***
Продвигаться вперёд приходилось медленно, хотя времени было слишком, непозволительно мало. Почитатели Сориты, уже провозгласившие эту властолюбивую мразь мученицей, павшей едва ли не для спасения всего мира, казалось, могли броситься в погоню в любой момент. Осень стремительно убывала, грустно заливая землю монотонными ливнями. Даже широкие торговые тракты обращались в чавкающие жидкой грязью топи, в которых вязли телеги и копыта лошадей. Мелкие же тропки и дороги становились полностью непроходимыми. Самшитовые горы нужно было миновать до прихода зимы. После, когда снегопады укутают склоны, а вьюга заревёт, как тысяча тварей из Бездны, пройти будет невозможно. Ко всему прочему Тиа и уцелевшие после неудавшегося переворота, что нарекли Тёмным Мятежем, хоть и успели частично восстановить собственные “искры”, ещё в полной мере ощущали последствия того немыслимо долгого дня. Это были не просто бои. Но подлинная кровавая бойня. Планомерное и жестокое истребление, ибо пленных светлые брать не планировали. Пылающий вихрь, в котором высокие цели сменились простым желанием выжить. Тиа с трудом переносила эту походную жизнь. Иногда они останавливались в захудалых деревнях и трактирах. Чаще, не желая привлекать, располагались биваком где-нибудь на уединенных опушках и познавали все прелести бытия кочевников. Тиа злилась почти постоянно. На ненастье, на каждое из неудобств отдельно, на Рована, который вдохновенно изображал императорскую дочку, озвучивая свои претензии, чем усиливал всеобщее раздражение. Однако эти тяготы отвлекали от печали. Закаляли внутри неё ненависть к обитателям Башни — из-за этих пустоголовых престарелых куриц, не желающих сходить со старой тропы в поисках иных граней дара, всё обернулось так. Они должны поплатиться. Думать об этом — о будущем триумфе — было легче. В этот раз на пути их маленькой группы попалась совсем крохотная деревенька, жмущаяся едва ли не к подножью темно-зелёных гор. Постоялый двор в ней был ещё более захирелым и жалким, чем первый, встретившийся им. Но Тиа в глубине души — на внешние проявления не хватало сил — была довольно и этим. Возможностью вымыться, пусть и в очередном корыте. Поспать в постели, пусть и рискуя познакомиться поближе с клопами или крысами. В тесноте и относительном комфорте — довольствоваться мелочами она не умела никогда, — чем под бесконечным простором неба, открытом пронизывающим до костей ветрам. С горячей водой в этой таверне дела обстояли лучше, чем Тиа не преминула воспользоваться. Слои повязок, прикрывавшие медленно заживающие ожоги на руках, при этом она, конечно, не смогла не намочить. Но так даже лучше. Не придется отдирать присохшую к корочкам ран ткань насухую, причиняя самой себе лишь новую боль. — Давай помогу? — Ретар уже ждал её в отведенной им комнате, маленькой, с тусклым освещением и единственной узкой кроватью. Тени причудливо ложились на его заострившееся лицо. На щеке еще можно было разглядеть неровное пятно заживающей ссадины. Две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, и Тиа видела часть синяков — многообразие оттенков темной синевы, палитра, на которой беспорядочно смешивали краски, — оставленных ударом Сориты. Благо тот прошёл по касательной, а часть силы погасил вовремя выставленный барьер. — Мне удалось раздобыть целебную мазь у Тальки. Надеюсь, от неё будет польза. — А я надеюсь, что она не воняет ромашками. — Шутка была откровенно вымученная, как несуразная хохма, рассказанная посреди разоренного поля битвы, как пир во время чумы, как нелепый танец шута, смехотворно звеневшего шляпой с бубенцами, среди гнетущего безмолвия похоронной процессии. Но Ретар всё же ободряюще дёрнул уголком рта. Даже не подобие или прозрачный призрак его прошлой ослепительной улыбки. Тиа села рядом и покорно протянула руки. Ретар с осторожностью снял повязки и толстым слоем, не размазывая, начал наносить мазь. Большая часть изъязвлений успела затянуться, покрыться сухими корочками, новая, пока особенно чувствительная кожа покрывала пострадавшие кончики пальцев. Но самые глубокие из ранок, рассекающие линии на ладонях, лишь подернулись белесоватым налетом и легко расходились от каждого движения воспаленно-красным нутром. Тиа непроизвольно зашипела, когда мазь накрыла одну из них, и рефлекторно повела кистью, избегая прикосновения. — Прости, — тихо сказал Ретар, не поднимая головы и не отрываясь от работы. Одной рукой он мягко удерживал её запястье, а второй — закручивал чистую повязку вокруг её ладони с неожиданным мастерством. — Да ничего, — выдохнула Тиа. — Не волнуйся, мне не больно. — Я не об этом. — Он закрепил последний тур и принялся за вторую руку. Вздохнул. — Хотя и об этом тоже. Мне не стоило втягивать тебя в мятеж. Она вспомнила разговор с Гинорой в тот последний день перед тем, как все их благие намерения провалились в Бездну. До последнего была возможность отступить. Уйти перед мятежом и вернуться после, лицемерно приняв сторону победителей, как предложила Гинора. Никто бы не осудил. Или пойти подлым путём. Переметнуться в последний момент, вероломно нанеся удар в спину своим союзникам, и стать героиней, которую Сорита бы возвысила. Тошнотворное будущее. Но Тиа выбрала сама, когда вступила в схватку с Матерью, — честный бой, а не предательский внезапный удар. И не собиралась жалеть о том, что обменяла жизнь наставницы на спасение Ретара. — Я сама приняла решение, — Тиа подняла твёрдый упрямый взгляд, — и что бы не случилось я не буду сожалеть о нём. Просто...это тяжёло. Я не ожидала, что будет так сложно, что мы стольких потеряем, — она запнулась, но почувствовала, как Ретар успокаивающе погладил её предплечье. — Но я буду сильной. Обещаю. — Я тоже рассчитывал, что всё будет проще, пройдет по плану. И мы вместе построим новый мир. Будем теми, кто перевёрнет старые порядки. — Он закончил перевязку и посмотрел на Тиа. — Ты и так сильная. И очень смелая. Она почувствовала, как краска приливает к щекам. Тиа привычно приподняла руку, желая коснуться его — благодарно скользнуть пальцами по щеке, зарыться ими в мягкие волосы на затылке, — но вспомнила о бинтах, обезличивающих сам смысл контакта — кожа к коже, обмен теплом, что перестаёт в этот момент делиться на своё и чужое. Поэтому просто чуть придвинулась к нему так, что их плечи теперь соприкасались. — Благодаря тебе. Ретар улыбнулся, наконец-то, по-настоящему. — Нет, сила — в единстве, как и в случае с разными сторонами дара. Мы всего добьёмся, — он приобнял Тиа, — вместе.***
Набатором, к сожалению, правил не законченный идиот, которым было бы легко управлять. Чуть-чуть густого мёда в речах, отрадного елея в благозвучных обещаниях — и можно, будь король очередным простаком, было бы плести вокруг него тенеты, подчинять целое королевство своим нуждам, убедив всего лишь одного человека в том, что это благо для него. Но он не собирался делиться с ними армией и ресурсами. Можно было сколь угодно сулить ему возможность отхватить от Империи, как от свежего душистого пирога, южные территории. Однако что на самом деле они могли дать ему? До смешного маленькая и нелепая компания: два калеки — о полном восстановлении Лея и Аленари не могло быть и речи, — седая старуха, кажущаяся особенно хрупкой из-за отметин возраста, пестрый набор женщин, о предназначении которых у набаторских вояк свои представления. Ретар и Рован едва ли спасали плачевную ситуацию. Они не производили должного впечатления не только из-за внешнего вида. Даже сильнейших можно победить количеством. Восемь отступников против сил всех Ходящих, за которыми империя, — безнадежно, как прыжок со скалы с удавкой на шее вместо страховочной верёвки. Сдису, где в почёте была тёмная “искра”, они могли предложить обмен знаниями. Заинтересовать их идеей Серой школы. Но Сдис мог оказать поддержку, если основные силы предоставит кто-нибудь другой. Они не желали терять своих одаренных на чужой войне ради эфемерного и, возможно, неосуществимого. Миром правила алчность и поиски личной выгоды. Тиа понимала и принимала это. Но новые преграды лишь распаляли злость. Герка — город в кольце Самшитовых гор, кажущийся по сравнению с великолепной Альсгарой или тщеславным Корруном, утопающим в роскоши, совсем маленьким и серым. Однако это всё-таки был город. Мощенные улицы и крепкие дома. Серые камни и укрепления. Беспокойно снующий