Брошь с аметистом

— Сколько? — Восемь фунтов. Многовато за простые безделушки, но когда меня просит такой ягнёночек, как ты, будет невежливо отказать. Эмили натянуто улыбнулась и мысленно обозвала себя полной дурой за то, что решила подойти к этому человеку. Он был молод и одет вполне прилично, даже разфранченно для раннего утра в Лондоне, но что-то в его холодном лице пугало. Мужчина улыбался, а глаза его оставались такими же неподвижными, и ей невольно пришло на ум сравнение с хищником, пусть и очень красивым. Подозрительно знакомым хищником. И всё же… он единственный, кто предложил деньги: все остальные или отказывались, или совсем её не замечали, погружённые в свои дела и заботы. Одна особо подозрительная дама (Эмили вышла из дома после завтрака, позабыв собрать волосы) даже пригрозила позвать констебля. «Откуда у такой плутовки серёжки? — ехидно спрашивала она. — Ещё и жемчужные, как ты нагло утверждаешь. А это платье? У кого украла?» Эмили с дрожью в коленях прошла несколько кварталов, только чтобы отвязаться от неё и быть уверенной, что та не обратится в полицию, как обещала, и наткнулась на мужчину в синем. И вот — восемь фунтов. Она понятия не имела, сколько на самом деле стоил подарок Друитта, и не надеялась получить за него подлинную сумму, но восемь фунтов… Это даже меньше, чем если бы Эмили взяла одну из купюр Алоиса, лежащих у него в столе. Она сделала шаг назад, в условную безопасность, и молча протянула серёжки — жемчужинки сверкнули на прощание перламутровым блеском. Мужчина сунул их в карман тем небрежным жестом, который ясно давал понять, что они ему и даром не нужны, а потом достал из сюртука новенькую десятифунтовую бумажку. — У меня только десять, ягнёнок. Может, найдётся что-то ещё, что ты могла бы мне продать? — поинтересовался он. — Нет, — резко ответила Эмили, пытаясь не обращать внимания на то, что его сухая ладонь держит её собственную слишком уж долго для обычного рукопожатия, и спустя несколько секунд колебания вырвала руку. — У меня ничего нет. Благодарю вас. — Подумай хорошенько. Как насчёт… вот этого? Его длинные холодные пальцы прошлись по плечам, скрытым только батистом платья и воздушной паутинкой шали. Эмили сглотнула, вся напряглась, вмиг растеряв слова. Только пробормотала о том, что ей нужно вернуться домой, но так и не сдвинулась с места. — Такая шаль стоит очень и очень дорого. Это ведь ручная работа? — Д-да. — Как я и думал. Значит, эти ручки тоже в своём роде на вес золота. — Вовсе нет. — А мне кажется, вы скромничаете. Веки у неё задрожали, когда шаль скользнула вниз — медленно, но неотвратимо. Незнакомец сделал вид, будто очень заинтересовался вещью, и Эмили подумала, пусть он её забирает, без разницы, только бы отдал деньги и она смогла уйти. Она смотрела снизу вверх в льдисто-голубые глаза напротив, пытаясь уловить, что он собирается делать дальше, и еле-еле дышала, словно это заставит его забыть о ней. Но он не забыл. Попытался придать своему лицу оттенок дружелюбия и подошёл ближе. — Ну же, неужели я такой страшный? Тебе нужны деньги, я понимаю. Но ведь и мне хочется получить что-то взамен, правда? Иначе сделки не получится. У тебя умное личико, — он осторожно провёл пальцем по её щеке. — Очень умное. И очень миленькое. — Перестаньте. Меня ждут дома. Мне очень надо… — Что надо? — спросил он с почти искренней заботой. — Вернуться, — сдавленно пробормотала Эмили. — Вернуться домой. — Кто сказал, что ты не вернёшься, глупенькая. Конечно, ты вернёшься. Обязательно. Она качнула головой в тот самый момент, когда он, видимо, пытался погладить её по волосам, и отошла в сторону, сама не понимая, как одеревеневшие ноги её послушались. Всего два шага, но здесь было куда спокойнее. Уже даже не хотелось денег, только убраться, убежать подальше от гипнотизирующего взгляда и холодных рук, но тогда она бы потеряла серёжки навсегда — и вместе с ними последнюю надежду. Эмили стояла, натянутая как струна, пытаясь призвать на помощь всю свою невозмутимость. Вот так, подбородок выше и ни за что не показывать, что ты напугана. Он говорил о сделке, так пускай. — Значит, вы хотите шаль и серёжки, — слишком уж робко для решительного торговца начала она и уже по снисходительной ответной улыбке догадалась, что терпит поражение, но сдаваться не собиралась. — Пожалуйста. Если вместе вы оцениваете их на десять фунтов, я согласна. Мужчина честно сдерживался от смешка, но безуспешно: коротко рассмеялся и покачал головой. Кажется, ещё немного — и он бы ей зааплодировал. — Браво, моя дорогая. В вас есть настоящая предпринимательская жилка. Правда, в таком случае, если уж переходить на деловой разговор, мне следовало бы потребовать доказательство, что жемчужины не поддельные. Она не поверила своим ушам. Теперь что-то в его голосе опять показалось ей знакомым — ну или она совсем сходит с ума, потому что на сто процентов уверена, что не встречала его раньше. Или нет? Эмили стояла, вглядываясь в неподвижное лицо и перебирая в голове всех знакомых. Страх исчез, но настороженность осталась. — Не буду спрашивать, что заставило юную барышню продавать свои драгоценности, — передал он ей банкноту. — Спасибо, — Эмили даже как-то растерянно поблагодарила его, как будто не верила, что в самом деле получит деньги, и снова задумалась: она почти добралась до истины. Нет, решительно невозможно. Но если предположить, что… Боже, разве это не приятель виконта? Она удивлённо выдохнула и во все глаза уставилась на него. Один из первых камерных вечеров два года назад, когда она уже подросла и могла сопровождать Алоиса. Тогда в числе приглашённых был виконт Друитт и его друзья; их было так много, что Эмили не запомнила ни