обзавëлся новым другом. Иво — а именно так представился новый сослуживец — не жаловался на тяжелые условия, никогда не ныл, и не старался завести друзей в лагере. Смотря со стороны, Велиус оценил его характер как волевой и неприклонный. После своего караула Иво сел к теплу, несколько юношей аккуратно отодвинулись, стараясь не мешать новому сослуживцу собираться с мыслями. И только Велиус сел рядом, хлопнул его по плечу и спросил, не хочет ли земляк выпить вместе с ним. Иво покосился на наглеца, нахмурился и отвернулся к огню. Это понравилось Велиусу еще больше, чем остальное его поведение. — Принесу, угощу тебя, бедолага, — Велиус встал и вернулся уже с двумя кружками горячительного напитка. Он не козырял своим статусом, не говорил никогда о нем, но всë же все в лагере знали, что он — сын высокопоставленного командующего. Это вскрылось случайно и передавалось из уст в уста как самый большой секрет. Новичок, укутанный в шерстяной плед, повернулся и посмотрел на кружку. Даже в таком плохом освещении любой член нынешнего Темного Братства признал бы в Иво не кого-нибудь, а самогó бывшего Хранителя Цицерона. Спокойный, вечно следящий за своим окружением Велиус, даже не знал, насколько близко подпустил хищника к себе. Рыжий хитрец всë просчитал, он знал, что нужно подобным людям, трясущимся за свою безопасность: им нужны сильные соратники, которым нет дела до их происхождения и чинов. Чем меньше о тебе знают — тем безопаснее знакомство. Чем меньше человек хочет знать — тем больше доверия к нему, ведь он точно не будет шпионом. Ни один наемник не захочет сидеть на месте, пока его добыча так близко. Но у Цицерона было много времени. И терпения. Он знал, что нужно делать, чтобы приблизиться к жертве. И, как ни странно, в этом случае — следовало отдалиться от неë как можно дальше. Это дарит ощущение ненужности, безопасности, обманное чувство уверенности в свободе своего выбора. Велиус был очень осторожен, однако его можно было просчитать как траекторию полëта стрелы, чтобы добиться нужного результата. Новичок принял кружку из рук сослуживца. Велиус улыбнулся, ему казалось, что он потихоньку начал приручать зверя. Всë потому, что он еще не знал, что зверь взял след.***
У Велиуса было два друга в большом имперском лагере: его правая рука Клетес и новичок Иво. Клетес не доверял чужаку с такой же готовностью, как Велиус, но рыжий имперец и не пытался втереться особо в доверие. Если уж на то пошло, он в целом неохотно принимал участие в тренировочных боях, однако, чем чаще они занимались, тем интереснее Цицерон казался Велиусу. Постепенно броня настороженности Клетеса начинала давать трещину. Так прошла целая неделя. Временами нескольких солдат отправляли в деревню за припасами. Там стояли повозки провианта, отправленные имперцам по указу из Солитьюда. Пошел Велиус, а с собой он взял трех солдат: двух друзей в виде Клетуса и Иво, а так же незнакомого паренька, который, похоже, так же не особо крутился у ног богача. И он единственный был счастлив, вызывая в глазах Велиуса поспешное разочарование в своëм выборе. В деревне у них получилось даже выпить по кружке эля. Скайримский мëд имперцев не особо прильщал, а вот иного вида напитки иноземцы пили с удовольствием. Подмечая мелочи натуры Велиуса, Цицерон заметил, что даже женщины его задевали преимущественно непокорные: за довольно короткий промежуток времени молодому повесе дважды довелось получить пощëчину от одной и той же девушки. День был прибыльный, в таверне было полно народа и ни один бард не откажется от такого лакомого места из-за одного выпивохи, хотя певица, похоже, держалась из последних сил. Велиус веселился. Было что-то весьма отталкивающее в его жестах. Каким-то образом даже Цицерон чувствовал, что Велиус оценивал свои проделки как получение трофея, он загонял женщину в угол с азартом охотника, загоняющего косулю. Человек, изначально казавшийся относительно приятным, терял своë былое лицо. Цицерона не учили ненавидеть таких людей. Он определенно перенял эти чувства от другого человека. Находясь