народ и стража. Не очередная дремучая деревня, где самая большая опасность — мужичьё с вилами да ведомые слабоумием охотники на ведьм. Тальки и Гинора считали, что из города будет легче протянуть мрежу заговоров по обретению союзников. Им всем нужна была собственная армия. Сейчас это было не столько продиктовано их целью, хотя и следовало ковать железо, пока Ходящие тоже ослаблены потерями, а вопрос выживания. Бегать несколько человеческих жизней, пока время не сотрёт их имена и лица — но не деяния — из человеческой памяти — тяжело и постыдно. Проклятые — слава о них шагала впереди, обрастая всё новыми слоями лжи, как плоды гнилостным сероватым покровом ботритиса, — временно поселились на окраине Герки. Там, где сгорбленный по-старушечьи бок города примыкал к узким горным тропам. В отличие от входа со стороны равнины, где то и дело мелькали торговые обозы и бурлила жизнь, или центра, где человеческие потоки скручивались, подобно течениям, образующим водоворот, окраина не привлекала внимания. Она собирала под своими крыльями — покосившимися крышами — сплошь бедняков или всякое отребье, далёкое от праведности. Город был слишком мал, чтобы затеряться в нём, словно незначительные песчинки. Но прятаться среди людей-теней — нищих, ловкоруких воришек и прочих, вытесненных за пределы видимости благонравного честного народа, — было проще. Они поселились в некой таверне, притягивающей неблагонадежных личностей. Те, у кого руки нечисты, едва ли побегут докладывать о подозрительных незнакомцах. По вечерам на первом этаже, отведенном под питейную, всегда было шумно. Громкие разговоры могли перетекать как в пьяные нестройные песни, так и шум свары — крики, звуки ударов, хруст многострадальных столов, табуретов, попавших под ноги осколков разбитых стаканов. На втором этаже, где располагались жилые комнаты, тоже проступали следы разгульного образа жизни, захламленности и разрушения, до которого никому не было дела. Лестница противно скрипела каждой ступенью. Скалилась, как старый нищий полубеззубым ртом, изломанными перилами. На стенах от постоянной сырости темной зеленью проступали, будто характерные выпукло-шершавые отметины лепры, расползающиеся пятна плесени. Крыша протекала в нескольких местах. В дождливые дни, столь частые для уходящей осени, Тиа слышала не только приглушенный шорох ливня, звучащий затянувшейся монотонной секвенцией, но и то, как капли, просочившиеся сквозь дыры в кровле, ритмично бились о предусмотрительно подставленные кадки и прочие посудины. Сначала это были резкие отчетливые звуки столкновения дождинок с деревянным дном. Потом, когда кадка частично заполнялась, капли ударялись о скопившуюся воду с кристально-тонким, невыразимо грустным плеском. Тиа он почему-то навевал мысли о плаче. И о мертвецах, о которых она старалась не думать. Не стоило притягивать своими мыслями тех, кто ушёл, обратно к разделяющей грани. Поднимать трупы — всего лишь кости, мышцы, разлагающаяся плоть, подчиняющаяся жару “искры “, как хитроумный механизм, — было просто. Думать о возвращении духов — отчего-то не страшно, но тревожно. В этот раз Тиа разбудил настоящий плач — отчаянный вскрик, перешедший в надрывное рыдание. Затем какие-то неразборчивые слова, в которых отчетливо звучали жалкие умоляющие нотки. Она раздраженно подумала об очередных пьяных выходках местных неотесанных мужланов. Некоторые из них под воздействием убийственной смеси из дешёвого кислого вина и браги так и норовили зажать какую-нибудь из молоденьких служанок в темном уголке, но девицы при мнимой безобидности отличались бойким нравом да ловко избавлялись от ненужного внимания собственными силами. Тиа со вздохом уткнулась лицом в подушку, цепляясь за ускользающий сон. Ретара рядом не было, но он, видимо, перед уходом заботливо набросил на неё второе одеяло, так что было достаточно тепло. Возвращению к сновидениям вновь помешал шум. На этот раз приглушенный визг. Как будто озверевший хозяин пнул собаку под рёбра, и та вся взвилась с болезненным воём, нисходящим до жалобного скулежа. Вот только все эти отзвуки страдания исходили от человека. К всему прочему Тиа насторожило то, как резко они оборвались, будто кто-то, поняв, что привлекает ненужное внимание, воспользовался заглушающим плетением. Она резко вскочила. Быстро привела одежду в порядок и кое-как собрала растрепанные волосы, стянув их небрежным узлом на затылке. Выскользнула из комнаты, сосредоточенно вслушиваясь в неправильную, чрезмерно безжизненную тишину. Между пальцами уже вились едва заметные искорки: превентивный удар лучше запоздалой реакции на чужое нападение. В коридоре тоже было тихо. Тиа внимала не столько зрению и слуху, сколько тому особому чувству, что позволяло распознавать чужую магию. Чувствовать её как тождественный поток силы или чужеродное покалывание, опасное, как жгучий укус огненного скорпиона. Сейчас она ощущала еле заметный след, тянущийся сквозь остаточную дымку старых плетений — путешествий вне тела Аленари, сотканных из теней воронов, несущих послания. И эта нить пролегала непрерывным ручейком, истончающимся, но не пресекающимся. Тиа резко толкнула дверь в самом конце коридора, где никто не жил. Та поддалась с трудом, проскрежетала несмазанными петлями, как хрипящий извивающийся в петле висельник. Звуки и запахи обрушились на неё раньше, чем сложилась из беспорядочных мазков красного, густо-багрового, синевато-алого, цвета темной венозной крови, цельная картина. Пахло омерзительно-ярко, почти удушающе — кровью. Женский плач пронзительно набирал громкость и высоту, вырывался чередой всхлипов. В него вклинивались какие-то сбивчивые слова — мольбы или, быть может, полоумный бред, характерный для сошедших с ума от ужаса. Сначала Тиа увидела труп в углу комнаты — беспорядочная груда плоти, утратившая человеческие черты. Лишь по грубым мозолистым пальцами, каждый из которых был противоестественно выгнут в местах соединения фаланг, и изорванной одежде можно было догадаться, что некогда эти останки были мужчиной. Потом обратила внимание на стенающую девушку — девчонку даже, тощую и жалкую, как бродячая кошка. Она в неестественной позе растянулась на полу, пытаясь как можно дальше отползти от наблюдавшего за ней с извращенным интересом Рована. Одна из её ног была сломана на уровне лодыжки — при рывках под наливающейся кровоподтеками кожей отчетливо проступали подвижные отломки раздробленных костей; другая — не слушалась из-за изувеченного раздувшегося колена, часть которого виднелась из-под смятой юбки и застиранного передника служанки. Девчонка с надеждой подняла голову, заметив Тиа, и протянула, беззвучно шевеля дрожащими губами, к ней окровавленную ладонь. Рован сделал шаг впёред и скучающе пнул несчастную жертву под рёбра. Ту подбросило от удара, отчего она на несколько мгновений умолка, а потом зашлась тяжёлым надрывным кашлем. — Что ты, Бездна тебя подери, творишь? — Тиа захлопнула дверь, пока на представление не сбежались новые зрители. Рован посмотрел на неё с привычным высокомерием и долей презрительного недоумения. Мол, разве он обязан отчитываться перед какой-то девкой или тем более испрашивать у неё дозволения. Лениво повертел в ладони тонкий кинжал, уже обагренный свежей кровью. — Спасаю наши шкуры, — он криво усмехнулся. — А ты, как обычно, показываешь полное отсутствие хороших манер, Тиа. Тебя не учили, что невежливо врываться без стука? — Не тебе поучать меня, — зло процедила она. Чужой плач действовал на нервы. — Не пытайся уйти от разговора. Что здесь происходит? Он опустился рядом с девчонкой на корточки, с какой-то обманчивой неторопливостью, в которой могла померещиться трепетная медлительность, почти предвестник ласки, запустил свои изящные пальцы в её всколоченные волосы. А затем резко с ярко сверкающей улыбкой, будто провернул по-настоящему остроумную шутку, дернул чужую голову вперед. Девчонка с противным хрустом — кажется, это смялась носовая перегородка — ударилась лицом о пол, приглушенно застонала и затихла. — Так лучше, правда? — Рован поднялся и отряхнул ладони. Под головой бесчувственной жертвы расползалось извилистыми узкими струйками кровавое пятно. Он не дождался ответа и продолжил: — Избавляюсь от крыс. Слава о нас, знаешь ли, добралась даже да этих диких мест. А эта дура со своим дружком решила заложить нас. В городе как раз очень