одного из них, учитывая, что то была их первая и последняя встреча. И сейчас — этот человек. Нет, быть такого не могло, наверняка они просто похожи. Она снова взглянула в его лицо, гадая, узнал ли он её. — Не стоит, — только и сказал мужчина. Она кивнула. Он или не он? Если он, передаст ли то, что видел, Друитту, а тот — Алоису? Какое жалкое зрелище: мисс Транси, которая вот уже четыре года как ни в чём не нуждалась, почти просит милостыню у прохожих. Алоис наверняка будет доволен и решит, что только этого она и заслуживает, отказавшись от его покровительства. «Замечательное покровительство», — возразил внутренний голос и услужливо подкинул пару-тройку воспоминаний, так что холодный завтрак, который она с трудом проглотила утром, едва не полез наружу. — Вы уверены, что вам не нужна помощь? Пусть вы и гордо вскидываете свою головку, судя по всему, ваше положение не из лучших. Хотелось сказать: да, нужна. Да, помогите мне, потому что мои планы не заходили так далеко и я понятия не имею, что мне делать дальше. Но это слишком напоминало ситуацию с Алоисом. Да и что он может сделать в самом деле, взять её к себе? Она отмахнулась от надоевшего сравнения с комнатной собачкой. Никто ведь не поручится, что это тот самый человек. Она даже не помнит, как его зовут, и вполне может ошибаться. Наверно, только это заставило её покачать головой. — Вы очень добры. Всё в порядке. — Если вы так думаете, ягнёночек. Он тронул уголок цилиндра на прощание и кивнул, по-прежнему не сводя с неё глаз, как будто ожидая, что она передумает, — и это было невыносимо. Ей до смерти хотелось передумать, но она не могла себе этого позволить. Ушла — быстро, чтобы не было искушения оглянуться и принять предложение с малодушной покорностью, которую так старалась из себя вырвать. В лондонском особняке было прохладно и, несмотря на все старания Ханны вчера вечером придать дому какой-никакой уютный вид, необжито. Дорогие картины и вазы застыли, как будто их подготовили к театральной постановке и забыли убрать. Эмили настояла на том, чтобы остаться в гостиной, где оставили её вещи: тут чуть теплее, и столовая с кухней рядом. Подниматься на второй, совершенно пустой этаж не хотелось. Сквозь густо-зелёные листья деревьев за окном пробивались солнечные зайчики, стучали колёса экипажей. Здесь были люди, совсем рядом, незнакомые, но люди. Жили, спешили, работали. Она забыла о такой простой жизни, о том, что есть те, кто знает, что им делать, и честно зарабатывает, без тисков собственных надуманных страхов. Пекут хлеб и шоколадные булочки или лечат людей. Продают только выловленную из моря рыбу или спелые овощи. Непонятно почему слёзы подступили к глазам. Она чего-то ждала: вот-вот случится, вот-вот произойдёт и изо всех сил гнала от себя мысль, как продолжение предыдущих: «Вот-вот вернётся». С Алоисом она забывала, что чего-то не может, потому что от неё ничего и не требовалось. Поразительно, как много она не умеет. Эмили убедилась в этом перед завтраком, когда пыталась подогреть воду и вдруг, увидев долгожданный огонёк на головке спички, испуганно бросила её на пол и тут же затоптала каблуком. Вторая сломалась пополам, и только третий опыт оказался успешным. Но Эмили и понятия не имела, сколько ложек чайных листьев стоит класть в заварник, и всё кончилось тем, что сандвичи она запивала крепким, как дёготь, чаем, и всё добавляла и добавляла сахар. Первый день, а ей уже не хватает… чего? Эмили попыталась себя убедить, что только горничной, которая помогала со всем, с чем она не справлялась сама, но было что-то ещё, ускользающее чувство, то самое, что делило сердце надвое. Чего же ей не хватает? Такой глупый вопрос, потому что это было наконец её решение. Вынужденное, оправдывала она себя, но её — первое, самостоятельное. И вместе с тем никакого облегчения, которое, как она ожидала, должно было на голову свалиться, едва она переступит порог загородного поместья, и в помине не было. Почему? Эмили подошла к креслу и забралась в него с ногами, помяв платье. Вчерашняя подавленность опять возвращалась, накатывала волной, только теперь не было Ханны, которая бы её утешила или что-то разрешила. Не было больше человека, у которого нужно спрашивать разрешения, и это не радовало, не делало её счастливой, и оттого делалось ещё хуже. «Почему, почему, почему?» Она сама удивилась, с чего ей стало так грустно, когда всего несколько минут всё было хорошо или почти хорошо. Вот же деньги — хоть какое-то средство к существованию, так почему? Эмили оглянулась по сторонам, надеясь найти что-то, что успокоит её. В гостиной стоял тёплый полумрак, какой обыкновенно бывает в ясные весенние дни. На чайном столике — перламутровый гребешок и, как наваждение, брошка. Ей захотелось швырнуть её на пол, может, сине-фиолетовые крылья бы наконец разбились, может, тогда бы она перестала ждать чего-то… кого-то. Но она не разбила. Разглядывала тонкие лапки, серебряные усики, похожие на крохотные узорчатые листья. Если что-то и можно было назвать филигранной работой, то только его, этого злосчастного мотылька. Она вспомнила день, когда он ей достался. Тоже в Лондоне. Сейчас в городе солнце, а тогда собирался дождь. Алоис надел ей брошку как ни в чём не бывало, повёл фотографироваться как ни в чём не бывало. Для чего ему было это нужно? То самое дело, ради которого он уехал — когда это было, в марте или апреле? Эмили не помнила. Разве её присутствие было так необходимо или он просто захотел, чтобы она приехала? Она никогда не понимала его желаний, а он не считал нужным объясняться. Теперь и ей не придётся этого делать, и извиняться будет не нужно, и с тревогой ждать письма с тёмно-красной печатью — тоже. Все события, произошедшие за последние месяцы, встали стеной, отделили от привычного прошлого. Хорошо или плохо?.. На обед оставалось несколько кусочков пирога с почками и белый хлеб с малиновым вареньем на сладкое. Мучиться с чаем у Эмили не возникло никакого желания; она нашла кувшин холодного молока и в который раз мысленно поблагодарила горничную за предусмотрительность. Предусмотрительность? Она не решалась назвать её заботой, потому что тогда пришлось бы признаться, что она этой заботы лишилась — по своему желанию, а это было бы уже слишком. Эмили перелистнула страницу книги и откусила от пирога: обычно она никогда не читала за едой, но это нельзя было считать настоящим обедом, и кроме того ей было ужасно скучно есть в одиночестве. Книга хоть как-то отвлекала от осознания пустого дома, коридоров, по которым не снуют безмолвные слуги, комнат, в которых — теперь — никого нет. Она перечитывала дважды одни и те же строки и то и дело поднимала глаза. Словно вот-вот отворится дверь, и Ханна скажет, что пришло время полуденного чая, или… Эмили кашлянула и отпила от молока. Или зайдёт он, заметит, какая хорошая погода за окном и как ему надоело разбирать письма, а потом возьмёт её за руку и вытянет из комнаты в сад. Он не спрашивал, хотелось ли ей гулять, потому что знал, что хотелось ему, и этого было достаточно. Сейчас Эмили подумала, как это было бесчувственно, и затолкала поглубже воспоминания о том, что когда-то давно такие прогулки делали её почти счастливой. Алоис о чём-то говорил, жаловался на несговорчивых торговцев или лицемерность людей из высшего общества, а потом умолкал и долго смотрел на оранжевый догорающий закат. Она не спрашивала, о чём он думает, но иногда видела, как потухают его голубые глаза вместе с солнцем, как будто он чего-то ждал от сегодняшнего дня, а оно не сбылось. Может, ей просто казалось это, потому что она чувствовала то же самое — в первый год или два? Потом Эмили перестала ждать, и дни слились в одну нескончаемую усталость: от стараний, попыток что-то сказать или наоборот от всех разов, когда приходилось проглатывать искренние слова. Она ничего не желала и просыпалась каждое утро, как будто предыдущий день ещё не закончился, а длится уже много недель и месяцев. Нет, всё же сосредоточиться не получится. Эмили не могла взять в толк, как связаны между собой Лора Фэрли и таинственная женщина в белом , и, потерев виски, отложила книгу в сторону. Остановилась. Тёмно-синяя шершавая обложка. Почти такая же, как… Дождливый день возник в памяти сам собой. Полумрак библиотеки, вездесущая сирень и звуки фортепиано с верхнего этажа. — Что это за музыка? — Прелюдия ми минор номер четыре. Шопен. Имя — его имя — вспомнилось с трудом и тоской. Уильям наверняка уже далеко. Исчез из её жизни, точно так же, как исчезло всё остальное, к чему она привыкла и что знала наизусть. Письма остались там, дома. Дома… Больше ничего нет, кроме воспоминаний, да и каких? Она видела его всего три раза в жизни: тогда, за обедом, когда они впервые познакомились, на балу у лорда Меннерса и два дня назад, в доме его тёти. Интересно, о чём он писал последний раз — в тот раз, когда письмо не дошло до неё? Теперь уже никогда не узнать об этом. Эмили встала, заходила по комнате. Домашние туфли тихо шаркали по ковру. Если б можно было вернуться в то зыбкое спокойствие, которое она чувствовала в доме на Болтон стрит. В то утро и сад, хмурый перед приближающимся дождём. Если бы… Сделало ли бы это её счастливой? Она так хотела верить, что да, но камень в груди мешал обольститься и секундой надежды. Она уже думала, что убежать — то, что ей поможет, а теперь не чувствует счастья; значит, дело было в ней, точнее — с ней. Кто сказал, что в этот раз что-то получится? Эмили не придавала конкретного значения этому туманному «что-то», да и что могло получиться? Повернуть время вспять можно только в детских сказках. Уже не тот день, да и сама она уже не та. — Боюсь, ничего не выйдет, господин. Он предан барону Селдену, словно ручной ястреб. — Чушь. Ястребы возвращаются к хозяевам, только чтобы получить подачку: ни о какой преданности тут и речи не идёт. Оставшись без присмотра, они необычайно быстро дичают. Именно так она себя и чувствовала: одичавшей, потерянной в лесу, где вместо тропинок — узкие улицы и мостовые Лондона. Ей хватило одной ночи. Так как она может рассчитывать на то, что всё будет как прежде? И всё же… это «всё же» звучало в ней с самой глупой, наивной надеждой. Всё же, даже если вернуться в тот день не получится, может станет хоть на капельку лучше, чем сейчас? Не будет же она в самом деле сидеть в полном одиночестве весь день, просто не выдержит. Да и разве это плохо? Она только заберёт книгу, которую забыла тогда, и скажет, что оказалась в городе проездом, по делам, и решила заглянуть. Это будет обычный вежливый визит, дружеский. Поверят ли ей? Всё равно уже, всё равно. Миссис Хантли — добрая женщина, ей незачем сомневаться в её словах, но что она может заподозрить? Не может же у неё, Эмили, на лице быть написано, что она ушла из дома. Точно. Нужно привести волосы в порядок. И не только волосы. Эмили взяла гребешок и подошла к зеркалу с каким-то лихорадочным блеском в глазах. Надо выглядеть как можно опрятнее, как можно спокойнее. Будто ничего не случилось. Будто всё хорошо. Тогда и сама она сможет поверить, что всё хорошо, если не будет казаться печальной и разбитой. Да, почему ей раньше не пришло это в голову? Она взглянула на часы: стрелки показывали без пяти два — и принялась торопливо заплетать косу. Тонкие пряди то и дело рассыпались в руках, и Эмили дрожащими пальцами переделывала их снова и снова, в какой-то