в кругу мужчин, он был чужим, не понимая, что за правила диктует эта их фальшивая охота. Они чувствовали себя охотниками на косуль, Цицерон же — зверем, что ненавидит охотников так же, как и слабая дичь. Вот только загонять травоядных просто. А на клыкастую тварь не каждый охотник найдëтся. Веселье подошло к концу, когда злая певица разбила о стол бутылку, пригрозив Велиусу отправить его своими проклятиями в Обливион. Она ушла из вида ненадолго, а вернулась довольно громко, выводя неудачливого охотника на косуль перед собой. В таверне начался хаос, Цицерон не боялся получить по лицу, он только улыбался, радуясь, что незнакомка оказалась замаскированной волчицей. Инцедент ни коим образом не повлиял на настроение Велиуса. Наоборот, случившееся как будто раззадорило его. Оставшуюся часть пути он провëл весело, смело говоря на темы, которые Цицерон находил достаточно отталкивающими. Где-то в воображении бывшего Хранителя возмущалась Слышащая. Уж она-то не стала бы терпеть подобную компанию даже ради контракта. Мысли о том, как Трина кидает в мерзавца бутылкой или стреляет в него наповал из лука, навивали радость в сердце Цицерона. Он бы всë отдал, чтобы посмотреть за тем, как молодая Глава Темного Братства даëт отпор проходимцу, ругаясь непонятными словами на незнакомом языке. Велиус был прекрасным бойцом. В лагере немногие могли бы сравниться с его уровнем подготовки. Именно поэтому техника боя Иво так интересовала имперца: это был абсолютно другой уровень. И Велиус не знал, что на деле Цицерон скрывает часть своих умений. Не знал, но догадывался. Заманить его в эту ловушку было легче, чем ожидалось. Однажды утром Велиус позвал Иво фехтовать за пределы лагеря. Им нужна была воля, без лишних глаз. Он делал то, что хотел, но эти желания рождались из того, что было нужно Цицерону. А для него не так много имело значение — только Смерть. Отсутствие зрителей многое давало в преимущество: можно не бояться демонстрировать полную силу и неожиданные приемы, которые могут попытаться украсть незадачливые товарищи. Кроме того, никто не узнает, если бой велся недостаточно честно — а бравада Велиуса требовала реванш за все проигрыши и навязанную ничью. Он жаждал большего, хотел победы и признания, желал быть лучшим. Эта черта в целом характерна для ранее избалованных детей, взрощенных в семьях с высоким уровнем достатка. Именно поэтому Цицерону была чужда подобная гордыня — он рос, думая, что его проигрыш будет лишь доказывать, что он достоин смерти. Тренировки и работа над мастерством — не результат бравады, это лишь горячее желание выжить, выбираясь из той грязи, в которой Цицерону не посчастливилось изначально родиться. К тому же, все слова про «честный бой» — такое же бахвальство, когда дело доходило до благородных представителей высшего света. Все они придумывают правила лишь за тем, чтобы уровнять свои шансы перед противником, но получи они возможность сжульничать, чтобы выиграть — тут как тут появляется коварство во всей красе. — Подходящее место? — Велиус осмотрел поляну, на которую они вышли, отойдя от лагеря. Цицерон обернулся в сторону их следов, обращая внимание на то, насколько тонкими стали столбы дыма вдали. В его руке был только имперский одноручный меч, на проверку — достаточно тяжелый. К такому оружию Шут уже привык, выполняя план по тренировкам в лагере. — Нас услышат и придут разнимать, — сухо сказал рыжий человек, притворно вздохнув. — Не гунди, Иво, — Велиус скинул армейский ремень с пришивными карманами на землю, готовясь к дружескому поединку, — ничего не будет слышно… Едва он договорил, как острый клинок вонзился ему в горло и сильная рука оттянула чëрные волосы назад, давая возможность крови вытечь наружу. Велиус схватился слишком поздно: практически мгновенно в глазах начало темнеть, а губы бесчувственно зашевелились, пытаясь схватиться за несуществующий воздух. Еще взмах — и обезглавленное тело рухнуло на землю, оставив в руке Цицерона только голову вчерашнего поджарого красавца из имперского легиона. — В самом деле, — тихо ответил Шут, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда рука повернула вскинутые к небу глаза мертвеца, — в самом деле никто не услышал.***