вовремя объявилась парочка Ходящих. Не хватало ещё, чтобы после таких новостей сюда сбежалась половина Башни. Мы — очень желанный трофей. — А это, — Тиа неопределенно повела рукой, охватывая этим размашистым движением всю щедро залитую алыми потеками — влажно блестящими, переливающимися в редком солнечном свете и, наоборот, свернувшимися комковатыми подсыхающими сгустками, — к чему? — А почему бы нет? — Рован насмешливо пожал плечами. — Или ты думаешь, что её волновало, как именно поступят с нами благородные и справедливые маги Башни? — в словах его ядом оседало презрение к бывшим соратникам. Он вновь пнул девчонку в беззащитный бок, и Тиа почудился отчетливый треск сломанного ребра. — Или считаешь, что нас бы просто убили? И даже не устроили из этого целое представление? Хороший урок для будущих поколений. Ты же знаешь, как легко страх избавляет от желания дерзить. Тиа вздернула подбородок — приходилось смотреть на Рована снизу вверх. — Ты растерял последние остатки своих скудных мозгов? — Злость вскипала внутри, пенилась едкой кипенью, и она пыталась вложить в слова всё возможное отвращение. — Мне безразличны твои садистские наклонности и смехотворные попытки замаскировать их. Ты можешь называть это как угодно, но суть не изменится. И чем нам поможет убийство крыс, если последствия твоих развлечений кто-нибудь увидит? Заканчивай, — она всё-таки брезгливо поджала губы. — И убери за собой. Рован, как мальчишка, которого оторвали от увлекательной игры, выглядел разочарованным. Девчонка тем временем вновь зашевелилась, неосознанно пытаясь свернуться в клубок, но смогла лишь застонать. Очередной приступ кашля сотряс её тело. Худая спина часто вздрагивала, под платьем проступал кажущийся особенно уязвимым изгиб позвоночника. На опухших губах вспузырились капли крови. — Или что? — поинтересовался он. — Что ты сделаешь? — Я? Ничего. Мне слишком противно марать о тебя руки. Но, думаешь, остальным понравится, что ты подставляешь всех нас? Рован стиснул зубы. Тиа заметила, как на его светлой — но не такой бледной, как у Ретара, — коже проступили красноватые пятна ярости: у четко очерченных скул, ближе к ушам, даже на шее. Он рывком приблизился к девчонке, вновь грубо сгрёб её волосы в сжатый кулак, заставляя запрокинуть голову, обнажить незащищенное горло. Тиа догадалась, что он собирается сделать, и не отвела взгляд. Солнечный свет лился сквозь запыленное окошко, падал косыми насыщенно-жёлтыми нитями на пепельно-русые, мышиного цвета, волосы жертвы. От этого те казались обретали даже не золотистый оттенок, а ту жизнерадостно-морковную рыжину, которой славились кудри Рики. Беспорядочно распыленные по лицу брызги крови отдаленно напоминали неизвестные астеризмы веснушек. И всё же не Рика. Совсем не Рика. Рован глубоко полоснул кинжалом по шее девчонки. Та разошлась кровавой сардонической усмешкой — сквозь неполные кольца трахеи и тонкую трубку пищевода до серовато-белых граней шейных позвонков. — Теперь довольна? — злобно спросил он и огладил пальцами расходящиеся, омываемые выходящей ритмичными толчками кровью края раны. С любопытством учёного протолкнул их в разрыв, позволяя алым струйкам пачкать не только ладони, но и рукава рубашки едва ли не до самых локтей. — Вполне. — Она чуть отступила, чтобы не испачкать растоптанные башмаки. Что-то гадкое и холодное тяжело плескалось внутри, поднималось наверх, к самой глотке. — Не забудь избавиться от тел и ото всей этой грязи. Её разводить было совершенно необязательно. Тиа без спешки вышла — прямая спина, надменно приподнятый подбородок, взгляд прямой, пылающий брезгливой неприязнью. Ни намека на тень слабости, ни следов туманной поволоки проступающих слёз. Стошнило её после, когда она надежно затворила дверь в собственный закуток и для надежности огородила его заглушающим плетением. Скрутило чередой мучительных спазмов, заставивших болезненно сжаться пустой желудок, неспособный исторгнуть ничего, кроме ужасной горечи. Тиа всё же вытерла рот тыльной стороной ладони и села прямо на пол, привалившись спиной к стене. Её мутило совсем не от того, что отчасти Рован был прав — их не пощадили бы. И даже не из-за самого убийства. Тиа сама убивала в день мятежа: спалила дотла Сориту, свернула шею попавшейся под руку Ферниле, с которой они оказались по разные стороны, и дальше... Дальше она не считала. Собственное выживание было важнее, чем вопросы морали. Отвращение вызывало то, что для Рована — это было не просто убийство, это было удовольствие. Извращенное наслаждение. Жестокость, возведенная в разряд преклонения, своего рода фетишизм. Тиа заметила ещё тогда, когда они прорывались с боями к выходу из Альсгары, с каким восторгом и азартом Рован убивал, как разглядывал изуродованные трупы — с благоговением робкого любовника, впервые увидевшего свою возлюбленную без покровов одежды. Её поражало, как эта больная тварь, чей рассудок источен могильными червями, и Ретар могли быть братьями. Тиа впервые совершенно серьезно подумала о том, что хотела бы увидеть Рована мёртвым. Он превращался во что-то опасное. В нечто, что не должно жить.***
Первый ранний снег — ещё не пушистые мягкие снежинки, но влажные хлопья — пришел на смену дождям. Накрыл тонкой дырявой шалью крыши, грязной слякотью расползся по дорогам. Морозы ещё не ударили, но в горной местности зима всегда наступала раньше. Было достаточно холодно, чтобы у Тиа портилось из-за этого настроение. Неизвестность нависала глефой — смертельно-острым фальшионом, прикрепленным к раскачивающемуся древку. С одной стороны постоянно ощущалось давление от преследования, будто пытаешься строить быт на трескающейся льдине. С другой — не хватало времени, сил, ресурсов. Наступление нужно было начать до зимы, но переговоры затягивались. Удалось привлечь горстку бывших светлых, разочаровавшихся в идеалах Башни после той памятной резни, в которой многие потеряли друзей и близких, причем не только по вине отступников. И какая бы ложь не лилась под видом отбеленной истины, внутри Башни не могли не знать, что всё не столь однозначно. С сюзеренами, способными предоставить в подчинение достаточное количество мечей, договариваться было сложнее. Но не все вельможи понимали, что изменение власти в Башни сулит перемены для всей империи, а, значит, и личные выгоды для тех, кто способствовал этим переменам. Мятежники умели платить за оказанные услуги. Пытаться использовать низа общества — безграмотных крестьян, что боятся их проклятого колдовства, как огня, — было бы пустой тратой времени и сил. Пока же оставалось следовать военным хитростям: если противник силен, уклоняйся от открытого противостояния. Тиа сидела на подоконнике и бездумно выводила пальцем на запотевшем стекле кривые узоры. В жизни, где правило непостоянство, она училась находить что-то хорошее. Поздние яблоки, чуть размякшие от холода, с собравшейся в извилистые морщинки кожурой, — лицо Тальки да и только! — заставили её искренне улыбнулся. Она понятия не имела, где достал их Ретар. Но, схватив его за воротник куртки, притянула к себе и звонко чмокнула в щеку, близко к уголку губ. Он хитро улыбнулся, обхватил её лицо своими ладонями — прохладными после уличной непогоды, — и поцеловал уже по-настоящему, медленно, с игривой нежностью, вынуждающей Тиа охотно поддаваться ему навстречу, ловить прикосновения приоткрытыми губами. Ей особенно нравились такие поцелуи: спонтанные, порывистые, перемежающиеся с тихими вздохами и ощущением неровного дыхания на собственной коже. Ретар чуть опустил руки, легко скользнул ими по её шее, и она с веселым вскриком — холодно же! — отпрянула. Но он всё же поймал взметнувшийся кончик одной из её кос, достаточно осторожно, чтобы не дёрнуть, и провёл пальцами вверх по чернильным переплетениям прядей, вновь подбираясь к шее. — Ну, правда, холодно, Ретар, хватит! — Тиа с улыбкой отступила, и коса свободно выскользнула из его ладони. Она подхватила одно из яблок и с удовольствием вгрызлась желтовато-зелёный пятнистый бок. Оно оказалось водянисто-кислым, с едва уловимыми нотками сладости, будто не совсем зрелым. — О, точно такие же росли у Колодца Доблести. — Знаю. — Ретар подбросил яблоко в руке и поймал. — На вкус они совсем не похожи на сладкие южные. Те, что красные. Но отправляться в походы за ними, обязательно в темноте и с риском провалиться в колодец или