момент готовая уже всё бросить, но наконец закончила и снова посмотрела на своё отражение. Грудь её быстро-быстро вздымалась, а на щеках лежал плотный отпечаток румянца; оставалось надеяться, что он спадёт, как и все другие признаки волнения, пока она будет идти. То, что она не знает дороги, Эмили поняла, только когда спустилась с крыльца и порыв тёплого, сухого ветра взметнул с головы шляпку. Она наклонилась, чтобы поднять её, а когда вновь выпрямилась, то увидела, что улица к обеду почти опустела. Пригревало солнце. Эмили оглянулась по сторонам. Толпа спешащих людей, которая растекалась по улице с утра, испарилась; редко можно было встретить стайку молодых девушек в сопровождении матери или медленно прогуливающихся джентльменов в очень почтенном возрасте. Какой у миссис Хантли был номер дома? Четырнадцать? Кажется, да. Эмили прошла вперёд, сама не зная, к кому обратиться. Очень скоро стало жарко, но она не останавливалась, только изредка замедляла шаг, оглядывая прохожих, как будто собиралась их спросить, но в конце концов передумывала. Вспомнился молодой человек в синем, который купил её шаль и серёжки. Вряд ли они были ему нужны, пусть даже и для подарка подружке, если таковая у него была, или сестрице, но он тем не менее взял их. А ещё предложил какую-то помощь. Ей можно было хотя бы поинтересоваться, в каком направлении находится Болтон стрит: вряд ли за простой вопрос он потребовал бы особой благодарности. Но она одёрнула себя и сказала, что сама совсем недавно решила туда пойти, так что при всём желании не могла тогда его спросить. Вдруг ей пришло в голову: что, если она идёт совсем не в ту сторону и только отдаляется, так что Эмили остановилась и опять поискала глазами кого-то, кто мог бы помочь. Никого. В проулке, куда она зашла, не было ни души. Высокие прохладные стены держали тень. Что ж, тогда придётся продолжать путь. Под ногами привиделось какое-то движение — это толстая коричневая крыса подняла нос и принюхалась. Эмили вскрикнула, хрипло и коротко, и попятилась назад. «Только бы не…» Только бы не что, укусила? Её пугала даже мысль, что животное просто приблизится, и она вжалась в стенку, абсолютно забыв, что испачкает платье. Крысе, впрочем, были мало интересны её туфли, та взяла лапками кусочек гнилой картошки, откусила и наконец юркнула в какую-то норку. Только и всего? Эмили подождала секунд десять: выглянет ли снова? Нет, всё было тихо. Тогда, присобрав юбки, решилась и быстро, не оглядываясь, пробежала до конца переулка. Она знала, как глупо выглядит, и мысленно поблагодарила бога, что вокруг никого не было, когда почувствовала густой, наполненный неуловимыми воспоминаниями запах выпечки. Пахло так невообразимо, что она успела забыть, что пообедала совсем недавно, и ноги сами понесли к двери под широкой деревянной вывеской «Булочная». Зайти? Будет глупо повернуть назад, если уж она подошла к самой витрине, за которой выглядывали манящие булочки, пончики и круглые, с хрустящей, припыленной мукой корочкой, буханки хлеба, но единственные деньги, которые она выручила, остались в доме. Эмили поколебалась ещё несколько секунд и наконец осторожно толкнула дверь. Внутри было полутемно и сладко-сладко пахло ванилью. — Добрый день. Женщина с узким, как у овечки, но добрым лицом и русыми волосами выглянула из-за прилавка. — Хочешь что-нибудь купить, девочка? — Да. То есть нет. Я зашла спросить, не могли бы вы подсказать мне кое-что. Извините, я не очень хорошо знаю город. Продавщица заметила недешёвое платье посетительницы, и в её взгляде промелькнуло удивление. Потом она взяла себя в руки и дружелюбно кивнула. — Разумеется, мисс. Буду рада вам помочь. — Вы не знаете, далеко ли отсюда Болтон стрит? Я ищу дом по номеру четырнадцать. И как туда пройти, если можно. — М-м-м… — неопределённо протянула она. — Дайте подумать. Я знаю улицу, которую вы ищете, но, к сожалению, совсем не помню, как там расположены дома. Если только примерно… — Конечно! — бодро откликнулась Эмили. — Если вам нетрудно. С номером я наверняка справлюсь. — Как скажете, мисс. Значит… Вот вы как выйдете из булочной, сразу сворачивайте направо: тут недалеко наш мясной рынок. Идти, самое большее, ну, минут десять. Только прямо, заблудиться будет сложно. Дойдёте до Гранд-авеню — её вы точно узнаете: как увидите большие часы, значит, всё верно — и опять направо. Потом… — она задумалась и поспешно покачала головой, — нет-нет, так, конечно, короче, но вы, наверно, запутаетесь. Значит, как свернули после Гранд-авеню, идёте, пока не увидите церковь — высокая такая церковь, с башенкой. Она, получается, вам теперь по левую руку будет. После церкви прямо, выйдете на Шафтсбери-авеню и только вниз, вниз, вниз, пока не поравняетесь с парком. И вот второй поворот направо, и вы на месте. С номером, простите, помочь не могу, но вы, пожалуйста, не стесняйтесь, спросите кого-нибудь. Эмили моргнула, пытаясь осмыслить услышанное. — Как бы я вас не запутала, — извинительно пробормотала женщина. — Получается… — Эмили напрягла память, чтобы припомнить, что шло первым. — Вначале рынок, так? Потом церковь, часы… — Нет-нет, сначала часы. Они на вокзальные похожи, очень большие, ни за что не ошибётесь. После часов направо до церкви, как заметите табличку Шафтсбери-авеню, идёте вниз, пока не увидите много деревьев. И вот не первая улица направо, а вторая. Ох. Ну вам кто-то обязательно встретится. И в церкви точно помогут. — Да. Я спрошу. Очень вам благодарна. Она оглядела потёртый передник женщины и пожалела, что не взяла с собой деньги. Так удалось бы хоть что-то купить. — Спасибо большое, — повторила она. — У вас очень милая лавка. Та закивала, улыбаясь. — Храни вас