***
Тиа раздраженно прикусила нижнюю губу, ощущая, как злость вздымается внутри пенистой приливной волной, подходит потоком возмущенных слов к самому горлу. Ей, можно сказать, повезло: стать ученицей самой Сориты, щедро обещающей могущество и власть, ключ к умениям, что простираются за пределы грубых случайных выплесков примитивного стандартного набора, доступного каждой посредственности. Однако Сорита не собиралась проводить её по ровной тропе, избегая возможных терний. Наоборот, она, казалось, находила какое-то странное извращенное удовольствие в том, чтобы увлеченно распекать ученицу. Снисходительно выдавать короткие объяснения, предпочитая отсылать за развернутыми описаниями к пыльным фолиантам. Чередовать резкие — голос её в этот момент напоминал свист плети, готовой опуститься на беззащитную спину, — замечания и демонстративное, заточенное, будто спрятанный в рукаве стилет, разочарование. Тиа мало волновало мнение Сориты. Между ними не было ни тепла, ни даже видимости той дружеской связи, что неизменно образовывается между наставником и учеником. Поэтому, ранило не столько пренебрежение, обесценивающее её пока скромные достижения, но удары, наносимые по гордости. Тиа самоуверенно грезила о высотах. Она не видела ничего плохого в амбициозности: следовало брать всё, что мог предложить добровольно мир, и вырывать, не соглашаясь довольствоваться малым, то, за что он вынуждал бороться. Плетение, которое показала ей сегодня Сорита, не давалось. Слова, описывающие нужный узор, она заучила настолько хорошо, что появилось ощущение, будто они отпечатались на обратной стороне век, остались резкими штрихами нестираемых засечек. “Искра” покорно вспыхивала, когда Тиа тянулась к ней. Однако, в само плетение то и дело проскальзывала досадная ошибка, искажая результат. Поэтому она решила отказаться от дополнительного взаимодействия с наставницей, извечно презрительно кривившей тонкие бесцветные губы, и потренироваться самостоятельно. Можно было привлечь к этому и Рику, но они — больше не просто бестолковые детишки, а полноценные ученики, шагнувшие на Вторую Ступень, — уже не делили одну комнату, к тому же, вместе им удавалось с завидным постоянством привлекать неприятности. Тиа вспомнила, как однажды они, только учась касаться дара осознанно, а не интуитивно ловить его за хвост, словно строптивую кошку, случайно подожгли простынь на кровати. Сейчас воспоминание, о тех пяти минках чистой паники, вызывало улыбку, но тогда это было настоящим приключением. Никто не запрещал ученикам самостоятельно заниматься официально, но и не поощрял излишнее рвение. Без присмотра взрослых опытных магов ученики могли легко потерять концентрацию, принести вред самим себе или школе. Но Тиа предпочла рискнуть. В конце концов, на начальных Ступенях не разучивали боевые плетения. Основной упор был сделан на обретение абсолютного контроля над даром, умения прорисовывать простейшие защитные плетения — крепкий костяк, открывающий доступ к более сложным формам и узорам. И Тиа чувствовала тошнотворно-сладковатую, как подгнившая яблочная мякоть, сокрытая яркой кожурой, досаду от того, что не могла постичь с первого раза даже основы. Её страшила вероятность оказаться бездарностью, обреченной на тоскливое прозябание в тенях чужого величия. Благо - в школе хватало мест, пригодных для тайных тренировок. Многие залы использовались редко, успевая покрыться слоями пыли и паутины между визитами в них. Некоторые становились заброшенными за ненадобностью или превращались в подобие чуланов, куда складывали всевозможный хлам. Пустующие помещения, прекрасные, как всякое творение Скульптора, навевали тоску. К тому же их не отапливали, так что даже летом там царила зябкая прохлада, вызывающая неприятные колючие мурашки. Со временем все эти забытые и покинутые залы обрастали не только грязью запустения, но и слухами, которые развивали в полноценные страшные истории экзальтированные ученицы, надышавшиеся книжной пылью, или коварные шутники. Тиа слышала от Рики историю, о скончавшейся то ли от любовного томления, то ли от грубого отказа Ходящей, чей неупокоенный дух бродит в поисках своего возлюбленного между залом Роз и западной лестницей. Она тогда только закатила глаза. Ерунда в голове подруги одновременно веселила и раздражала. А потом Шалв, братец Рики, с убийственно серьезным видом рассказал историю, о каком-то сдиском шпионе, пытавшимся в незапамятные времена выведать секреты светлых носителей “искры”, но его вовремя обезвредили. Однако, по легенде, мстительный призрак сего некроманта иногда проявляется вновь и ищет себе новое тело, которое сможет захватить. Голос Шалва во время рассказа звучал тихо, угрожающе, как змеиное шипение. И Тиа против воли почувствовала ледяное прикосновение страха. Шалв всё-таки не выдержал и рассмеялся, не успев закончить зловещее предупреждение о светлых одеждах, проявляющихся неясным пятном в темных коридорах. За что поплатился, получив ощутимый тычок под ребра. История была глупая и явно выдуманная, но Тиа всё равно не собиралась заходить слишком далеко в заброшенные части школы. К тому же, в них постоянно мерещились всякие жуткие звуки. Творения Кавалара ругать было не принято, однако, расположение помещений и разветвления проходов способствовали возникновению гулкого эха, свисту сквозняков, иногда похожих на тоскливые вздохи. Тиа нашла небольшую комнату, погруженную в сероватый сумрак, забитую потрепанными, беспорядочно сваленными книгами. Зато никаких таинственных отзвуков, подозрительных шорохов и незваных посетителей, способных помешать её занятиям. Света маловато: витражные окна затягивала толстая пелена пыли и тончайшее кружево паутины. Тиа вызвала несколько огоньков, светящихся бледно-золотистым сиянием, в отличие от открытого пламени - безопасных. Очистила, насколько это было возможно, скамейку и порадовалась, что хотя бы пол здесь не устилала пыль, свалявшаяся сухими хлопьями. После - сосредоточенно принялась за плетение: медленно и осторожно, не опасаясь гневного окрика Сориты, что зачастую непроизвольно приводил к потере контроля. Четко наметила рисунок, протянула основные линии, связала в нужных местах узелки, чтобы узор не распадался на отдельные фрагменты, не способные удержать жар “искры”. Но плетение всё равно скручивалось с одной стороны и рассыпалось с другой, как бахрома. Не работало. Упрямства Тиа было не занимать, так что она разорвала неудавшееся заклинание и попробовала снова. — Извини, но у тебя ошибка в плетении. Лишний узелок у Северной Звезды. Мягкий женский голос прозвучал так неожиданно, что Тиа чуть не подскочила на месте и только чудом удержалась от звонкого визга, разом вспомнив все страшные истории об обитателях пустынных залов. Она резко обернулась, рефлекторно выставила руку вперед, объятую сиянием бесполезного заклинания. И не сдержала облегчённого вздоха, когда увидела всего лишь вполне живую девушку. Сначала обратила внимание на чернильные густые волосы, спускающиеся каскадом до самой талии, и лицо, кажущееся особенно белым в обрамлении этой дивной гривы. Затем отметила высокий рост незнакомки, которого та, казалось, стеснялась, из-за чего ссутулила плечи, будто старалась показаться меньше. — Ой, прости, не хотела тебя напугать. — Даже в полумраке Тиа заметила, как румянец смущения разлился по щекам девушки, нарушившей её уединение. — Мне не стоило вмешиваться. — Я не испугалась, — голос не срывался на писк, но всё равно звучал как-то неправильно, высокими нотками перегоревшего страха. Она с раздражением перешла от защиты к нападению, требовательным вопросам, будто имела некое право на личное использование сего закутка. — Что ты здесь делаешь? Незнакомка казалась лишь немного старше Тиа — из-за роста и гармонично сложенной фигуры, худощавой, но лишенной подростковой угловатости, плавной и изящной, несмотря на бесформенное серое платье. Поэтому, опасаться наказания не стоило. Было бы намного хуже, если бы тренировку прервал кто-нибудь из учителей. — Я читаю здесь иногда. Тут тихо и никто не отвлекает, — девушка улыбнулась, легонько приподняв уголки рта, — ну, обычно никто не отвлекает. Тиа почувствовала, как привычно всколыхнулось раздражение. Угораздило же из всех пустых мест выбрать то, которое уже кто-то использует в собственных целях. Она уже собралась уходить в поисках иного свободного помещения, однако вспомнила слова про ошибку. — В том плетении... — начала она. Незнакомка оживилась. — О, там небольшая неточность. Отклонение линии, соединяющей вот эти части, — она легко изобразила нужную часть прямо в воздухе. - И узелок лишний. Из-за него и происходит искажение. Тиа, внимательно выслушав объяснения, кивнула, после чего повторила попытку. На этот раз плетение получилось идеально: баланс и стабильность. Она искренне обрадовалась, издала восхищенный возглас и машинально поблагодарила. Путь к грандиозной цели слагался из череды маленьких, но верных шагов. — Была рада помочь, — голос девушки звучал так, будто она и в самом деле находила удовольствие в подобных услугах незнакомым ученицам; никакого превосходства и покровительственной интонации. Она дружелюбно протянула руку: — Кстати, меня зовут Митифа. Тиа улыбнулась и тоже представилась. Ещё одна судьбоносная встреча — линия отклонения не в заклинании, но в жизни.***
