Брошь с аметистом

— Ханна, пожалуйста! Слёзы подступали к глазам. Служанка, всегда такая покладистая, готовая выполнить любое её желание, была неумолима. — Вы не можете уехать без позволения юного господина, — вежливо, но настойчиво повторила она. — Почему? — в который раз спросила Эмили, зарывшись ладонью в волосы и крепко сжав взмокшие пряди, чтобы не расплакаться окончательно. — Почему? Ему же будет лучше. Ханна, я больше ни о чём не попрошу, клянусь тебе! Я должна уйти. — Боюсь, это невозможно. А сейчас — нужно снова обработать ваш ожог. Кожа не успела восстановиться, и вам не следует держать рану на открытом воздухе. — К дьяволу этот ожог! — взвыла она, но постаралась взять себя в руки. — Пожалуйста, Ханна, ты же видишь, я так больше не могу, я не хочу тут оставаться, мне больно. Я ему только мешаю, не может быть, чтобы ты ни разу не слышала, что он говорит. Он даже обрадуется, если я перестану его беспокоить. — Госпожа, я не могу принимать такие решения. Если вам больно, тогда вы тем более не должны сейчас никуда ехать. Успокойтесь, пойдёмте со мной. Я сменю повязку, и вам станет лучше. Потом вы примете ванну… План, выстроенный до мелочей, рушился на глазах. Стены давили своим весом. А она думала, что совсем скоро покинет этот дом, эту комнату… Теперь же, на самом деле, и переступить через порог не могла. Выход был близко: от него отделяло всего несколько шагов — и непреклонная горничная. Тогда пришла в голову последняя догадка. — Хочешь? — Эмили судорожно схватила меховую накидку со спинки стула. — Можешь взять. Бери что понравится. У меня есть синее платье, оно мне велико. Бери, что хочешь, но прошу, отвези меня в Лондон! Тошнит уже от этих вещей, не могу их больше видеть. Ей становилось душно, дурно. Если она не убедит Ханну, сейчас же, сию же минуту, вернётся Алоис, и тогда всё будет кончено, опять, в который раз. Этого нельзя было допустить. Она этого просто не вынесет. — Успокойтесь, пожалуйста, — Ханна протянула было к ней руку, но Эмили отшатнулась как ужаленная. — Не надо! Не трогай. Она сорвалась с места и быстрым, размашистым шагом подошла к окну. Коснулась стекла мелко дрожащими пальцами. Где её хвалёное спокойствие? Дождь лил не переставая; трава, побитая тяжёлыми каплями, выглядела несчастно и убого. На мгновение ей почудился цокот копыт среди тихого перезвона воды в трубах, и лицо пошло пятнами от волнения. Если Алоис сейчас вернётся… Голубые глаза, выточенное белое лицо, так часто кривившееся в ярости… Если она увидит его снова — всё пропало, она больше никогда не найдёт в себе силы вырваться, и так будет продолжаться, пока всё не закончится. Нет, пока Он не решит закончить: что вы, это же Его Высочество Алоис Транси, наделённый безграничной властью, которая ей и не снилась. — Сядьте, — попросила Ханна, — пожалуйста. Я принесу мазь. — Мазь мне не поможет! — вспылила Эмили и резко обернулась. — Незачем делать вид, будто волнуешься за меня. Если хочешь помочь — помоги; ты знаешь, чего я хочу, мне больше некого просить. Если тебе хоть на секунду не всё равно. Если нет — оставь меня в покое. Оставь, я просто буду надеяться, что эта рана сгноит меня со свету. — Не говорите так, госпожа. — Почему? Почему мне нельзя так говорить? — потекли слёзы, но она уже не пыталась их сдержать, а только размазала по щекам, громко всхлипнув. — Мне нельзя даже надеяться, что всё кончится. Нельзя уйти. Что мне позволено в этом доме, Ханна, — молчать и улыбаться? Я не могу. Не хочу так. Ханна отвела глаза, кажется, сочувственно. Но на кой чёрт ей это пустое сочувствие?! Оно ещё больше её разозлило. — Вот не надо меня жалеть! Ты точно в таком же положении. Он вытирает об тебя ноги. Об меня тоже. Только ты не хочешь уйти и поэтому не даёшь мне. — Я довольна своей жизнью, миледи. — Я нет! — закричала Эмили, чувствуя, что задыхается. — Я — нет. Почему ты не меня не слышишь? — Я вас слышу, просто прошу дождаться возвращения юного господина. Пожалуйста, присядьте, вам нехорошо. Эмили попятилась. Всё рушилось. Ей никогда отсюда не выйти. Она села, почти упала в кресло возле кровати. — Вам нехорошо, — взволнованно