Ты мне дороже всяких министров

Дом на Герцена. Солидно, не правда ли? Многие жители Москвы об этом и мечтать не могли, а для живущих в данных домах персон это было уже абсолютной обыденностью. Дом был доверху напичкан государственными служащими, чиновниками, дипломатами, руководителями крупных заводов и учреждений, и другими, так называемыми, слугами народа. Квартира относительно, не такая уж большая, но всё же уютная. Всё на своих местах, каждый предмет интерьера, будь то стол, стул, картина, висящая на стене, или фотографии в тёмных древесных рамках, стоящие на полках в стелаже, абсолютно всё, и даже каждая пылинка, казалось, была в точности на своём месте. Обстановка жилища безусловно говорила о том, что живёт здесь лишь один человек. Точнее говоря, женщина. Да уж что там говорить? «Она не женщина, она директор!» В тишине квартиры раздался звонок телефона. Калугина тут же подскочила и рванула к источнику громкого звука. Когда время близилось к вечеру, как минимум раз в два-три дня раздавался вот такой, уже ожидаемый за долгое время звонок. Такой желанный, родной… –Да? –голос её звучал так же как и обычно, холодно, серьёзно, в какой-то мере даже грубо, ну, а вдруг это не он, а какой-нибудь министр, вновь вызывающий её, что маловероятно, вечер всё же… — Привет, родная! –из трубки послышался мужской голос, совершенно противоположный интонации Людмилы, мягкий, радостный, ласковый, пронзающий до самой глубины души, отдающий немыслимой теплотой и заставляющий её каждый раз искренне улыбаться как маленький ребёнок, слыша этот голос вновь. –Как ты? Как работа? Сильно устала? — Ой, да не то слово! Еле как до квартиры доползла! Представляешь? Всё отчёты да отчёты, продуху нет! –и вот она снова начинает пересказывать весь рабочий день в точнейших подробностях, будто весь текст, который она говорит в это время, написан на листке бумаги, с которого внимательно всё считывает. Хоть и сидит, запершись, в своей коморке, всё равно, хоть что-то, хоть какая-то то ли ситуация, то ли новость к ней всё же перепадёт, чему та несказанно рада, а то что ж ему будет вечером рассказать? Одна тема плавно перетекала во вторую, вторая в третью, третья в четвёртую, и ещё одну, и ещё одну… Как это за столько лет, сколько они знали друг друга, можно было ещё хоть о чём то разговаривать, что-то обсуждать? Казалось всё уже давно обсудили, всё о всём и о всех сказали, но нет… Каждый день как новый. Каждая история, новость, анекдот, не смотря на то что она повторяет этот анекдот уже раз пятый или шестой, и всё равно смеётся «до слёз» как будто снова в первый, и ему приходится не отставать, дабы не обидеть настолько дорогого сердцу и душе человека. Никогда не обижал, не обижает, обижать не желает… –Опять наверное до последнего сидела…– дослушав очередной смешной случай с работы, заявил мужчина. Ему не нужно было предполагать, он и так всё прекрасно знал. Уж слишком долго они знакомы, уж слишком хорошо он знает её. Её характер, привычки, отношения к тому-иному человеку или делу, всё знает… –Вот как можно так наплевательски к себе относиться, Люсь? Себя не бережёшь так ты о семье своей подумай, обо мне в конце концов! Сколько раз я мы с тобой уже насчёт этого говорили, всё равно никакого прогресса нет, как об стенку горохом! — голос мужчины стал уже более громким, строгим, в какой-то мере отеческим, но в нём, несмотря на, так называемый, выговор, всё ещё присутствовала прежняя ласка и теплота. Ни в коем случае он не хотел её обидеть! –Ну ладно, ладно, прости меня…– вновь осознав свою вину, начала оправдываться Калугина. Сколько раз уже повторяется одно и тоже, сколько раз она обещала ему больше никогда так не загонять себя, но всё же, на следующий день, всё сказанное и обещанное ему забывалось, как материал к экзамену, выученный в последнюю ночь. –Я знаю что я дурочка, но всё же я не могу без работы! Работа для меня очень много значит… –Я знаю… –вот и строгость пропала, и громкость уменьшилась– Но я тебя по-хорошему прошу, возьми себя в руки и перестань пахать как лошадь! Ты и так работаешь лучше всех, умница ты моя! Сколько раз тебя уже хвалили твои эти министры? Сколько грамот тебя навручали? Сколько раз уже Прокофий Васильич всем рассказывал какая у него Люся молодец? –Не такая уж я и замечательная… — Ты говоришь это уже сотый раз! Но всё же, признайте, дорогая Людмила Прокофьевна, вам ведь приятно слышать хвалебные речи в свою сторону. –Вот убью когда-нибудь за такое, честное слово! — смеясь ответила Людмила. Да, она любила слушать как её хвалят. Ну как любила? Нуждалась в этом… Нуждалась в поддержке общества… Нуждалась в мотивации делать хоть что-то, а не вновь проживать очередной день за пару секунд, не сделав абсолютно ничего полезного… Самой себе ведь слова доброго не скажешь. Можешь только сам себя осудить… Снова в себе разочароваться… Они снова болтали без умолку. Снова… Время в компании родных душе людей пролетает каждый раз абсолютно незаметно. Но всё же что одной, что другому, компания друг друга была приятна. Да что говорить, «приятна»? Оба до жути обожали такие совместные вечера, будь то встреча у кого-то дома за чашкой горячего чая или же, уже ставший обыденным, вечерний телефонный созвон… И вновь ему пришлось заставлять идти спать… И вновь она наотрез отказывалась… «Ну что ты говоришь? Какое поздно? Даже двенадцати ещё нет!» Всё же, не нужно быть предсказателем, чтобы сказать, что всё-таки, он её заставит… Ну как заставит? После долгих уговоров, всё же, она соглашается… Опять… Снова… Долго держать свою позицию она может только на работе, среди подчинённых или людей «сверху», а тут, в компании его, в своей квартире, в своей, ею называемой, «средой не довольно частого обитания», она так не могла, не умела… Или же просто не хотела уметь? Не хотела учиться этому? Должно же было оставаться хоть что-то, хоть небольшая частичка, от прежней «Люды»… Не быть же всегда «Людмилой Прокофьевной»?... А ведь они и в правду разные…