Тиа подперла щеку сначала одной рукой, затем второй, но голова всё равно предательски клонилась от скуки, навевающей дрему. Она никогда не находила в чтении какого-то особенного удовольствия, в отличие от Митифы или Рики. Первая - поглощала книги жадно, будто хлеб насущный. Черпала из них знания, словно из чистейшего живительного источника, не всегда имеющие практическую пользу. Но с нежностью относилась и к оболочке — трепетно ухаживала за истрепавшимися переплетами и страницами, затертыми от частого чтения. Рика же читала так, будто баловала себя сластями. Предпочитала выдуманные бесполезные истории: едва уловимый флер романтических метаний, возвышенно-целомудренная любовь, воспеваемая в поэмах и легендах, грошовые, будто сотворенные по одному лекалу, описания подвигов и приключений бесчисленных героических мужчин, наделенных всевозможными достоинствами. Исторические трактаты или иные труды, носящие сугубо образовательный характер, не вызывали у неё столь же сильного восторга. Рика — по-прежнему ураган с рыжим пламенем волос — на Последней Ступени по-детски грезила не о достижимой власти, но о приключениях. Тиа же хотела раскрыть свой потенциал. Сразу попасть в Совет после окончания обучения. Шагнуть в ряды сильных мира сего. Ради этого стоило терпеть Сориту с её ядовитыми плевками упреков, равнодушными издевками, постоянно растущими запросами и, конечно, книгами. Наставница считала, что они полезны для общего развития. Тиа полагала, что на пожелтевших страницах какие-то занудные старики упражнялись в умении растворять потенциально полезные мысли в круговороте пустых слов. Или, возможно, они пытались сотворить идеальное орудие убийства: некоторые томики способны были вогнать в беспробудный сон, другими можно было проломить кому-нибудь череп. Тиа невесело усмехнулась и, всё-таки, устало склонила голову к страницам. — Опять чахнешь над бесценными образчиками опыта прошлых поколений? — Рика вошла в комнату без стука, с привычной бесцеремонностью опуская приветствия. За витиеватой манерой изъясняться - таился целый океан иронии. — Издеваешься? — Нет, но коварно хочу склонить тебя к развлечениям, — она легко сдвинула книги, освободив угол стола, на который приземлилась и беспечно покачала ногами. — Мы же в Альсгаре! Читать можно и в Долине, где ничего интересного нет. — А здесь? — Тиа насмешливо приподняла бровь. — Стена, ещё одна стена. Улицы, среди которых так легко потеряться. Храмы... — Ты не поклонница творений Скульптора?! — с показным возмущением перебила подруга. — Не будь такой скучной. Уверена, мы придумаем, чем заняться, что посмотреть. Шалв обещал показать интересные места...и познакомить с интересными людьми. Тиа не сдержала ехидную улыбку. — Помнишь, когда он в прошлый раз обещал “интересные места”, всё закончилось у Колодца Доблести. Мы таскали незрелые яблоки, а этот шут шуршал в ближайших кустах. Изображал то ли лесного духа, то ли гова. А получился, скорее, олень в период гона. Рика рассмеялась, поерзала, грозя сбросить захлопнувшуюся книгу на пол. — Ты слишком строга к моему бедному брату и его невинным развлечениям. Весело же было. — Кому как. — Ну, в этот раз точно будет весело, обещаю. Она всё-таки столкнула книгу, которую Тиа успела подхватить в последний момент и, без особой осторожности с излишним усилием, отбросила на ближайшую полку небольшого шкафа. Та, вроде бы, благополучно пережила это путешествие. Однако, возвращаться к чтению в любом случае не хотелось. — Твои обещания и сорена не стоят, — возразила Тиа, но достаточно миролюбиво, с затаенным весельем. Соглашаться на очередную авантюру Рики, которая иногда безумно раздражала своей детской легкомысленностью — безрассудство. Корпеть над скучными пережитками прошлого, по наставлению властолюбивой карги — глупость. Иногда ей казалось, что Сорита не просто помешана на власти в целом, грандиозных планах и всеобщем поклонении, но цепляется даже за такие ничтожные проявления контроля, как возможность отравлять существование собственной ученицы. Тиа с нетерпением ждала, когда постигнет Последнюю Ступень и оставит отвратительные узы, пытающиеся ошейником замкнуться на шее, позади. А пока, раз уж старуха захотела, чтобы Тиа сопровождала её во время посещения Башни Альсгары, то почему бы не извлечь из этого что-то и для себя. — Ты даже не подозреваешь, насколько ты ранила мои чувства сейчас, — беспечно заявила Рика, легко соскользнув на пол. Впрочем, обиженной она не выглядела. Наоборот, сверкала лучезарной улыбкой, отчего её острое, густо крапленое охряными веснушками лицо, приобрело особенно хитрый вид. — Пойдем уже, пока твои раненные чувства не истекли кровью прямо здесь. Не хочу организовывать им похороны. Обе девушки покинули комнату. Башня Альсгары значительно уступала в размерах школе Радужной Долины, чьи многочисленные шпили напоминали скелет древнего первозданного существа, прикрытый чешуйчатым перламутровым покровом. В солнечные дни он сиял разноцветными переливами так ярко, что было больно смотреть. Но внутри Башня отличалась большей вычурностью. Умеренной красотой, необычностью, в которой чувствовалась уверенная рука Скульптора. К тому же она не казалась осколком древности. Не было следов подкрадывающегося запустения и залов, захваченных сыростью, паутиной, зарождающимся тленом. Наоборот, ощущалась кипучая энергия жизни, слаженная работа огромного организма. Казалось, магия гулко вибрировала в самих стенах. Они преодолели несколько коридоров и лестничных пролетов. Тиа успела пожалеть, что они не воспользовались Лепестками Пути, чтобы хотя бы частично сократить путь. Наконец, девушки достигли простого — без лепнины, фресок и тяжелых бархатных штор — зала, у которого, судя по всему, не было определенного назначения, поэтому, его использовали как место для неофициальных дружеских бесед и отдыха. Первым Тиа заметила Шалва — долговязого и светловолосого. Он приветственно помахал им рукой, демонстрируя едва ли не щенячий восторг. А после, уже обратила внимание на остальных присутствующих: маленькую компанию из молодых парней и девушек, ведущих непринужденный разговор. Тиа, в отличие от Шалва и Рики, заводящих друзей да приятелей легко и естественно, с трудом сходилась с людьми. Её не страшили большие группы незнакомцев, но утомляли, если они не представляли интереса или возможной пользы. Ей были ближе четко проведенные границы: поверхностные узы, не способные обременить. Тиа без явного восторга обменялась приветствиями с присутствующими. После - последовали взаимные представления: имена и лица. Один из новых знакомых — Рован, его имя всколыхнуло что-то в памяти, — наградил Тиа неприязненным, высокомерным взглядом, и та ощутила мимолетный укол злости: напыщенный болван, который неизвестно кем себя возомнил. Но о нем она забыла почти мгновенно, когда перевела внимание на следующего из их скромной компании. Он был красив. Не просто смазлив, как скривившийся в презрительной гримасе Рован, а завораживающе прекрасен за счет необычности: холодной бледности кожи, льдистой правильности черт, волос белых, что первый зимний иней. Тиа вспомнила, что уже встречала его — момент смешного детства, — и тогда он показался скорее странным, чем привлекательным. Сейчас же она почувствовала, как внутри всё томительно замерло. А сердце ускорило свой ритм, когда он улыбнулся ей: неожиданно тепло и с покоряющей искренностью. Не банальный жест вежливости, но подлинное внимание, от которого у Тиа внезапно вспыхнули жарким смущением щеки. — Ретар, — представился он. Тиа опустила взгляд, хотя ей мучительно хотелось смотреть на его улыбку долго-долго.***