Господь. Эмили улыбнулась в ответ как можно искреннее и попрощалась. Солнце зашло за обрывок пушистого облака. Выглянуло снова. Итак, направо к рынку. В любом случае она и правда сможет у кого-то переспросить, подумала Эмили. Уже совсем скоро она поймала себя на мысли, что устала, и очень этому удивилась. Никогда раньше эти туфли не жали ей, а между тем косточка чуть ниже мизинца несносно болела. На неё кто-то оглядывался, в основном продавцы птицы с грубыми, в порезах, руками. Неужели она где-то успела испачкаться? Или у неё было что-то на лице? Взглянуть на своё отражение по дороге было негде и пришлось идти дальше. Она уже прошла рынок, где запах сырого мяса чуть не свалил её с ног, а значит, скоро должна показаться Гранд-авеню с большими часами. Почему-то спрашивать здешних людей желания не возникло: никто из них не казался и вполовину таким дружелюбным, как булочница. Эмили шла, осматриваясь по сторонам, и с каждым шагом всё сильнее чувствовала свою неуместность. Когда она в какой-то момент опустила глаза вниз, то даже открыла рот от огорчения и брезгливости: туфелька и краешек подола её мятно-зелёного платья были забрызганы чем-то красным. Видно, она даже не заметила, как ступила в лужу крови, пока проходила через рынок. Какой ужас. Не дай бог у неё ещё и растрепались волосы: тогда какая-то женщина, вроде той, что была утром, точно решит, что с ней что-то не так. Эмили заспешила, проклиная себя за неосторожность: «Надо же было быть такой слепой». Придётся думать, что сказать миссис Хантли, когда она увидит эти ужасные пятна. Да и как вообще объяснить свой приход? Что если она куда-нибудь уехала? «Нет, — успокоила себя Эмили, — не может быть, что тебе сегодня так не везло. Наверняка они с Викторией дома». Наконец показались часы — в самом деле огромные, с длинными стрелками, — и она нахмурилась, вспоминая, куда нужно было идти дальше. Кажется, налево ни разу не приходилось сворачивать, если она ничего не забыла. Тогда направо. От крупных, плоских камней, которыми была вымощена улица, начинали болеть ноги. «А может, их в самом деле нет дома? Даже если есть, вдруг они не захотят тебя принять? Нельзя же врываться так без приглашения, только потому что тебе не хотелось сидеть одной». Эмили уныло опустила голову. «А если повезёт и тебя примут, что это даст? Ничто не повторяется дважды. Наверняка тебе просто будет неловко и ты пожалеешь, что пришла». Эмили так пристально смотрела себе под ноги, что едва не пропустила церковь: если бы не споткнулась об особо крупный булыжник и, ойкая, не пыталась восстановить равновесие, то наверняка бы не подняла глаза. За кованой оградой стояла высокая кирпичная колокольня — видимо, это и имела в виду булочница, когда говорила о «башенке». Отлично. Оставалось надеяться, что большая часть пути была позади. Эмили заколебалась, глядя на каменные скамейки в безлюдном дворе церкви. Если она ненадолго сядет отдохнуть, ничего плохого не должно случиться, верно? И всё же… вдруг она опоздает? Какое-то смутное чувство толкало вперёд. «Потом успеешь отдохнуть». Сделать передышку она позволила себе лишь когда, еле шевеля ногами, вышла на Шафтсбери-авеню — и не только потому что устала. Вниз — это куда? Налево или направо? Пришлось признаться, что ориентироваться по словам — далеко не самая её сильная сторона. Где-то недалеко должен быть парк. Она оглянулась в поисках деревьев, но не нашла даже самого чахлого кустика — только брусчатая улица и театр, судя по вывеске и богато отделанному фасаду. Эмили понятия не имела, работают ли театры по субботам, но, как назло, никого рядом не было. Или в самом деле не работали, или спектакль уже начался. Почему-то в её представлении все спектакли шли вечером, когда темнело, но она не стала об этом долго задумываться и, подняв подбородок, свернула туда, где, как ей казалось, должен быть «низ» у улицы. Долгое время ей не попадалось ничего даже отдалённо похожего на парк или какой-никакой сквер, и Эмили захотелось взвыть от отчаяния, но она продолжала идти: вернётся только если узнает наверняка, что ошиблась. Минут через пятнадцать, опять по левую руку, выросла церковь — куда внушительнее, с воротами, по две стороны от которых высились газовые фонари. Эмили совсем запуталась: вторую церковь женщина не упоминала. Значит, ей всё-таки повезло заблудиться — просто замечательно. Она всхлипнула, сама того не хотя. Отлично. Захотеть сделать что-то самой и тут же опростоволоситься. Она сняла шляпу и еле удержалась от порыва бросить её на землю: почувствовала чей-то взгляд на себе и похолодела. Этот человек что, следит за ней? — Решили попросить помощи у Всевышнего? — снисходительно спросил тот самый мужчина со светло-голубыми глазами и подошёл к ней. — А вы? — не нашла ничего лучше, чем ответить вопросом на вопрос Эмили. — К счастью, у меня есть более осязаемая опора в жизни, чем молитвы, уж извините, если задеваю ваши религиозные чувства. Она ничего не ответила: слишком опешила, чтобы думать, есть ли у неё они, эти религиозные чувства, и не посмела спросить прямо то, что хотела. — Ну же, не смотрите на меня так, будто боитесь, что я съем вас прямо здесь. — Я не боюсь. Прозвучало неубедительно. Она напрягла весь свой мозг, чтобы придумать успокаивающие отговорки, почему он мог встретиться ей здесь, и ни к чему не пришла. — Надо же, ягнёнок, — присвистнул он, глядя на её туфли. — А может, это мне стоит вас бояться? Поговаривают, в том деле Потрошителя была замешана женщина. Его нашли, её нет. Эмили нахмурилась. Что это за глупости? Мужчина придвинулся ближе, встав в шаге от неё, и ей пришлось сделать свой — в сторону. Ну же, спроси его хоть что-нибудь, иначе он снова