повторила горничная. — Да, — сказала Эмили тихо. — Да, мне нехорошо. Мне и не будет здесь хорошо. Дождь стучал по стёклам с оглушающей громкостью. Ей захотелось уснуть и больше никогда не просыпаться, никогда не видеть эту осточертевшую комнату с тёмно-зелёными шторами, не видеть Алоиса, не видеть себя. Больше она ни за что не решится уйти, ей просто не хватит сил. Люстра светила слишком ярко, и Эмили прикрыла веки. Если сегодня не удастся отправиться в Лондон, то в самом деле лучше, чтобы всё кончилось. — Ханна, — она не узнала свой хриплый, надтреснутый голос. — Мне больше некого просить. Ни слова в ответ. Только негромко затворилась дверь. «Пусть всё закончится». Эмили не знала, сколько просидела в кресле с закрытыми глазами, сжав пальцами виски. Ей было жарко — она не сдвинулась с места. Пусть Алоис уже придёт, ударит её снова головой о пол — тогда хотя бы не придётся это всё терпеть. Её колотило изнутри, но она силой заставила себя прекратить. Мысли куда-то исчезли. Эмили водила пальцем по кромке ожога и ничего, кроме болезненного покалывания, не чувствовала. Пусть он вернётся, и эта пытка упущенной надеждой кончится. Она не услышала, как скрипнул порог. Вздрогнула, когда кто-то коснулся плеча, непонимающе взглянула вверх, жмурясь от света. — Я набрала ванну. Пойдёмте. Эмили позволила себя увести: ноги шли сами собой. Потом Ханна раздела её, придержала за руку, пока та садилась в воду, и намылила пеньковую мочалку. Странно, но жёсткие ворсинки, трущие кожу, привели её в чувство — или хотя бы подобие чувства. Она домылась сама, но вылезать не хотела. Здесь было безопасно, наверно, единственное место в доме, где было безопасно. Тёплая вода бережно обнимала тело, пока Эмили держала левую руку на бортике ванны, а Ханна меняла ей повязку. — Вот и всё, госпожа. Она не ответила: шевелила пальцами на ногах и наблюдала, как по воде расплываются частые круги. Вот бы остаться тут навсегда: в светлой уютной комнатке с запотевшими стёклами. Там, на улице, мокро и холодно, а здесь нет. Здесь тепло, и смешно щекочется пушистое полотенце, которым Ханна её вытирает. Потом Эмили молча подняла руки и накинула на себя ночную рубашку, за ней и новое домашнее платье, но совсем заупрямилась, когда пришло время возвращаться в комнату. Глаза её вмиг застекленели при одном воспоминании. «Если я вернусь, то умру, точно умру». — Не надо, пожалуйста, — жалобно попросила она, — я останусь здесь. — Что вы, миледи. Вам нужно отдохнуть. Ханна взяла её за руку, но Эмили испуганно вырвала ладонь. — Я не хочу. Она шагнула в сторону, села на низенькую кушетку под окном и отвернулась. Усталость в самом деле подбиралась уверенно и неотвратимо, гнула шею, закрывала покрасневшие веки. Пусть Эмили и спала днём, но не отказалась бы заснуть опять; спала бы много часов и дней, месяцев, если бы это помогло забыть всё, что случилось. Как странно, почему она не боялась, как только открыла глаза в своей постели утром? Теперь её буквально выворачивало наизнанку от мысли вернуться в комнату, увидеть узорчатый паркет, на котором она сидела, вжавшись в кровать, напуганная до смерти. Ей так хотелось вернуться к тому заснеженному спокойствию, что она чувствовала днём, но оно испарилось, растаяло, как только Эмили поняла, что не выйдет отсюда. Она будто снова стала десятилетней девочкой, которая жмурится изо всех сил, чтобы не видеть чудовищ под потолком, и ничего не могла с собой поделать. — Я останусь тут, Ханна, можно я останусь? — Как пожелаете. Вам что-нибудь принести? — Нет, — она подвинулась и с детской мольбой взглянула на горничную, — останься со мной. Ханна изумлённо подняла брови. «Ну и что, что она его служанка, мне плевать». Эмили вцепилась пальцами в обивку и уставилась в пол, ожидая любезно-безразличного отказа. «Пускай думает что угодно, что я жалкая и не стою Алоиса». Ханна без слов подошла, села рядом. Эмили хотела удивиться, но слишком устала, только всхлипнула снова, поймала себя на таком знакомом желании опереться о чьё-то плечо, и, кажется, впервые за очень долгое время противиться ему не осталось сил. Может, хоть сейчас