Во время пребывания в Башне Альсгары Тиа ещё не раз встречалась с Ретаром: случайно пересекалась в многочисленных коридорах или во время совместных прогулок в свободное время, безмятежных наров вечернего отдыха — неизменно вместе с Рикой, Шалвом или кем-то из новых знакомых — Атталом, Макией, Лиссой, Инджем. С ним было легко. Приятно говорить, интересно слушать. Он знал наверняка не меньше Митифы, но был более умелым рассказчиком и внимательным слушателем. Даже редкие паузы в журчании легкой беседы не порождали ощущение тоскливой неловкости. Тишина казалась почти уютной, умиротворяющей. Единственное, что отравляло эти приятные минки, — присутствие Рована. Тиа удивляло, что при внешнем сходстве, которое сразу позволяло опознать кровную связь, Ретар и Рован отличались настолько сильно, насколько различны день и ночь. Шалв и Рика - наоборот, из общих черт имели только ярко-зеленые, как болотный аир, глаза. И рядом они смотрелись почти комично — высокий и статный Шалв с золотым венцом волос и маленькая, буйно-кудрявая Рика с по-детски пухлыми щеками. Однако сходство характеров и привычек мгновенно навевали мысли о родстве. Они одинаково громко смеялись, часто увлекались бурной жестикуляцией, продолжали неоконченные фразы, уловив сумбурное течение мыслей друг друга. Тиа, единственного и самую малость избалованного ребенка, иногда почти умиляло, как Шалв покровительственно клал широкую ладонь на макушку сестры, ероша её и без того извечно взлохмаченные волосы. Во взаимодействии братьев Нэй умилять могло лишь то, как Ретар стоически сносил приступы мрачного настроения Рована. Тиа, увы, не обладала подобным спокойствием и зло думала о том, как было бы чудесно, если её встречи с Рованом свелись к нулю. В идеале — чтобы он где-нибудь потерялся на неопределенное время. К немалому сожалению, желание её исполнилось не так, как ей хотелось бы. Рована она действительно некоторое время не видела, как и Ретара, потому что противная старуха решила прервать её праздное времяпрепровождение. Нагрузила её откровенно глупыми поручениями, будто не ученицу, а личную прислугу. Вручила множество книг, которые нужно было прочитать — Тиа честно полистала их — и вернуть обратно в библиотеку. В итоге Тиа собрала их в несколько неподъемных стопок, неустойчиво покачивающихся, будто лезвие на хлипкой гильотине, и с помощью плетения уныло поволокла в библиотеку. Утруждать себя выполнением работы вручную ей совершенно не хотелось. Впрочем, магия не так уж сильно облегчала работу. По узкой винтовой лестнице всё равно пришлось тяжело взбираться, поминая добрым словом Сориту, саму невероятно длинную лестницу и облагораживающий труд. На середине пути Тиа остановилась, припав спиной к стене и переводя чуть сбившееся дыхание. — Здравствуй, Тиа, — прозвучал знакомый голос. Она резко вскинула голову и от неожиданности чуть не потеряла контроль над плетением. Книги покачнулись, одна сорвалась с вершины кособокой “башни”. Тиа потянулась, чтобы поймать её и вернуть на место и столкнулась с Ретаром, который зеркально повторил её движение. Они чуть не ударились лбами, однако одновременно вцепились в обложку многострадального томика. Соприкоснулись пальцами, и Тиа опять почувствовала, как зарделись щеки, но не спешила прервать это легкое, будто движение крыльев мотылька, касание. Она всегда знала, что красива. И ещё нескладной угловатой девчонкой-подростком привлекала чужое внимание за счёт экзотического для этих мест южного очарования. Однако сама Тиа испытывала лишь раздражение от неловких ужимок робких поклонников или же злость от навязчивого внимания более смелых, которых никогда не смущалась посылать в Бездну с их настойчивыми ухаживаниями. Сейчас же она, будто очередная дурочка из рассказов Рики, вспыхивала от невинного жеста. Она неохотно водрузила книгу на место и распрямилась. — Давай я помогу? — Ретар весело посмотрел на застывшую, наконец, в относительно устойчивом положении стопку и подхватил ее собственным плетением, избавляя Тиа от груза. — Да я и сама справлюсь, — ответила она упрямо и чуть вздернула подбородок. — Не сомневаюсь, ты очень талантливая, — он мягко улыбнулся, — но для этой грубой работы не нужны ни сила, ни талант. А мне только в радость избавить тебя от...этого? Что это за безумная фантазия книжного червя? Тиа звонко рассмеялась, и они двинулись дальше. — Козни нашей драгоценной Матери, что б её. Она наверняка специально отбирала самые тяжелые и затхлые. Какая же гадость... Она осеклась. О Сорите нельзя было говорить плохо, как бы она не выводила из себя. Для остальных она была Матерью Ходящих — воплощением власти, вершиной иерархической лестницы, стальной хваткой хозяйской руки. Для фанатичных идеалистов — ярким светочем, достойным коленопреклоненного почитания. Для более разумных, к коим причисляла себя и Тиа, — способом забраться на вершину, не обломав в неисчислимых схватках ногтей и зубов. На деле же Сорита была властолюбивой стервой. Но говорить об этом почитателям — навлекать на себя беды, а обсуждать с жаждущими признания — провоцировать зависть. Многие отдали бы правую руку, чтобы оказаться на месте Тиа, получить место в тени могущества Матери. Поэтому она не решалась выплескивать раздражение, даже в разговорах с Рикой. Проще было тщательно окружить комнату заглушающими плетениями и проклинать старуху долго, с удовольствием, смакуя недостойные девушки ругательства, будто тающую сладость карамели. Но Ретар понимающе кивнул. — Моя наставница, Гинора, близко общается с Матерью, так что, о её нраве я имею представление. Хотя, наверное, все наставники время от времени используют учеников как рабочую силу. — Правда? И чем заставляла заниматься тебя Гинора? — она лукаво усмехнулась. — Никаких пыток, увы. И даже без пыльных книжек обошлись. — Теперь мне ещё больше любопытно. Открой свои страшные тайны. — Жаль тебя разочаровывать, — Ретар притворно вздохнул, — но я просто убирался в мастерской. Рован, как обычно, сбегал куда-нибудь, так что очистительные плетения отрабатывать приходилось в гордом одиночестве. Тиа поморщилась при упоминании младшего из братьев, лишний раз убедившись в том, какой же он недостойный и противный человек. Затем глубокомысленно изрекла: — От очистительных плетений хотя бы есть польза, а от работы портовым грузчиком — нет. Ретар внимательно посмотрел на неё, задержав странно серьезный, почти изучающий взгляд на её лице, а потом медленно протянул ладонь, поймал кончик её пышной косы, погладил шелковистые тугие извивы черных волос. — Никогда не видел настолько красивых портовых грузчиков. Тиа одновременно почувствовала жар смущения и легкое возмущение из-за продолжения шутки про грузчиков. Она заключила руку Ретара в кольцо своих ладоней, провела подрагивающими пальцами по его резко очерченным костяшкам. У него были красивые руки, крепкие, но не лишенные определенного изящества, с длинными аристократическими пальцами, что свойственны скорее творцам, нежели воинам. Тиа заметила бледное пятнышко голубой краски, выделяющееся на фоне снежной белизны его кожи, у основания ладони. — Ты увлекаешься живописью, как твоя наставница? — спросила она с искренним любопытством. Ретар усмехнулся и пожал плечами. — Не так, как она. Скорее балуюсь. Тиа выпустила его руку и с плутоватым выражением — золотистые искорки в глазах, казалось, переливались особенно ярко, пламенно вспыхивал озорной взгляд из-под полуопущенных пушистых ресниц — спросила: — Напишешь мой портрет? Ретар задумчиво, словно не совсем осмысленно, продолжал вести большим пальцем вверх по её косе, к самому основанию. Мимолетно задел теплым мазком тыльной стороны ладони подбородок Тиа, и та вся — неосознанным порывом — подалась навстречу случайной ласке. — Когда-нибудь обязательно, — неопределенно ответил он и отвел руку, продолжив путь. — Я запомню. — Она последовала за ним с какой-то незнакомой эйфорической легкостью. Больше не имели значения ни книги, ни бесконечная лестница, ни извечно недовольная Сорита. — И теперь ты не отвертишься, Ретар Ней! Он рассмеялся. Смех у него тоже был поразительно красивый и очень заразительный.***