Вещи Цицерона были спрятаны в полом трухлявом пне и обсыпаны черным перцем для того, чтобы поисковые собаки не нашли их при случайном обходе. Излишняя осторожнасть в некоторых вопросах не раз спасала ему жизнь. Поместив трофей в кожанный мешок, Шут накинул на плечи теплую накидку, которая прикрыла от чужих глаз символ имперской армии на броне. Он не знал, сколько у него осталось часов, но лучше было поторопиться — времени на заметание следов всегда уходило больше, чем хотелось бы. В котомке был запрятан небольшой веник, который Цицерон собрал и прихватил веревкой незадолго до прибытия в лагерь. Провернуть всë дело было довольно сложно. Во многом ему помог именно манëвр с обморожением. Кто-нибудь со стороны мог бы сказать, что Шут спятил. Ведь он в самом деле довëл себя до плачевного состояния, не щадя здоровья. Да, он просчитал маршрут патруля и время, которое займет помощь. Да, во многом он притворялся спящим, чтобы подслушать разговоры между солдатами и выявить цель. Но риск был слишком велик. Ведь Цицерон в самом деле замëрз и простыл, а потом еще и уснул в снегу незадолго до обнаружения караулом. Если бы что-то пошло не так — это могло превратиться в фатальную ошибку. Никто бы не придумал такой сложный в исполнении план для поимки цели. И именно поэтому это была задача, достойная Цицерона. Этот риск был оправдан его радостью от получения желаемого. Слышащая была бы довольна. Конечно, ей бы не понравилась первая половина плана, но зато вторая была прекрасна, хоть и лишена доли изящества. Скорее бы вернуться к ней, в Братство, принести что-либо, что еë обрадует. И, конечно, похвастаться, что невыполнимое задание решено легко и просто! Вжик! Просто как камень, упавший на голову! Ха-ха! Цицерон помрачнел. Интересно, что там со Слышащей? Она уже очнулась? Спрашивала ли она о нëм? Она уже знает, что... Цицерон перестал быть Хранителем? Что он отказался... Свистящий порыв ветра задрал накидку, укусил за бок холодом и умчался прочь. Очень скоро станет гораздо холоднее из-за надвигающегося бурана. Следовало бы как можно скорее избавиться от ноши и поспешить вернуться домой. — Слышащая, — шикнул Цицерон неслышно, пока гул Скайримского ветра уносил его слова прочь так быстро, что он сам не успевал их расслышать. Ему нужно идти вперед, невзирая на слезящиеся от мороза глаза, на усталость и недосып, на сугробы по бедро... Он выйдет из передряги снова. Он это умеет, верно? Цицерон умеет выживать. И когда всë будет позади, он вернется к Слышащей. Она будет рада. Ситис, пусть она будет рада!***
Цицерон дошел до обозначенного дома. Главным условием контракта было: показать итог заказчику. И кто же мог заказать убийство столь осторожного, высокопоставленного солдата имперской армии? Дом был небольшим, скорее похожим на лачугу с чуть покошенной крышей. Сарай для животины был открыт, не смотря на остатки соломы, он был явно пуст. Лишь на миг асассин представил, что мог ошибиться с местом, но иных зданий в округе он не видел. Только хибару с опустевшим сараем, обнесенную пожившим забором, больше похожим на ограду из копий. Цицерон встал с края от калитки, но, не открывая еë, остановился. В окне мелькнула тень. Эта неизвестная тень следила за ним, даже если еë перестало быть видно. Цицерон чувствовал этот взгляд, но вместо ответа со своей стороны, он лишь распахнул мешок, взял отрубленную голову и одел еë на пику забора. Обезображенное смертью лицо мëртвого солдата смотрело в сторону окон осекленевшими глазами. Казалось, что тень шелохнулась, она постепенно догадывалась, что происходит. Уже через пару секунд на пороге встала закутанная в меховой платок женщина. Она немигающим взглядом смотрела на голову на своëм заборе. Только миновав пятеро шагов она подняла взгляд на Цицерона. Они молчали. По началу асассин считал, что мотивом для убийства были деньги или иная личная нажива, но теперь он видел, что Нечестивая Матрона