канаву, было весело. — А мне нравятся зелёные. Их просто недооценивают, — проворчала она, продолжая увлеченно жевать. — И вообще раз тебе не нравится, то мне достанется больше. Он примирительно поднял руки. — Я и не собирался так рисковать и становиться между тобой и яблоками. Тиа рассмеялась. И внезапно поймала себя на том, что отвыкла от такой беззаботности, от этих, наполненных шутками разговоров, от собственного смеха. Не нервного или злого, рвущегося наружу скрипом ржавых петель, тяжелым грохотом протянувшихся цепей. — Когда возьмём Долину, весь сад будет в твоём распоряжении. — Ретар сбросил куртку, и Тиа недовольно посмотрела на него, чуть нахмурившись. С его привычкой разводить вокруг себя беспорядок бороться было бесполезно. — К лету, думаю, продвинемся к Лестнице Висельника. — Так быстро? — Окончательный план наступления ещё обсуждается, но у нас по-прежнему недостаточно сил, чтобы пытаться брать Империю измором. Набатор и Сдис всё ещё колеблются. Хотят и выгоду получить, и рук не запачкать, — серьёзно ответил он. Тиа подняла его куртку, расположившуюся на спинке кровати, словно диковинный крылатый зверь, и кинула ему с недвусмысленным намёком. — А что говорит Аленари? — поинтересовалась она. С ней Аленари, тяжело переживающая последствия ранения, не вела задушевные беседы, вообще не встречалась. — Она разговаривает напрямую только с Леем и редко — с Гинорой. И, может быть, с Тальки, не знаю... — Ретар всё-таки повесил куртку достаточно аккуратно. — В любом случае затишье подходит к концу. — Ты думаешь... — Тиа не успела договорить. Её прервал стук — единственный громкий удар костяшками пальцев по хлипкому дереву двери. Не истинное соблюдение правил этикета, скорее искусственный жест для проформы. Тиа догадалась, кто посетил их раньше, чем дверь отворилась. К тому же посетительница не выжидала ни уны, не медлила на пороге. Гинора вошла, посмотрела на них с лёгкой усмешкой, слишком незначительной для того, чтобы можно было различить ямочки на её щеках. — Бездельничаете, голубки? — с беззлобным смешком поинтересовалась она, опустив приветствия. — А чем ещё здесь заниматься? — Ретар улыбнулся и бросил наставнице оставшееся яблоко, которое до этого вертел в руках. — Есть какие-то новости? Гинора ловко поймала яблоко одной рукой. — И то правда. — ответила она. — Да. Мы уже обсуждали, что наступление нужно начать до зимы. Это должен быть резкий неожиданный удар. Мы просто обязаны воспользоваться тем, что силы Ходящих ослаблены, пока нас не настигли и не передавили, как клопов. Лей и Аленари разработали стратегию продвижения наших войск, тех, что удалось собрать. Не так много, как хотелось бы. Но, как гласит старинная поговорка, смелость города берёт, верно? — она разомкнула тонкие красивые губы в улыбке предвкушающей и острой, как сдиский скимитар. От этого явственнее и жестче прорисовались намеки на морщинки — от частых улыбок — у рта и в углах извечно чуть насмешливо или сосредоточенно прищуренных глаз. — И если смелость не будет идти под руку с глупостью, то сила будет на нашей стороне. — А Набатор и Сдис окажут нам поддержку? — вернулась к тревожившей её теме Тиа. — Они, наконец, решились? Оповестили о своём выборе? Гинора лёгко и, как показалось Тиа, несколько уничижительно покачала головой. Кончики пылающе-рыжих коротких волос размеренно покачались, мазнули по шее. — Нет, эти трусы не хотят облегчать нам задачу. Им не интересно развитие дара, так же, как и нас не пленяют оковы верности своему императору. Но... — она чуть помедлила, — они прибегут, как только поймут, что за нами сила. — А они поймут? — Конечно. Они же не идиоты. Любая война — это возможности, просто не все и не всегда решают ими воспользоваться. — Гинора всё-таки укусила яблоко и поморщила нос, усеянный редкими крупными веснушками. Видимо, она тоже предпочитала красные южные сорта. — Пойдемте, Тальки созывает всех. Собирается обсуждать план нашего продвижения по Империи. Гинора вышла первой. За ней двинулся Ретар, и Тиа на ходу коснулась его ладони, бегло пожала его пальцы. Он ободряюще улыбнулся ей и удержал её руку в своей. Это вселяло более не зыбкое ощущение спокойствие, но напоминало о смысле, о первопричине её выбора. Она всё ещё желала раскрывать дар, сдирать с него шелуху ложных убеждений и счищать застаревший налет ограничений. Стать у колыбели новорожденного мира, где деление будет стёрто. Однако при этом было важно — необходимо — держать вот так его руку. Опираться и поддерживать одновременно, чувствуя равноценность их связи. Обоюдную потребность. Они собрались в большой полупустой комнате, которая могла бы использоваться в качестве общей гостиной или столовой, но хозяин постоялого двора держал её практически необставленной. В углах громоздились подобиями шатких зиккуратов башни из старых, поставленных друг на друга, стульев, местами оплетенных пыльным паутинным кружевом. В центре — стол в застаревших отпечатках кружек и несмываемых винных пятнах. Шторы на двух больших окнах отсутствовали. Сероватый свет пасмурного дня свободно проникал в комнату, но не разгонял тени, мрачно сконцентрировавшиеся по углам. Использовать источенные временем стулья по их прямому назначению никто не решился. Кто-то из пришедших ранее озаботился всеобщим удобством и принес более надежную мебель — несколько кресел с сидениями, подбитыми истертым до бесцветной гладкости бархатом. Тальки и Митифа — сжавшаяся тень, поднявшая на Тиа странный просительный взгляд и почти мгновенно опустившая его на собственные нервно сомкнутые руки, — уже ждали. Рован нетерпеливо вертелся у окна: он всегда ненавидел, когда его заставляли ожидать. Они с Тиа обменялись неприязненными взглядами. Мёртвая девчонка не только безызвестно упокоилась где-то, но и была похоронена в разговорах, надежно погребена в общем отказе от упоминаний. Однако оба с трудом изобразили подобие приветственного жеста, не решаясь при Ретаре даже на завуалированные оскорбления и проявления подлинных чувств к друг другу. Тиа злорадно усмехнулась, заметив, как недобро сузил глаза Рован, когда его взор скользнул по её руке, соприкасавшейся с ладонью Ретара. Он резко отвернул лицо к окну. Но она заметила, как дёрнулась его челюсть, едва заметно заходили желваки. Последними пришли Лей-рон и Аленари. Лей по-прежнему хромал. Не столь ужасно, как в первый день, но Тиа подозревала, что дело было не в исцелении, а в приложенных волевых усилиях. Можно было заметить нездоровую испарину на его лбу, слегка взмокшие волосы на тронутых сединой висках. Аленари держалась подчеркнуто прямо, с отрешенной величественностью. Тиа ожидала увидеть сломленное жалкое создание: лицо, спрятанное за нечесаными распущенными волосами, сгорбленная фигурка, пошатывающаяся от слабости. Но она недооценила дочь рода Сокола. И узрела воплощенную холодность зимней стихии, вочеловеченное спокойствие безжалостной стужи. Серебристые волосы Аленари были сплетены в косы, уложенные в сложную прическу вокруг головы. Изувеченное лицо скрывали слои белоснежных бинтов, надежно прячущих раны. И это казалось странно красивым, будто смотришь на внеземное создание, сотворенное из фантазий печальных мечтателей. Она изящно взмахнула ладонью, и в воздухе возникла — пересечением светящихся линий и множеством отметок, отражающих наиболее крупные поселения и важные точки, — карта Империи. Что-то негромко сказала Лею — голос её звучал неразборчиво, без привычной строгой чёткости, выразительности дикции. Тиа предположила, что говорить ей всё-таки достаточно трудно. Лей понимающе кивнул, и Аленари села в кресло. Без поспешности, что способна выдать слабость, но на уну пальцы её сжались на подлокотниках до неестественной амиантовой белизны. Дальше говорил только Лей. С одной стороны план был прост: вести стремительное наступление в нескольких направлениях, быстро продвигаясь к Катугским горам, непосредственно к Лестнице Висельника, что позволит условно рассечь Империю на две части. Брать по мере продвижения крупные города — Альс, Гаш-шаку. Захватить Долину, но временно обойти Альсгару, позволив основным силам Башни помчаться на помочь союзникам. Ибо это единственный способ преодолеть стены, выстроенные ещё Каваларом, что являются самым надёжным щитом, из-под которого магам Башни будет особенно легко бить. Альсгару в любом случае сломить можно только в несколько