— Нет, — упрямо повторила Тиа и почти успела сложить руки на груди в защитном жесте, который должен был подчеркнуть её неготовность уступать, но Ретар легко перехватил её запястье, обвил его пальцами и потянул с легкомысленным смешком её за собой в сторону мрачно темнеющего проклятого дома. Когда Ретар позвал её на прогулку по Альсгаре, Тиа ожидала чего угодно, но только не этого. Уж лучше какой-нибудь скучный храм Мелота! Она никогда и никому не признавалась, но её по-настоящему страшили истории о созданиях Бездны, об овладевших темной стороной дара отступниках, о тьме, населенной немыслимыми тварями и гниющими мертвецами, одержимыми неутолимым голодом. Было в этом что-то от деревенских суеверий, вековых сгустков накопленных поверий. Усвоенные предосторожности, проложенный по светлой стороне путь, где для подобных ужасов не было места. Тиа слышала историю о доме, выстроенном ещё учениками Скульптора, в котором через сотню лет, после смерти самого Кавалара, какие-то безумцы пытались обуздать тьму, подчинить себе силу, изливавшуюся из тлетворных недр Бездны. Знала — об этом рассказывали, когда она была совсем девчонкой, только учившейся прикасаться к “искре” и не ведающей ни её возможностей, ни пределов, — чем завершилась эта самонадеянная эскапада. С тех пор дом был запечатан. Но лучше замков и магических печатей от посетителей его защищал кокон дурных слухов. О призрачных огнях, что зловещими красноватыми светлячками танцевали за острым оскалом разбитых окон. О голосах, которые могут искушающе звать случайных путников или нашептывать отвратительные проклятия в спину. О плаче тех, кто застрял на грани не-жизни, и воплях, наполненных нечеловеческой мукой. О каре, что постигнет каждого, кто рискнет шагнуть под густую сень гроганских дубов, похожих на древних уставших стражей, согнутых течением времени и собственным бременем. Но Ретар словно презрительно насмехался над предупреждениями. — Страх — это оковы, Тиа, — он по-прежнему улыбался, но слова прозвучали неожиданно серьезно. — Ограничения, которые ты сама позволяешь накладывать. Не всё, чем нас пугают, на самом деле представляет опасность. Иногда это просто метод контроля. Тиа на уну изумленно замерла, чем Ретар не применил воспользоваться, утянув её, наконец, за собой под влажную, после недавнего дождя, листву дубов. Бледное солнце, прорывавшееся рассеянными лучиками сквозь разрывы туч, не проникало туда. Тень казалась неприятно холодной, пасмурно-серой. Тиа испуганно зажмурилась, порывисто уткнулась лицом в плечо Ретара. Но ничего не произошло. Земля не разверзлась под ногами, Бездна не поглотила их, как ядовитая змея. Куксы остервенело не вцепились сгнившими до костей пальцами в беззащитные глотки. — Видишь? Бояться нечего, правда? Тиа растерянно кивнула, и Ретар повел её дальше. Легко сбил плетением проржавевшие тяжелые замки, сковывавшие скрипучую дверь, изгрызенную неумолимой старостью. Избавился от слабых магических печатей, которые, кажется, были наложены для проформы — как последний способ отпугнуть. Тиа всё ещё опасалась: непросто было отринуть то, что пугало так долго и сильно. Но Ретар держал её за руку, заботливо, нежно, бережно, вел через обветшалые залы и холодные коридоры. Самое страшное, что можно было в них обнаружить — потревоженных вторжением в их обитель крыс да снующих в тонком кружеве паутины пауков. Страх — и тонкие шипы запальчивого раздражения — стремительно растворились в искрящейся радости от падения оков, от вызывающего жаркий трепет переплетения пальцев, от будоражившей близости. В одном из залов, где исходивший от мраморных плит холод ощущался особенно сильно, они на мгновение остановились. Ретар снял обрывок паутинки, незаметно прицепившейся к одной из кос его спутницы, почти невесомо скользнул большим пальцем по её щеке, стирая пятнышко грязи. А затем, чуть склонившись, — Тиа едва доставала ему макушкой до подбородка — поцеловал её. В первую уну она замерла от неожиданности, а затем подалась навстречу и, чуть запрокинув голову, накрыла щеки Ретара своими подрагивающими ладонями. Когда он обнял её - холод окончательно отступил.***
Тиа завершила обучение, сцепив зубы. В последние несколько месяцев выносить Сориту с её деспотичным самодурством, покровительственными речами, снисхождением и насмешками было особенно тяжело, ведь власть не казалась больше тем желанным плодом, всё окупающей медовой сладостью. По крайней мере, та власть, которую могла предоставить наставница. Тиа всё равно пришлось бы склонять голову и блеять, будто неразумной овце, очередное “благословите, Мать”. Барахтаться в малом Совете, как в яме с огненными скорпионами и клубками гадюк. Возможно, вскарабкаться в непрерывной борьбе в высший Совет, всё равно зажатой в удушающих тисках контроля Матери Ходящих. Стать фавориткой, продвигаться к императорскому двору. Всё это казалось теперь таким суетно-бестолковым, как бег по замкнутому кругу. Безрадостная трата времени и сил. Тиа была влюблена, отчаянно и самозабвенно, растворяясь в этом прекрасном чувстве, о котором Сорита однажды говорила с таким надменным превосходством, отвращением, будто речь шла о слабости. И ей хватало этого терпко-горячего счастья. Прогулок с Ретаром по лабиринтам изломанных улочек Альсгары, во время которых он неизменно держал её за руку. Его шуток, заставлявших её заливисто смеяться, приникая щекой к его плечу. Красивой располагающей улыбки, что завораживала её, как в первый раз, нежных прикосновений, от которых она вся обращалась в пламя. Тиа тайно нравилось даже то, как он изредка с совершенно невозмутимо-беспристрастным видом или же с откровенным весельем поддразнивал её, чтобы потом услышать, как она возмущенно ворчит. Любить Ретара было легко, несмотря на молчаливую ненависть Рована. Младший из братьев никогда не выплескивал злость открыто, но Тиа чувствовала его острые взгляды, видела напряженные линии челюсти, движения пальцев, готовых сомкнуться в кулак. Она смело платила ему той же монетой — пылающей, как угли в кузнице, неприязнью. Единственное, что омрачало безоблачность счастья Тиа, — дела, укорачивающие её встречи с любимым. Ретар часто был занят чем-то, о чем говорил весьма уклончиво. Вместо прямых ответов вовлекал её в одну из тех бесед, что одновременно обо всём и ни о чем, рассеивающих внимание. Он ловко жонглировал хитросплетениями слов, и Тиа периодически коротала вечера в одиночестве. В один из таких вечеров она случайно столкнулась у Лепестков Пути с Митифой. Та по-прежнему вводила в заблуждение своей обманчивой внешностью, по которой никак нельзя было определить её подлинный возраст, и выглядела ровесницей Тиа. Они дружили раньше, насколько вообще могли дружить два настолько разных человека. Мягкость, бесхребетность и безынициативность Данами - отталкивали. Тиа не понимала, как старшая подруга могла под видом невинных просьб о помощи позволять помыкать собой всем и каждой из ленивых старух, безропотно сносить многое. Не могла оценить и одержимость книгами, однако в определенном смысле уважала её знания, видела проблеск таланта, которого многие в Башне были лишены напрочь. Для Тиа дар был не только инструментом, не просто грубым ремеслом, но и своего рода искусством. Неотъемлемой частью её глубинной сути. — Здравствуй. — В неверном освещении, отливающем холодными белесыми и серебристыми бликами, лицо Митифы в ореоле темных волос казалось неестественно бледным, а знакомые пятнышки румянца, так легко проступавшие возле её скул, производили болезненное впечатление, как розовые отметины лихорадки. Голос её звучал более неуверенно, чем обычно, будто она в чем-то сильно сомневалась. — Прости, не могла бы ты уделить мне несколько минок? Не хочу отвлекать тебя, ведь ты, кажется, спешишь, но я бы хотела поговорить с тобой. Тиа безумно раздражала её привычка извиняться за всё подряд, заворачивать даже простейшие просьбы в пену подчеркнуто вежливых формулировок. — Я свободна. О чем ты хотела поговорить? Митифа едва заметно передернула плечами. — О Ретаре. Я заметила, что вы...сблизились в последнее время. — И что? — спросила Тиа почти враждебно. Неужели и тихая мышка решила начать учить её жизни? Как будто мало ей бесценных уроков — поганых нравоучений! — от дражайшей Сориты. — Тебе-то какое дело? — Никакого. — Опять последовало нервное движение плечами и осторожный, какой-то особенно маленький — жалкий? — шаг вперед, ближе к собеседнице. — Но, пожалуйста, будь с ним осторожна. Он не настолько прост, как может показаться. — Что ты несешь?! — теперь она по-настоящему злилась. И это была та самая южная вспыльчивость, взвивающаяся почти мгновенно от малейшей искры. — Ты же его совсем не знаешь! Митифа сделала ещё несколько шагов по направлению к Лепесткам. Так Тиа могла видеть только её спину да волны волос, как обычно свободные от заколок и лент. — Знаю, поэтому и предупреждаю, — с неожиданной твердостью ответила Данами и скрылась, не дожидаясь ответа, среди острых пиков творения Скульптора. После, в новой жизни, последовавшей за Перерождением, Тиа подумает, что смогла разгадать это неясное предупреждение, объяснить его желанием предупредить о тьме, но эта первая трещина, извилистым шрамом расколовшая их дружбу, так и не закроется, обратившись со временем во вражду.***