можно. Может, ничего за это не будет. Прислушиваясь к реакции, готовая в любой момент отшатнуться, она прислонилась к горничной — чуть-чуть, совсем несмело. Настороженность покалывала. Ничего. Ханна не возражала. Эмили не хотела сейчас видеть её лицо — лучше не смотреть, не знать, что на нём отразится, — и прикрыла глаза. Ни о чём не думала. Прерывисто дышала и слышала, как бьётся в груди сердце, почти так же часто, как бились о стекло дождевые капли. — Я соберу ваши вещи, — буднично сказала Ханна через несколько минут, так что Эмили не сразу взяла в толк, почему та об этом сообщает, и только крепче прижалась виском к её плечу. — Потом, — невнятно пробормотала она. — Стоит поторопиться, госпожа. Поторопиться куда? Может… Нет, лучше не надеяться. Вот сейчас она скажет: «Ваши платья высохли, позвольте собрать их», и последний огонёк в душе дёрнется, потухнет. Эмили с трудом сглотнула. «Вот сейчас». Горничная поднялась и грустно улыбнулась ей одними глазами — тёмно-голубыми, цвета васильков прохладным утром на лугу. — Вам лучше поесть перед дорогой. Я сейчас же соберу ваш саквояж, — она остановилась и подумала долю секунды, — и чемодан тоже. Эмили встрепенулась. Ни о чём не спросила, только широко раскрыла глаза, боясь поверить. Она так и сидела на кушетке, не смея пошевелиться всё то время, пока ждала, и угрожающе стучала в голове мысль: что если всё не взаправду? Не может же быть, чтобы… А вдруг он вернётся? В самый неподходящий момент, в ту самую секунду, как ей покажется, что она свободна, и затянет обратно в липкую паутину, из которой нет выхода. Нет, лучше не ожидать ничего — вообще ничего, иначе будет слишком больно. Она деревянно встала и не могла убедить себя, даже когда пришла Ханна с её вещами и каким-то бумажным свёртком, только смутно подумала, что та вернулась слишком быстро. Сколько прошло минут? Но часов здесь не было, и Эмили заверила себя, что просто потеряла счёт времени, медленно подошла, коснулась кожаного саквояжа, чтобы убедиться, что он настоящий, а она не спит. Вот-вот заявится Алоис и тогда… Напряжённость мешала соображать. Ханне пришлось буквально вытянуть хозяйку за руку в неосвещённый коридор; Эмили дёрнулась и на какой-то миг захотела вернуться туда, где было светло, привычно, безопасно. Подсвечники ещё не успели зажечь, и стылый мрак заполнил галерею на втором этаже. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но горничная уже скрылась за поворотом, и гулким эхом отдавался торопливый стук каблуков. Только бы не упустить, только бы успеть. Эмили скоро сорвалась на бег, подгоняемая страхом. Только бы успеть… Чёрные фигурные столбики балюстрады мелькали перед глазами. Она боялась оборачиваться, боялась потерять драгоценные секунды или увидеть то, что заставит замереть. Опасение наткнуться на Алоиса или Клода перемешивалось с давним страхом темноты. У неё раскраснелись щёки, и совсем сбилось дыхание. Лестница, вот она. Эмили не смогла остановиться и, по инерции перебирая ногами по ступеням, изо всех сил надеялась, что не свернёт себе шею. Нет, видимо, сегодня ей везло — по крайней мере, пока. Но где же Ханна? — Я здесь, миледи, — словно прочитав её мысли, окликнула служанка. Эмили подняла голову и прислушалась к голосу. Сюда. Пошла вперёд, всё ещё быстро, но не бегом, потому что стало неприятно колоть в боку и потому что уже не совсем понимала, где находится. Они определённо спустились на первый этаж, но не со стороны холла. Тогда?.. Снова поворот. — Осторожно. Эмили на всякий случай занесла ногу и в самом деле почувствовала носком домашних туфель ступеньку. Три маленьких шага, и коридор стал заметно уже. В конце показался тусклый жёлто-оранжевый отсвет, и Эмили замутило от воспоминаний, но вот его преградило знакомое платье, и Ханна свободной рукой поманила её за собой. Запахло едой — тем самым супом, что был на обед. Точно, как она могла не догадаться. Эмили поспешно добралась до кухни и, всё ещё тяжело дыша, притворила за собой дверь. Здесь было светлее, и сухим жаром исходила печь. Ханна поставила в угол чемодан, проверила, надёжно ли затянуты ремни, и передала ей свёрток. — Здесь