этапов или затяжным измором. После перехода через Лестницу отрезать возможною поддержку Морассии, озаботиться порабощением Колоса — Гинора уже работала над сковывающим древнего стража плетением — и продолжать планомерное продвижение вглубь, к Пряным озёрам, Великим озёрам, к столице, гордому, златоглавому Корруну. С другой стороны Тиа понимала, что им понадобится много ресурсов: воинов, продовольственного и материального обеспечения. Что зимой Катугские горы даже по Лестнице ни коннице, ни пехоте ни за что не пройти. Что битва, любая битва, — сложнее пьяной драки в таверне, изощреннее в тактическом плане, нежели банальный бег с оружием наголо левым флангом, правым флангом, в общем, кричащей толпой. Что это опять жертвы: кровавый водоворот, подобный тому, что закрутился в Башне в день мятежа. Жизнь уже преподала ей жестокий урок: при всём желании не добиться цели без платы, без примитивного языка силы, звучащего надтреснутым гласом смерти. Позади было слишком многое — уже возложенное и кроваво распятое на алтаре светлого будущего, — чтобы отступать. Она хотела узреть мир, до которого не дожили Шалв, Рика, Индж и другие. Хотела прожить свою новую долгую жизнь с Ретаром. Поэтому готова была, каким тяжелым бы это не казалось, идти до конца.***
Трупы повешенных раскачивались от порывов ветра медленно, будто маятники, и почти гипнотически. Надрывным звуком, отдаленно похожим на плач или предсмертный хрип, скрипели пеньковые верёвки, связанные в удавки. Холод и отсутствие насекомых не способствовали скорому гниению и распространению едкого смрада. Но раздувшиеся лица мертвецов — от перетянутых верёвкой шей до самых лбов — заливала характерная зелень, свойственная трупам не первой свежести. По босым ногам раскинулась гнилостная венозная сеть — ветвистым сплетением тёмных отметин, похожих на жирных червей, затаившихся под кожей. Лица казались одинаковыми, как уродливые маски, вышедшие из-под резака одного умельца. Впрочем так оно и было: Рован почти лучился восторгом, когда решал, как зрелищнее казнить пленных. Снимать тела никто не спешил. До них скорее всего никому не было дела. А запуганные жители покоренного Альса, уже наслушавшиеся о бесчеловечности Проклятых — их имена заменяли кличками в честь самых смертоносных болезней, обезличивая их до абсолютного зла, никогда не принадлежавшего к роду человеческому, — не рисковали упокоить тела как подобается. Прямого запрета не было. Однако легко было догаться, о чём думали горожане: разве эти твари, вскормленные тьмой Бездны, не находят удовольствие в глумлении над убитыми? И теперь трупы мрачно болтались на площади. Тиа мерещилось что-то осуждающее в их макабрическом танце-покачивании. В выражениях распухших лиц, полуприкрытых иссохших глаз. Вывалившиеся языки, толстые, будто огромные слизни, вызывали омерзение. Тиа поморщилась и спрятала нижнюю часть лица в широком шарфе, который обвивал её плечи и шею. Она жестом подозвала одного из воинов. Тот то ли патрулировал захваченную территорию, то ли искал, чем поживиться. Тиа не одобряла пустые бесчинства: напрасную жестокость в качестве развлечения и надругательства над женщинами. Однако грабежи её не волновали. Набатор всё-таки выделил им часть армии и необходимых запасов, но основная забота по содержанию и обеспечению этой массы неизбежно легла на их плечи. Поборы и присвоение чужого имущества были необходимы для выживания и боеспособности армии. Воин — почти мальчишка, младше Тиа, с нелепыми тонкими рыжеватыми усами — едва ли не подбежал к ней, смешно перебирая худыми длинными ногами. И откуда только такие недотепы берутся, подумала она. Вслух же произнесла приказным тоном: — Возьми кого-нибудь себе в помощники и уберите трупы. — С-слушаюсь, — он неловко запнулся. От большого волнения или от сдерживаемого трепета ужаса пред той, чьи возможности превышают человеческие? И прибавил поспешно: — Госпожа. Тиа равнодушно отвернулась и двинулась дальше по площади. Альс был тих и пустынен. Присыпан тонким покровом снега, будто окутан саваном. Окна, легко тронутые по краям завитками голубовато-молочных морозных узоров, взирали слепо и безразлично. Однако Тиа чувствовала, как внутри домов сплетал свои сети ужас, тревожное ожидание и постоянное напряжение. Горожане ждали пожаров, обесчещенных девчонок и вздернутых на копья детей. О причудах Проклятых шли именно такие слухи. Подтверждал их лишь Рован, выходивший за рамки обусловленной обстоятельствами жестокости с завидным постоянством. Его не останавливали. Во-первых, он не срывал планы до какой бы мерзости не опускался. Да и Гинора с Ретаром служили своеобразным сдерживающим механизмом для него. Во-вторых, Тальки полагала, что распри между собой, когда ценен дар каждого, — верный путь к поражению. В-третьих, в черных гнилых сплетнях, разбавленных для большей остроты долей правды, была польза. На тех, кому Башня не успела начинить головы бессмысленным фанатизмом, подобное давило. Задевало низменные инстинкты: плевать, кого казнят, если не тебя или тех, кто тебе дорог, ведь правда? Заставляло даже перебегать на их сторону. Ибо страх — один из самых надежных способов слома чужой воли. Тиа заметила одинокого прохожего и даже успела удивиться, прежде чем поняла, что не так с этим отчаянным смельчаком. Это был мужчина, некогда крепкий и широкоплечий, даже красивый. В глазах его — пронзительно-синих, что колотая ляпис-лазурь, — расстилалась лишь дымчатая пустота, совершенная бессмысленность начисто выскобленного рассудка. Слюна вязкой нитью тянулась от уголков посиневшего рта, застывала заиндевевшими полосками на клочковатой бороде. Несмотря на холод, на мужчине была лишь полурасстегнутая рубаха, вздувавшаяся пузырями на ветру, и штаны. Ни обуви, ни верхней одежды. Кожа отличалась мёртвой бледностью, расчерченной синеватыми обмороженными прожилками и пятнами, словно мраморным узором. Мужчина двигался совершенно неосмысленно: покачиваясь, переставлял ноги, вперив невидящий неподвижный взгляд вперёд. Очередной неудачный опыт Рована, который пытался освоить контроль над чужим разумом. Однако после его перековки несчастные обращались не в послушных рабов, но в полных недоумков, что не были способны исполнять даже простейшие команды. Сам Рован к настолько сломанным игрушкам, не реагирующим ни на боль, ни на угрозы, полностью терял интерес. Тиа раздраженно вздохнула и плетением свернула несчастному шею. Кажется, убийство становилось единственной доступной ей формой милосердия. Он всё равно был уже мёрт, просто тело ещё не поняло это. Она даже не посмотрела него ещё раз, но ускорила шаг. Дёрнула за концы шарфа и спрятала руки в карманы. Вездесущий холод, поднимающийся скорее откуда-то изнутри, нежели извне, добирался и до неё. Тиа коснулась “искры”, согреваясь. Однако хотелось иного тепла. Их военная кампания шла быстрее, чем они планировали изначально, и при подобном продвижении они должны были добраться до Катугских гор уже к середине зимы. Лей и Гинора шли в авангарде, уверенно вгрызаясь глубже в юг в двух направлениях — к Слепому Кряжу и Гаш-шаку соответственно. Рована не пускали вперёд, но позволили покинуть Альс, пока он не принялся от скуки вершить зверства. Он самозабвенно принялся за Воронье Гнездо, прикрывавшее Альсгару с востока. Митифа, слишком безнадежная в роли полководца, потерянно плелась следом, хотя скорее топталась на месте, чтобы после по проторенной толпе проскользнуть к Альсгаре и обвить её стены удушающим хватом блокады. Тиа и Аленари временно остались в хвосте. Удерживать позиции и продвигаться по необходимости — от Аленари в бою было слишком мало пользы — к Перешейкам Лины, открывающим доступ к Окни. В этом направлении вела бои Тальки, пытавшаяся получить самый прямой путь к Лестнице. Ретар неизменно помогал своей наставнице и продвигался к Долине. С момента выступления из Герки Тиа виделась с ним урывками. Эти скомканные дни или даже нары были пронизаны то лихорадочной спешкой, то кощунственным покоем. Тиа с особенным тщанием сохраняла каждый из этих моментов, особенно ценных из-за осознания их редкости. То, как она вцепилась в руку Ретара перед первой из битв. И он улыбнулся ей совершенно бедовой улыбкой в свете вспыхнувших ядовитыми сполохами плетений, в следующий миг расколовших мир громоподобным грохотом. Как они вместе заваривали кипрей много позже в одной