Тиа с осторожностью убрала волосы со лба Ретара, стараясь лишний раз не задевать порозовевшую от солнечных ожогов кожу. Затем сняла крышку с баночки, наполненной некой слизкой, душистой мазью из трав, и с долей сомнения посмотрела на её содержимое. — Буду пахнуть как клумба Сориты? — рассмеялся Ретар, демонстрируя поразительное умение находить забавное даже в трудностях. — Хуже, — она нарочито поморщилась и присела на кровать рядом с возлюбленным. Опустила пальцы в приятно прохладную зеленоватую смесь, что на ощупь казалась не такой противной, как на вид, и легкими, заботливыми касаниями начала распределять её по его обожженному лбу, болезненно горячей коже идеально прямого носа. — Всякими ромашками и травой. Ретар смиренно вздохнул, мол, ромашки так ромашки. С такой же благосклонной покорностью он воспринял вчера идею Тиа о прогулке близ моря, за пределами суетливого города, все ещё охваченного последними вздохами уходящего летнего жара. Ранняя осень уже успела расцветить кроны деревьев неровными кляксами желтизны, тонко обвести резные листья клёнов рыжей каймой. Однако пора затяжных дождей, предвестников зимней стужи, не наступила. И Тиа, унаследовавшая любовь к теплу от матери-южанки, хотела напоследок впитать больше тающих отголосков лета. Насладиться шепотом пока ласкового Устричного моря. Зимой оно обращалось в сизо-синюю рокочущую хлябь, раскачивающую буйными волнами суда, в неприветливые буруны, яростно накатывающие на берег и рассыпающиеся холодными брызгами. И ветра приносили с его стороны промозглый холод да низкие, с раздутыми лилово-серыми подбрюшьями тучи. Зима навевала тихую грусть. Тиа и Ретар выбрали для прогулки спокойное, уединенно-дикое место вдали от оживленных причалов и шумной верфи. Спуск к морскому берегу там был не самый удобный, изрезанный выступами острых камней, оплетенных ползучими побегами неприхотливых кустов. Но сам берег покрывал мягкий песок. Прогретый солнцем, он так и манил пройтись по нему босыми ногами. Тиа охотно сбросила сандалии, подхватила цветастый подол юбки и с детской беззаботностью пробежала, задорно выбивая брызги, по пенящейся водной кромке. Ретар, пряча лицо в тени широкополой шляпы, наблюдал за ней. Потом выудил из кармана маленькую тетрадь, которую неизменно носил с собой, и, присев на один из крупных валунов, начал набросок. Тиа не видела, что именно он пытался изобразить — лишь размеренные движения зажатого в пальцах сангинового мелка. Однако она, охваченная детской беззаботностью, сдернула с него шляпу, чтобы привлечь внимание к себе. Со смехом криво надела её на собственную голову и ловко увернулась, когда Ретар протянул руки, то ли для того, чтобы забрать головной убор, то ли чтобы заключить её в объятия. Они веселились, забыв о шляпе, которую незаметно подхватил и бросил в искрящиеся морские волны порыв ветра. Оставлена была и тетрадь. Уже после, в бархатисто-синеватых сумерках, Тиа увидела неоконченный набросок — собственный намеченный плавными линиями профиль, беглые штрихи выбившихся из прически завитков волос, разметавшиеся у щеки. На следующее утро в полной мере проявились последствия прогулки под жгуче-яркими солнечными лучами. Тиа покрылась неровным загаром — нежно-оливковым, чуть более темным, чем привычный золотисто-смуглый оттенок её кожи. У Ретара же обычную прохладную бледность разбавили розовые пятна солнечных ожогов. И хотя он сам с долей иронии отметил эту неприятность — не первый и явно не последний раз, так что переживать нечего, — Тиа чувствовала осадок собственной вины. Ведь это из-за неё потерялась шляпа. И ей хотелось проявить заботу, пусть в такой незначительной мелочи. К тому же это был повод побыть вместе, наедине. Тиа аккуратно закончила наносить тонким слоем остатки мази на щеку Ретара, который довольно жмурился, ловя каждое её прикосновение. Солнечный свет, рассеивающийся благодаря плотным шторам до приглушенного желтоватого потока, оседал позолотой на плечах, подсвечивал блекло-медовыми бликами белесые ресницы Ретара. Щемящая нежность переполняла Тиа, накатывала теплыми волнами, от которых перехватывало дыхание. Она непроизвольно вздрогнула, когда Ретар поймал её ладонь и прижал к своим губам. Легко поцеловал внутреннюю сторону запястья, щекотно-дразнящим прикосновением провел выше по предплечью, освобождая его от светлого рукава свободной блузки. — Эй, хочешь, чтобы я тоже пахла, как клумба Сориты? — возмутилась Тиа, но даже не попыталась отстраниться. И добавила почти обреченно: — Размажешь ведь всё... — Всего лишь ромашками, милая. Она даже не увидела, а почувствовала, как он усмехнулся, выпустив её запястье, и поддалась навстречу, перебралась на его колени. Жар плескался внутри, от волнения дыхание то замирало, то срывалось порывистыми шумными выходами. Тиа погладила волосы Ретара, скользнула напряженными ладонями по его шее и несмело запустила пальцы под ворот рубашки. Тесное соприкосновение кожи с кожей опьяняло сильнее, чем горячий шаф. Ей хотелось большего. Мысли лихорадочно метались в голове, подобно ночным мотылькам у горящего фонаря. Смущение, порожденное неопытностью, и желание - сплетались воедино, выплескиваясь в неловкие ласки. Тиа пылко обнимала Ретара, тесно прижималась к нему. Вспыхивала от его ответных прикосновений: поцелуев в шею, заставлявших блаженно откидывать голову назад, успокаивающих, невесомо-нежных поглаживаний сквозь тонкую ткань блузки. Она неуверенно застыла лишь на долю уны, а после неуклюже принялась расстегивать пуговицы на чужой рубашке. Собственные пальцы в этот момент казались ей особенно неповоротливыми и будто назло путались, соскальзывали. Тиа со смесью злости и смятения сжала ладони на проклятой ткани, с резким вздохом уткнулась лбом в выступ ключицы в Ретара. Тот тихо рассмеялся, не выпуская её из объятий, и, кажется, совершенно не желал облегчать ей задачу. — Ты уверена? — спросил он, чуть склонив голову так, что почти коснулся губами уха Тиа. Она подняла рассерженный — золотистые искорки, казалось, подрагивали настоящими всполохами пламени в глубине темной радужки — взгляд и толкнула его раскрытой ладонью в грудь. Вместо ответа резким движением попыталась стянуть собственную блузку через голову, однако та зацепилась за одну из элегантных заколок. Тиа дернула её сильнее и, наконец, с жалобным треском ткани смогла отбросить. То, что опять получилось не красиво, а вот так глупо, вызвало досаду. Она мучительно покраснела. Ретар с улыбкой прижал Тиа к себе, медленно провел пальцами по обнаженной спине, вызывая волны приятных мурашек, и тихо-тихо, вдыхая запах её волос, прошептал: — Люблю тебя. Тиа верила ему, безоговорочно доверяла и первая потянулась за поцелуем. Позже она, удобно устроив голову на груди Ретара, не думала о полном волнений мире, что простирался за пределами этой комнаты, тихой, пропахшей ромашками и горьковатыми травами. Её было хорошо и так безмятежно спокойно, что хотелось остановить мгновение. Вобрать в себя размеренный стук сердца, почти неслышный шелест дыхания, запомнить лениво-ласковые движения любимых пальцев, что бездумно перебирали её растрепавшиеся волосы. Однако спустя некоторое время — уследить за реальным ходом минок было слишком сложно — Тиа встала. Подхватила первую попавшуюся — у Ретара было своё понимание порядка, отличавшееся от общепринятого, так что в комнате царил лёгкий хаос, — рубашку. Собственная блузка теперь имела самый нескромный вид, обзаведясь вторым декольте едва ли не до самого живота. Поэтому Тиа благоразумно решила, что рубашка, пусть и слишком большая для неё, лучше. К тому же та пахла Ретаром, не дурацкой травой, а именно им, тонко, едва уловимо, приятно. Тиа надела её, подвернув рукава, и неторопливо вытянула из основательно растрепанных кос каким-то чудом удержавшиеся в них ленты. Распущенные волосы накрыли плечи чернильными волнами, полными шелковистых мелких завитков, спутанных и топорщащихся во все стороны, словно космы ярмарочной гадалки. Она встряхнула головой, отбросила мешавшие пряди за спину и поймала взгляд Ретара. Он смотрел сосредоточенно, без улыбки, что озаряла всё лицо. Тиа знала этот взгляд, это выражение, взор, обращенный одновременно на нечто, достойное внимания, и внутрь самого себя в попытке поймать порыв вдохновения. С таким лицом он делал наброски, не те, что баловство — пойманные в клеть поспешных росчерков мгновения без глубины и объема, а те, что должны стать полноценными картинами. — Вспомнил о своем обещании написать мой портрет? — Тиа игриво изобразила величественную позу и улыбнулась. — Или просто любуешься? Ретар покачал головой. — Нет, думаю... — он выдержал драматическую паузу. — Кажется, это рубашка Рована. Тиа густо покраснела от злости и стыда. Проклиная неразборчивым шепотом, видимо, семейную особенность братьев Ней разбрасывать свои вещи, она уже собиралась избавиться от этой мерзкой тряпки, когда услышала, как Ретар приглушенно смеется, уткнувшись лицом в подушку. — Какой же ты...невыносимый! — зло заявила она и ловко вооружилась другой подушкой, собираясь совершить справедливую кару. — О, Бездна! Совершенно невозможный. — Но ведь ты меня любишь, — подняв голову, весело ответил он. Тиа было совершенно нечего возразить.***