заговорит. — Как вас зовут? — уцепилась она за первую же догадку, пришедшую в голову. — Как ваше имя? Вы так и не представились. Он иронически усмехнулся. — Сомневаюсь, что вам даст что-то моё имя. Вы на этот раз его запомните? Значит, правда! Значит, не показалось. Он — но кто «он» предстояло ещё выяснить. И тем не менее ей сразу стало спокойнее, и мягкая усталость сменила напряжение. Она даже смогла кое-как улыбнуться, найдя хоть кого-то знакомого. — Точно. Вы друг моего кузена. — Кузена? Эмили замерла, глядя в его по-прежнему неподвижные глаза: в них не было и тени шутки. — Я имею в виду… — сбивчиво начала она. — Видели бы вы сейчас своё лицо. Он хрипло засмеялся и кивнул на шляпу, которую она до сих пор держала в руках. — Наденьте, пока какой-нибудь проходимец не вырвал её у вас прямо на ходу. Вас ведь можно обокрасть в два счёта. Будет жалко, если мои десять фунтов пойдут на дешёвый джин для здешних бродяг, — его верхняя губа презрительно скривилась, и это выражение лица его сильно портило. Впрочем, он поспешил вернуться к покровительственному, почти дружелюбному тону. — Так что вы решили на них купить, если не секрет? — Я их не взяла, — просто ответила Эмили. — Сказать честно, мне не очень удобно разговаривать, не зная вашего имени. Я даже не знаю, как к вам обращаться. — Как ко мне обращаться? — протянул он и опять снисходительно посмотрел на неё. — Говорите «милорд», точно не прогадаете. Она согласно кивнула, хоть эта подсказка ничего ей и не дала. Спросить «Что вы здесь делаете?» было бы слишком грубо, и Эмили неловко замолчала, делая вид, что разглядывает ограду церкви, густо оплетённую плющом. Знакомый незнакомец о возможной грубости не беспокоился. — Тогда что вас сюда привело в такой час? «Гамлета» ставят только завтра. Эмили удивлённо подняла бровь. Какого «Гамлета»? Он вообще в своём уме? На секунду и в его лице промелькнуло непонимание, но только на мгновение. — Разве вы не собирались в театр? — непринуждённо бросил он, глядя ей прямо в глаза. — Кто вам это сказал? — Никто. Просто юные леди вашего возраста завели моду всякий раз ходить на спектакли. Да и почему бы вам стоило так одеваться для простой прогулки? Эмили вспыхнула. Уж от кого-кого, но от человека, средь бела дня разгуливающего в таком виде, будто он сам собрался на бал, упрёков она слышать не желала. — Моё платье вполне подходит для визитов, — отрезала она. — А-ха. Значит, визит. — Да. — В таком случае, могу ли я предложить вам свою компанию? Девушка без сопровождения вызовет в лучшем случае пересуды, в худшем — нездоровый интерес. Она чуть было не спросила, не о своём ли интересе он говорит, но вовремя прикусила язык. Настойчивости ему было не занимать, это уж точно. И что за странные разговоры? Но с другой стороны… всё лучше, чем идти одной, здесь он был прав; и, кроме того, можно спросить дорогу и не мучиться в догадках, в ту ли сторону она идёт. — Я не отниму у вас много времени, — заверила она то ли себя, то ли его. — Я весь в вашем распоряжении. Эмили вдруг запоздало засомневалась. Страх того, что он всё расскажет Друитту, а тот наверняка Алоису, взвился с новой силой. Она попыталась убедить себя, что теперь ей незачем заботиться о мнении Алоиса, но безуспешно: какое-то давнее предчувствие беды и необходимость вечно оглядываться на старшего «брата» пустили такие глубокие корни, что она и не подозревала. «Зачем ему это. Как будто ему нечем заняться». И тут же с тревогой ответила себе: «Может, именно поэтому и расскажет, потому что ему скучно». Нет. Хватит уже переживать по пустякам. Даже если расскажет, что теперь Алоис может сделать — после всего, что уже сделал? Она вспомнила, что до сих пор ничего не сказала, и как можно спокойнее произнесла: — Мне нужно добраться до дома номер четырнадцать на Болтон стрит. — А что с вашим экипажем, милая? — Экипажем? — повторила Эмили, чтобы выиграть время. Точно, вот причина, по которой она чувствовала эту отравляющую неуместность: любой другой на её месте отправился бы в экипаже. — Он… он сломался. — В самом деле? Только не говорите, что вы прибыли в Лондон на своих двоих, иначе мне и подумать страшно, в каком состоянии должны быть ваши бедные маленькие ножки. — Нет, он сломался уже здесь, — выдумала она. — Что-то с передним колесом. Так бы я, разумеется, никогда не пошла пешком. — А где ваша гувернантка? Я, признаться, не сразу вас узнал утром именно поэтому. Что делать в Лондоне девушке, как вы, совсем одной? И заметьте, я не задаю вопрос, который интересует меня больше всего: вы сами знаете какой. Эмили пристально взглянула на него. Естественно, она знает какой: как минимум с чего девушке её положения продавать серёжки? Получается, не только он выглядит подозрительно. Она пригладила подол платья и тем не менее сказала: — Я тоже не задам свой, хотя есть то, что мне бы хотелось знать. — Ба! — воскликнул он и удивлённо улыбнулся. — Даже так. В таком случае, пожалуйста, задавайте. Мне нечего скрывать, и я не стесняюсь вопросов; впрочем, уверен, что именно таким и кажусь вам. — Не нужно. Я просто хочу знать, в правильном ли направлении я иду. — Не могу сказать наверняка. Это было сказано таким философским, даже актёрским тоном, что Эмили почти закатила глаза. И тем не менее терпеливо ждала. — Ладно, пойдёмте. Я уже обещал, что помогу вам. Он стал слева от неё и прежде чем пойти вперёд, изучающе оглядел с ног до головы, в который раз за этот день. Она уже не придавала значения этим взглядам: видимо, такова была его натура. Виконт тоже этим грешил, так что было бы странно ожидать от его приятелей иного. Вместо этого Эмили шагнула первая и снова ушла в свои мысли. Она совсем забыла о миссис Хантли и