сэндвичи, хлеб и немного варенья. Прошу прощения, что не могу собрать вам корзинку как полагается. Вот, выпейте, на вас лица нет. В чашке, которую она взяла со стола, оказался еле тёплый, крепкий чай, и Эмили выпила его в несколько глотков, почти не чувствуя вкуса. — Спасибо, — тихо поблагодарила она. — Мне нужно идти. Я приду за вами, как только всё будет готово. — Спасибо. Эмили осталась одна. Она не сразу заметила, как принялась ходить взад-вперёд, а когда наконец остановилась на середине кухни, то рвано выдохнула. Приблизилась к чемодану, провела ладонью по гладким ремням. Его купили два года назад, но так ни разу и не использовали: тогда они собирались поехать в Бат, к источникам, но Эмили сильно заболела перед самым отъездом, так что о путешествии не могло быть и речи. Во времена редких поездок в Лондон вся её одежда умещалась в большой саквояж. Теперь же эти вещи… Неужели Ханна сложила их все? Ей не хотелось открывать чемодан, чтобы проверить, она не знала — почему. Был ещё один вопрос, который нужно было себе задать, но Эмили обещала себе подумать о нём потом, когда всё точно решится. Сейчас оставалось просто ждать. И она ждала. Минуты текли выматывающе медленно. Пусть Эмили и устала стоять, но сонливость прошла, словно её и не бывало. Она вслушивалась в звуки, то и дело принимая треснувший уголёк в печи за скрип двери или звук шагов, и вздрагивала; каждый раз терялась между тем, чтобы пойти навстречу или наоборот спрятаться, а в итоге просто замирала на месте и оживала только тогда, когда вновь наступала тишина. В какой-то момент ей показалось, что прошло очень много времени, никак не меньше часа. Что если что-то пошло не так? Не может же Ханна так долго не возвращаться. Может, она столкнулась с Клодом? В памяти сразу возникло его отталкивающее выражение лица, и Эмили была уверена, что оно пугало не её одну: почему-то же горничная тоже отводит взгляд, когда он рядом. И только один человек во всём поместье безоговорочно доверял этому странному, мрачному дворецкому. Если они и в самом деле встретились… Подбородок у неё задрожал, но Эмили вынудила себя продолжить. Тогда к ней бы всё равно пришли, даже если для того, чтобы приволочь обратно в комнату. Если она до сих пор ждёт, значит, всё в порядке. Да, значит, всё в порядке. Эмили повторила себе эту фразу четыре раза, и на пятый наконец услышала тихое: — Миледи! Если она и знала раньше выражение «камень с души упал», то в тот вечер прочувствовала его на себе. Облегчение теплом разлилось в груди. Даже захотелось улыбнуться, пусть и время было совсем неподходящее. — Можем ехать, госпожа. Эмили поспешно отошла в сторону и взяла пакет с едой. Ханна с лёгкостью подняла сумки, прислушалась к чему-то. Всё было тихо. Они вышли через другую дверь, совсем низкую, и оказались на заднем дворе, где Эмили никогда не бывала. Сырость после дождя пробирала до костей, но это был приятный холод, будоражащий кровь. Пахло влагой, мокрой землёй и ночью. На подошвы налипала грязь. Эмили подняла голову и в самом деле увидела запряженную карету: значит, не сон, пусть и так похоже. Вот недовольно фыркнула белая лошадь и тут же успокоилась, когда горничная ласково потрепала её по храпу. — Пожалуйста, садитесь, — сказала она Эмили. Та забралась внутрь, понемногу привыкая к окружающей темноте, но так и не решаясь раздвинуть занавески. Ещё немного, и колёса скрипнули, а карета тяжело покатилась по размокшей дороге. Эмили не прощалась — даже мысленно, — не оборачивалась, потому что всё ещё могло оборваться. Натянула рукава: ей вдруг стало зябко, — и прислонилась головой к стенке кареты. Три дня назад она ехала в Лондон в другом экипаже и с другими людьми, и всё было по-другому. Три дня назад… Выглянуть в окно она решилась, только когда до слуха донёсся приглушённый шум волн. За чёрными стволами деревьев лениво катила свои воды Темза, и яркий полукруг луны то и дело сверкал между ветвями. Ночь была ясная. Лес дышал свежестью, и Эмили удивлённо вспомнила, что сейчас середина мая, а значит — совсем скоро тёплое лето. Первое за очень много времени, что она проведёт без него.