из захваченных деревень. Щедро сдобрили его густым засахарившемся мёдом, осевшем на самом дне невыносимой сладостью, — не шаф, конечно, но лучше, чем глотать пустой кипяток. Зато каким-то чудом обнаружили неуместные изысканные чашки — расписной фарфор из Золотой Марки, наверняка какая-то семейная реликвия, которой никто никогда не пользовался. Тиа помнила, как чашка мелко дрожала в её пальцах и звонко билась о зубы, когда она пыталась сделать глоток. И наружу рвался отголосками волнения после первого — со времён побега — столкновения с Ходящими нервный смех. То ли триумф, то ли что-то истеричное. Злость, переплавленная из скорби. А Ретар с каким-то рассеянно-мечтательным видом сказал, что это только начало, хороший старт. Тиа согласилась: они обязательно опрокинут Башню. Любой путь слагается из маленьких шагов. Последующая круговерть: марш-броски и перестановки, распределение по нескольким фронтам. Тиа тогда не виделась с Ретаром в течение нескольких недель, во время которых они были разбросаны по разным частям и занимались различной работой. А потом пересеклись на одном из аванпостов. И Тиа после трёх суток сна урывками и постоянной верховой езды не смогла даже поговорить с ним. Во время обмена новостями её мучительно клонило в сон, И Ретар беззлобно пошутил, что рассказчик он в самом деле неважный, раз добился такого эффекта. Улыбнулся с щемящей нежностью и сказал, что время поговорить у них ещё будет, а ей нужно отдохнуть. Тиа смогла только благодарно скользнуть ладонью по его щеке вниз к подбородку. Прозрачно-светлую щетину сменила короткая борода, которая, впрочем, шла ему. И нахально — если отдых, то только вместе, — уронила голову на колени Ретара. И, уже проваливаясь в тяжёлый сон без сновидений, почувствовала, как он погладил её по волосам, тепло и ласково. Утром снова не было времени. Аванпост слился с основной массой войск. Началось наступление в нескольких направлениях — и снова разделение. Теперь Тиа торчала в опостылевшем Альсе и ожидала сигнала, новой встречи. Разговоры по “серебряному окну” лишь растравляли тоску. Позволяли обменяться последними сведениями, внимательно всмотреться в лица друг друга, отмечая следы усталости, убедиться, что всё хорошо, насколько вообще может быть в обозначенных условиях. Война огромным многоглавым чудовищем растягивала все свои пасти, объятые пламенем и дышащие трупным смрадом. Тиа обернулась. Площадь с виселицей отсюда видно не было. Ранний зимний закат дотлевал розоватой дымкой на горизонте, напоминающей край загрязненной раны. Ночной холод уже прокатился вместе с ветром по улицам. Тиа быстро отворила дверь в дом, который определила под свои нужды, и шагнула в тепло. Разговоры по “серебряному окну” лучше, чем ничего. Её ждали вести.***
Сырые дрова разгорались неохотно, чадили густым дымом, распространяя запах сырой древесины и свежий, смутно-знакомый аромат живицы. Тиа перевернула одно из поленьев кочергой. Пламя с шипением перекинулось на его бок, осторожно поползло по кривым обрубкам тонких сучьев. Взметнулись редкие искры. Новое облако едкого дыма, будто теплое дыхание, потянулось из печи, отчего у Тиа заслезились глаза. Она закашлялась, прикрыв рот уголком шерстяной шали, и закрыла топку. Пожалела, что не просушила магией дрова перед тем, как поджечь их. Всё-таки разведение огня в печи значительно отличалось от розжига костра на открытом воздухе, где дым сразу поднимался извилистым столбом в небо, а не зависал удушливой колышущейся дымкой. Снаружи бушевала вьюга. Снег крупными тяжелыми хлопьями кружился во власти разгневанно свистящего яростного ветра. Заволакивал всё вокруг колючей белой пеленой так, что казалось, будто нет ничего, кроме обсидиановой тьмы и светлых хороводов из снежинок, размывающих грань между небом и вздымавшимися холмиками сугробов. Мороз, злой и кусачий, как бешенный пёс, сковывал всё тонкой ледяной корочкой, старался прокрасться сквозняками внутрь, холодными когтями вцепиться в шею и плечи. Зима вступила во власть. Продвигаться куда-то по такому ненастью было глупо и самоубийственно. Тальки стояла вблизи Окни. Гинора временно укрепилась возле так и непокоренного Орлиного Гнезда. Лей взял Гаш-Шаку. Попробовать прорваться к Лестнице Висельника, объединив усилия, когда путь был более или менее свободен, можно было бы, если бы не стужа. К тому же сам вход на Лестницу преграждала мощная цитадель, очередное творение Кавалара, о стены которого можно безуспешно биться месяцами. Да и чтобы перебраться через горы — перевести армию без случайных нелепых потерь — всё равно пришлось бы дожидаться весенних оттепелей. Тиа же обосновалась в большой деревне вблизи Слепого Кряжа. Деревня была полупуста. Мужчины либо героически ушли в армию, либо трусливо разбежались кто куда смог. Большинство жителей, наслушавшихся о жестокости и безумии Проклятых, предпочли спасаться бегством, пока была возможность. Остались самые старые и самые отчаянные. Одни беззубые старики и старухи, для которых и длительный путь равнозначен смерти, да совсем бедные крестьянки с выводком сопливых детишек, надеющиеся, что беда обойдёт их стороной. Тиа и её полки встретили в деревне напряженной тишиной, что громче любых криков и суеверных перешептываний говорит о страхе. О том первобытном ужасе, что лишает дара речи и подло бьёт под дых. На Тиф боялись даже смотреть: вдруг, глянет в ответ — глазищами чёрными, что Бездна, смешно да и только! — и нашлёт жуткое проклятие. Она сама взяла себе прозвище, раз уж Тиа ал'Ланкарра перестала существовать для мира в день мятежа и ей на смену пришла Убийца Сориты, прославившаяся за счёт удара в спину — ложь и жалкая клевета, что даже забавляла. Тиф — из-за сходства с именем. И из-за того, что тиф всегда сопровождается лихорадкой. Тоска навевала циничные нелепые каламбуры. Тиа поплотнее запахнула шаль, стягивая её пушистые концы на груди, когда почувствовала, как очередной порыв натужно ударился в заскрипевшую под таким напором дверь. Ей показалось, что на уну та отворилась. Тиа смахнула с ресниц остатки влаги и уже собиралась обернуться, когда почувствовала, как чужие прохладные ладони легли поверх её лица, закрыли глаза. Она улыбнулась и развернулась всем телом. — Ретар! — Радость была такой внезапной и сильной, что не было даже желания ворчать про холодные руки. Ретар с тающими снежинками в волосах — чистая белизна снега почти сливалась со светлыми растрепанными прядями — и на длинных, способных вызвать зависть у женщины, ресницах напоминал какой-то бесплотный мираж, сотканный из бесноватых танцев метели. Тиа поддалась вперёд, чтобы заключить его в объятия. Крепко сомкнуть руки за его спиной, прижаться щекой к его груди. Он тепло улыбнулся, но чуть отступил, стряхивая с тяжелого, подбитого мехом плаща капельки влаги и мягкие хлопья. — Осторожно, иначе тоже будешь вся в снегу. Отвратительная погода. — Ох, Ретар Ней! — рассерженно выдохнула Тиа, обхватила его лицо ладонями, притянула к себе и нетерпеливо поцеловала. — Я так скучала по тебе. — Я тоже, радость моя, — Ретар легко коснулся губами её волос и усмехнулся, заметив, как она слегка нахмурила брови из-за ласкового обращения. Он слишком часто так называл её так, когда выдавал очередную шутку или безобидно дразнил. Хотя она подобные сахарные варианты не слишком любила. — А как ты здесь вообще оказался? Ты же был занят в Долине. Он отстранился, чтобы снять плащ и повесить его сушиться поближе к печи. — В Долине было совершенно нечего делать. Ходящие заблаговременно унесли ноги. Предпочли спасать свои шкуры, а не наследие Скульптора. Впрочем, — в голосе Ретара прозвучала какая-то злая, непривычно желчная насмешка, и отголоском даже горечь, — они утащили с собой в Коррун всякое барахло. Представляешь, бросили то, что на самом деле важно, зато забрали золотые побрякушки и портреты достопочтенных Матерей. Кому вообще нужны сморщенные лики этих старух? Тиа сдержала смешок. Даже на Сориту, ещё ту злобную змеюку, уже молились. Разве что иконостас ещё не соорудили, хотя, может быть, и до подобного мракобесия уже дошли. — Другим сморщенным старухам? — она пожала плечами в знак того, что разделяет его недоумение. — Хочешь чего-нибудь? Могу заварить травяной чай...