как собиралась объяснить свой приход. Ещё и это проклятое пятно на платье. Нужно будет что-нибудь придумать. Шли на удивление молча. Эмили не замечала ни улиц, по которым он её вёл, ни деревьев, ни редких попадающихся им прохожих. — Вас уже ждут? — спросил мужчина, глядя куда-то вдаль. Она не сразу вынырнула из представлений, что же скажет миссис Хантли, и подняла глаза. Подавила желание сказать правду и вместо этого почему-то бросила короткое «да». — Вот как. Тогда идите сюда. Так гораздо быстрее. Она смирно последовала за ним, наконец осмотревшись по сторонам. Вот и парк — широкий, в свежей, густой зелени. Солнце опять спряталось, и листья трепетали на ветру, то и дело поворачиваясь кверху серебристой изнанкой. Пахло дождём. — Сколько нам ещё? — Недолго. Навстречу шёл какой-то юноша с тёмными длинными волосами, убранными не по моде, безразлично скользнул по ним взглядом и остался позади. Что-то в его аккуратном лице напомнило об Уильяме, и Эмили замедлила шаг. Почему она так часто думает о нём? Только потому, что он единственный за последние годы, с кем было спокойно? Не вежливо-равнодушно, как с большинством людей из высшего света и не настороженно, как с… — Какой дом вам нужен, вы говорили? Они снова свернули направо и вышли на улицу, по обе стороны которой высились ряды ухоженных, хоть и не роскошно вычурных домов. За каждой второй оградой цвели перламутро-розовые азалии или какие-то кустарники с белыми цветами, название которых вылетело у неё из головы. — Четырнадцать. Болтон стрит четырнадцать. — Мы в самом начале. В таком случае нам наверх. Эмили украдкой посмотрела на своего спутника. Он, судя по всему, тоже ушёл в размышления, и теперь не казался ни злым, ни подозрительным, только очень-очень задумчивым, как будто пытался решить в уме математическую задачу. Она вспомнила, что он уже дважды помог ей за несколько часов, хотя и не был обязан, и решила, что должна что-то сказать: если говорить начистоту, она не являла собой образец дружелюбия и теперь хотела как-то это исправить. — Вы так добры ко мне. Надеюсь, что не слишком затруднила вас сегодня. Тот ответил не сразу, как будто не расслышал, а может, так оно и было, и заговорил тем сладковатым тоном, которым встретил её этим утром. — Что? Затруднить — вы? Ягнёночек, я всегда к вашим услугам. — Почему вы так меня называете? — решилась спросить Эмили и притворилась, что ищет нужный коттедж, чтобы не чувствовать откуда-то взявшуюся неловкость. — Вам не нравится? — Мне всё ещё неудобно, что я не могу вспомнить ваше имя. И поэтому когда вы так обращаетесь ко мне… — О, пожалуйста, не забивайте свою голову пустяками. А называю я вас так, потому что вы выглядите точно милый маленький… постойте, вот номер двенадцать. Значит, следующий за ним прелестный домик с сиренью — то, что нам нужно. Они сделали ещё несколько шагов и остановились возле высокого крыльца. Теперь, когда от миссис Хантли (и от её беззаботности, которая легко передавалась окружающим) отделяло всего лишь несколько ступеней, Эмили снова замялась. Имеет ли она на это право? Ведь с какой-то стороны это всё она делает, потому что не хочет оставаться одной. Можно ли вообще рассчитывать на помощь, которую все ей так любезно предоставляли? В памяти пронеслись и Дженни, заметившая её тем вечером, когда она осталась одна, и Уильям — боже, вот бы увидеть снова его обеспокоенное лицо, как будто ему и вправду есть до неё дело! А теперь и мужчина, пусть донельзя фамильярный, но всё ещё учтивый и внимательный. С чего им всем помогать ей — ей, которая никак не может помочь себе, не говоря об остальных. — Вы слышите меня? — позвал он. — Да, простите. Что вы говорили? — Я говорю, что стоит постучать, если хотите, чтобы вам открыли. Люди пока не обзавелись способностью видеть сквозь стены. Она кивнула и поднялась по лестнице, растерянно обернулась перед самой дверью. Мужчина заметил это и махнул рукой. — Ну же, не бойтесь. Вы словно на каторгу отправляетесь. Мне уже даже стало интересно, кто тот счастливчик, перед кем вы так робеете. — Спасибо. Вы мне очень помогли. — Что вы, дорогая. Он попрощался, но не уходил: ждал, пока ей откроет дверь служанка. Абигейл встретила её озадаченным, даже удивлённым выражением лица, и Эмили подумала, что это не могло укрыться от внимания незнакомца, но решила: будь что будет теперь. Прошла в прохладу чистого, длинного коридора, выложенного чёрно-белой плиткой, и попыталась вернуться в миг, когда оказалась здесь впервые. Помнилось смутно: в ту ночь она ничего не замечала, ведь сковавшие её нервы ослабли только в спальне, так что теперь Эмили как в первый раз разглядывала натюрморты на оливково-зелёных стенах, широкий холл, столовую и зимний сад, мимо которого они шли. Деревянная винтовая лестница, украшенная большими цветочными горшками с папоротниками, вела на второй этаж. — Господин маркиз и госпожа в верхней гостиной, — сказала Абигейл, пока поднималась, и Эмили подумала, что этим та хотела как-то предупредить её. — Хорошо. Спасибо. Теперь, когда вернулся хозяин дома, которого она в глаза не видела, задача усложнялась ещё больше. Она пыталась впитать какую-то акварельную, сдержанную красоту этого дома, запомнить её, засушить в своей памяти, как цветок между страницами книг, но с трепетом понимала, что совсем скоро время любования закончится. Что если доброта миссис Хантли просто-напросто показалась ей тогда, что если за неё она приняла всего лишь хорошие манеры и дружелюбную обходительность? Да и самый добрый человек наверняка будет недоволен, когда к нему заявятся без приглашения. Перед самым порогом гостиной Эмили вдруг почувствовала смертельную усталость. Ноги стали