Тиа зябко повела плечами и спрятала покрасневшие ладони в карманах теплого, отороченного мехом плаща. Настоящие трескучие зимние морозы, расписывающие оконные стекла завихрениями инистых узоров и покрывающие хрусткой скользкой наледью мощенные улицы, ещё не пришли. Но Альсгара утопала в серости поздней осени. Со стороны моря тянулись иссиня-темные тучи, разбухшие от ледяных, как дыхание Бездны, ливней. Однако хуже всего был ветер — налетавший хлесткими, будто подлый удар наотмашь, порывами. Он обдавал пробирающим до самых костей холодом, так и норовил проникнуть под многочисленные слои одежды. Тиа, конечно, грелась теплом “искры”, но прогулки не вызывали у неё прежнего восторга. Впрочем, в Башне, где холод впитался в сами стены, было не лучше: пол обжигал вековой мерзлотой, в коридорах тонким визгом северных ледяных духов бесновались сквозняки. Слабое дуновение тепла бессильно растворялось в этом царстве мрамора и непримиримой стужи. Согреться по-настоящему можно было лишь двумя способами: непрерывно расходуя магию или же устроившись с обжигающе-пряным шафом у жарко пылающего камина. В такие дни Тиа не хотелось никуда идти. Лучше было, закутавшись в тяжелое шерстяное покрывало, свернуться нежно-кошачьим клубком под боком Ретара. Или же с озорным коварным смешком ткнуть его — такого теплого от макушки до самых кончиков пальцев — озябшими ступнями, а потом протолкнуть их между его голеней, втягивая столь необходимое тепло. Но, увы, Ретар зачем-то позвал её в тот самый заброшенный дом, где впервые поцеловал. Тиа возмущенно повздыхала, всем своим видом показывая крайнее недовольство необходимостью куда-то выходить. Но на какие только жертвы не приходится идти — во всех смыслах — ради любви. В итоге было даже не так плохо, как она ожидала: свежий воздух бодрил и расписывал нежным румянцем щеки. Ветер колюче ерошил волосы. Заставлял прятать подбородок в поднятом воротнике. Шарф свободно болтался на шее Ретара, и Тиа было холодно даже просто наблюдать за этим безобразием. У скрипучей проржавевшей калитки, ведущей за ограду к гроганским дубам, лишенным покровов листвы и похожим на почерневшие руки кадавров, тянущиеся скрюченными пальцами из-под земли, они остановились. Тиа не выдержала, поймала концы шарфа и заботливо закрутила его вокруг шеи возлюбленного. Дом хоть и не внушал ей прежнего ужаса — не проход в Бездну, но печальные руины, — всё равно, казалось, нависал согбенным призраком древности. Выглядел в угасающем неверном свете осени более черным и запущенным, плачущим разбегающимися трещинами и затянутыми грязью, как старческими бельмами, окнами. — И зачем мы пришли сюда? — спросила Тиа, упрямо скрестив руки на груди. — Поговорить. — Ретар, открыв калитку, пропустил её вперед и небрежно стряхнул прилипшие к ладони красновато-бурые, как засохшая кровь, хлопья ржавчины. — И я хочу показать тебе кое-что очень важное. Это не предназначено для чужих. Он заметил обеспокоенный взгляд карих глаз и, смягчив серьезность собственных слов ободряющей улыбкой, прибавил: — Пока не предназначено. Помнишь, я говорил о том, что люди боятся того, что не могут понять или того, чем их пугают долгое время? Боятся настолько, что даже не пытаются познать. Видят в этом угрозу, от которой в лучшем случае убегают, а в худшем...В худшем - пытаются уничтожить, выжечь, как заразу. Тиа вошла в большой зал, и холод с новой силой обрушился на неё, вызвал противную мелкую дрожь. Какое-то дурное предчувствие тревожно трепетало внутри, тошнотворно-кислым привкусом оседало на языке. Она сглотнула и, силясь сохранить твердость и беззаботность голоса, полушутливо поинтересовалась: — И что же это? И почему ты решил показать это мне? — Потому что ты достаточно талантливая и умная, чтобы понять и принять верное решение. — Ретар осмотрелся и, убедившись, что никто не посещал дом в последнее время — никаких признаков чужого присутствия, грязь нетронута, — с какой-то настораживающей предосторожностью сотворил несколько сильных заглушающих плетений. — И потому что тебе я доверяю. Тиа тронули и немного успокоили эти слова. Однако в следующее мгновение она ощутила, как прежняя лёгкая тревога обратилась в напряжение, отдававшееся монотонным звоном в резко налившемся тяжестью затылке и изматывающим приступом тошноты. Под пальцами Ретара распускалось какое-то плетение — маленькое, дрожащее цветными пятнышками и почему-то казавшееся неправильным. Даже отвратительным. Вызывающим отторжение на глубинном уровне, как нечто, изначально мерзкое по самой своей сути, и произрастающее из червоточины. Нет, из тьмы, поняла Тиа. Из темной запретной стороны дара, извращенной и гнилостной. Плетение, мерцавшее в ладони Ретара, абсолютно точно являлось проявлением тёмной “искры”. Тиа никогда сама не сталкивалась с носителями темного дара, но слышала много историй об отвратительных сдиских некромантах, извечно окруженных смердящими мертвецами. Но сейчас тьма покорно свивалась кольцами в руке Ретара, которого она знала и любила, и это почти завораживало, как может увлечь нечто смертельно опасное. Тиа даже не подумала о возможности доложить Башне об отступнике, вкусившим запретное. Она стиснула пальцы, вжимая короткие ногти с отрезвляющей болью в ладони, и решительно, твердым голосом попросила: — Расскажи мне всё.***
И Ретар рассказал ей всё: о том, что дар ущербен, если отсечь от него и использовать лишь часть. Увечен, неполноценен, как калека, и оттого обречен на слабость, вырождение истинных талантов. Тьма и свет — половины некогда целого, поразительного могущества, и Скульптор был так велик лишь потому, что смог слить их воедино в самом себе. О том, что предрассудки — худший из ядов, и способ удержать от неизведанного, ограничить, втиснуть в рамки. Страх пред незнакомым, рожденный из чужих убеждений, без собственных попыток осмысления — ещё одна форма глупости. А глупцов просто вести за собой, как скот. Использовать, держать на коротком поводке — Тиа вспомнила Сориту и её свиту пустоголовых куриц, покорно-восторженных, как юродивые или блаженные полудурки, — и продолжать кормить сказками, не допуская к подлинной силе, всем возможностям дара. О том, как нужны перемены. Это не просто революционный романтизм и пустые крики протеста, даже не тяга к власти. Это необходимость, ибо не может быть подлинного света без тьмы, как не может быть и тьмы без света. Оба вида “искры”, так или иначе, обречены на постепенное угасание без противоположной силы. В Радужной Долине, которую Скульптор возводил с расчетом на возвеличивание дара, уже сейчас слишком много пустых залов и слишком мало истинных талантов. И дальше будет только хуже. Великий Упадок, последовавший после смерти Скульптора, сменится Великим Вырождением. Радужная Долина будет выпускать лишь кустарных мастеров — врезать простейшим плетением, снести пару стен, разрушать банально и примитивно, вот и все умения. Слияние же — новый путь, ключ к силе и вечности. Тиа казалось, что она пошла бы за Ретаром до самой Бездны и обратно, даже если бы не было всех этих достойных целей и убедительных аргументов. Рискнула бы прикоснуться к тьме, потому что он уже показал ей на примере проклятого дома, насколько смехотворным может быть страх, насколько незаметно ниточки навязанных убеждений врезаются в запястья. Она слишком долго дергалась театральной марионеткой из-за движений пальцев Сориты. Но цели были. Ретар предлагал не просто бездумное веселье, легкомысленное озорство. Он предлагал стать у истоков нового мира. Раскрыть силу самим и позволить другим содрать с дара закостеневшие цепи. Учиться и учить. И это звучало куда лучше, чем перспектива тратить время в Совете на обмен любезностями с теми, в ком нет ничего, кроме спеси. Сорита часто упрекала Тиа в тщеславии. Но ложная скромность — ошейник, способный задушить, как в случае с Митифой, которую