и тут где-то оставалась буханка хлеба и немного сыра. — Нет. — Ретар устроился на лавке, снял сапоги и расслабленно вытянул ноги. — Посиди лучше со мной немного. Тиа села рядом, и он уткнулся лбом в её плечо с тихим усталым вздохом. — Что-то случилось? Ты сам на себя не похож. — Она неловко протянула свободную руку и погладила его по волосам, задержав пальцы на затылке. — Возможно, я ошибся. И, может быть, у этого будут последствия. Как и у всего остального. — О чём ты? Что произошло, Ретар? — Ничего, не беспокойся, это на самом деле неважно, — он замолчал. Тиа не видела его лица, но почувствовала в этих словах какую-то уклончивую фальшь, как тогда, когда они говорили о Митифе. Не откровенная ложь, не хитросплетения обмана, но отравляющая зыбь недомолвки, полупрозрачный отвлекающий флёр, ускользающая дымка обнаженной истины — кажется, что можно схватить витавшую в непосредственной близости правду пальцами, но та просачивается сквозь них. И всё это — не более чем прогорклый привкус недосказанности. — Наверное, я просто устал. — И только? — Да. И битвы, и грядущее бездействие одинаково утомительны. Нам бы только переиграть их на Лестнице да не терять время чуть ли перед каждой крепостью. И скоро должна появиться такая возможность. Тиа не увидела, не услышала, а скорее почувствовала в его голосе улыбку. — Хорошие новости? — Митифа покопалась в библиотеке Долины, — Ретар поднял голову, заговорил с прежней верой и подкупающей убедительностью. — Ты же знаешь, там много всего: от древнего и уже устаревшего хлама до забытых или не самых известных трактатов с разнообразными знаниями. И теперь Митифа должна доставить тщательно отобранные книги Тальки. А уж наша Целительница найдёт им применение. Я слышал от Гиноры, что Тальки пытается вновь пробудить Лепестки. Если у неё получится, ты только представь, какое у нас будет преимущество. Никаких больше переходов и длительных осад. Никаких непреодолимых стен. Мы сможем ударить изнутри. Тиа мечтательно подумала: насколько же проще была жизнь с Лепестками, когда-то она избавляла себя с их помощью даже от необходимости взбираться по витым лестницам Башни. Поганая Сорита и перед смертью смогла усложнить всем жизнь. — Митифа тоже здесь? — Да. — По его лицу вновь пробежала тень, но исчезла настолько быстро, что это можно было принять за обман зрения, вину колышащегося освещения. Улыбка не дрогнула, но взгляд — красноватые отблески на светлой радужке — показался странно тревожным. — Нам было по пути, так что она тоже где-то в этой деревне. Пережидает бурю. Тиа внимательно посмотрела на него. — Ты точно не хочешь поделиться тем, что тебя тревожит? Мне ты можешь рассказать всё. — Знаю, Тиа, — негромко ответил Ретар, но воздержался от дальнейших откровений. Задумчиво повертел между пальцами пышный кончик её косы и неожиданно хитро улыбнулся. — К тому же сейчас больше всего меня волнуешь именно ты. Она несильно толкнула его локтем в бок. — Опять ты со своими шутками! Но в ответ донесся лишь тихий обезоруживающий смех, который совершенно сбивал с серьёзного настроя и не давал разгораться возмущению. Митифу Тиа увидела утром — серым и сумрачным, прозрачно-недвижимым, будто утомленным ночными безумствами, свистопляской взбудораженных ветром снежинок. От сковывающего мороза наледь зловеще, как старые сухие кости, поскрипывала под ногами. Дыхание вырывалось белесыми облачками пара. Тиа уже собиралась произнести приветствие, но почему-то осеклась. В облике старой подруги было что-то неправильное. Лицо казалось бледным до мертвенной нездоровой серости, полностью лишенным цветов — восковые линии резко выступивших скул, запавшие щеки землистого оттенка, похожие на истрепанную велень, плотно сомкнутые губы, бело-лиловые, в сухих корочках. Синеватые тени под глазами, из-за которых те казались неправильно-тёмными, как густая тушь. Но Тиа знала, что глаза у Митифы на самом деле светлые — серые, как слой льда на поверхности лесного озера. Помнила, что рассматривать Митифу получалось чаще всего в движении, в череде суетливых перемещений, смущенных жестов, спровоцированных излишне пристальными взглядами, чужим вниманием. И лишь в редкие минки полной увлеченности на грани самоотречения, когда та, казалось, становилась всего лишь проводником для рассказываемой истории, шкурка Серой Мышки сползала с неё, как обноски с величественного стана аристократки. Расправлялись плечи, и из голоса уходила эта извинительно-просительная интонация, зазубренная вежливость. Исчезали проявления беспокойства в жестикуляции. Руки по-прежнему постоянно пребывали в движении — легко поправляли волосы, пальцы обводили изгибы браслетов, — но в такие моменты это больше не напоминало резкий ритм конвульсий волнения, а скорее производило впечатление милой особенности. Сейчас же Митифа была совершенно неподвижна, это тоже усиливало ощущение противоестественности. Взгляд — тёмный, пустой и направлен словно в никуда. Как у сломанных игрушек Рована, кольнула иглой неприятная мысль. Тиа сама нервно передёрнула плечами, стараясь отогнать противную ассоциацию. Митифа шагала ей навстречу медленно. Так, будто ступала на острогранное стеклянное крошево. К груди она прижимала несколько книг с обложками, иллюминованными пожухлой позолотой, истертой многочисленными прикосновениями и временем. На Митифе не было перчаток, и Тиа заметила, что пальцы у неё покраснели. Ногти были криво обломаны — или обкусаны? — под неровными кромками запеклась тёмными полосами кровь. У Митифы было множество непонятных привычек, но до такого душевного смятения, что способно было бы заставить её грызть ногти, она на памяти Тиа ещё не доходила. — Что с тобой? — Тиа отбросила все эти тонкости этикета да приветствия — в конце концов, это обычно было прерогативой Митифы — и осторожно положила ладонь на плечо подруги. — Митифа? Та посмотрела на неё, и отчужденность на уну сменила яркая вспышка — злобы или ненависти? — что ожгла, как неожиданная пощечина. Это сквозило не столько во взгляде, сколько в каждой черте лица — единое синхронное искажение. Но быстро опустила взгляд, и безучастно двинулась дальше, стряхнув чужую руку с плеча, как зловредное насекомое. — Митифа! — Тиа поддалась вперед, желая ухватить её хотя бы за рукав, но подавила глупый порыв. Сомкнула пальцы в кулак и поспешно спрятала в карман. Не хватало ей ещё за Митифой бегать. Она вспомнила их первую встречу и последующие — в волшебном таинственном сиянии магических огней, в тихих уголках сада, где солнечные пятна танцевали на листве, отбрасывая нефритовые блики, в забытых залах, наполненных древней магией и перешептыванием гулко разносящихся звуков. Разговоры и перезвон браслетов. Улыбки Митифы, такие редкие и осторожные. Она никогда не размыкала до конца губы, лишь поднимала уголки рта и почти не показывала зубы. Неизменно прикрывала рот ладонью, когда смеялась. И чаще всего Тиа опознавала её смех по содрогающимся плечам, нежели по самому характерному звуку. Это была даже не совсем дружба — погрешность в притяжении противоположностей. Череда случайностей — пересечений в одних стенах, — что со временем приобрели характер направленности, сформированной связи. Но ещё тогда перед мятежом Тиа выбрала Ретара. Предпочла пропустить мимо ушей неясные предостережения Митифы. Она до сих пор так и не поняла, что именно та имела в виду, и нить связи истончилась. Имело ли это значение сейчас? Так ли важно было, наступив на горло собственной гордости, пытаться делать шаги к примирению, склеивать то, что всё равно изуродовано линиями трещин? Тиа так и не пошла следом за Митифой. Не окликнула её вновь. Руку, хранившую фантомное ощущение прикосновения к чужому плечу, будто бы жгло. На следующий день Тиа узнала о том, что произошло в Долине. Об убийстве учеников с Первой Ступени, совершенном Митифой. И отвращение вновь заклокотало в ней: тёмные льдистые волны, тошнотворный привкус тлена, забивший глотку, ощущение грязи от сопричастности. Неужели все они постепенно превращаются в стервоядных мразей, насквозь гнилых, как Рован?***