тяжёлыми, ватными; казалось, она пришла сюда зря и ей вот-вот дадут это понять: не прямо, не грубо, но так, чтобы до неё точно дошло. Если бы не риск выглядеть дурочкой (а ещё пугающая пустота их — его — дома), она бы наверняка повернула обратно. — Я сообщу о вас. Абигейл вошла. Нужно будет что-то сказать. Эмили считала секунды, борясь с желанием сделать шаг назад, и беспрестанно убирала за ухо волнистую прядь волос, которая выбилась из причёски. Чёрт, ещё и туфли. Она как раз поправляла складки ткани на подоле, чтобы не так было заметно пятнышко крови, когда изящная дверь из красного дерева открылась, и служанка одними бровями сделала ей знак пройти. Губы у Эмили подрагивали. Она проскользнула в комнату, постаралась выговорить «Здравствуйте» как можно ровнее и остановилась перед пушистым, белым с золотым ковром. Муж и жена сидели на диване с красными бархатными подушечками и не выглядели ни потревоженными, ни злыми, только на лице у маркиза появилось недоумение, кто же эта светловолосая девочка, имя которой ему явно незнакомо, но он вскоре опомнился и принял благодушный, полный достоинства вид. Ухоженные седые усы прибавляли ему солидности, так что миссис Хантли, и так оставившая впечатление крайне молодой особы, рядом с ним выглядела почти девушкой, и всё же они, несмотря на внешние различия, подходили друг другу. Эмили подумала, что без сомнений нарушила семейную идиллию, но вот женщина как ни в чём не бывало улыбнулась, и знакомые морщинки разлетелись в уголках её карих глаз. — Добро пожаловать, мисс Транси. Прошу, садитесь к нам, — она кивнула на соседнее кресло, а потом легко повернулась к супругу и пояснила: — Это сестра графа Алоиса Транси — ты знаком с ним, дорогой? Сердце у Эмили стучало так сильно, что она и правда поспешила присесть, чтобы не выглядеть так, будто вот-вот лишится чувств. — Не думаю, — помешкал с ответом маркиз, будто пытаясь припомнить, о ком идёт речь. — Нет, к сож-лению, нет. Он бывал в Шотландии? — Нет, милорд, — помотала головой Эмили. — В таком случ-е наши пути с ним вряд ли пересекались. Он говорил с сильным шотландским акцентом, и ей с трудом удавалось понять что-то среди всех этих раскатистых «р» и проглоченных гласных. Она кивнула и набрала побольше воздуха, чтобы выдать историю, которую придумала по пути сюда, но не успела. — Очень рада, что вы зашли. Вы здесь с братом, не так ли? Если захотите остаться на ужин… — Нет-нет-нет, — порывисто отказалась Эмили и запоздало подумала, как это грубо прозвучало. — Я и без того не сообщила о себе заранее, и мой брат в Лондоне всего лишь ради одной деловой встречи. Мы не можем так злоупотреблять вашей добротой. Прошу прощения. — Не переживайте, — вмешался маркиз, — моя ж-на нечасто гостит в Англии, поэтому все её друзья всегда приглашены в нашем доме. Эмили подняла глаза и увидела, с какой сдержанной, молчаливой привязанностью он смотрит на миссис Хантли. Та ответила тёплой улыбкой, и почему-то в этот момент стало очень легко представить их молодыми, лет пятнадцать назад, когда они только узнали друг друга. От этой картины стало трогательно и грустно одновременно. Натянутость, охватившая Эмили, понемногу спадала. — Как насчёт хотя бы чая? Вы… — женщина заметила чуть смятый подол её платья, но тактично отвела взгляд, — выглядите утомлённой. — Сегодня очень жарко. Да, спасибо. Чай будет кстати. Больше никто не заговаривал об этом неожиданном визите. Миссис Хантли даже вспомнила о новом издании Вордсфорта, которое Эмили забыла в прошлый раз, и, как только Абигейл справилась с чаем, велела ей принести книгу. — Я никогда не забываю о своих обещаниях, — подмигнула она. — А ещё мне просто необходимо новое лицо, которое я могла бы просветить насчёт хорошей поэзии. Не обижайся, милый, но в Абердине не поговоришь ни о Байроне, ни о Китсе. Тот хмыкнул, не отрицая этого, и полностью сосредоточился на свежих, рассыпчатых сконах с вяленой клюквой. Дверь отворилась во второй раз, и служанка, неслышно ступая мелкими шагами, передала какой-то конверт хозяйке, а после подошла к Эмили с книгой. — Абигейл, куда запропастился нож для писем? — Он у вас, госпожа. — Спокойно, я брал его в обед, возвращаю, — и маркиз достал откуда-то чёрный футлярчик. Он настоял на том, чтобы самому распечатать конверт, мельком взглянул на отправителя и вручил письмо жене. По мере прочтения она то тоскливо поджимала губы, то слегка кивала самой себе, пока не добралась до конца, и снова перечитала последний абзац. — Ты был прав, дорогой, они уже в Дувре, — наконец сказала она со вздохом. — Я зря надеялась на вторник. — Чем раньше уедут, тем раньше приедут, — оптимистично заметил маркиз. — Дай бог, чтобы этот француз подписал договор. Милая, — женщина оживлённо обернулась к Эмили, — вы ведь помните моего племянника? Эмили оторопела и явственно ощутила, как внутри дёрнулся какой-то огонёк. Она протянула неуверенное «Да-а», с замиранием сердца ожидая того, что последует дальше. И не ошиблась. — Как всё-таки жаль, что уже сегодня вечером. — Что сегодня вечером? — переспросила она. — Его корабль, дорогая, он отплывает сегодня вечером. Он так и не успел зайти вчера, — миссис Хантли опять обратилась к мужу, — всё разбирался с накладными. Но очень доволен, что закончил. Эмили глупо уставилась на неё, ничего не понимая. Разве Уильям не говорил о конце недели? Или она потерялась во времени и сегодня четверг? Нет, кажется, суббота. «Боже, ну конечно», — дошло до неё. Конец недели — это воскресенье, а не пятница. Но что это значит? Разве только то, что он ещё в Англии. Она перевела взгляд на часы. Было ровно три. Тогда может… в голову пришла совершенно абсурдная догадка. — Во сколько, вы сказали, его корабль?