используют все, кому не лень. И Тиа, прижав руку, что недавно держала тьму, к собственной щеке, попросила: — Научи. Тогда Ретар поведал об остальных — тех, кто стоял у истоков мятежа, незаметно разбавлял ряды светлых серыми — и отвел её к Черкане и Тальки. Тянуться к тьме было тяжело, даже больно. Пальцы то и дело сводило мучительной судорогой, выкручивало жгучей болью. Каждая частичка незапятнанного света в Тиа отчаянно противилась вторжению чужеродного, изменению. Это напоминало тот отвратительный вид перелома, когда кость не просто расходится трещиной по линии удара, но крошится разрывающими плоть костными отломками. Такое не под силу собрать даже самым именитым лекарям, лишь редкому дару Целительниц была подвластна кропотливая работа по возвращению не столько целостности, сколько функциональности. И Тиа не удивилась, что темную “искру” взялась разжигать именно Целительница. Тальки, с лучистыми морщинками, густо испещрявшими лицо, с сухими, искривленными старостью пальцами, с немного раздражающей привычкой обращаться не по имени, а всякими “девочка”, “милочка”, “дорогуша” - совсем не походила на того, кто хранит темные тайны. Но Тиа в первый раз поразило то, как легко была отринута мнимая безобидность. Говорила Тальки с теми же интонациями заботливой бабушки — ах, посмотрите кого привел проказник Ретар! — но взор ее бледно-голубых глаз казался оценивающим, по-змеиному стылым. Тиа эти глаза напоминали два бесцветных лесных пруда, отражающих недвижимой гладью хмурое небо. Во взгляде — оледенелая вечность. Но “искра” всё же отзывалась на её манипуляции. Тиа и сама — через непринятие, через инстинктивное отвращение пред недозволенным, — раздувала тщедушный, как последний синеватый язычок пламени, промелькнувший среди прогоревших углей, проблеск тьмы. Вошла не только в Дом Силы, но и в Дом Боли. И осколок силы Бездны укоренился в ней, как мог бы уцепиться за рассеченную плоть коварный наконечник стрелы — с режущими кромками и извилистыми гранями. Не вырвать, не пожертвовав частью себя. Однако темная “искра”, словно та самая стрела, не чувствовалась как часть привычного тепла, неизменно ровно пылавшего под ребрами дара. Она причиняла мучения своей инородностью. Не ластилась теплой домашней кошкой, но огрызалась рассерженно-яростным шипением беспородной тощей твари с грязными клоками свалявшейся шерсти. На следующий день Тиа слегла с лихорадкой. Ретар предупреждал, что в Перерождении, знаменующим переход, приятного мало, не всем дано справиться с этим. Но было так невыносимо плохо, что в какой-то момент, между проблесками тяжелого забытья, она подумала, что умирает. Собственное тело казалось чужим, неправильным. Тиа бросало в изматывающий жар, будто в груди взвивалось алчное пламя, и она в бреду выпутывалась из влажных одеял. Часто, сорвано ловила иссушенными, с запекшейся корочкой в углах губами холодный воздух. Слепо тянулась к чужим рукам, глухим хрипом прося воды. Однажды ей показалось, что она сквозь дрожащее марево горячки, терзавшее виски размеренной пульсацией раскаленной боли, видела Митифу. Темный силуэт напротив падающего света: фарфорово-бледный профиль, серая косынка, тонкий выбившийся завиток волос, перечеркивающий щеку, как рубец. Но Тиа не поняла, было ли это на самом деле или являлось мороком воспаленного сознания. Иногда жар сменялся могильным холодом. Он подбирался неожиданно: сковывал конечности, заставлял сжиматься в клубок и дрожать под многочисленными одеялами, отбивая зубами, будто кастаньетами, жуткий ритм. Тиа едва не всхлипывала, когда подтягивала одеревеневшие колени к груди и чувствовала, как кто-то заботливо набрасывал на неё ещё одну шерстяную накидку. Она никогда не болела серьезно, лишь иногда зимой донимал противный насморк и редкий кашель. Нынешняя же болезнь причиняла столько страданий. Тиа на отчаянном упрямстве вырывалась из сетей слабости, тянулась к свету, при этом приняв и тьму. Выталкивала себя из забытья в реальный мир, в комнату, пропитавшуюся специфическим запахом болезни. К Ретару. Она знала, что он был где-то рядом. Периодически слышала его голос — не слова, но успокаивающее звучание, помогающее ей из неспокойной кошмарной дремы перейти к глубокому сну. Чувствовала прикосновения его рук к собственным, пылающим болезненной краской, щекам. Когда Тиа с трудом открыла глаза, смаргивая остатки тумана, Ретар был рядом. Сидел у её кровати и в свете, внезапно яркого для осени солнца, казался уставшим — синеватые тени, особенно заметные на фоне его бледной кожи, залегли под глазами, прозрачно-светлая щетина колюче проступала на щеках и подбородке. Тиа выпростала руки из-под одеяла — болезненно тонкие и сероватые, без привычной золотистой мягкости после болезни — и потянула их к Ретару. Он без лишних слов перебрался на кровать, склонился над Тиа, бережно прижал к себе, мимолетно мазнув колючей щекой по её щеке. Она крепко сомкнула руки за спиной возлюбленного и ощутила, как на неё, наконец, снизошел покой. Благостное ощущение невесомости собственного тела, тишины, вызывающей желание растянуть момент, остаться в нем как можно дольше. Она знала, что теперь всё будет хорошо. — Дурацкая щетина, — заявила со слабой улыбкой Тиа и, положив голову на плечо Ретара, провела пальцем по его подбородку. Ретар тихо, почти неслышно рассмеялся. — Прости, хотел удивить тебя столь же шикарными усами, как у Лея, но не успел их отрастить. — Даже не думай, Ретар Ней! — Она шутливо ткнула его кулаком в грудь и тоже не смогла сдержать смех. Ему всегда удавалось рассмешить её. — К тому же я люблю тебя и без усов, как у Лей-рона...***
Тиа вытянула руку вперед, силясь обуздать непокорное плетение. Начинать с самого начала — с основ, усвоенных ещё на Первой Ступени, было тяжело. Она слишком привыкла к тому, что “искра” покорно подчинялась её воле, вспыхивала без особых усилий, изливаясь жаром в магический контур. Забыла о тех временах, когда плетения путались, обрастая искажениями, а поток силы в любой момент мог иссякнуть, вырваться резким всплеском или оборваться раздражающим пунктиром. С новой тёмной силой приходилось заново исследовать возможности, что пьянили новой необузданной мощью, кажущейся безграничностью, и намечать пределы, чтобы не выжечь себя или не сверкнуть, пусть самым кончиком, ничтожной частью силы, пред глупцами. Темная сторона дара была прекрасна, но открывала доступ к силе невероятной и непривычной. Однажды Тиа, во время тренировки с Ретаром в черном доме, чуть не обрушила стену, выбив из неё огромный блок. Ретар, в отличие от Сориты, был неплохим наставником. Терпеливо объяснял непонятное, показывал без признаков раздражения или снисхождения то, что ей не давалось, не пытался обратить её дар в оружие в своих руках, но позволял ему распускаться спокойно и неторопливо, обрастать шипами боевых плетений. Впрочем, его отличала лишь доля непреклонности в расписании их тренировок. Они следовали четкому распорядку, который не менялся в зависимости от условий. За всё время он сам пропустил лишь несколько дней: Рован приобщился к тёмной “искре”, но Перерождение ударило по нему сильнее, чем некогда по Тиа. Младшего Нея буквально выжигала лихорадка, и многие полагали, что он не выживет. Не всем желающим повезло благополучно пройти через Перерождение. Тогда Ретар находился возле брата почти постоянно, пока Гинора и Тальки не сообщили, что опасность миновала. Тиа терпеть не могла Рована и не огорчилась бы, если бы тот умер, но семью не выбирают. И она, и Рован соблюдали видимость — улыбки тонкие и острые, а в словах — тягучий яд, сцеженная по капле ненависть, — дружбы, потому что оба ценили Ретара так же, как и он их обоих. Хотя иногда Тиа сильно сомневалась, что такая скользкая, холодная гадина, как Рован, вообще способна на что-то, кроме самолюбования. В те дни Тиа тренировалась самостоятельно. Не потому что хотела что-то доказать Ретару, как некогда Сорите, но потому что хотелось самой. Сила ещё никогда не казалась настолько целой, правильной, захлестывающей и мягко качающей на своих волнах. И ей нравилось, что не только она смогла познать это. Сначала в компанию отступников просочился Шалв — по-прежнему легкомысленный, как майский ветер. Его привлекало не само знание, но факт его запретности. Затем присоединилась и Рика, с босоногого смешного детства бегавшая хвостом за братом. Её вела жажда приключений, вскормленная отнюдь не научными трудами о природе магии. Даже Митифа шла за Тальки и взращивала в себе тьму. Тиа замечала, что в их группе зрело что-то. Это было лишь вопросом времени, ибо собрались не только мечтатели, но и деятели, проникли в высший Совет, как Аленари, или даже дальше. Однако сейчас ей не хотелось задумываться и тревожиться об этом. Она слишком соскучилась по Ретару за те дни, что почти не видела его. А сейчас он был здесь. Рядом. Плетение скатывалось комковатым сгустком силы с пальцев. Тиа совершенно не могла на нем сосредоточиться. Она вновь распрямила кисть и почувствовала, как Ретар тесно прижал к её раскрытой ладони свою, скользнул пальцами между её пальцев, сплетая их руки в замок. — Отвлекаешь, — мстительно фыркнула Тиа. Вспомнила, как он с улыбкой ответил ей так же, когда она, позируя для того самого портрета, позволила ткани блузы соскользнуть с плеча, открыв изящный изгиб ключицы, больше, чем следовало, золотистой кожи. Однако желания продолжать работать над плетением у неё не было. Она шагнула вперёд, прильнула щекой к плечу Ретара, решив, что один-единственный день, когда обучение было урезано на несколько наров, большой роли не сыграет. Он, безмятежно спокойный, расслабленный после томительного ожидания и дней напряжения, обнял Тиа. В этот момент ей казалось, — странно сентиментальная мысль, достойная книжек Рики, — что сейчас у них есть всё время мира.***