Весна смешной девчонкой в коротком платьице носилась по прошлогодней слежавшейся под снегом траве, даруя живительное тепло. И под её босыми лёгкими ступнями таяли последние островки грязной слякоти, распускались нежные светло-зеленые травы и всё разнообразие луговых первоцветов — насыщенно-синие барвиноки, нежные, серебристо-белые звездочки птицемлечника, розовые соцветия пролесков. И ещё множество цветных огоньков — звездчатых лепестков, куполов и колокольчиков, хохолков, колосков, — названия которых были Тиа неизвестны, вспыхивали среди пушистой зелени. Распространяли дурманящий тонкий запах свежести и пробуждения после затяжных холодов. Аромат весны. Деревья активно цвели, кутаясь в пышную белую или розоватую пену, как прихорашивающиеся невесты. Местами пробивались клейкие перышки молодой листвы. Тиа радовалась теплу. Холод она переносила хуже, чем грядущий летний жар. Однако долгожданное потепление способствовало и возвращению к активным военным действиям — полки больше не вязли в непролазных сугробах. Но и не продвигались. Орлиное Гнездо по-прежнему защищали невосприимчивые к магии стены. Самое ущербное из творений Кавалара — и о него можно сточить в бесплодных усилиях все когти и клыки. Путь на Лестницу всё так же был закрыт. Эксперименты Тальки по пробуждению Лепестков Пути тоже не принесли результатов. Целительница перебирала всевозможные плетения, но, несмотря на родство её дара и дара Скульптора, Лепестки неизменно спали. И под пальцами не пробегало ни единой теплой искры, ни отголоска пульсации жизни, таящейся под каменной оболочкой. Виртуозное умение Гиноры менять плетения, играть линиями силы, будто лениво пощипывать струны лютни, здесь оказалось бесполезным. Надежда оставалась на Сердце Скульптора, что хранилось в Альсгаре и являлось универсальным ключиком к любому из произведений Кавалара. Митифа — такая знакомая и привычная в “серебряном окне”, с пятнышками малинового руманца на щеках и беспокойными руками, разглаживающими складки на юбке, — облекая мысль в пустое словоблудие, предложила напасть на Альсгару вместе. Её саму теснили к Вороному Гнезду, потрепанному Рованом, и пытались взять в кольцо. Но если Тиа и Ретар придут с армией под стены города, то все силы бросят на его защиту. Митифу будут вынуждены оставить, а уж она потом нанесет неожиданный удар со спины, окажет поддержку союзникам. Вместе они захватят Альсгару, так кичившуюся званием непокоренной. Вместе заполучат Сердце Скульптора. Под конец своего монолога Митифа спрятала лицо в ладонях. Ещё один несвойственный ей жест — какой-то слишком вымученный, отдающий театральностью. Тиа на долю уны показалось, что Митифа смеётся или, может быть, плачет. Но, когда та спокойно подняла голову, на лице её не было ни тени насмешки, ни следов слёз. Лишь нейтральное удовлетворение от совершенного соглашения — не бурный восторг и не скованная покорность — и улыбка, столь же безликая, как разрез, оставленный ланцетом лекаря. — Я буду ждать вас, — произнесла она напоследок и разорвала связь. Ретар и Тиа с армией в пятнадцать тысяч человек выдвинулись сразу же. Хоть они и находились ближе всего к Альсгаре переход всё равно требовал времени. Двигаться приходилось почти без привалов, однако они остановились на отдых накануне приближения к городу. Выиграть время, но вести в бой уставших людей — величайшая ошибка. А это был очередной переломный момент, возможность изменить ход войны. Победить, наконец. В этот раз Тиа не строила планов, суеверно отгоняла как сладостные фантазии о торжестве, так и прелые, рассыпающиеся трухой опасения — такое ничтожное человеческое волнение, проявление слабости. И говорить об этом не желала. Ретар, наоборот, горел целью, жаждой новых достижений, тем азартом, что охватывает, когда подбрасываешь монетку, а не кону столь многое. В последний вечер перед наступлением беспокойство лениво грызло Тиа. Впереди был невозможно долгий день, а, может, даже дни изнурительной осады, боёв, истощающих “искру” не просто с очередными воинами, но с одарёнными. И ей хотелось быть здесь и сейчас. Не думать, прокручивая возможные варианты развития событий в голове. В этом шатре, утопающем в тёплом полумраке, рядом с Ретаром. Тиа распустила косы, позволив густым черным прядям рассыпаться ниспадающими волнами по плечам. И почти в то же мгновение ощутила, как Ретар поймал один из крупных завитков пальцами, провёл ими до её затылка. Она обернулась с довольной улыбкой, перехватила его ладонь, по-кошачьи потерлась о неё щекой. От желанного прикосновения кровь жаркой волной прилила к лицу. Ретар другой рукой обнял её, притянул вплотную к себе. Но Тиа лукаво вывернулась из объятий. — Подожди, мне так неудобно рубашку расстегивать, — пояснила она и ловко принялась за пуговицы. Оставила дразнящий поцелуй на его ключице и вновь почувствовала, как его ладони мягко скользнули по её спине. — Не помогаешь, так не мешай. — Кто кому ещё мешает, — усмехнулся Ретар и поцеловал её. Сначала легко в висок, в излом густой брови, и Тиа с резким выдохом дернула последние пуговицы на его рубашке. Охотно прильнула к Ретару, вовлекая его в поцелуй более жадный, глубокий. Одобрительно прошлась пальцами — вновь лёгкая дрожь на этот раз не от волнения, от предвкушения — по его бокам вниз к животу. — Переместимся? — между поцелуями поинтересовался Ретар. Дыхание у него сбилось, и теперь тепло будоражило кожу на её щеке. Приятное чувство, почти разновидность касания. Форма близости, при которой разделяющее расстояние ничтожно мало. Тиа вместо ответа толкнула его на беспорядочное нагромождение подушек и покрывал, что в шатре служило им постелью. При их разнице в росте и телосложении у неё не получилось бы сдвинуть его лишь за счёт физических усилий. Тиа знала, что Ретар подыгрывал ей. И это вызывало очередной прилив невыразимой нежности, трогательного тепла, основанного на доверии. Это все равно что танец, который не танцуют в одиночку и который слагается из действий обоих — взаимного познания. Тиа устроилась на бедрах Ретара и вновь склонилась, чтобы поцеловать его. Её волосы упали с плеч, пряди качнулись, щекотно задевая его рёбра. Ретар с тихим смешком заправил локоны ей за уши, что не особенно исправило ситуацию: чернильные извивы длинными юркими змейками — шелковистыми и гладкими под его пальцами — обрамляли её лицо, прикрывали спину, хрупкие плечи, опускались до самой талии. Задержал ладонь на щеке возлюбленной, ласково поглаживая её большим пальцем. — Завтра... — начал он. — Замолчи, — бесцеремонно прервала Тиа, закрыв его рот своей рукой. Беспокойство вновь напомнило о себе, будто холодные брызги, попавшие за шиворот. И добавила, смягчив внезапную резкость собственных слов: — Пожалуйста, давай не будем говорить о завтрашнем дне сегодня. Не сейчас. Ретар поцеловал её пальцы, и она от неожиданности чуть не отдернула руку. — Занятный способ выразить согласие. Существовало только здесь и сейчас.***
— Она не придёт. Вокруг царил хаос: плетения вгрызались разрушительными волнами в стены и укрепления, порождая ужасающий грохот. В перерывах между обменом ударами, когда наступал краткий миг подобия тишины, становились слышны крики — боль, скорбь, ненависть, агония умирающих — и алчный рёв пламени, с треском пожиравшего деревянные постройки. Дым чёрными траурными знамёнами поднимался к белесому, будто опаленному пожарами небу. Гарь, вонь и тошнотворно-удушливый запах свежей крови, обожженной плоти вызывал тошноту. Тиа привалилась на уну спиной к ближайшей стене. Перед глазами у неё плыло. То ли от кровопотери — куртка с правой стороны вся хрустела от заскорузлой крови, — то ли от обилия света, едких вспышек плетений и жара огня. Кашель немилосердно царапал пересохшее горло. Тиа попробовала сглотнуть, но ощутила лишь, как усилился мерзкий солоноватый привкус на языке, и глухо переспросила: — Что? — Митифа, — пояснил Ретар, и это звучало как приговор. Он сосредоточенно замер, пытаясь понять, сколько ещё противников и как лучше отступать. Плетение врезалось совсем рядом с ними. Тиа едва успела прикрыть их обоих щитом, слабым, истощенным, но выстоявшим пусть и с треском. Она закашлялась, рефлекторно прижав руку к раненному боку — не представляющая смертельной опасности, но достаточно неприятная, глубокая царапина, рассекающая плоть на уровне последнего ребра, — и почувствовала, как кровь заструилась между пальцев. Следующий удар принял на себя барьер Ретара. Ходящие бросались на них особенно яростно, шли неистощимым потоком так, будто ожидали их и специально засели едва ли не полным составом в Башне. — Нужно уходить. Главное, что Сердце у нас. Тиа кивнула. Удачный прорыв захлебнулся — в крови или мёртвых телах. Непокоренная Альсгара пылала горячо и ярко, как один огромный погребальный костёр.