не привыкла изменять своим привычкам: самые лучшие контракты для великой Матери Ночи построены на личной Ненависти. На том, что гложет, не съедая, на том, что тлеет, не сгорая — это чувство, которое стои́т для Матери во главе угла. И лучшее лекарство — отмщение. Темное Братство — это не наемники в привычном понимании. Это те, кто стоит подле великого Судьи Ситиса, несущего ужас туда, где он должен быть. Является ли это спасением? Скорее всего, Слышащая бы поспорила. Но Цицерон не мог оторваться от того выражения лица, от глубины глаз незнакомки, что выбежала в холод практически наголó, завернувшись не в шубу, а только в шерстяное полотно. Такие люди… Есть ли для них иная справедливость, кроме упования на гнев Ситиса? Она казалась одинокой, однако Цицерон чувствовал, что на пороге трëтся кто-то ещë, прячась в тени. Женщина очень низко поклонилась. Асассин не знал, что ему делать. Ни дать ни взять, это выбило его из колеи. В один момент он почувствовал себя не грязным оборванцем, пропахшим тухлым запахом смерти, а кем-то значимым, высоким, сильным, кем-то, кем он никогда себя не чувствовал. Женщина убежала, дверь после нее закрылась дважды, будто кто-то невидимый поспешил за ней в дом. Обратно открылась она тоже дважды, женщина несла через сугробы кулëк со слезами на глазах, но Цицерон с трудом понимал, что конкретно она испытывает. Награду отдали, приклонившись, будто вручая подарок королю и, чтобы там не было, скорее всего, это всë, что у неë осталось. Откуп. Тëмное Братство не было наëмниками в обычном ключе как минимум потому, что не мерили свою работу деньгами. Ранее в их лексиконе не было слова «награда» — это пришло из рядов мелочных убийц. Темное Братство принимало «Откуп» — это то, чем человек отплачивает свой грех, свою вину за убийство, это своеобразная «карма», если бы кто-то изволил объяснить подобное человеку из другого мира. Откуп принимался не только деньгами и украшениями, но и услугами, отработкой, сдачей детей, чтобы в будущем те пополнили ряды новых асассинов. Так было заведено, за услугу нужно платить, но это не означало, что всë измеримо деньгами. Из-за женщины кто-то выглянул, в самом начале имперцу показалось, что это собака, но нет. Из-за юбки, где-то на уровне колена, на Цицерона смотрел маленький хмурый мальчик. Он насупился, но в его взгляде не было страха. Судя по росту, ему было не больше трëх лет. Из-под вязанной навырост шерстяной шапки торчали черные волосы, пухлые щëки были слегка измазаны в какой-то саже, но даже она не могла скрыть заметной смуглости мальчишки. Он был абсолютно не похож на мать, бледную и белокурую жительницу Скайрима. И чем больше Цицерон смотрел в лицо этому ребенку, тем сильнее у него леденели пальцы. Хозяйка на мгновение застыла, она быстро подняла ребенка на руки и отвернула его от незнакомца, вскользь клюнув поцелуем в висок. — Пожалуйста, не трогайте его, потребуйте любую другую награду! Цицерон почувствовал, будто его резко ударили по лицу. Не в силах снова поднять взгляд на хозяйку, асассин отвернулся, напрявляясь подальше от покошенного дома. Станное чувство — руки похолодели, но лицо… Оно горело, будто в пламени. Он подумал о чëм-то. Нехорошем, гадком, царапающем душу. Нельзя смешивать личное с чужим. Нельзя. Нельзя. Так никто не делает. Как же давно он не выходил на контракты. Как же сложно возвращаться в строй. В пути вновь поднялась метель, Цицерон укрылся в пещере, чтобы отдышаться. В глубине пещеры, в скудно освещенном углу росли красные горноцветы. Вид цветов всегда наводил на мысли о Матери, но в этот раз хотелось принести букет и хворающей Слышащей. Интересно, стало ли ей лучше за время его отсутствия? Из темноты послышался тяжелый звериный вдох. Молниеносно вынув оружие, асассин, не дожидаясь нападения, ринулся в бой, застав медведя врасплох. Он дрался, резав мясо, заливаясь кровью и смехом. Это был дурной смех, далеко не радостный, поскольку, когда всë было кончено, Цицерон рухнул на колени, пряча лицо от солнца. Он отвык. Как же он отвык не подпускать всë близко к сердцу.