Время истекало стремительно и неумолимо. Оставался всего лишь истончавшийся день до попытки перехватить власть, сместить Сориту и открыть пред остальными свою связь с тьмой. Тиа знала, что убедить их будет непросто. Многие слишком твердо верили, что сила, почерпнутая из Бездны, — зло без полутонов и иных возможностей как применения, так и трактовки. Но это было всё равно что обвинять нож, а не руку, направлявшую его для защиты или для уничтожения. Однако пустоголовых фанатиков, напрочь лишенных собственных мыслей и способности думать, принимать решения своим умом, хватало. И Тиа ощущала мерзкое, сводящее с ума волнение — как изматывающий зуд в месте, до которого никак не получается дотянуться. Она обратилась в сплетение обнаженных перекрученных нервов, слишком остро реагирующих на малейшее воздействие. Её выводила из себя Митифа с намеками настолько завуалированными, что более очевидным было бы лишь публичное оглашение их замыслов. В какой-то момент Тиа даже подумала, что понимает, почему Ретар терпеть не мог забитую Серую Мышку. О, святая простота, что хуже откровенной глупости! Хотя нельзя было сказать, что Ретар как-то открыто проявлял неприязнь к Митифе. Скорее, просто держал дистанцию, как и она сама, но это было как-то подчеркнуто, из-за чего бросалось в глаза. Когда Тиа спросила об этом, он не отделался какой-нибудь виртуозной ложью, но и не дал прямого ответа, вовлекая её в очередной несерьезный разговор, с каждой шуткой уходящий всё дальше от темы. Оставалось только верить, что завтра, в судьбоносный нар, когда им нужно будет обезвредить Мать, старые сокрытые недомолвки не сыграют роковую роль. Тиа радовало, что завтра с ними будут Шалв и Рика. Хотя и они нынче при встрече раздражали своим несерьезным отношением, напоминавшим откровенную браваду, сквозь изукрашенную вуаль которой проглядывал тот же страх. Шалв уже строил планы, как поразит своими новыми талантами Фернилу, Ходящую из малого Совета, что безжалостно отвергала его ухаживания. Рика отвесила ему шутливый подзатыльник. — Ничего ты не понимаешь, глупый братец! — изрекла она с видом умудренного специалиста, подробно изучившего сотни романтических сюжетов. — Выть под окнами несчастной девушки какие-то едва ли пристойные баллады — не лучший способ снискать её благосклонность. — Не баллады, а серенады, — проворчал Шалв недовольно себе под нос. — И нормальные они. — Ооо, твои глаза — озера голубые, — издевательски протянула Рика намеренно писклявым голосом и увернулась, когда брат потянулся к ней, чтобы прервать сей смехотворный музыкальный номер, пародирующий его потуги на поприще менестреля любви. — Я в них тонуууу, противиться не смея. Тиа тоже рассмеялась. Как же хорошо, что Ретар не исполнял ей никакие баллады-серенады или ещё какой-нибудь поэтизированный бред. Хотя голос у него был приятный, и она однажды слышала, как он тихо напевал какую-то простенькую старую песенку, когда разбирал холсты и складывал баночки с красками. — Используем его, как секретное оружие против Сориты, — сквозь смех смогла произнести она, привалившись к плечу бесшумно хохотавшей Рики. — Тогда она “противиться не посмеет” после столь...вдохновенного признания красоты её “подобных озерам голубых глаз”. Шалв отчаянно скривил лицо, представив, видимо, во всех подробностях и красках эту сцену. Обе девушки вновь засмеялись, выплескивая скопившееся нервное напряжение. Он только демонстративно закатил глаза, мол, женщины ничего не понимают в высоком искусстве сложения песен и в поэтических метафорах, а у Фернилы действительно красивые глаза — прозрачно-голубые, как бездонные озера, окаймленные светлыми, льняными ресницами, которые она так мило опускает, отводя взгляд. Тиа стало чуть легче, и она оставила приятелей обсуждать принципы исполнения серенад и неоспоримые достоинства Фернилы. Немного бесшабашных шуток разбавляли волнение. Помог и разговор с Гинорой — всё будет мирно по возможности, они не прольют крови больше, чем нужно, больше, чем заставят неизбежные обстоятельства. Тиа, сколько бы не желала в гневных тирадах стерве Сорите рухнуть с лестницы или сгинуть в своих драгоценных зарослях из хищных лиан, на самом деле не жаждала её убийства, тем более не хотела сама сразить наставницу. Она надеялась на мирный переворот, бескровную смену власти. Но опасения и осознание опасности мучительно подтачивали её. Пожалуй, Тиа не отказалась бы пролить кровь Рована, этой ленивой безответственной сволочи, из-за которой Ретар вынужден был сам заниматься последними приготовлениями в Радужной Долине. Тиа ждала его возвращения, не зная, из-за остаточного беспокойства, чем себя занять. У него всегда находились нужные слова, само его присутствие успокаивало её. Ретар вернулся поздно вечером, утомленный, но спокойный — его вера в праведность их целей и успех начинаний казалась незыблемой. Улыбнулся — мягко и тепло, приподняв лишь уголки рта, — Тиа, которая вышла его встречать и смотрела теперь с беспокойством. — Всё хорошо? В Долине нет никаких проблем? — всё-таки поинтересовалась она, пока они добирались в гулкой ночной тишине — каждый шаг по мраморному полу отдавался особенно громко, будто кто-то грозно зачитывал приговор, — до нужной комнаты. — Да. — Ретар отворил дверь и пропустил возлюбленную вперёд. — Не волнуйся, всё пройдёт по плану. Он намеренно избегал деталей: в Башне даже у стен были глаза и уши, хотя свою комнату он надежно оплел заглушающими плетениями. Но попусту рисковать, накануне решающего дня, не было никакого желания, поэтому Тиа не стала продолжать разговор, лишь негромко вздохнула и принялась вынимать из кос заколки, готовясь ко сну. Ретар подошел к ней сзади и начал помогать. Его пальцы ловко справлялись со спутавшимися прядями, невесомой лаской касались затылка, шеи, проступающих изгибов позвонков. Тиа почувствовала волну приятных мурашек и откинула голову назад. Она любила мгновения страсти: той яркой, нетерпеливой, что иногда охватывала её и Ретара после тренировок, вспенивавших кровь осознанием запретности, привкусом опасности, кипучей эйфорией успехов. Эта гремучая смесь вырывалась иступленными поцелуями, нетерпеливыми прикосновениями, когда они добирались до комнаты, но не до постели. Ретар подхватывал Тиа под бедра, она, сжав ладонями его плечи, тесно прижималась грудью к его груди — жарко, даже сквозь слои смятой одежды — и целовала быстро и не глядя: в угол рта, подбородок, шею. Это напоминало первобытный танец, нечто голодное и хищное. Любила и тихие ночи, когда лейтмотивом становилась игривая нежность — избавлять друг друга от одежды с томительной, дразнящей неторопливостью, обмениваться тягучими, почти ленивыми ласками, поцелуями невесомыми, изучающими, почти щекотными. Но тем поразительнее казался эффект, производимый касаниями совершенно невинными, пронизанными лишь заботой. Ретар закончил вытягивать из волос Тиа заколки, и той показалось, будто он вытащил из её головы все колкие тяжелые сомнения, шипами ворочавшиеся под кожей. Просто быть вместе, вот так, в хрупком коконе рукотворного покоя, она тоже любила. — Пойдём, нужно хорошо отдохнуть, — сказал Ретар, уткнувшись подбородком в макушку Тиа. — Завтра будет очень тяжелый день. Мы справимся, но придётся постараться. Тиа верила, что так и будет. Они — все, и скрытная Митифа, и Шалв, и Рика, — обязательно справятся.